***
Хартфилия не знала, сколько бы пролежала на кровати без движения, но через время лекарши сами вырвали исповедницу оттуда: ее тело восстанавливалось, однако если она продолжит в том же духе, может произойти обратный эффект. На протяжении двух дней она сама ходила в трапезную, прогуливалась по поместью, общалась с гибридами. Даже вышла наружу и, к своему удивлению, обнаружила, что мир этериасов скрылся под белыми пушинками, что значительно накопились и создали огромнейшие сугробы. Люси была именно удивлена — она помнила, еще недавно было палящее солнце и жаркие дни, когда она вечно слышала мольбы этери о возвращении зимы, и помнила свой день рождения. После этого все было как в тумане — переживая второй период ее не волновал вопрос погоды — и не заметила, как закончилось лето и перед глазами проскочил целый сезон. В душе она чувствовала легкую утрату — драгоценное время было безвозвратно потеряно, и потерянно куда? В постоянные пытки, чтобы в конце вместе с родами наступил всплеск радости и безграничной любви, доказывающие, что все было не зря. Однако на свое «счастье» у Люси не было сил смотреть, за эти два дня она к ним не подошла. Их порой приносили покормить, а вот с Нацу она так и не виделась. Это стало ее новым волнением: видя, как Драгнил печется о детях, было странно, что его не было в поместье уже несколько дней. Она боялась, что он опять ушел и бросил их, и все «надо уладить дела по работе» звучали, как отговорка. Один раз он ее бросил, и если он сделает это снова, бросит не только ее, но и детей… Люси не знала, что это повлечет за собой на этот раз. На утро третьего дня по возвращению в нормальную жизнь Хартфилию отвели в ванну. Сделали это с радостью, впервые с родов девушка просила что-то по собственному желанию. Дело было не в гигиенических целях, Люси хотелось окунуться в горячую воду, ощутить чувство невесомости и представить, что она плавает в море или в озере около поселения исповедниц, что она в каком-то другом месте. В ванную Драгнила она не пошла, там будут мальчики, а без Нацу встречаться с ними Люси стыдилась или боялась. Не знала, что именно, возможно все сразу, а возможно это было совершенно иное чувство. Поэтому она пошла к слугам — купальня не была столь большой, но вполне устраивала. Ее планы не исполнялись. Утонуть в воспоминаниях и ощущениях было крайне сложно, пока с ними был тесно переплетен пристальный взгляд из настоящего. Исповедница искрение надеялась, что сейчас за ней присматривают из-за ее состояния, потому что больше, чем за год, эти слежки надоели. Чей-то взор постоянно был прикован к ней — у нее не было времени побыть в уединении. А теперь, когда она не беременна, это стало раздражать сильнее. Так и хотелось крикнуть: «Дети в другой комнате, их больше нет во мне! Все, хватит! Идите к ним, а от меня отстаньте!». Люси нашла в себе ума смолчать: слуги Драгнила слишком преданные, чтобы слушать кого-то, кроме него. Окунувшись в горячую воду, она отплыла подальше от бортиков и разлеглась на глади воды. Хартфилия приметила, что вниз на дно больше не давил огромный живот. Без него жизнь стала значительно легче: можно согнуться и поворачиваться, не задевая ничего, можно надевать нормальные одежды, можно увидеть свои ноги. Правда, у нее остались небольшие растяжки и лишний вес, но и это не было проблемой — с кожей могли справиться мази, а вес и так медленно сбрасывался, вся энергия уходила на восстановление. Впрочем, собственное тело не волновало исповедницу. До вчерашней прогулки проблемой этого было внезапное исчезновение Нацу, теперь присоединилась и скоротечность времени. Почему-то сейчас она поняла, что это ее вторая зима в мире этериасов, как соответственно и осень. Означало это одно — она в этом мире живет больше года. Нет, по длительности беременности это и так было ясно, но только сейчас до нее дошло, что больше года назад она покинула свой родной дом. Она больше года не видела своих сестер. Увлеченная жизнью здесь она не замечала этого раньше, а теперь этот срок казался для нее ужасно долгим. Нет, даже не год, полтора года. Полтора года. Как же сильно перевернулась ее жизнь за это время. Интересно, что произошло у остальных исповедниц? «Наверняка все так же», подумала Хартфилия. Режим установленный многие поколения назад сохранялся, и дни в поселении были похожи друг на друга. Хотя может небольшие изменения могли появиться: некоторых могли повысить до Верховных, как Эрзу, отправиться на опасное и интересное задание, или кто-то мог уже успеть забеременеть и родить, помнила она пару девушек с таким намерением, им-то не нужно по четырнадцать с половиной месяцев ходить с пузом. Или случилось крупное происшествие, что значительно повлияло на жизнь в поселении, а она ничего об этом не знает. Возможности узнать малейшую деталь из нынешней жизни сестер не существовало. — Госпожа Люси, может стоит уже помыться? — отвлекла от размышлений Шарли, что сейчас следила за ней. Ей явно надоело стоять в душной ванной комнате, была и другая работа, где она была бы полезнее. — После ты меня оставишь? — Никак нет, — ровно и четко. Навряд ли она поддастся на уговоры. — Ты больше не потревожишь меня? — прямолинейно, с нотками раздражения спросила исповедница. Зачем только ее трогали? Она спокойно лежала, и если бы ей надоело, она бы вымылась и вскоре ушла отсюда. Хотя кому в этом поместье — да и в этом мире — интересно ее мнение? Они не слышат никого, кроме хозяина. — Без надобности нет. Лежавшая в центре купальни, где была самая глубокая точка, чтобы при погружении не касаться каменного дна и случайно не вспоминать, что она все еще в поместье Драгнила, Люси подплыла к «берегу», где ее ждала со скрытым недовольством служанка. Она села на краю, спиной упертая в нагретый камень и наполовину все еще погруженная в воду, выходить из которой не хотелось. Гибридка вылила экстракт и быстрыми, небрежными движениями стала намыливать волосы, отчего голова Люси качалась в такт. Хартфилия терпеливо ждала: если Шарли в чем-то упрекнуть, она назло может начать делать хуже. Подумать только, раньше между ними были дружеские отношения, как и с остальными гибридами. После использования окрайда на Нацу, она стала для них главным врагом, не считая Адеры и Хэппи. Сейчас все лицемерили, делая вид, что не было того периода всеобщей ненависти, а немногие, как Шарли, открыто показывали свое отношение к ней. Это преданность себе нравилась Люси, они могли бы когда-нибудь вновь стать подругами, когда-нибудь не скоро. Глухой скрип раздался по купальне. Пришедший не особо интересовал исповедницу, она будет лежать на глади воды, растворяясь в себе, не важно, кто будет следить. Шарли же, кажется, порадовалась, что сможет уйти. Пару минут и чужие руки перестали трясти ее голову, ворчливое бормотание заменили приглушенные и суетливые шорохи. Повернув голову Люси следила за быстро удаляющейся гибридкой, радостно машущей хвостом, что исчезала в клубах пара. Она тут же забыла о служанке и откинула голову, наслаждаясь предоставленным легким массажем. Она не подозревала, как сильно соскучилась по столь приятным прикосновениям. — Как ванна? — мужской голос донесся до слуха. — Вполне неплохо, — когда он коснулся ее, под кожей пробежали родные мурашки, и исповедница без лишнего взгляда поняла, что это Нацу. Однако она посмотрела на его лицо, чтобы убедиться, что это не плод ее больного воображения. С наступившим облегчением она расслабилась физически и морально. — Где ты был? — не медля, она задала мучащий несколько дней вопрос. Она искренне боялась, что не увидит его еще долго. Рядом с ней он сидел в предвкушении поскорей забрать мальчиков, но это не означало, что рождение не ударило по нему, он мог не выдержать и убежать, осознав появившуюся ответственность. Ее ожидание было прервано, радость так и не пришла. — Дом одного из подчиненных завалило лавиной, нужно было помочь, а также окончательно передать всю работу приближенным, — сконфуженно ответил Нацу. Можно было бы подумать, что он врет, однако Люси, благодаря оставшийся с беременности способности определять ложь (как и улучшенная память), чувствовала, что это правда. Драгнил был взволнован по иной причине. Ему вынесли приговор: не уладит свою работу, как главы великой семьи, и он может попрощаться со своей должностью и статусом. Нацу не думал, а могут ли Рэдфокс с Зерефом и вправду это сделать, не нарушив мир в землях этериасов, само существование подобного риска не на шутку пугало его. Обещание исправиться было выполнено, однако факт того, что он опять передал всю работу Мард Гиру спустя всего полгода, тревожил. Ему явно стоило больше времени стабильно поработать, чтобы его восприняли всерьез, и риск, любой из рисков, в том числе, что он опять не захочет браться за это, исчез. К радости, все понимали причину его «отпуска». Они пришли к соглашению, что пять месяцев он может прохлаждаться, если жизнь с младенцами такой могла быть, и потом понемногу будет браться за работу и через полтора-два года полностью вернется. Несмотря на хорошо сложившиеся обстоятельства, Нацу не покидала тревога, что что-то может пойти не так. Впрочем, это было лишь напускное, с его заботами это быстро пройдет. — И все? — с подозрением протянула Люси. Он что-то недоговаривал. — Ну… Я планировал вчера вечером вернуться домой, но приближенные и Зереф с Гажилом решили устроить мне праздник. Отпустили только под утро, — стушевавшись Драгнил почесал затылок, и тут же отдернул руку, вспомнив, что она в пене. — И все? — повторила Люси. Она все ждала, что он скажет, что где-то в нем промелькнет «я испугался». Нацу кратко сказал «да». Это была правда. Он не испугался, он просто занимался своей работой. Почему-то для Люси это было к сожалению. Она не понимала себя: его побег мог разбить ее сердце окончательно, оно было равносильно предательству — и по не понятным причинам она этого боялась и ждала. Ждала, что он хотя бы задумается о побеге. Люси села прямо, чтобы не смотреть на этериаса, и прикусила губу. Она должна быть счастлива, что ее худшие ожидания не оправдались, что Нацу исправился. Что с ней не так? Драгнил, не подозревающий о терзаниях этери, с массажа головы перешел на шею и плечи. И опять вместо расслабления, у нее появлялись новые подозрения: за эти две недели они не поговорили ни разу, с чего вдруг он такой заботливый? Брови сильнее свелись к переносице. Хотела бы она не думать об этом и просто радоваться, что ее демон, которого она любила, вернулся к ней. Хотела всем сердцем. Не выходило — Нацу слишком много раз давал ей повод усомниться в искренности своих чувств, и доверие было потеряно. — Я рад, что тебе стало лучше, — мягко улыбнулся этериас. — Ты эти недели была сама не своя. — Я последние пять месяцев сама не своя, — резко ответила Хартфилия. Ее взбесили его слова. Разве он знает какая она? Весь второй период она с ума сходила, из-за «экспериментов» его дорогих мальчиков — удивительно, что она еще не сошла с ума. И до этого он пять месяцев, с тех пор как она узнала правду о мальчиках, практически отсутствовал в ее жизни. Если ее сравнить сейчас и десять месяцев назад, когда они еще были счастливы вместе, то она сама себя не узнает. Может, то, какая она теперь, и есть она настоящая? Люси не знала ответа, так откуда он есть у Нацу? Сказать бы это все ему в лицо, но сил и желания не было. Наверно, это даже к лучшему. Если она это сделает, все опять ухудшится, хотя вроде только начинает налаживаться, по крайней мере, надеялась на это. — Неправда. Тебе было плохо, очень плохо и тяжело, не представляю, как ты смогла все вынести, но ты оставалась Люси, а теперь… — Нацу, почему ты здесь? — Хартфилия перебила демона. Не желала она говорить ни про себя, ни что-либо слушать. — Мальчики спят? Драгнил внимательно сверлил взглядом макушку этери. Она странно себя вела. Раздражительна, то докапывается до него, то резко меняет тему, а до этого была апатична и вела себя отстраненно, словно ее сознание где-то в другом месте. Это беспокоило. Амри с Адерой его успокаивали, объяснив, что это нормально у родивших этери, учитывая, что им пришлось вытерпеть в последние месяцы. Редкость, когда они полностью ментально здоровы, даже у тех, для кого беременность была желанной. Через время это, вроде как, должно пройти. «Вроде как» ужасно не нравилось Драгнилу, но и что делать не знал, и не нашел ничего лучше, как дать Люси время, пока сам тонул в заботах о детях и работе. Это помогало, как ему показалось. Но как это будет идти в дальнейшем и будет ли Люси такой же, как раньше — такой же, как он видел Люси в ее день рождения — предвидеть не мог. — Угадала, — с неловкостью и неким смешком проговорил Драгнил. Он решил сохранять оптимистичный настрой, хотя последние две недели оно у него не пропадало, несмотря на огромную занятость. — Насчет мальчиков, нам нужно решить один важный вопрос. Я подожду тебя. Говоря это, Нацу был слишком серьезен, что озадачило исповедницу. Она терялась в догадках, что именно ему нужно. Все родительские обязанности легли на Нацу и то, что со временем на нее они тоже лягут, было разумно. Он хочет отгородить их от нее? Этериасы повернуты на своих детях, и она поймет его, к радости, не привязалась к ним и может держаться в стороне. Или наоборот хочет, чтобы она стала им матерью? Это тоже выполнимо, все-таки она еще не пробовала себя в этой роли, и ее отношение к мальчикам еще изменится. Просьба может быть совсем иной, и она не представляла что именно, за эти две недели Нацу вполне мог уладить все сам. Догадок было много, но она решила не мучить себя и подождать.***
Напряженность и волнение с новой силой захлестнули Люси. До этого ей всегда приносили мальчиков, сейчас она сама к ним шла. В этом практически не было разницы, для Люси же это было совершенно иначе, словно она впервые идет увидеть своих детей, которых так ждала и оберегала почти пятнадцать месяцев, которых любила. Чем ближе они приближались к спальне Драгнила, сердце стучало сильнее и в любой момент, как в испуге, готово было упасть в пятки. Она боялась. Чего именно, сказать не могла, но страх медленно одолевал ею и желание убежать в лазарет и провалиться в беспамятство возрастало. К сожалению, рядом шел Нацу. Его реакция и скорость были нечеловечески быстры, схватить и затащить в комнату ему труда не составит. Выглядел он радостным, предвкушение встречи со своими детьми языками огня на коже вырывалось изнутри. Люси подумывала, что он не заметит, если она в один момент развернется и уйдет, ведь казалось, что он готов сорваться с места. Однако стоило ей начать идти медленнее, как он оборачивался и спрашивал поспевает ли она, обрывая попытки побега. Видимо она и вправду была необходима. Когда они оказались в комнате, Люси с удивлением не обнаружила там кроваток и прочих детских вещей. Ничего не изменилось. Нацу заметил, как бегает взгляд этери, и объяснил, что он часто сидит с мальчиками здесь, но пока его не было все перенесли в детскую. — Которая раньше была моя, а до меня отца и дяди, а до них бабушки Рейны и так далее, — перечислял Драгнил и продолжил со смешком: — Там сделали ремонт, так что теперь она как новая, а то у меня все стены были в черной саже и в рисунках драконов и монстрах, хотя их может и можно было бы оставить. Я раньше сам рисовал, а потом дядя пригласил художника, и их расписали как надо. Ну да ладно, мальчики потом сами решат, нужно ли им это. А еще я нашел свою карту секретных ходов, на удивление, там было так много пометок и замечаний, где и что — помню, как долго мучился. Надо будет пройтись проверить все ли правильно. Этериас говорил про то, в каком удивлении был, когда пять месяцев назад открыл собственную комнату спустя двенадцать лет и не помнил в ней практически ничего, хотя в груди разливалось приятное чувство ностальгии, а также рассказывал детские воспоминания. Хартфилия внимательно слушала, ей всегда было интересно узнать о прошлом Нацу, пестрящим всевозможными событиями, в отличии от ее. Вместе с этим размышляла, где же сама комната? Она находится недалеко, так чтобы можно было до нее быстро добраться, вот только, как она не заметила, что где-то рядом с комнатой проходил ремонт? Она точно должна была что-то заметить. Драгнил подошел к одному из гобеленов, на котором был рисунок дверной ручки не вписывающимся в картину, и которой прежде не было — Люси выучила эти гобелены наизусть. Секунда и у исповедницы в шоке распахнулись глаза — дверная ручка вся в рисунках из странных знаков материализовалась, и этериас открыл дверь. Новый смешок вырвался у Драгнила. Поместье строилось во времена войны, и все в нем было сделано для защиты главы, поэтому поместье было встроено в гору и существовало огромное количество секретных ходов. Дети самое важное для этериасов, и обезопасить их было намного важнее. Для этого были использованы заклятия: за гобеленом скрывались специальные письмена, точно такие же, что и на ручке, и небольшая дырочка в стене. Чтобы попасть в комнату детей, нужно было выгравировать знаки на ручке, вставить и дверь откроется, а потом скроется рисунком в гобелене, чтобы спрятать ту от врагов. Существовал и другой проход в комнату, сделанный в послевоенное время, и хоть в нем не было использовано заклятий, благодаря запутанным коридорам дойти до туда было не легче. Они прошли вперед и вскоре оказались на развилке. Заглянув в проход в право, исповедница увидела еще одну раскрытую дверь, откуда шел приятный дневной свет, — там детская. Проход влево уходил в пустой каменный коридор и заканчивался лестницей вниз. Люси подозревала, что там архив: когда они с Игнилом там были, он раскрыл ей, что отсюда есть выход в главную спальню, из которой идти минуту-две, а не десять, сколько обычно тратилось с плутаниями по секретным путям. «Убежать?», спросила сама себя Хартфилия. Обычный выход из архива она знает или же спрячется где-то в других комнатах по пути, если Нацу сильно разозлится. Этериас легким толчком в спину направил ее в детскую, и ее лицо ошпарило жаром. Как же она не хотела туда идти. Ей было безразлично, когда мальчиков приносили покормить и была готова продолжить подобное взаимодействие. Все, лишь бы не идти к ним. Никого не волновали ее желания. Она вошла в комнату с белыми стенами и огромным окном напротив двери, что с одной стороны закрывалось веткой высокого дерева, с другой пропускало лучи солнца и отблеск от снега, делая комнату еще светлее. Детская была меньше главной спальни и при этом все еще большой. Расположение мебели в ней было симметричным, но несмотря на это, выглядела она все еще несколько пустой и необжитой, что наверняка исправится с возрастом. Взгляд Люси привлекли две стоящие посередине кроватки. — Здравствуйте, хозяин, — поклонилась Марл. Нацу сразу же подошел к кроваткам и поинтересовался, как прошли три дня без него. — Они сильно капризничали без вас, никак не могли успокоиться. А так все в порядке. Слова гибридки подтверждали появившиеся мешки под глазами, она часто зевала. Этериас поблагодарил и сказал служанке идти, не посмотрев на нее, он был полностью сосредоточен на мальчиках. Широкая улыбка расплылась на лице от радости встречи и новостей. Мальчики привязались к нему, от осознания этого тепло сильнее разливалось в груди. Люси со стороны наблюдала, не смея приблизиться. Может ей все-таки уйти? Сейчас Нацу потерял бдительность и кто знает сколько пройдет времени, когда он заметит пропажу. Вот только, почему-то все шло не по предположениям исповедницы. Все еще не отрывая глаз от детей, он поманил рукой этери. Люси напомнила себе, что пришла сюда решить важный вопрос и, раз это не сделали за две недели, так легко ее не отпустят. Хартфилия решила, что чем дольше она будет бояться, тем дольше будет продолжаться эта пытка. Верховные учили справляться с болью и страхом — это окажется бесполезным, если она отступит перед такой мелочью. Больше не медлительно, она подошла к кроваткам быстро и стремительно, но уверенности, обычно присущему этому шагу, в Люси не было. Она склонилась над кроватками и впервые рассматривала мальчиков, что изменили ее жизнь. До этого она их просто кормила, выполняла свою роль, они ее не интересовали. Грудь сковали путы, дышать стало сложнее. Люси видела не мало младенцев — когда в поселении рождалась новая девочка, она уже в первые часы своей жизни проходила по рукам всех исповедниц — все они были очень похожи. Не по мнению их матерей, конечно же. Сейчас она смотрела на своих детей и единственное отличие, что нашла — разные цвет ползунков, белый и голубой. — Мне кажется или они… — она запнулась подбирая правильное слово, чтобы не оскорбить любящего родителя. Под кожей жар распалялся сильнее. — Как две капли воды? Вот почему она не шла к ним, вот чего она так боялась — чувство стыда. Ей было до безумия стыдно, словно она и есть олицетворение этого ужасного чувства. Хотелось не просто провалиться сквозь землю, хотелось распасться на атомы или стереть воспоминания о ней всем знающим ее гибридам и этериасам. В особенности себе. Дети наверняка ничего не помнят о времени в утробе, зато помнила она. Помнила, как давала обещания, что защитит и позаботится, обещала, что станет для них хорошей матерью. А сама только на вторую неделю жизни своих детей увидела, что они близнецы и копия папы: смуглая кожа, тонкие розовые волоски на макушке и те же черты лица с ровным носом. Адера, некогда принимавшая роды у матери Нацу, кажется, упоминала это, правда она не особо вслушивалась в разговоры о детях.***
Как же глупо было полагать, что она станет хорошей матерью. Еще при их рождении она поняла, что ей безразличны эти дети. Они не были ее — они были Нацу. Это были сыновья Нацу, и вынашивала она их, только чтобы отдать ему. Она это сделала, исполнила свою роль, так с чего вдруг она решила, что может стать, чем-то большим, чем просто инкубатор? Она не любила их до рождения, не любила с тех пор, как узнала, что они не девочки, так с чего вдруг после, когда они постоянно кричат, не дают ни минуты покоя и еще больше портят ее жизнь, она резко полюбит? Воодушевление, что она ощутила в первую настоящую встречу с детьми, пропало через пару дней, вернув в жестокую реальность. Она больше не могла заниматься чем хочет, даже сон, который в послеродовое время длился по двенадцать-четырнадцать часов, стал для нее роскошью, потому что мальчики росли, спали меньше и кричали громче, а понять, что они хотят никто не мог. Все время, внимание и силы уделялись исключительно им. Часы, когда они спали, она вслед проваливалась в сон, чтобы не осознавать, как ненавидит себя и свою нынешнюю жизнь. Второй период беременности казался ей лучше, чем те две недели, в которых она жила сейчас. Конечно же, им помогали и, наверно, будь у них один ребенок жизнь вполне бы текла своим спокойным чередом без колоссальных изменений, вот только, детей было двое и посторонняя помощь практически не ощущалась. У них была возможность не заниматься всем этим — слуги были не против побыть нянечками, — Нацу был против. Он же должен быть настоящим отцом! А Люси приходилось следовать за ним, раз она хотела быть наравне. Это было невозможно. Когда служанка сказала, что мальчики капризничали без Нацу, она приуменьшила, потому что если хотя бы пару минут дети проводили не на руках у папы, не слыша его голос или не видя и никак не чувствуя его рядом, у них начиналась истерика. Поэтому почти всегда они должны были быть рядом с ним, а вместе с тем Люси, чтобы помочь и, возможно, проявить у детей некую привязанность к ней тоже — это бы облегчило уход и времяпровождение с детьми, и, чего сильно хотелось Люси, сблизило и позволило полюбить их. Однако этого не произошло и в один момент проблема стала острой, как никогда. Раньше Нацу всегда был в поместье и ненадолго отлучался по работе, которую все еще боялся оставлять без присмотра, несмотря на уговоры приближенных. А затем наступил день зимнего солнцестояния. Единственное, чем этот день отличался от новых будней — поместье было всячески украшено. Безусловно, они провели праздничный ужин, правда у Люси, в отличии ото всех остальных, не было того приподнятого и радостного настроения, что и в прошлый раз. Две недели прошли для нее двумя тяжелыми годами, где обвинения себя в недостойной любви к детям усилилась, потому что ежедневно она ощущала только усталость, раздражение и апатию. Она еле находила в себе силы просыпаться и заботиться о мальчиках. Предполагалось, что после все продолжится, как и продолжалось прежде, но по традиции три ночи Нацу должен был проводить вне дома. Он ушел и Люси со слугами на всю ночь остались с Люсианом и Люком, как коротко называли Люсьена. Все было хорошо до того, как они проснулись. Они кричали на все поместье. Им давали поесть, меняли подгузники, качали на руках, Люси сама чуть ли не молилась Всевышнему — ничего не помогало. Им нужен был папа. Замолкли дети через пару часов, только потому что сами остались без сил. Так продлилось две ночи, на третью перед уходом Нацу зажег кроватки мальчиков своим огнем. Этого хватило на пару часов, и все опять повторилось. Слуги и Хартфилия уже просто качали детей на руках, ожидая утра, когда придет Драгнил. Люси, наверно, за послеродовое время никогда так не ждала его. Она медленно сходила с ума под непрекращающиеся крики, от которых болели голова и уши, и сама была готова взвыть от беспомощности. К их огорчению, пришел Нацу только днем — двое молодых этериасов сцепились и чуть не поубивали друг друга, и так как поблизости никого не оказалось, помогать и тащить этих двоих до дома Шерии для исцеления серьезных ран пришлось ему. Лучше не стало. Люси надеялась, что после трех ночей безумолчного плача, мальчики будут эту ночь спать, чтобы восполнить силы для завтрашних криков. Наоборот, они вошли во вкус. Нацу ушел в детскую, Люси осталась в спальне с Люком (вроде бы, она все еще их по одежде отличала). Она была на грани. Крик резал по ушам и разъедал спокойствие и хладнокровность, что была в исповеднице. Это даже нельзя было воспринимать как фоновый шум, к этому нельзя было привыкнуть, оно давило вновь и вновь, ничем незаглушимое. Те перепады температуры, что испытывала она не так давно, казались не такими уж ужасными. — Прекрати, Люк! Тебе что ни дай, ты плачешь! Да что ты хочешь?! — кричала в ответ раздраженная Хартфилия, уже не выдерживая. — Замолчи! Ей хотелось тишины. Просто побыть пару часов без выводящего из себя вопля, побыть в умиротворении. Он не замолкал. Он продолжал. Сотнями маленьких иголок он вонзался в голову и с новым ударом заостряясь и углубляя, терпеть которые становилось, все невыносимее и невыносимее. — Замолчи, замолчи, замолчи! — она склонилась над Люком и кричала. Ее собственные слезы капали ему на лицо. Она просто хотела тишины, но не могла сделать ничего для ее наступления, не могла даже донести ему насколько она устала — он не понимал ее. От безвыходности начался тремор. Чтобы как-то занять не прекращающие дрожать руки, она взяла одну из множество подушек, что валялись на огромной кровати. Она прижимала ее к себе и крепко сжимала в кулаках. Не помогало. Люси смотрела на сына и мысленно молилась Всевышнему, чтобы тот заткнул этого демона. Никто ее не слышал. Она просто хотела тишины, а для ее наступления нужно что-то сделать самой. Шелковая ткань выскальзывала из вспотевших ладоней до тех пор, пока она не положила подушку на ребенка. Крик стал заглушенный, Люси почувствовала легкое облегчение. Наконец, стало тише, наконец, не хотелось вырвать себе уши, наконец, она могла вздохнуть полной грудью от наступившей безмятежности. Она давила на края подушки. Становилось все тише и тише, а в душе все спокойней и спокойней. На секунду, всего лишь на секунду, наступила абсолютная тишина. Умиротворение на секунду посетило Люси. Нервная улыбка показалась на заплаканном лице. Хартфилия по наитию приподняла глаза с ребенка на старый, зачарованный гобелен и тут же отбросила подушку, отойдя от кровати. Люк громко, слишком громко закричал. Тело Люси задрожало крупной дрожью и в глазах застыл первобытный, не подчиняемый страх. В ушах звенел шум кровотока, заглушая все. Она смотрела исключительно в ту самую точку, где за темнотой скрывался гобелен. С лицом, чей белый цвет можно было бы сравнить со снегом бурей ударяющимся в окно, она была парализована страхом, все внутри похолодало, покрылось корой льда. Она задыхалась, но смотрела. Сейчас там не было ничего — темнота, даже дверь с проходом в детскую была закрыта. Но Люси могла поклясться, что он был там. Красные глаза огненного этериаса смотрели сквозь мрак слишком пронзающие, слишком яростно, слишком ненавистно, чтобы быть просто секундной галлюцинацией. Бессильные ноги не держали, Люси упала на пол, все еще дрожа. Ее голова крутилась из стороны в сторону, ища где он. Грудь резко поднималась высоко вверх-вниз, из горла вырвались хрипы, вместо нормального дыхания, словно душили ее. Страх охватил ее. Она не знала, как ее зовут и кто она сама — она знала одно: если Нацу видел, что она пыталась сделать, смерть для нее станет милосердным подарком. Его нигде не было. Его не было ни в темноте, ни около закрытой двери, ни в комнате. Она поджала закаменевшие ноги и приобняла их, как напуганный ребенок. Глаза не прекращали бегать по комнате, выискивая демона, что он где-то здесь и подбирает время напасть и уничтожить ее. Карие глаза бегали, пока не остановились на руках. С трудом оторвав их, она с трудом сосредотачивала взгляд из-за нескончаемых слез и тремора. Что она… Что она пыталась ими сделать? Новый пронзающий до сердца крик, полный вины и боли, заполнил комнату. Она чуть не убила***
Нацу вышел из детской и ему сразу же захотелось вернуться обратно, где спокойно спал Люсиан, а все шумы вне комнаты заглушались, вместе с приглушенным детским криком. На свою беду, Нацу не смог бы уснуть, зная, что соседней комнате плачет его ребенок. Люк лежал на кровати один. Подойдя ближе, он нашел рядом Люси, про которую вовсе забыл. Ее вид сначала ввел в растерянность, впрочем как и всегда до этого: она сидела на полу, приобняв колени, и плакала. Первые пару секунд Нацу стоял на месте и переводил взгляд с этери на сына. Нацу тяжело вздохнул. К облегчению, у Люси, видимо, часть с ворчаниями «заткнитесь» и разговорами закончилась, значит скоро прекратится приступ. Ему пришлось выйти из покоев в коридор, так как истерика Люси мешала успокоить Люсьена. На это потребовалось много времени, как показалось ему, но он справился с задачей и, положив сына в его кроватку, пошел в спальню, оставляя все двери нараспашку, чтобы услышать, если дети проснутся. Люси придерживалась о косяк двери, и судя по кислотному запаху, доносящемуся из ванной, ее стошнило. Нацу, спящий на ходу, не приметил, что Люси была в сознании, когда обычно после припадков проваливалась в обморок. — Все хорошо? — зевая спросил этериас. Хартфилия резко вскинула голову, и ее глаза расширились. Она зацепилась руками за стоящую рядом тумбу, ноги вмиг стали ватными. Слезы опять ее душили, плечи задрожали. — Хорошо, можешь не говорить, — предложил Драгнил, слыша, как она начала хмыкать. — Давай ты успокоишься, и мы пойдем спать. Честное слово, я готов провалиться в мертвый сон. Хартфилия опустила голову, и Нацу не видел, как зеленый оттенок лица этери сменился смертельно бледным, и не услышал, как рвано она сделала выдох, за которым не последовал вздох. Он протянул к ней руку в помощь дойти до кровати, но та с силой, которую он давно в ней не видел, оттолкнула его, что сам чуть не упал. В Нацу вспыхнула злость и раздражение. — Знаешь, если хочешь плакать, то пожалуйста, плачь, истери, говори с кем ты там разговариваешь, но выйди из комнаты! У меня за четыре дня не было и минуты сна, дай хотя бы ты мне отдохнуть! Драгнил оставил Люси и упал на кровать, желая провалиться в сон, ведь за эти дни он и вправду ни разу не прилег, откладывая на потом. Это возможность появилась, а пик терпения был достигнут. — Я же тебе сказал! — этери все так же стояла на месте и плакала навзрыд. Он вскочил с кровати. Хартфилия примолкла и задрожала еще сильнее. Крепко схватив ее под локоть, он потащил к двери и выкинул из комнаты, словно ненужную и выводящую из себя безделушку, с криком: — Выйди вон! Влетев в стенку, Люси больно ударилась плечом. Она пыталась успокоиться и прийти в себя, но взять контроль над собой было невозможно. Вся боль, переживания и страхи, скопившиеся за месяц, неподчинимо выплескивались сейчас. Она с трудом контролировала свое тело, все мышцы ослабли и превратились в вату, что рвалась от любой нагрузки. Исповедница спускалась по лестнице вниз, боясь, что если Нацу услышит ее, он сделает так чтобы она замолчала.***
Проснулась Хартфилия в своей постели. Не сложно было догадаться, что ее сюда принесли, потому что вчера она с трудом смогла встать с пола и сесть. Подняться вверх по лестнице своими силами могло закончиться не одним ушибом или переломом. К ней пришли Хэппи и гибридка-подросток Элла, уже пару месяцев обучающаяся у Адеры, так как после микроинфаркта ей понадобилась еще одна помощница. Элла обработала ранки, несмотря на несогласие Люси, а оборотившийся котом Хэппи позволил взять себя на руки. Он всегда так делал: только почувствовал, что ей плохо, и старался поддержать, громко мурча и всячески льстясь. Элла сообщила, что хозяина нет дома. Он уехал к Шерии проверить двух идиотов, что вчера схватились в смертельной схватке, и заодно взял с собой Люсьена. Сердце Хартфилии часто забилось. Она вспомнила сегодняшнюю ночь. Вспомнила, что пыталась сделать. Резко стало тяжело дышать, ком в горле душил, голова медленно кружилась. Что она наделала?! Заметив тревогу, гибридка поспешила дополнить: хозяин почувствовал, что с сыном что-то не так, Амри подтвердила. Люсьен странно сопел и покашливал, хотя раньше подобного не было, а также было подозрение, что работа сердца не в порядке, но точно сказать не могли, так как после родов не сильно заостряли на этом внимание, не заметив проблему. Все списали это на то, что у Люсьена остались повреждения после случившегося во время беременности, и более слабый поток сил подтверждал это. Элла равнодушно повела плечами. Если госпожа Бленди смогла вылечить Люси, после нападения велнусов, то сейчас, набравшись опыта за прошедшие десять месяцев, сложностей подлечить ребенка не возникнет. Это не успокоило. Она навредила сыну. Она должна была заботиться и оберегать его, так же, как и во время беременности, а она… чуть не убила его. Люси весь день пролежала в постели, гладя Хэппи, и напряженно ждала Нацу с Люком. Она надеялась, что все хорошо, что Шерия сможет исправить ее ошибку. Ей хотели принести Люсиана, но она оставила его на нянечек, категорически отказываясь. Она боялась себя и что может натворить в этот раз. Нацу пришел после полудня. На руках он держал Люсьена и на все расспросы с улыбкой отвечал, что все хорошо, переживать не стоит. Но когда он сел в кровать, его лицо омрачилось. Оно стало изнеможденным и осунутым, словно постарело на десяток лет. Он покрыл сына огнем и нежно поглаживал его по спинке. Судорожный и тяжелый вздох вырвался из груди. — Как Люсиан? — спросил он прежде, чем успела Люси. Она пересказала, что Люсиан капризничал, как и в прошлые дни, внимания слуг ему было мало. Этериас окинул ее взглядом и остановился на покалеченных коленях. — Прости, я не должен был тебя выгонять… Ты устала, Люси. Тебе надо бы отдохнуть. Я не против, если на пару дней ты уйдешь в другую комнату подальше от мальчиков. — Тебе самому это нужно, — нервно сглотнув, Хартфилия поджала губы, чувствуя, как сердце опять начинает стучать так сильно, кажется, ломая ребра. Ей тогда показалось. Он ничего не видел. Если бы Нацу видел, что она пыталась сделать, он бы не смотрел со стороны — она в ту же секунду оказалась бы откинута от Люка, впечатавшись в стену с парочкой сломанных ребер, или убита одним ударом. Если бы Нацу и вправду видел — он не стал бы медлить, а она не сидела бы рядом с ним. — С Люком точно все в порядке? — Конечно, Шерия прирожденный лекарь. — Нацу, что с тобой? Ты должен радоваться, — продолжила исповедница. Говорить ей было сложно, но сидеть в гнетущей тишине было сложнее. Лучше говорить, чем слышать собственные мысли и кричавший голос вины. — Месяц. Только спустя я заметил, что у Люка проблемы, — он говорил непривычно тихо, его голос охрип. Он откинул голову и закрыл глаза рукой. Нижняя губа задрожала, и он тихо всхлипнул. «Нет, пожалуйста», молила мысленно Люси. — Я ужасный родитель. Лучше бы он ее убил.***
Январь, как и в прошлом году, был суров и холоден. Метели и вьюги гудели за окном, и желания выходить из теплого разогретого поместья не было. Однако прогулки были необходимы, и днем, пока погода была ясной, Нацу проследил, чтобы сыновья были одеты по погоде, и заставил Люси пойти вместе с ними. Холодный воздух неприятно заполнял легкие и иней медленно покрывал одежду, волосы и ресницы, отчего моргать стало немного сложнее. Кристально чистый снег, блестевший на солнце, покрывал вокруг, и все сливалось в одинаковый, бесконечно белый пейзаж. — Не хочешь взять коляску? Люси покачала головой и сильнее засунула руки в карманы пальто. «Возможно, Нацу был прав, обвиняя себя. До этого так сильно оберегающий своих детей, как он мог довериться мне?», шептал собственный голос в голове, желая скинуть долю своего проступка и облегчить ношу. Мысли о том вечере не оставляли Люси и, кажется, никогда это не сделают. Она не хотела даже дотрагиваться до мальчиков, не хотела их видеть, она хотела оставить и забыть, как очередной кошмар. Однако сделать это не получилось, вина кровоточащей раной разносила боль по телу и высасывала силы. Бросить все на Нацу и слуг, ей казалось неправильным. Она не могла понять себя. Что ей делать? Бездействовать было хуже всего, и уже неделю она продолжала помогать Нацу более старательно, чем раньше. Оставаться с детьми наедине она себе не позволяла, боялась, что опять потеряет контроль. Мальчиков она не любила, но мысль навредить им до дрожи пугала, как и любую нормальную мать. При том она надеялась, что это не выдаст ее. Страх перед Нацу сохранялся на поверхности. — Извини за вчерашнее, — на щеках Драгнила расцвел румянец, который не оправдывался морозом. — Я… — Ты устал и хотел спать. Я тоже вскоре уснула, — ровно проговорила Хартфилия. Ближе к ночи, уложив мальчиков, Нацу неожиданно начал целовать ее, чего не происходило с родов, и прямо спросил, не против ли она заняться сексом. Наплевав на свое нежелание, Люси охотно согласилась. Ей было страшно: голодный взгляд она ловила последние дни и боялась, что он просто возьмет ее. Она считала нужным потакать его нуждам, будто это могло хоть чуть-чуть искупить вину. Ничего так и не произошло. Поцелуи спустились до шеи и плеч, руки стянули ночнушку. В один момент Нацу остановился, а Люси почувствовала, как его вес давит на нее. Он заснул крепким сном. — Слушай, может на вечер и ночь оставим Люсиана с Люком на слуг и попробуем еще раз? — стыдливо горящие щеки запылали сильнее. — Обещаю, я не засну! — Хорошо, — она все еще не желала Нацу и все еще опасалась его. Исповедница с подозрением обвела фигуру Нацу. Она пыталась понять, что он к ней испытывает. Первые недели игнорировал, сейчас тоже практически не замечал, все время уделяя мальчикам, и порой ей казалось, что ему вовсе плевать на нее, и вопросы «все хорошо?» были кинуты чисто из вежливости. Однако бывали вот такие вот моменты, когда он обращал на нее чрезмерное внимание (с учетом, что она не беременна) и вновь появлялась забота и теплота, что и во время беременности. Это бывало так искрение, что не верилось, что сделано для галочки «я все еще уважаю свою этери», ведь приходящие в минуты одиночества истязающие мысли и здравый смысл говорили другое: зачем она ему нужна, она выполнила свою роль? Он бы без нее справлялся лучше, у него было бы меньше проблем. Без нее он бы никогда не назвал себя плохим родителем. — Люси, на днях я разговаривал с Зерефом и спросил про твои припадки, — Люси резко перевела глаза на Нацу с вопросом и настороженностью. — Не переживай, это можно вылечить. У Мавис тоже после родов подобное было, порой она вела себя так, словно на нее все еще действует проклятье. К сожалению, Шерия тут может не помочь, это не физическая болезнь, тут нужно рыться глубже, в воспоминания и связанные с ними ощущениями, или что-то вроде этого. Зереф предложил мне связаться с одним из своих подчиненных, который помог им тогда. — Подожди, что за припадки? — Люси взволнованно остановила этериаса. Ее память оставалась совершенной, там не было провалов. С другой стороны, точно сказать она не могла, так как время определяла по заходу и восходу солнца, если, конечно, было время посмотреть в окно. — Ты не помнишь? Хотя учитывая твое поведение, вполне может быть, — приложив пальцы к подбородку, Нацу задумчиво переводил взгляд на нее и хмурился. Говорить начал, после уточняющего вопроса Люси: — Как себя ведешь? Обычно ты закрываешь уши, шепчешь «заткнитесь» или говоришь с кем-то о… своих переживаниях. Ты словно слышишь кого-то или нескольких. Попытки привести тебя в чувства не работают, и я тебя стараюсь не трогать, ждать приходиться лишь пару минут. А потом ты падаешь в обморок. — О чем я говорю? И как часто это происходит? — суетливо спрашивала Хартфилия. Она не понимала про что говорит Нацу. Один раз такое было, сразу после родов, но она списала все на галлюцинации после пережитой боли. — Не могу сказать точно, я застал тебя в таком состоянии четыре раза, наверно, еще три слуги, но опять же это не точно, потому что мы тебя находим, когда это уже началось, при нас ни разу. Возможно, это происходит, когда ты остаешься наедине с собой. — А ч-что я говорю? — у Люси начиналась паника. Она ничего из этого не помнила, и то, что она при этом говорила, нравилось меньше всего. Она могла проболтаться и забыть про это. Что с ней опять не так? Нацу, придерживая коляску одной рукой, развернулся к исповеднице. Рука тяжело легла ей на предплечье, она чувствовала ее сквозь толстую ткань, та заскользила вниз и достала ее ладошку из кармана. Он сжал покрасневшие пальцы в своей ладони, согревая. — Люси, это нормально, это бывает у многих этери, даже Мавис первое время отгораживалась от Ларкейда. То, что ты пережила во время беременности, во время второго периода, и вправду было ужасным. Тебя никто не винит в том, что ты пока что не любишь мальчиков, — Нацу говорил с сочувствием, неторопливо, подбирая слова, чтобы не задеть ее еще сильнее. Он не мог понять ее, но знал, что она переживает и винит себя, поэтому хотел помочь. Драгнил еще до родов предвещал, что похолодеет к Люси, потому что дети были изначальной причиной их отношений. И это произошло, первые две недели он забыл про нее, только кормление детей и извещения лекарш про ее здоровье напоминали об этери. И все же он не отвернулся от нее. Он помнил, что нужно сохранять уважение к этери, что она не просто вещь, от которой можно избавиться. Помнил, как она его любила и оставалась с ним, несмотря на всю боль, что он принес. Совесть червем прогрызала его внутри — он не мог просто бросить ее. Игнил не хотел бы этого. Люси вернулась в его жизнь, и Нацу стало легче. Стало привычней. Стало так, как должно быть. И если ему нужно стерпеть ее странное поведение и оказать помощь, он был готов — главное, чтобы она оставалась с ним, как и прежде. — Люси, все нормально, ты еще успеешь полюбить их, ты обязательно полюбишь, я ведь вижу, как ты о них заботишься, что тебе не все равно. Просто надо подождать… Ты нужна мне, — он взял ее руку и прижал к своей щеке. Это незатейливое движение содрогнуло ее сердце, как и в день рождения. — Ничего не изменилось, ты все еще нужна мне, слышишь, Люси? Вера спасительным огнем промелькнула в ней перед тем, как быть жестоко затушенной. Этери кратко кивнула, кончики ушей горели, влага накапливалась на глазах. Если бы он только знал… — Люси, — резко строго, без теплоты и доброты, что была минуту назад, он хмуро посмотрел на исповедницу. — Я тебе перед выходом сказал «надень перчатки». Ты же знаешь, какой мороз на улице. Вон, не пальцы, а ледышки! Хартфилия опять стыдливо промолчала. Она была погружена в свои мысли и пропустила слова мимо ушей. Ее кисти побагровели, она их практически не чувствовала и с трудом шевелила пальцами сквозь скованность холода. Драгнил подгреб снег под колеса коляски, чтобы та не укатилась, и взял обе руки Люси в свои, потирая и разогревая теплом своей кожи. Лицо девушки тронула легкая улыбка. Прошлой зимой он часто делал так во время прогулок, и за прошедший год забота в его действиях не исчезла. — Горячо, — сморщилась Хартфилия, когда Нацу для более быстрого прогрева повысил температуру в ладонях и по той забегали языки пламени. — Конечно же, отморозила себе руки, теперь тебе все горячо будет, — ворчал Драгнил, покрывая огнем руки. — Нет, Нацу, это слишком горячо, — жар пек кожу. Он не грел, наоборот больно обжигал. За второй период она узнала, каково чувствовать, будто тебя сжигают заживо, и сейчас она ощущала тоже самое. — Нацу! С криком она вырвалась из хватки этериаса. Не раздумывая, упала на землю и погрузила руки в сугроб. Она судорожно закапывала их, но не помогало, жар пробился под кожу и не выводился от туда. — Адово проклятье! Прости, Люси, я не хотел! Я правда не хотел! Я совсем не подумал! О Великий, прости, — Нацу тихим голосом повторял слова извинений, покачивая коляску, где Люк начал метаться сквозь сон из-за крика. Этериас поджимал губы, думая чем помочь. Люси с испугом и замешательством следила за ним. — Я привык, что ты устойчива к моему огню, но ты же больше не беременна. Черт возьми! Люси вновь ощутила щемящее чувство в груди. Она делала мелкие и частые вздохи, однако они не помогали, ей было нечем дышать. Всхлипы сопровождались слезами, бегущими по замерзшим, красным щекам до подбородка, и лицо противно холодило от влаги, что быстро застывала и превращалась в корочку льда. Люси нравился огонь Нацу. Нравилось лежать с Нацу в обнимку в его огне, нравилось это тепло и любовь, с которыми Нацу делился с ней столь необычным способом, нравилось разделять с ним вместе одно настроение, что переносил в себе огонь. Ей нравилось, что он отдает ей часть себя, а она единственная, кто может принять это. Она была для него особенной, той, с которой он мог не сдерживать рвущиеся эмоции, без страха навредить. Она лишилась этого. На ее коже остались исключительно ожоги.***
Нацу не ожидал, что потеря огнеустойчивости повлияет на Люси. Она оставалась рядом, помогала и присматривала за мальчиками, однако она сама стала более апатичной и отстраненной. Он ясно видел, что она не хочет и заставляет себя сидеть с детьми, ей было неприятно оставаться с ними наедине, в ее глазах читалось равнодушие. На просьбы Нацу дать себе отдых, после которого у нее появится больше сил и по-новому посмотрит на мальчиков, она отказывала, а потом ночью, когда думала, что он спит, тихо плакала или начинался новый приступ. «Я хочу помочь тебе», говорила она, когда помощь требовалась ей самой. Возможно скоро, она не просто ее получит, но и избавиться ото всех причин тревоги. Комнату окутал полумрак по щелчку пальцев, лишь два горящих факела спасали комнату от полной темноты. Вой начинающей бушевать метели проникал внутрь, окна мелко стучали, привлекая к себе внимание. Не будь Нацу выдохшийся, раскрыл бы шторы и посмотрел, как стихия охватывает и скрывает за собой густой лес горы. Завтра сугробы станут еще больше и дети гибридов будут строить вокруг поместья новых снеговиков. С головой закутавшись в толстом одеяле, лица Люси почти не было видно, кроме закрытых глаз. Нацу аккуратно забрался под одеяло и задумчиво смотрел на этери. Она еще не спала, но стоит ли ее отрывать от минут спокойствия, что для них были на вес золота. Да и предстоящий разговор должен пройти в здравом сознании. — И кто к тебе приходил? — посильнее закутавшись, Хартфилия взглянула на Драгнила. Днем к ним приходил этериас. Нацу ворчал, дали ему отпускной и сами лезут с работой, будто он и без этого ничего не делает (он все еще периодически проверял документы и отчеты приближенных). Через два часа совещания, она из вежливости осведомилась, что именно от него понадобилось. Нацу серьезно сказал, что им двоим нужно будет потом поговорить. — Дреяр, он глава в Министерстве, — Люси поморщилась, услышав знакомую фамилию. Нацу примолк и нахмурился. При разговоре с ней она все чаще видела у него подобное выражение лица — напряженное и смятенное. Внутренняя борьба и нежелание говорить отражалось на его лице. — Дело в том, что твои исповедницы решили перерыть правила о соглашении мира и внести в них свои коррективы, связанные с вами. Мол, в договоре говорится о людях, а вы, исповедницы, отличаетесь от них, и правила соответственно тоже должны отличаться. Лаксус долго скрывал конфликт от нас, глав, потому что это, откровенно говоря, бред, и я с ним согласен, — Драгнил нахмурился сильнее и стал тереть пальцами переносицу, выражая недовольство от предстоящего геморроя. — Испокон веков исповедниц причисляли к людям, да вы сами себя, вроде как, называете «человеки», так с чего вдруг сейчас это уже не так?! Что у твоих сестер в голове?! Нацу всплеснул руками и огонь на факелах и свечах вслед вспыхнул, полностью осветив комнату, отчего оба зажмурились. Драгнил раздраженно промычал и обратно скрестил руки. Ему никогда не нравились исповедницы, и дело не в сложенных ролях вечных врагов — он считал их чокнутыми. Зациклены на своей войне и праведности, попробуй только не так на них посмотреть или сказать что-то, беснуются хуже демона. Чего стоит вспомнить приезд Хартфилии — она была враждебна к любому его действию, словно он омерзительное насекомое, и до безумия гордая, еле-еле уломал на маленький шажок к компромиссу (правда и он оказался бесполезен, после некоторых событий, от которых у него остался шрам на ноге), — а ее подруга Эзра или Эрза, ему было плевать, как правильно, до мозга костей была истиной исповедницей. Он не удивится, если именно она начала всю эту чушь. Люси выбралась из-под одеяла, тихо хмыкнув из-за боли в ладонях, перевязанных бинтами, и придвинулась к демону ближе, желая узнать больше. В сердце поднялось волнение и тягостная скука по родному дому, где не была уже словно вечность. Она вовсе забыла о сестрах и не ожидала, что они так напомнят о себе. Заметив нетерпение этери, Нацу тяжело вздохнул, успокаиваясь, хотя внутри все еще бушевало пламя негодования и злости, и сморщил нос. — Лаксус пытался уладить все, ведь очевидно, что ни я, ни Зереф, ни Гажил, не станем ничего изменять, из-за каких-то мелких капризов охотниц. Впрочем — удивительно! — они согласились, с одним условием: мы им вернем тебя, — Нацу откинул голову и поджал губы. — Однако правил про обязательное возвращение этери не существует, так что если… — запнулся. Он колебался и не мог ничем это скрыть от Люси. — Если ты захочешь остаться здесь со мной, Люсианом и Люком, то ты никуда не поедешь. Оба замолчали. Оба чуть ли не физически ощущали давящую тишину, что паутиной сомнения оплетала мысли, из которой выбраться невозможно. Недосказанность между ними добавляла новые толстые нити. Рвать их они не спешили. Они знали, что однажды им придется обговорить это, но не ждали, как скоро это произойдет. — Нацу, ты хочешь, чтобы я осталась? — ком встал в горле. Она не знала ответа. Она любила Нацу и любила своих сестер. Они были неотделимой частью ее жизни, и отказаться от кого-то раз и навсегда, без возможности когда-либо встретиться вновь, она не могла. Она хотела быть и там, и там, хотела разделиться надвое или объединить их миры, чтобы исчез барьер и вечная борьба. Она хотела очень многого, лишь бы не делать выбор. Лишь бы не отрекаться от любимых и родных, чьи раны будут такие же глубокие, как и у нее. — Нет, Люси, я не буду отвечать на этот вопрос, — Драгнил строго посмотрел в карие глаза, где на уголках появились жемчужины слез. — Я не собираюсь делать выбор за тебя. Уже один раз я повлиял на твою жизнь, и это понесло за собой как много радости, так и боли. Это не зависело от тебя — я просто перевернул твою жизнь и вынудил быть здесь. Теперь у тебя появился выбор. К тебе вернулась возможность управлять собственной жизнью. Ты единственная, кто может решить, что для тебя лучше. Это твоя и только твоя жизнь, Люси. Нацу решительно посмотрел на этери. Она не была достойна всех страданий, на которые он ее подверг — она никогда не должна была пережить все это. Но все определилось при ее рождении, и изменить она ничего не могла. Она была обречена. Сейчас у нее была возможность определить свое будущее. Он не мог ее ограничивать, ведь не знал ее раньше, не знал насколько она была счастлива среди исповедниц, насколько успела полюбить этот мир. Он не собирался становиться тем, кого она будет винить в сломанной жизни. Он достаточно долго эгоистично делал выбор вместо нее. — Люси, не смотри на меня, на мальчиков, на гибридов. Не думай, как нам будет хорошо или плохо. Забудь о нас — будь бессердечной и думай исключительно о себе. Зациклись на своих и только своих чувствах и желаниях, — твердость и жестокость читалась в серо-зеленых глазах. Хотела бы она читать мысли и узнать его истинные помыслы. Его горечь или сладость от возможности расстаться с ней. Хотела бы она понять его без вечных противоречий. — Мы… Я приму любой твой выбор.