***
Почему это повторяется так часто? Кто придумал эту долбанную периодичность? Дэни медленно выдыхает, пытаясь собрать осколки воедино, а тугой обруч излюбленной боли продолжает стягивать виски. И когда, спустя час, острая боль отступает, Дэни не чувствует радости, отнюдь. Он медленно оседает на пол, чувствуя, как адреналин выплескивается в кровь, и начинает глупо посмеиваться. «Моя жизнь — паршивая русская рулетка» Никогда не знаешь, когда выстрелит.***
— На учебе всё нормально?— интересуется отец, внимательно следя за сыном из-за газеты. Дэни удивленно вскидывает подбородок, зажав пальцем строчку, которую не успел дочитать. — Я стараюсь не подводить тебя... — юноша робеет под таким пристальным взглядом родителя, слова застревают в горле сухим комом. Голубой лед в радужках отца одобрительно сверкает. — Хорошо,— папа встряхивает газету, непринужденно меняя тему разговора — Сыграешь мне что-нибудь? Дэни с радостью соглашается, однако, вскочив на ноги, он столбенеет от резко шевельнувшейся в правом полушарии боли. Весь мир переворачивается, во рту появляется гадостный привкус металла, а цвета увядают, как лепестки осенних цветов. Стремительно быстро и уродливо.***
Ноты выходят писклявыми, кривыми, абсолютно неверными. Юноша уже сорок пять минут бьется над новой мелодией, но всё, сука, всё, выходит по особенному кособоко, как будто его штормит из стороны в сторону, и трясущиеся пальцы никак не могут попасть на нужную клавишу. Сегодня Дэни спал, вроде бы, три с половиной часа, что, впрочем, неплохо. Он ощущал некоторую рассеянность, нервозность и сосущую пустоту в желудке, зато впервые за долгое время ему хотелось заниматься чем-то, помимо самобичевания. Проблема, к слову, заключалась в том, что в таком перевозбужденном состоянии у него не получалось ровным счетом ничего. Он поправляет съехавшие на бок очки, ерзает на стуле и удрученно выдыхает. — Ну, что ж,— хмыкает Дэни, уголки его губ угрюмо повисли — Не сегодня. Юношеский оптимизм и снотворное — источники его жизненной силы в последнее время.***
— Я так подумала,— скользя указательным пальцем по корешкам старых книг, проговорила мама — Мы их не читаем, ты тоже. Они служат пылесборниками, а для этого у нас уже есть пианино... — Мам,— возмущенно тянет Дэни, его голос становится выше — На пианино ни пылинки. Он сдвигает брови к носу, хмурясь от её слов. — Извини,— отмахивается мама, стряхивая золотисто-каштановые локоны с плеча — Нужно добраться до компьютера и разместить объявление на AVITO. Вдруг кто-нибудь заинтересуется,— она обращает взор на сына — Как думаешь? Дэни старается не делать быстрых и необдуманных движений. Он машинально поправляет очки, и отвечает маме одобрительной улыбкой. — Давай я сам это сделаю,— предлагает он, улыбка становится шире и ярче. Его глаза панически вылезают из орбит, челюсти сводит, и выглядит он по дурацки нелепо, скрывая за жирным слоем робости кислотные волны уничтожающей боли, которые плавят его со всех, блять, сторон.***
Доска объявлений на AVITO — свалка всевозможного хлама, от одного взгляда на которую у Дэни слезятся глаза. Юноша подбирает под себя ноги, устраивается в потрепанном старом кресле поудобнее, подпирает щеку рукой и прикусывает губу, задумчиво листая страницы с объявлениями. Кто-то продает использованную пластиковую посуду, другие выставляют на продажу недоеденный гамбургер, третьи решают понтануться ещё круче и выложили анкету, в которой на полном серьезе предлагают девственность собственной дочери! Люди пытаются продать то, что сделали сами, то, что украли, то, что уже сотни раз передаривали из рук в руки, старье, подделки, обломки, огрызки, предметы искусства, которые даже приблизительно не были похожи на искусство, кто-то пытается продать чувства — «ярость, недорого», некоторые впихивают людям свои ногти, самые отбитые — органы. Купить можно было что угодно, потому что люди буквально рвут себя на куски, раскидывают их по категориям, оставляют адреса, контактную информацию и ждут, когда же их уже, наконец, купят. А у Дэни вокруг все кружится, сознание трещит по швам: ещё чуть-чуть, и мозг розовыми гусеницами полезет из ушей, хотя оно, может, и к лучшему. У него в голове всегда теснота, как будто мысли не умещаются в его черепушке, все жужжит, колется, перекидывается из одной части головы на другую, как дикий огонь. Это маленький пакостный вирус, который шевелится под кожей всякий раз, когда он ложится спать. Он елозит, прогоняя сон, и Дэни часами таращится на бесконечную мглу потолка, усыпанную пестрыми мушками. Душа изнылась от безнадеги, а держать все в себе — трудно, не срываться на родных — тоже. Дэни зарывается пальцами в свои растрепанные волосы и прикрывает глаза. Боль бухает внутри, эхом отражается от стен черепной коробки, бумерангом возвращается обратно, выстреливает ледяными искрами. Дэни открывает глаза. Идея, неожиданно кольнувшая его, закипает в венах, и он подается вперед. Тонкие пальцы касаются клавиатуры. «Продам душу за...» — он замирает, пойманный врасплох. Душа ведь просто так на дороге не валяется, это, черт возьми, одна из самых важных - если не самая - составляющих человека. В своём воображении Дэни рисовал душу эфемерным полупрозрачным туманом с индиговым отблеском, который излучал приятное мягкое свечение. Она была эластичной, упругой, как молодая кожа, и пахла дождем. Душа меняла цвет и аромат в зависимости от того, насколько порочным был её обладатель, и Дэни почему-то казалось, что души, принадлежащие плохим людям, по форме напоминают вздувшиеся желудки, от которых смердит хуже, чем из пасти дьявола. Оценивать состояние собственной души Дэни не решался. Сложное это дело, описывать и анализировать себя самого. «В чужом глазу обычно соринку видно,— рассуждал юноша — а в своём можно и бревна не заметить» И всё-таки... Если бы очертания души ложились на бумажный холст, если бы только линии с легкостью накладывались друг на друга, как стежки ниток на мулине, то душа Дэни явила бы собой нечто маленькое и неуклюжее, нервно вздрагивающее от каждого шороха, чувствительное, как оголенный нерв, с уродливо вздувшимися венами и грустными бесцветными глазами. «Если только у души могут быть глаза»,— про себя добавляет Дэни. Юноша сощуривается, между бровей залегает складка. За девственность люди просят не меньше ста тысяч, не будет ли наглостью запросить за душу, ну, скажем... на пару сотен тысяч больше? Дэни забывает, что это — игрушки, что на самом деле он лишь отвлекает свой изнуренный рассудок от нескончаемых болей, которые возвращаются будто по часам, и размещает объявление просто потому, что душа, похожая на решето из-за раскаленных выстрелов мигрени, ему больше не нравится. Было бы здорово наконец от неё избавиться.***
— Всё в порядке? Дэни со свистом втягивает в себя воздух, но вместо правды лишь обнажает белые зубы. — В порядке,— в висках долбит, так долбит, что хоть вешайся — Я закрыл сессию без единой тройки. Радость и чувство полного освобождения от учебы приятно щекочат ребра изнутри. Дэни ловит себя на мысли, что улыбается по-настоящему. У него свои правила, первое начинается так: «Если тебе действительно больно, ты не станешь об этом кричать». К тому же, приступы сокращаются. Но. Когда возвращаются, как оскалившиеся гончие ада, от них веет могильным холодом, и они набрасываются на него уже не по одиночке, а стаями. И когда он падает, весь мир фокусируется на пульсирующей боли под кожей. Дэни уже не уверен, что темнота, сгустившаяся вокруг него, как токсичное испарение, когда-нибудь исчезнет, поэтому, скрючившись в позе эмбриона на мокром от дождя асфальте, его пронзает ледяная мысль, что продать душу на авито — не такая и плохая затея. Хотелось, чтобы эту чернь выскребли. Чтобы липкую душу, которая страдает и мается, выдрали со всеми её составляющими, чтобы боль сигаретным дымом заполнила собой всю пустоту, что останется после. По каким-то дурацким причинам Дэни был уверен в том, что жить с болью, но без души, гораздо практичнее, чем наоборот. С душой ты раним, а с болью ты сильный.***
Чтение - хорошее времяпровождение, особенно когда других альтернатив не представляется. Дэни опрокидывается на жесткий диван в гостиной, средним пальцем возвращает сползшие на кончик носа очки на место, открывает потрепанный детектив и погружается в марево наслаждения. В книжках всегда интереснее, чем наяву, а ещё они приятным наркотиком окутывают сознание, настойчиво затаскивают в царство Морфея. Дэни не замечает, когда реальность начинает распадаться на пиксели, а книга захлопывается, ударившись о пол. Жизнь возвращается в фокус максимально резко, тремя размеренными ударами в парадную дверь. Юноша вздрагивает, как от пощечины, и сонно трет глаза. — В чем дело?— озадаченно бормочет он, выглядывая в коридор. Стук повторяется. Дэни приподнимает брови, оборачиваясь в сторону родительской спальни. Прислушивается, распознает легкое посапывание матери, привычную беспокойность отца. Он ворочается, а кровать неустанно скрипит под тяжестью его веса. «Они дома,— даже в мыслях он шепчет — Тогда кто там?» Дэни смотрит на дверь округлившимися глазами, неуверенно подступая все ближе. Раздается два кратких стука, абсолютно спокойных и сдержанных. Ночной гость демонстрирует свое хладнокровие ещё даже не заявившись на пороге, что пугает ещё больше, потому что если люди приходят к тебе ночью, то явно не одолжить соли или пригласить на кофе. «Ничего хорошего никогда не случается ночью,— гневно думает Дэни, кладя задеревеневшие пальцы на ручку двери — Ночью творится хаос, и люди, которые приходят ночью, обычно в панике, так почему сейчас там спокойны, а паникую именно я!?» Юноша делает глубокий вдох, и осторожно приоткрывает дверь. Выражение его лица меняется, испуг вытесняет едкое раздражение. Дэни деловито вскидывает подбородок, рассматривая наглеца, и, придерживая нецензурную брань, вежливо спрашивает: — Вы что-то хотели? Парень напротив расправляет плечи. — Меня зовут Тим Гринберг,— у юноши в глазах бездна, такая черная, что пробирает до мурашек — Я по объявлению.