***
В бессознательности Люси окружала беспросветная тьма, выйдя же из поместья Драгнила ее окутал белый снег — он был справа, слева, спереди и даже падал сверху, желая ее так же, как и все вокруг обесцветить, похоронить под своей пеленой. Повезло, что небо было пасмурным и глаза не слепило от белизны, иначе пришлось бы остаться дома. Странно, но здесь, среди скрытых камней и высоких деревьев одиночество ощущалось не так остро, как среди десятков слуг, их презрительных взглядов, перешептываний за спиной и голосов — никто не знал, за какой именно грех этери поплатилась, это не мешало считать ее чужой. Она уже исполнила свою роль — ей не зачем было оставаться в этом мире. Это ощущалось каждую секунду каждого часа и каждого дня, и становилось невыносимым, от этого хотелось убежать хотя бы на пару часов. Поэтому Хартфилия шла по вытоптанным дорожкам — нашла бы новый проход, но сугробы почти везде были слишком высокими, потеряться и замерзнуть слишком легко — и продолжала пока они медленно растворялись в падающем снеге, и неожиданно достигла края. Белый, наконец-то, разбавился темно-зеленым цветом хвои, серого покрова рядом стоящих гор и подступающей темноты, и Люси блаженно закрыла глаза. Здесь было свободней дышать, несмотря на колющий кожу и легкие холод. Сводящие с ума постоянные напоминания о том, что она чуть не сделала, не терзали ее. Она переступала через горы снега, высоко поднимая ноги, и приближалась к краю, где обрывались цепи. — Люси! — голос Нацу эхом раздался вокруг, и Хартфилия начала инстинктивно мотать головой в поиске, хотя ей показалось, что у нее очередные голосовые галлюцинации. Драгнил стоял выше по тропе с коляской и хмурился. — Отойди от края, — его голос был строг, как при разговоре с несмышленым ребенком, непонимающего элементарных вещей. В последнее время он говорил с ней исключительно так. И все же Нацу упрекнул ее не просто так: на крае земля была рыхлая, а снег прятал его и делал опасней. Хартфилия сделала маленький шаг вперед и аккуратно глянула вниз, убеждаясь, что и вправду стоит чуть ли не на грани — сделала бы шаг шире и могла бы покатиться по склону прямо в руки смерти. На удивление, исповедница не испытывала страха. — Люси, — было сказано уже с нажимом. Хартфилия послушала, и ждала, когда Нацу уйдет, чтобы опять остаться одной без его молчаливой настороженности и недоверия. Он стоял и смотрел на нее. — Иди сюда, — услышала Люси, но губы Нацу не шевелились. В последнее время она все чаще слышала чужие голоса, и даже стала узнавать в них кого-то из слуг или Драгнила. В обморок она не падала, но это ее не слабо истощало, особенно если была в поместье, где было много народу и соответственно голосов. С Хартфилией определенно что-то сделала беременность, она не только свела ее с ума, она даровала совершенную память, определение когда ей врут или недоговаривают — что было даже полезным — и теперь это. Непонятно, чем именно оно было, потому что это не чтение мыслей: она слышала, голос Хэппи, желающего оказаться в объятиях матери, подальше от работы и всех проблем, в которых ему приходилось крутиться. На вопрос же о чем он думает, сказал, что о еде, и эта была не ложь. Что именно передают голоса, Люси так и не поняла. Тяжело вздохнув, исповедница стала подниматься вверх — выходило нелепо, ноги тут же тонули по колено в снегу. Нацу цокнул и склонился к земле. На руке вспыхнуло пламя, пустившее вниз по склону воду и открыв голую черную землю. Зачем он ей помог, Хартфилия понять, как и отношение к ней, не преуспела, как бы долго не размышляла. Пролежав неделю в лазарете, исповедница смирилась с мыслью, что Нацу ее ненавидит и жизнь ее будет, как перед ночью изнасилования: она будет прятаться по углам, за ней будет беспрерывный контроль, чтобы она была как зверушка в клетке. Однако ожидания не оправдались: у нее был открытый доступ к восстановленному тренировочному залу, где лежали всевозможные оружия, Нацу позволил ей остаться в своей спальне и помогал обрабатывать ожоги и заматывать бинты. Иногда на ее слова и действия закатывали глаза и раздраженно фыркали, но не было той нестерпимой и жгучей злости, вспыхивающей лишь при взгляде на нее; Нацу смотрел на нее снисходительно и с усталостью, как если бы его заставили следить за ней, и в каждом его касании передавалась не ненависть и не призрение, а огорчение. В поведении Нацу было одно равнодушие: есть она — пускай будет, присмотрит за ней, нет ее — хорошо, главное, чтобы не рядом с его сыновьями. Все от чего отличались ее прежние будни: ей не давали заботиться о мальчиках, и из-за этого у нее появилось свободное время на восстановление, отдых и тренировки, в которых Люси старалась забыться. Прошло вместе прошитых полтора года, и некогда принимаемая иллюзия, что Нацу для нее открытая книга — осталось иллюзией, уже развеянной. Вот только, Люси не могла этого сделать, если сам Нацу не понимал себя. Ему не претило, что исповедница, как сейчас шла с ним рядом, наоборот, так было привычнее, как впрочем и ее вечное снование в главной комнате и вид, как она вечером читает книгу. Люси не делала ничего, стараясь быть тише воды, ниже травы, и при этом всегда была где-то неподалеку, и так было лучше, потому что, когда этериас не чувствовал Хартфилию, тревога заполоняла все уголки разума и рождалось странное чувство частичного опустошения, будто пазл потерял одну из деталек и картинка осталась неполной. Конечно, Драгнил вскакивал посреди ночи, боясь, что Люси пошла в комнату мальчиков закончить свое дело, и порой ее так и хотелось придушить, но это желание так же быстро погасало, как и вспыхивало, и он тут же забывал про всякую злость. Он слишком глубоко увяз в заботах о сыновьях и поместье, чтобы уделять все свое внимание этери. А если они могли побыть вместе и воспоминания о сделанном наполняли его голову, как дождь оставленное на улице ведро, то очевидно это ведро было дырявым. Все силы уходили на работу, и для разборок с Люси он был слишком уставшим, способным лишь кивать на ее редкие слова или игнорировать. — Почему ты никого не предупредила, что вышла? — спросил Нацу, чтобы разбавить давящую тишину. Для него самого молчание не приносило дискомфорта, такие прогулки, когда мальчики безмятежно спали в коляске или своими большими глазами рассматривали узор из веток деревьев, были для него лучшим успокоением. Однако он чуть ли не физически ощущал исходящее от Люси напряжение, что портило всю идиллию. — Разве должна была? — этери поджала губы. Казалось неправильным, что она разговаривает с ним. Она была не достойна. — Да, — все тот же строгий тон, как при разговоре с детьми. Кажется, она в его глазах упала не только, как мать его детей и личность, но и в умственном развитии тоже. Впрочем, когда он говорил с ней иначе — фразы были точно такие же, просто не приправленные нежностью и теплом. — Тем более если ты одна. — Но я же больше не беременна, — она прекрасно осознавала о чем именно говорил Драгнил, но, когда она шла сюда, совершенно не подумала. Впрочем и сейчас ей было на это все равно. — В горах потеряться несложно, а сейчас, когда все завалено снегом, опасность возрастает, — у Нацу вырывался тяжелый вздох. Зная Люси настоящую, такой какой она была пару месяцев назад, эта лишь утомляла. — И не стоит забывать о диких. — Если я потеряюсь, ты будешь меня искать? В ответ Нацу просто повел плечами, и Люси ни на долю не обиделась. На что она надеялась? Гибриды и этериас бросят все свои дела, будут мерзнуть и, возможно, рисковать своими жизнями, чтобы найти ее, почти что детоубийцу и не пригодную этери? — Ты перчатки хотя бы взяла? — уточнил Нацу, заметив, что девушка не вытаскивает рук из карманов шубы. Люси стыдливо покачала головой — если не вытаскивать руки, то в карманах достаточно тепло, поэтому она часто их даже не брала, несмотря на мороз парализующий пальчики. Во время второго периода беременности она и похуже холод испытывала. И Нацу за полтора месяца с родов приметил эту непрактичность, и почему-то лучше нее понимал, что во время беременности были лишь ощущения, а сейчас все происходило в реальности и последствия тоже были так же реальны. Светлые брови, украшенные мелкими снежинками, вскочили вверх и карие глаза округлись в ошеломлении, когда под ворчания Драгнил достал ей варежки. Он никак это не объяснил, а у Люси впервые за все время поднялись уголки губ. Нацу опять становился неизученным и слишком странным мифическим существом. Дальнейшая прогулка прошла в повседневных разговорах о работе, личной жизни гибридов и гуляющих слухах про других этериасов, которые выдавливались для разбавления молчания, которое в присутствии Люсиана и Люка жутко пугало этери — иронично, что раньше от них она хотела только этого. И самой неожиданной новостью стало рождение сына Дреяра на днях. В Люси на секунду проснулся искренний интерес, как там Хисуи, но заснул он так же быстро — навряд ли она узнает, нечего даже что-то предполагать, это приведет к одной только безрезультатности. Пасмурность понемногу уступала место темноте, наступающей как никогда рано, и пришлось возвращаться в поместье. Подойдя к двери, мальчики начали капризничать, словно знали подходящее для этого время, за что папа не мог шутя их не похвалить — вот это пунктуальность! Впрочем он восхищался и тем, как они гулят и произносят другие странные звуки, и как они сами могут удерживать головку, и как очаровательно они улыбаются! Причины были совершенно мелочные, но Нацу они приносили истинный детский восторг. В такие моменты Люси чувствовала себя не то, что лишней, ей хотелось затеряться в снежных горах, где она утонет под безжалостным холодом снега и может быть только он сможет потушить пылающий стыд. Люси наблюдала за тем, как Нацу старается побыстрее снять с обоих мальчиков одежду, все больше хнычущих из-за голода и жары — слуг в комнате не было, так как Драгнил старался обходиться без них. Рука неловко тянулась в сторону этериасов, но исповедница тут же себя отдергивала и втаптывала желание помочь — ей нельзя. Однако стоять в стороне все время она не могла и воспользовалась шансом. — Может быть я их покормлю? — предложила Хартфилия на просьбу наполнить бутылочки молоком. Растерянное лицо в ту же секунду омрачилось недоверием. Драгнил терпел ее рядом с собой, но не когда дело касалось его мальчиков. — Они не всегда едят с бутылочки, и тебе самому это неудобно, — Люси не могла оставлять все как было — она хотела быть полезной для Нацу и хоть немного исправить свою вину перед ним. Бездействие худший вариант, поэтому она начала лепетать все известные ей доводы о плюсах кормления грудью, которые они когда-то давно вместе обсуждали в начале беременности. — Наполни бутылочки! — приказ. — Нацу, пожалуйста, — все внутри говорило: «Послушай его, не мешайся, ты уже испортила слишком много», и отсутствие сил на всякую борьбу только поддерживало. Однако Люси до помешательства любила Нацу и сознательная отстраненность от него приносила не меньше боли, чем его огонь, теперь обжигающий. — Я их покормлю у тебя на глазах. В этом нет опасности! — Люси, — предостережение, что пора остановиться. Мальчики повторяли друг за другом, хныкая все громче. — Нацу, я не говорю тебе простить меня — я не смогу это принимать. Позволь тебе помочь. Ты не справляешься, их двоих слишком много для тебя одного, а мальчики уже принимали меня и не так сильно своенравничают, как при слугах, — она давно лишилась инстинкта самозащиты. Но зачем он был ей нужен, если Нацу больше не прижмет ее ладонь к своей щеке и не скажет «Ты нужна мне»? Она была готова провоцировать демона ради этого, она уже не боялась его лап на своей шее. — Позволь мне исправить свою ошибку, как я позволила тебе. — Тот случай… — Драгнил обернулся резко, и в его глазах смешались тоска, горечь и искры злости. — Я говорю не про Игнила — это была случайность. Но твой уход после — Шерия сказала не будь ее рядом, это могло спровоцировать новые повреждения или даже… — она примолкла, выдерживая паузу, чтобы Нацу переварил сказанное. Ему не понравится то, что она скажет, ей самой не нравилось, но она совершила столько жертв, чтобы быть с ним, что могло ее остановить? — Ты не хотел, но навредил им, и я тоже навредила, сильно навредила, потому что не осознавала, что делаю. Ты пытался исправить свою ошибку, так разреши мне тоже это сделать. Ради тебя. Глубокие сомнения отразились на лице Драгнила, он то хмурился, то морщины разглаживались. Правда щипала солью на ране, все еще свежей, только-только заживающей. Люси знала его болевые точки — он позволил ей изведать себя слишком хорошо. Он был уязвим перед ней. Это делало его слабым, от того бесило. И все же он не мог сказать ничего против — устал врать себе и ей. — Пожалуйста, — он вздрогнул от ее прикосновения. Ее глаза наполнялись слезами — она сожалела и молила о прощении, и он был готов ей поверить. Однако страх и злость не оставляла. Люси пытались убить его сына, его маленького Люсьена, она навредила ему, такое не забывается и не прощается. Оно оставило слишком глубокий след. — Я не буду оставаться с ними наедине — я сама боюсь этого — и не против, чтобы ты присматривал. Делай это, просто дай мне помочь. Мальчики уже почти плакали, а Хартфилия зацепилась за его рубашку и не хотела отпускать. Внутри рвало от желания отшвырнуть исповедницу и прорычать ей в лицо — да заполни ты бутылочки! Но тело парализовало, когда она коснулась его ладоней, крупные мурашками пробежали по позвоночнику, и в голове он словно услышал ее умоляющий голос. Плач и вой начинающийся метели заглушились, были не громче далекого эха, все застилалось пеленой, и исключительно Люси выделялась четкой, яркой картинкой, ее прикосновения разносили ток под кожей — она собирала его частички души вокруг себя, как мотыльков, чтобы стать его единственный солнцем. Люси воскликнула и резко отстранилась от Нацу — вспыхнувший на его теле огонь, укусил жаром руку. Волшебное наваждение пропало и мир вновь воспринимался привычными красками и звуками. Усмирив свой огонь, который вышел непроизвольно, что было странно в этой ситуации — он не в гневе и достаточно контролирует себя, — Драгнил поспешил подхватить шатающеюся этери. Она побледнела, на лбу выступила испарина. Складка меж бровей показывала абсолютное непонимание. Что это, черт возьми, было? Вместо ответа Хартфилия прохрипела, что ее сейчас стошнит, и Нацу поскорее отнес ее в ванную. Мальчики плакали, привлекая внимание, чтобы их уже покормили, и, стараясь разделиться надвое, Драгнил одной рукой держал Люсиана, Люка же положил в коляску, и двумя руками покачивал, приговаривая, что сейчас все будет. Драгнил был вынужден признаться перед собой, что с двумя младенцами лишние руки не помешают, поэтому, когда девушка привела себя в порядок, сомневаясь, он неуверенно дал ей мальчиков. Люси не настолько глупа, чтобы сделать что-то с детьми под его пронзительным взглядом. Ему просто нужно следить за ней и ничего плохого не случиться, решил для себя Нацу. Он не прощал Люси — он проявлял к ней несоизмеримое великодушие. — Мне показалось или я слышал запах крови? — кислый запах желчи резал по нюху, но в нем различался и другой. — Кровь из носа пошла, но все нормально, — отводя глаза, сказала Хартфилия. За прошлые полтора месяца она перестала стесняться кормить детей перед Нацу, но то, как он внимательно смотрел сейчас, изучая каждую клеточку оголенной кожи груди и плеч, смущало. Вот только, демона интересовало вовсе не это. Ожоги они лечили мазями, лишь раз в пару дней приезжала Шерия и не утверждала, что от ожогов не останется следа, так что повязки стали таким же каждодневным элементом одежды, чтобы не пугать остальных уродливыми шрамами. Но повязка не могла скрыть след укуса на надплечье. Нацу отвернулся, скрывая, как в глазах мелькнуло отвращение и лицо сморщилось. Воспоминания о том голоде и жажде накрыли головой. Он был взбешен, он был готов убить, но то, что он хотел сделать тогда — как хотел пожрать человеческую плоть матери его детей — желудок свело судорогой и ком подступил к горлу. Чем больше он находил себе оправдания — этериасы другая раса, во время войны они поедали людей, это заложено природой, им руководили инстинкты — тем сильнее его тошнило, как произошло и в тот раз. Это было дико, это было ненормально, и пугало. Нацу не хотел верить, что он может быть таким. Становилось противно от самого себя. Разве Люси была таким монстром по сравнению с ним? Этот зверский поступок привел к другим волнениям, связанными не только с самобичеванием и попытками осознать, что нормально для этериаса — прибавилась другие странности, кровь Люси и приступы. Как бы омерзительно Драгнилу не было вспоминать о произошедшем, эта мелочь цепляла — может потому что он слишком привык заботиться о Люси и волноваться о любой ее проблеме, что делал это уже неосознанно, а может нутро шептало, что это важно. Прошло уже больше года с ночи изнасилования, ночи, когда он впервые попробовал человеческую кровь впервые — она была соленной и оставляла сладковатый привкус, дразня вкусовые рецепторы и возбуждая желание пить еще и еще, словно было гурманским соусом, способным любое блюдо сделать вкуснее. Но сейчас она была как ржавый метал, соленая и кислая, от лишней капли которой скулы сводило и нос морщился. И сама кровь была темнее и гуще, чем раньше. Сначала он подумал, что она просто запеклась, но и в ступне, которую Люси порезала о осколок, была такая же. Шерия не спросила с чего такие вопросы и откуда укус, она объяснила, что это одно из последствий беременности. Ее смутило, что за два месяца это еще не прошло, впрочем успокоила, что причин для волнения нет — Люси вынашивала двух детей и Шерия часто использовала на ней свое проклятье, через время это должно пройти. Нацу поверил, по крайней мере пытался себя в этом убедить. Выходило плохо, но мальчики хорошо помогали об этом забыть.***
За два месяца Нацу привык к плачу — он слышал его каждодневно, по несколько часов, в двойном размере, и воспринимал его, так же как и барабанящий об окно дождь или шелест листьев на ветру. Слышал и реагировал на него без лишних эмоций. Однако не любой плач прекратил быть раздражителем. Сейчас рыдания под боком каплями наполняли чашу его терпения. Такими темпами момент нового срыва на исповедницу незамедлительно наступал. — Люси, хватит! — прорычал Драгнил. Мальчики росли и спали уже не так долго, как раньше, и не давали спать папе. Каждая минута сна была бесценна, а он потратил их и надеялся, что после сможет впасть в забытье, но Люси была очевидно против. От его рыка рыдания стали громче. — Я тебя не заставлял, этого хотела ты! Хартфилия, кажется, говорила «да» или извинялась перед ним, всхлипы все перекрывали. Слезы затмевали собой все, ослепляя, а вставший в горле ком душил. Люси пыталась совладать с собой, повторяла себе «хватит» и кусала губы, чтобы прекратить и не мешать Нацу. Ничего не помогало. Недоверие, которое она терпела в свою сторону, и подозрения в замысле ужасного в любом ее действии, накопились, раскололи плотину и находили выход в истерике. Люси не должна была злиться или расстраиваться из-за подобного отношения — а что ты ожидала, после сделанного? — но это происходило, как бы она себя не усмиряла. Сегодняшний вечер стал для нее контрольным выстрелом. Все спрятанное вылезало наружу. На протяжении несколько дней, когда Люси оголяла грудь покормить мальчиков или переодевалась при Нацу, она чувствовала не только блуждающий взгляд этериаса, она ощущала как внизу живота сладко затягивался узел. Не у нее, она четко отделяла его от своего тела и присущего ей возбуждения, которого не было очень давно — это принадлежало Нацу. Она оправдывала это сильной усталостью и непониманием мира, ставшим совершенно другим, или очередным чудным последствием беременности. Вот только, чем бы это не было, Драгнил сдерживал желание, и это могло сыграть плохую шутку с Люси в скором будущем, если она ничего не предпримет. Ему ничто не препятствовало, чтобы опять принудить ее. Либо пойти к другой демонице. До этого они пытались один раз переспать, но Нацу тогда уснул, и попытки не повторялись, только пару раз минет делала, ведь Драгнил хоть и посвящал себя всецело мальчикам, оставался молодым этериасом со своими потребностями. Мысли, что другая будет удовлетворять его, пугали Хартфилию больше чем изнасилование — зато будет с ней! Она же дала себе обещание, что не будет доставлять Нацу проблем. Желание быть с Нацу перерастало в зависимость, и прежний дискомфорт от близости бесследно поборолся. К радости, Драгнил все еще читал документы, составленные приближенными о делах подчиненных, когда она вышла из душа. Несмотря на перемешанное со смущением стыдом — Люси не нравилось ее нынешнее тело с растяжками, и совершение столь наглого навязывания, — она уверенно подошла к этериасу и села на него. Тот убрал от лица бумаги и недоуменно вскинул бровь, пробежав глазами по ее стану. — Не хочешь сейчас?.. — краснея, вместо слов Люси недвусмысленно пальчиками заскользила по торсу этериаса и, наткнувшись на препятствие в виде одеяла, оттянула его ниже. — Стоит? — нахмурился Нацу, хотя она чувствовала как возбуждение начинает тянуть, стоило ей немного подвигать бедрами, поудобнее садясь. Этого она и боялась — реакция тела могла не соответствовать осознанным желаниям Драгнила. Хартфилия до сих пор удивлялась, как он позволял ей прикасаться к Люсиану с Люком, а то, что она делала сейчас не пересекало линию добросердечности Нацу? Женщина чуть не убившая его долгожданного сына разве могла привлекать? — Если ты этого хочешь, — прошептала Хартфилия в губы, прижимаясь своей грудью к его. Нацу неоднозначно вздохнул и сильнее нахмурился. В течении долгих секунд он переводил взгляд с ее лица на документы. Осознавая, что пора брать ситуацию в свои руки, Хартфилия наклонилась ниже к его шее, при этом съехав и опять заерзав на его бедрах, и оставляла легкие поцелуи, страшась как бы это не взбесило Драгнила. — Мне затушить огонь? — он отбросил бумаги, однако спросил как-то тяжело, в какой-то степени заставляя себя. Терпеть исповедницу одно — не обязательно смотреть на нее, главное чувствовать, что она где-то неподалеку, — спать другое — погружаться полностью в нее, сосредотачиваться только на ней и при этом помнить абсолютно все, что она сделала. Исповедница осознавала, что ничего не может быть как прежде, но надеялась, что хотя бы в постели между ними останется доля прежнего влечения и тепла, сопровождающих каждую их ночь. Она была согласна обойтись без любви, лишь оставить страсть и искру, которая не могла не возникнуть у огненного демона. Было исключительно плотское желание, без чувств и эмоций — только инстинкт, только действия. Люси мечтала хотя бы о поцелуях, которых не было с вечера ее признания, и получила, когда сама взяла лицо Нацу в свои руки, притянула и не отпускала, пока не утолит немного свою жажду. Однако этериас будто избегал лишних соприкосновений, он выдержанно стерпел ее каприз, стянул халат и руками прошелся по ее телу, сжимая не более чем просто почувствовать мягкость и податливость. — Ты точно уверена, что хочешь? Мы можем остановиться, — Нацу скинул ее с себя и подошел к комоду, где на всякий случай лежала смазка. Остановиться? Нет, Нацу, наконец-то, позволил ей приблизиться к нему еще на пару сантиметров, вновь подпустить к себе, она не могла упустить этот шанс. Но это было лишь в голове Люси. Драгнилу нужен был просто секс, эгоистичный, животный секс с целью доставить удовольствие исключительно себе (он был осторожен и сдерживал себя, чтобы не позволить огню выйти и не навредить, но на этом его забота заканчивалась), и он его получил. Его прощение и принятие, Люси надеялась, что в этериасе еще остались теплые чувства к ней, что она все еще нужна ему, что так он делает шаги навстречу к ней для исполнение их мечты — быть счастливыми вместе, забыв про все беды прошлого. И вся его забота и внимание только подслащали Люси, говорили, что все возможно — они на верном пути. Вот только вера застелила ей глаза — Драгнил мечтал о сыновьях. Ее никогда не было там. Нацу оставил ее с одним только чувством — он в полной мере дал ей ощутить себя использованной, такой какая и есть настоящая Люси. Втоптанной в грязь бесполезности и никчемности, выброшенной игрушкой, которая больше не была способна развлечь и принести радость. Да, теперь Люси была именно такой. Эта истина всегда была в ней, она крутилась в сознании, но Хартфилия никак не могла за нее ухватиться, точнее не хотела, а теперь оно всплыло и ее мир слетел со своей оси, рассыпаясь на миллионы мелких осколков, вонзающихся во влюбленное сердце. — Люси, — в голосе различалось рычание. — Ты хочешь меня задушить? — сквозь рыдания выдавила из себя Хартфилия, и новые слезы водопадами потекли по ее щекам. Она должна была замолкнуть и дать ему насладиться сном, вместо этого отвлекала и занимала еще больше времени. Слишком много чести для ненужных. Этериас промолчал, но она услышала в своей голове его голос «Да». И Люси была с ним полностью согласна, лучше бы именно это он сейчас и сделал, чем так мучил ее несбыточными мечтами и ложными надеждами. Она задыхалась. — Ты куда? — настороженно спросил Нацу. Он переживал, как бы она не сделала с собой ничего или не пошла в комнату к мальчикам. Тело дрожало, Хартфилия еле могла устоять на ногах, и все еще ничего не видела сквозь пелену слез, но старательно держалась, чтобы не упасть прямо здесь на полу и показать Нацу, что она не больше чем просто грязь, упасть в его глазах еще ниже. Ей нужен был душ — прийти в себя, смыть следы бесчувственности и заглушить в барабане воды голоса все громче наполняющих голову, а может и собственный. Тело, получившее разрядку и приятную истому, тянуло и сознание Нацу в забытье. Он забыл про очередную истерику этери и терзания — что опять он сделал не так? — решив, что разберется с этим завтра, если будет время; возможно, за ночь Люси переосмыслит что-то для себя и все исчезнет само самбой. Хотел бы он этого. Несмотря на усталость, сон был чуткий, что помогало услышать любой всхлип со стороны детской, хоть и не всегда давало нормально выспаться. Этериас, не открывая глаз и не меняя удобную позу, прислушался к шлепкам от соприкосновения мокрых ног о холодный камень. Куда она пойдет? Хартфилию легла на кровать. Хорошо, не нужно останавливать исповедницу от ее священной миссии по избавлению мира от исповедников. Нацу отдернул самого себя, Люси не настолько глупа — знала, что смерть ей покажется добросердечным подарком, если появится хоть мысль сделать больно. В нем просто говорил страх за детей. Стоило бояться другого. Хартфилия подползла к нему и легла со спины. Он вновь почувствовал ее вставшие соски, а руки заскользили с плеч под руки, ложась на его грудь. Драгнил нахмурился и хотел узнать, что на нее нашло — пришла теперь плакаться ему в плечо, просить прощения и поддержки? Или у нее очередной заскок и она хочет повторить, будто сейчас что-то изменится? — Люси, что ты… — не успел Нацу договорить, как тут же замолк. Серо-зеленые глаза распахнулись и уставились в темноту. От сонливости не осталось и следа. Этериаса парализовало и разум резко опустел, охваченный ошеломлением и испугом. Он хаотично искал ответ, что делает Люси, но все тонуло в молчаливой пустоте. Нацу чувствовал, как руки Хартфилии лежали на его груди, соприкасаясь с горячей, липкой от пота кожей — это абсолютно нормально, это происходило не раз. Однако все внутри него покрылось корочкой льда, когда эти самые руки начали погружаться внутрь. Холодные, поистине леденящие руки забрались под его кожу, разгребая мышцы и преодолевая решетку костей. Люси окунала руки в его равнодушие, глубокое и черное, как чернила, что зайди в него полностью и не увидишь своих ног. Оно испарялось от ее прикосновений, пар которого выходил наверх и оседал частичками-капельками в горле, отчего хотелось закашляться в сильном кашле, так чтобы в легких кольнуло. То, что казалось бездонным оказалось мелководьем, быстро настигаемым и исчерпаемым. — Нацу, — ее голос никогда не был таким — завораживающие-пугающим. Он завлекал, обматывая путами паутины, и одновременно с этим паутина противно цеплялась и обматывала, желая иссушить его жизнь. Голос был сладким зовом тысячи звезд неба и тысячью криками умирающих в агонии. Голос разрушал стены ненависти Нацу, оставляя его сокрушенным, сломленным и не защищенным со вскрытыми ранами. Уязвимым. Люси ничто не останавливало, а Драгнил не мог дать сопротивление. Просто лежал не из интереса ожидая, что будет дальше — он был перепуган и мог лишь бездвижно прислушиваться к каждому звуку и движению, надеясь, что все прекратится в один волшебный миг. Что это ночной кошмар. Капли холодного пота стекали по лбу, спине и под ладонями исповедницы. Когда руки сжали его сердце, оно остановилось. Кровь в жилах застыла, воздух стал слишком тяжелым, чтобы его заглотнуть, тело лишилось чувства осязания, и этериас повис во тьме. Умер. Оно медленно настигало его. Люси пробиралась сквозь проросшие острые лозы с шипами и чертополох, запутывающий путь, но она словно не замечала преград. Она повелевала и все послушно расступалось перед ней, открывая проход к самому центру сада, где и хранилось самое дорогое — где хранились его истинные чувства. И снова голос, от которого волоски встают на загривке: — Ты меня любишь, Нацу? Вопрос, элементарный вопрос, на который Драгнил не мог дать ответа. Он не знал и не понимал — он ненавидел и был преисполнен привязанностью и нуждой к Люси. Он сам хотел знать ответ — хотел, чтобы кто-то подсказал, что ему делать и говорить. Но исповедница не ждала — она вырвала, навела еще больший хаос в поиске. И почти что настигла, почти что коснулась и схватилась за правду. Еще чуть-чуть. Огонь, родной и спасительный, вырвавшись, мощным порывом покрыл кожу Драгнила. Он обжег Люси и избавил хозяина от ее вмешательства. Пламя окутывало все, чего успела коснуться этери, вернуло защиту — сожгло чужие путы — и медленно исцелевало, возвращая в распотрошенном мире все на свои места. Драгнил воспользовался задержкой и в попытке убежать упал с кровати. Он не ощутил боли падения и холод пола, нужно было скрыться подальше от Хартфилии и ее продирающих плоть и сознание рук. Перед тем, как выбежать из комнаты и скрыться детской, Нацу встретился с этери взглядом. Он был готов поклясться, что глаза — человеческие карие глаза — светились золотом в ночи.