Моя ненавистная любовь

      Шум доносился из ванной, противный и мерзкий. Реагировать на него трата времени, которое стало для Драгнила слишком важным — он хотел каждую минуту наблюдать, как растут его мальчики. Но Люси словно назло, словно отмщение за все его вранье и предательства, вечно сцепляя нитями и утягивая к себе обратно, чтобы все было как прежде — чтобы он полностью и безвозвратно был исключительно ее.       Это становилось нестерпимо. Нацу был не против этих мечт, особенно теперь, когда с ними есть Люсиан и Люсьен — он всегда желал именно этого, потому что как бы больно ему не сделала этери, она успела забраться в глубину сада «Семья» и пустить корни. Слишком сильно привык к ней.       Вот только все изменилось — Люси стала еще одним ребенком, проблемным ребенком, за которого ему приходилось волноваться так же сильно, как за мальчиков. Люси была беспомощной и нуждающейся, а он не мог сбросить с себя груз, не мог даже задуматься над этим — совесть разъедала его.       Драгнил говорил себе: «Не надо, есть слуги и лекарши, они ей помогут», убеждая себя, что он не обязан носиться с каждой проблемой и просьбой этери, как раньше. Она исполнила свой долг — она больше не важна. Однако в голове отдавался эхом зов тысячи голосов, преследующих его в кошмарах, и резкий запах крови бил в нос. Сердце в беспокойстве забилось быстрее, и, оставив сыновей на слуг, Драгнил быстрым шагом направился в сторону ванной.       Чем дольше Нацу смотрел на этери, тем сильнее жалость давила на него и в тисках сжималось все его естество. Он не чувствовал себя настолько бесполезным с родов, но тогда они знали, что мучения временные, пару часов и все пройдет — сменится великой радостью. Но сейчас они смотрели в неизвестное и могли лишь гадать, когда наступит конец пыток. А наступит ли он?       Исповедница не успела дойти и теперь на полу расплескалась лужа почти что черной крови и ошметков еды. Дрожа от слабости, боли и холода, Люси, как израненный, погибающий зверь, лежала, с трудом удерживая себя на руках. Тишину комнаты разбавляло ее сиплое дыхание и звуки капающих кровавых слез. — Я же тебе говорил, хватит использовать эти силы, — с наигранной строгостью и жесткостью, чтобы она постыдилась, подумала лишний раз. Главное было не показать сочувствие, иначе им воспользуется — прекрасно знал, как она умеет это делать. — Разве не видишь, что они делают только хуже?       Испачканными в собственной крови пальчиками она схватилась за его белую рубашку, нанося темно-алые разводы. С отвращением Нацу думал, как хорошо, что она не касается этими руками его кожи.       Чтобы каждый раз не наполнять огромный бассейн, неподалеку от него в купальне стояла мраморная ванна, похожая на половинку раскрытого грецкого ореха. Этериас опустил туда слабое тело этери и включил кран. По прогнозу Зерефа и Шерии болезнь Хартфилии, которую они прозвали превозмоганием, должна была пройти через пять дней, однако шла уже вторая неделя и эта неизвестная сила не оставляла ее — она пожирала изнутри.       Аккуратно, будто любое его неверное или грубое движение сломает ей кости, Нацу стянул с исповедницы ночное платье, рассматривая ее тело и вспоминая, как перед родами ее кожа сияла, на щеках играл здоровый румянец и как надувались щеки в моменты злости. Сейчас перед ним сидел призрак той девушки: просыпаясь порой ночью он и вправду пугался, увидев худую, бледную фигуру, со впалыми глазами и щеками. Однако, он еще мог примириться с этим видом, мог бы игнорировать его, ведь такой Люси он видел не раз — после изнасилования, после родов, после удушья — этери часто по его вине изощряла свою плоть голодом и стрессами. Намного больше в ее внешности пугали руки: у левой голубые ниточки не проявились дальше, рассеивались на запястьях, но на правой они сплетались и отображались ветвями синих вен до плеча.       Из другой комнаты послышался детский плач, и Драгнил, реагируя, корпусом повернулся в сторону крика, с намерением пойти и успокоить своего малыша. Ему не позволили — Люси, несмотря на слабость плоти, стальной хваткой сжала его руку. Этериас почувствовал, как ее пальчики, ледяные, как у мертвеца — уже нечеловеские — погружаются внутрь, касаются костей и уз их связи, чтобы удержать. Огонь побежал по венам, поднимаясь и опаляя жаром ту, кто вторгся. — Хватит! Тебе ожогов мало?! Тебя мало кровью тошнит?! Тебе так хочется сдохнуть?! — закричал этериас, вырываясь, пока вновь не навредил. Люси смотрела на него влюбленными и полными непонимания глазами, один из которых загорелся золотом. У нее не было сил даже говорить, но она навалилась на стенку ванны и тянула к нему руку.       В такие моменты она была похожа даже не на ребенка, как привык сравнивать Нацу, она была зверушкой — глупой и знающей только о своей привязанности к нему.       Его всегда выводила из себя Хартфилиеская гордость, сейчас он бы очень хотел, чтобы она ее проявила. Чтобы в ней проявилась та исповедница, которую он так старался из нее вытеснить.       Люси к нему не прикасалось, но его сердце и без этого разрывалось. Посмотрев еще пару секунд на дверь, откуда слышался не один детский крик, Нацу понурил голову и опустился рядом с ванной. Обмочив полотенце в воде, он принялся вытирать с лица этери черную кровь, которая опять потекла из носа, глаз и ушей. — Я здесь. Я никуда не ухожу, — говорил утешительным тоном этериас, когда и эту комнату наполнили всхлипы и плач.       Нацу полагал, что кровавые слезы разбавились настоящими из-за испуга или для манипуляции им, или же все вместе.              Люси плакала, потому что ей было противно от себя самой. Здравый разум говорил, что это ненормально — она эгоистично держала рядом с собой этериаса, при этом прекрасно помня, что у него была работа, были слуги, были Люсиан и Люсьен, она не смеет отрывать его от остальных — он не ее персональная вещь. Она не может быть центром его вселенной, как бы этого не желала.       Новые силы могли помочь исполнить ее заветное желание, а она позволила им захватить ее. Хартфилия должна была противиться, должна была позволить Нацу жить полноценной жизнью, должна была не причинять ему боль. Эта была не любовь — она была до умопомрачения зависима. Люси стала слишком слаба, и это было отвратительно.       В девушке — а можно ли ее так называть? — сидящей перед Нацу не было ничего из Люси Хартфилии, с которой когда-то он строил мечты о светлом и счастливом будущем, ради которой он старался измениться, которую он подпустил к себе слишком близком.       Среди множество чужих, Люси четко различила его голос — такой родной и без лживой любви, — и была с ним полностью согласна.       Лучше бы он не остановился в тот роковой вечер, когда прозвучала правда.

***

      Вызывать Бленди было бесполезно — она уже ничем не поможет, наоборот Нацу переживал, что вмешательство чужого проклятья усугубит состояние Люси. У него закрались мысли, что может как раз помощь спровоцировала появление болезни — она загрязнила ее кровь, укоренила в ней этерискую долю. Не хотелось, чтобы это оказалось правдой: Шерия была по-детски невинной и светлой этериаской, а осознание того, что она своими добрыми намерениями обрекла Люси на мучения, могло ее сломить. Нацу знал, что это такое, и никому, особенно Шерии, подобного не желал.       И все же такая вероятность была, и Драгнил холодно, без всякого намека на теплоту к девочке, высказал данную версию Сприггану, а также рассказал то, о чем смолчал в прошлый раз. Зереф сидел напротив, мрачный и равнодушный, и записывал все «странности» Хартфилии на бумагу, но Нацу заметил, что до прихода блокнот был исписан, и как ему казалось, все, что он сейчас говорит, не так важно. Если Зерефа что-то заинтересовало, он исследует это до единой мелочи, а случай с Люси определено был таким — взгляд черных глаз в день приезда хорошо выдавал жадное любопытство. А новости, что этери стало хуже, вовсе не удивили его — он удовлетворенно кивнул, будто и ждал именно этого — что немало бесило Драгнила. Ссориться с братом, когда можно положиться только на него, плохая идея, особенно учитывая, что Зерефа и близко не должно заботить, что там у этери Нацу. — Твоя версия может быть реальной, и даже сойтись с моей, но сложно говорить, когда у нас все неточно, — подперев подбородок сцепленными руками, с серьезностью говорил Зереф, будто это помогло бы не выдать его радость от возможности столкнуться с чем-то столь неизведанным.       Драгнил сощурил глаза и посильнее сжал кулаки. На кону стоит жизнь его этери, а тому лишь бы поиграть, узнать побольше о феномене и посмотреть на итоговый результат — никакой жалости и сочувствия к исповеднице.       Хотел бы Нацу относиться к этому так же. — Ты уже все знаешь? — он наклонился вперед, будто они говорили о чем-то секретном. Хотя отчасти это так и было, нечего давать гибридам почву для слухов.       Расплывшаяся довольная улыбка послужила лучшим ответом чем любые слова. — Ты уже тогда все понял, — звучало не как вопрос, а как утверждение. Драгнил не сомневался. — Да, но не стоило отметать, что из нее просто своеобразно выходит этериская кровь, — пожал плечами и, вспомнив про тактичность, вернул серьезное выражение лица (хорошо, потому что огненному этериасу так хотелось выжечь улыбочку с лица — он до этого и не представлял насколько Зерефу плевать на Люси).       Перед тем, как рассказать все Нацу, Спригган сверился со своими записями. Говорил он дипломатично и безэмоционально, точно так же, как и на собраниях Великих семей с приближенными. Так было лучше, так манера Зерефа меньше раздражала, и Драгнил мог сосредоточиться на осознании новой, шокирующей информации.       Никакого шока Нацу не испытал. Все было элементарно, даже слишком — и как ему самому в голову не пришла эта же мысль, они ведь ни раз поднимали эту тему до того, как узналась правда о мальчиках? Абсолютно все указывало на это, и где-то в подсознании он уже знал это, просто не хотел принимать. Намного легче было бы, будь это и вправду просто болезнью, которую можно исцелить. — Это можно как-то остановить? — зарывшись руками в волосах, спросил этериас. И снова задался вопросами, накручивая себя надеждами начинающиеся «а если бы», будто мог найти свою ошибку, хотя прекрасно понимал, что даже сложись их отношения иначе, все привело бы к тому, что есть сейчас, просто потому Люси Хартфилия исповедница и этери одновременно. — Не могу сказать точно, ведь такого прежде не случалось. Шансов практически нет… Но можем попробовать использовать браслеты по сдерживанию сил, — предложил Зереф, барабаня пальцами по столу и пристальней всматриваясь в листок, словно где-то там крылся ответ. Он не был уверен, что браслеты помогут, потому что единственное что о них было известно на сто процентов — они не дают проклятью вырываться из тела. Останавливают ли они процесс внутри тела? Зереф не знал. — Это лучшее, что мы можем сейчас сделать.       При словах о браслетах лицо Нацу сморщилось. Воспоминания связанные с ними — с тем почему они были созданы — отдавались гудящей, слабой, как взмах крыльев бабочки, но все же болью. Он пережил это, он не возвращался, потому что теперь у него была новая семья, потому что Игнил говорил ему не жить прошлым, однако, к сожалению, это не могло стереться полностью — так чтобы ничего не осталось — из головы и сердца.       Поэтому Нацу застыл на пару секунд, когда они подошли к комнате в секретных проходах, в которой его дядя прожил последний десяток лет. А что если воспоминания захватят его с головой и опять погрузят в тот время, полного отчаяния, тоски и апатии? Когда исчезло желание жить, причины стали пусты и не важны, когда было легче быть безмозглым диким, слоняющимся по лесам, чем этериасом, мыслящим и осознающим потерю? А что если он погрузиться в пучины вины и самоненависти и не сможет вернуться? — Нацу? — положил на плечо руку Спригган.       Этериас покачал головой и повернул ключ, открывая замок. У него были Люсиан и Люсьен — он их ни за что не бросит. Это его маленькие мальчики, то единственное, что придало смысл его жизни — показало, что ему есть за что преодолевать боль, какой бы страшной она не была и идти дальше. Для них пока что не было никакого роднее папы, а для него не было тех, кто настолько нуждался и любил его, кроме них… И Люси тоже. Нельзя было ее бросать после всей той боли, что он причинил, и всего на что обрек.       За год в комнате скопились слои пыли, а так как этериасы не знали, где именно Игнил хранил браслеты, пришлось ворошить сложившийся и до этого нерушимый порядок, поднимая всполохи грязи, отчего кашляли и этериасы и Хэппи с Шарли, которых позвали с собой, так как они в свое время часто сюда заходили поухаживать или составить компанию (Хэппи делал исключительно это) старому хозяину.       Зереф все делал быстро и точно, пока остальные против своей воли задерживались на любой вещи и вспоминали Игнила, потому что все здесь было наполнено им. — Тут только один браслет, — прокашлявшись, изрек Спригган, со всех сторон разглядывая коробочку, а потом еще раз перерыл полку. — Должен быть второй, — нахмурившись, проворчал Драгнил. Ему одновременно хотелось остаться в комнате подольше, чтобы провести подольше времени в тех мечтах, где Игнил был жив и вот-вот зайдет сюда, чтобы помочь. Вместе с этим он испытывал печаль и досаду, ведь эти мечты всего лишь мечты.       И второе было сильнее. — Вы его точно не брали? Не перепрятывали? — в голосе Зерефа появились нотки волнения, так же быстро передавшиеся Драгнилу, когда он сам обрыл всю полку.       Одного браслета будет недостаточно. Прежде Нацу с радостью бы от них избавился, сделал бы это с ликованием в глазах, поэтому его не интересовала судьба двух побрякушек, стоило перестать их носить. Теперь Нацу жалел об этом. А что если у дяди и был только один? Что если Нацу оставил второй, там где бросил его, после снятия. Но за восемнадцать лет в его памяти из тех моментов остался лишь чувство взрыва груди, огонь охвативший комнату и собственные слезы. Но где он снимал тогда браслет? И ведь даже если вспомнит, не факт, что слуги не могли его найти и где-нибудь положить. Было слишком много догадок и вопросов, опять. У Нацу от этого и не уходящей тревоги скоро голова расколется на части. — О, а я знаю где он! — торжественно улыбнулся Хэппи, вертя в руке браслет, который не причинял ему никого вреда в отличии от демонов. — Он у меня в комнате! — Ты, ты… Ты его украл?! — пока этериасы пытались осознать смысл сказанного — не мыслимо, чтобы слуга присваивал себе подобный раритет! — Шарли скалила зубы и покрылась красными пятнами. — Нет! Я не воришка! — возмущенный котик резко замахал хвостом. — Мне его дала Люси. Сказала, что его подарил хозяин Игнил, и попросила спрятать, потому что хозяин Нацу будет зол. Я и храню его у себя. — Как же она была права! — воскликнул Драгнил, все еще хмурясь. — Почему ты мне ничего не сказал? — Хозяин Игнил приказал молчать, и отдать Люси, если она вернется за барьер. А то, что вы ищете этот самый браслет я не знал. Мне никто не говорил, чем он так особен! — в завершении Хэппи вздернул носик.       Драгнил сжал губы в тонкую полоску. Еще одна новая ошибка того времени остро уколола.       Говорил ли что-то Игнил про состояние Люси? В то время Нацу был сильно занят работой, часто пропускал сказанное мимо ушей, чтобы не отвлекаться и побыстрее закончить. Хотя, хорошо подумав, он припоминал сообщения от слуг, что дядя засиживался в архивах. Все-таки Хартфилия была не первой исповедницей-этери. Навряд ли Игнил нашел что-то, потому что тогда он заставил бы племянника внимательно слушать.       В который раз Нацу повторил про себя урок, который никак не мог усвоить: ничего уже не исправишь.

***

      Все слуги ушли, а дверь заперли на замок. Кровать была закрыта шторами балдахина. Он был словно огромным кубом, стоящим посерди комнаты и скрывающим в себе нечто неизвестное, от того и казался более пугающим — если они откроют его, то будут жалеть об этом до конца жизни. Доносящееся от туда тяжелое дыхание, что должно было радовать Драгнила — Люси еще не вытошнила все свои органы, она жива! — нагнетало сильнее.       Узы связи натянулись между ним и Люси. Она опять это делала.       Заметив Сприггана, Хартфилия должна была как обычно насторожиться и строить из себя такую же сильную и независимую, а затем следить за каждым шагом и прислушиваться к собственным ощущениям — Мавис раскрыла ей тайну, что в первую встречу этериас использовал нехитрый прием, чтобы надавить и заставить разболтать свои секреты.       Ничего уже не было как прежде. Люси равнодушно обвела фигуру Сприггана глазами, один из которых теперь вне зависимости от чего либо сиял золотом, будто в нем собрались мириады ничтожных звезд, и прикрыла их. Все, на что она была способна — сжимать руку Нацу в своей и не проваливаться в бессознательность. Синие ниточки все больше оплетали тело исповедницы: заплелись в неясный узор веток до плеча, расходясь паутиной на шее, талии и лице. Правая часть ее тела больше не была человеческой, и с каждым днем процесс ускорялся. Что случиться раньше: Люси умрет или каждая ее клеточка покроется синими путами? — Ты превращаешься в этериаса, — резко, холодно и без подготовки объявил Спригган, что даже Нацу вздрогнул.       Это не удивило этери. Она проморгалась, посмотрела на Драгнила и дождалась подтверждающего кивка. В этом не было ничего удивительного. Она не понимала как, но уже в первый день «болезни» все знала. Эти силы — влияние, голоса и зов — были сверхъестественными для человека и даже исповедницы, это было проклятьем, а ее тело преобразовывалось, приобретая истинную, этериаскую форму. — Дело в том, что у тебя как у исповедницы есть этериский ген, увеличивавший вашу силу, скорость и реакцию, и из-за него же вам причиняет боль окрайд. По сути, он просто укреплял ваше тело, на этом ограничивалось его воздействие. Из-за беременности этот ген, скажем так, «раскрылся». Он распространяется, твои человеческие клетки «заражаются», и твоя сущность меняется.       Нацу приподнял Хартфилию, усаживая, но больше прижимая к себя, делая это крепче, чем надо бы. Худшее еще ждало ее впереди, хоть этого нельзя было сказать по непроницаемому выражению лица и беспристрастному тону. Зереф был просто посланцем, сообщающим новость и не имеющим никаких чувств к недо-исповеднице-недо-этериаске, будто она была совершенно чужим человеком, таким же неважным насекомым, как и остальные. — Я обратился в военные архивы Министерства, и нашел записи лекаря, вводящего в тело человеческих девочек кровь этериасов. У всех сначала были симптомы превозмогания: высокая температура, кровь отовсюду, иногда небольшие изменения в теле. Обычно у детей этериасов, бадгоров — известных тебе как исповедники, — и некоторых девочек это проходило через неделю, но у большинства, тех кто так и не стали полноценными исповедницами, отторжение продолжалось до тех пор, пока организм не истощался, тем самым убив самого себя, — этериас подошел к тумбе и осушил стакан воды. Во взгляде направленному на названного брата читалось безграничное сострадание — первая его искренняя эмоция, которую Люси видела от него. А еще она слышала страх и облегчение Сприггана, что такого никогда не случится с Мавис. — К сожалению, в отличии от Ненси Драгнил, прожившей еще ни один десяток лет, ты попала в большинство.       Наверно, Люси стоило впасть в истерику или побледнеть от страха и осознания как близко дышит ей в затылок смерть, как с каждым днем сильнее сжимаются ее руки на шее. Как ее душа покрывается корочкой инея, чтобы в итоге полностью заледенеть, вытеснить оттуда блеск жизни. Так бы сделал любой нормальный человек. Как жаль, что она перестала им быть.       Ее мысли были о совершенно другом. Хартфилию волновало, как Нацу сильнее прижал к себе и его поцелуй, оставленный на макушке в утешение, которое ей было не нужно. Она оказывалась на грани, она уже считала себя мертвой, Люси не пугала смерть. — Но мы можем найти выход, — нетерпеливо дополнил Драгнил. В его голосе была фальшивая радость, которую он так хотел вселить в этери, чтобы она не сидела с пустым взглядом, будто ей все равно. Люси сделала ему больно, очень больно, но он хотел, чтобы она жила. Ему было страшно. — Помнишь, Игнил рассказывал, что после смерти отца для меня пришлось изготовить специальные браслеты, чтобы я не сжег сам себя? Эти браслеты блокируют проклятье, и, возможно — мы не совсем уверены, — они смогут тебе помочь. Иначе…       Из кармана этериас достал футляр. Конечно же, Люси помнила эти опасные для демонов побрякушки с подвесками, напоминающими ей окрайд. Вечер, когда ей одну из них дал Драгнил, когда она узнала правду о мальчиках и самую крупную ссору между ними. Это стало точкой отсчета, что в итоге привела к смерти этериаса и их столь долгой разлуке. Хартфилия понимала почему она должна была их прятать от Нацу — они были связаны исключительно с ненавистными воспоминаниями, теперь и для нее тоже.       Только взяв один из них в руку, синие, выделяющиеся ветви вен исчезли, Хартфилия опять походила на обыкновенного человека. Ее пальцы дрожали от слабости, и Нацу, желавший помочь закрепить браслет, дотронулся до него и побледнел; исповедница почувствовала, как он слегка навалился на нее. Обеспокоенный Зереф машинально сделал шаг вперед. — Как ты? — поинтересовался этериас, до сих пор бледный, но волнующийся, что безумно льстило и грело сердце Хартфилии. — Лучше, — кратко отозвалась этери. Ее лицо разгладилось, дрожь прекратилась. — Голоса пропали. Наконец-то.       На лице у Нацу появилась обнадеживающая улыбка, которой невольно улыбнулась в ответ этери. Она так давно не видела его таким искренне радостным — ей так не хватало этих моментов, когда при взгляде на нее у Нацу во взгляде не жалость или презрение. Это осчастливило ее, больше чем прекратившееся боль и долгожданная тишина.       Этериасы довольно переглянулись и кивнули друг другу.       Когда Хартфилия надела второй браслет, сковывающее мышцы напряжение, как тысяча впивающихся иголочек, исчезло, как и странное, внутреннее давление, все это время больно сжимающее живот и грудь. Впервые за месяцы Люси почувствовала силу в руках и ногах, чтобы без усилий и сосредоточивания двигаться.       Люси могла продолжить нормальную жизнь.