Понедельник, 4:38. Загородный дом, Германия.
Леон.
Сон накрыл меня слегка отдалённой явью, что как сумрак двинулась на моё сознание, но разорвалась чьими-то отчаянными стонами и прошением о скорой помощи. Мне показалось, что за мной пришли души всех мною убитых, в какой-то момент мне даже стало страшно, и я уже придумывал план, на кого можно спихнуть вину, так как умирать я пока не собирался. Пусть даже и во сне. По мере углубления сна вопли только росли, смешиваясь с хрипотой и плачем, который напоминал плачь запуганного маленького ребёнка, но я не припомню, чтобы в доме моих родителей проживали дети после моего взросления. Пальцы сна ещё удерживали меня в сильной хватке, но по мере возрастания мольбы со стороны реальности пальцы Морфея ослабляли хватку, и мне наконец удалось вырваться в явь, где через стену мне слышаться уже почти переросшие в крики мольбы Патриции и мне показалось, что я слышал даже грохот чего-то свалившегося. По вискам какого-то чёрта скатилась одинокая капля пота, и стирая её тыльной стороной ладони, я стал переводить дыхание, не до конца понимая, что вообще значит поведение Патриции этой ночью. Я остолбенел, не зная из-за сна, что мне нужно делать. То ли вызвать врача для девушки, то ли пойти к ней самому. Я сидел и как полоумный вслушивался плачь за стеной, понимая, что сталкивался со всем: убийством мне ненужных, распятием и даже вырывал конечности, но пережить плачь Патриции у меня точно не хватит сил, не хватит смелости просто слушать. Да, я привёз Патрицию в свой дом, точнее сказать, в родительский дом и сейчас хрупкое тело уложил спать через стену от своей комнаты, и чуть было не приставил охрану к её комнате. Но благо, что мой отец не такой чудаковатый, как я, и ему удалось отговорить меня, сославшись на то, что территория дома и без того находится под строжайшим надзором. И если это меня хоть как-то успокоило, то сейчас я, сидя на постели, слушаю, как Патриция, неизвестно чего боясь, буквально мечется по комнате. Уши не выдерживают, а быть может и моё упорное сердце лопается под напором мольбы человека, которого я сильнее всего хочу сейчас оберегать. Перепонки трескаются, когда слышится истомный крик, а затем следует и топот сбегающихся охранников к комнате девушки. Истомно выдохнув, и не медля ни секунды, я выбрался из-под тёплого одеяла, быстрым шагом двигаясь по направлению в комнату Патриции, забыв о надлежащем виде перед собственными работниками. Но в груди неприятно ноет переживание, толкает меня сейчас же ворваться в комнату Патриции и со всей дури вжать тело в себя. Дверь не скрипит, и даже скажу больше: было бы странно, если она скрипела, учитывая то, какой суммы эта дверь стоит. В коридорах мрачно, но это никак не мешает мне: парни уже осматривают коридор, кто-то осторожно заглядывает в комнату, а затем поочерёдно исчезает в дверях. Протираю глаза, поправляю волосы, приводя их хоть в какое-либо состояние, лишь бы избавиться от унитазного ёршика на голове. Мышцы во всём теле неприятно ноют после того, как мы с парнями неплохо попотели над телами полу избитых, а теперь и мёртвых охранников Йена и того ублюдка, который, как оказывается, был его сообщником. Узнать при всей нашей власти нам с парнями ничего не удалось, но вот что- то сегодня да стало известно - Йена заполучить гораздо легче, чем предполагалось. Было бы гораздо легче, сумей мы сделать экспертизу прямо с тела Оливии, взять отпечатки, даже если нужно сделать соскоб с участков тела, но и те ублюдки оказались продуманными: работали в масках и перчатках, никаких следов, никаких отпечатков, что лишь усугубляет их положение в ходе того, как они будут пойманы. Если бы они сдались по собственному желанию, то быть может Иоанн задобрился и лишь отправил их в свои карательные камеры, что находятся в длинном вагонном поезде, то теперь же к этим карательным мерам добавляется ещё и мучительная смерть, которой обязательно лично займётся патриарх. И даже если у нас есть власть, деньги и запугивание, то это не особо-то и много меняет, ведь за каждое деяние следует наказание. И кому, как ни Иоанну это знать. Поэтому он поступает правильно, продумывает каждый ход и выходит из воды слегка намокшим, выслушивая лишь причитания и недовольства, коварно улыбаясь и омывая лицо в крови своих врагов. - Расходитесь, - сонно выдаю я охранникам, и в одних спортивных штанах вваливаюсь в провалившуюся во мрак душную комнату, которая во всём доме отличается лишь интерьером. Послышалось щебетание охранников, а потом тяжёлые шаги отдаления от комнаты. Лунный свет тускло освещает мотающееся на постели тело Патриции, которой удалось собрать под себя одеяло и даже простынь, подушка на постели была явно лишняя, именно поэтому она сейчас валяется на полу еле заметным в сумраке пятном. Патриция крутится, надламывает ногти в попытках за что-либо ухватиться, ногами ёрзает по постели, сдирает глотку в глубоком крике и старается от кого-то отбиться. В душе ёкает с каждым её стоном, криком и плачем. Становится невыносимо тяжело, и груз со спины буквально толкает меня в сторону нагретой от женской плоти постели, и с мерой приближения дыхание лишь спирает, ведь взоры все больше и больше открывается вид на стройные длинные ногти и тонкие плечи, которые хочет растерзать моё внутреннее «я» Взгляд проходится по телу, я забываю о том, что мне нужно успокоить Патрицию, избавить её от собственного кошмара. И когда взгляд почти оканчивается на спине, я замечаю из-за задравшейся футболки как на меня в ответ смотрят глубокие шрамы, похожие на удары плетью или же чем-то хлёстким. Я преклоняюсь вперёд, ссылаясь на сумрак в комнате: я всё ещё хочу, чтобы мне померещилась изуродованная шрамами спина Патриции. Мои пальцы подхватывают ткань топа и тянут вверх, обнажая затянувшиеся раны девушки, и заставляя меня сжать пальцы настолько, что ткань даже начала трескаться под давлением. И чем выше я поднимал тонкую ткань, оголяя не менее тонкую спину, я поражался тому, какой запредельной может быть моя ярость. Казалось, что ничего не сравнится с тем, какие пытки я ставил на своих врагах, но тут, обнажая спину, я обнажил зверя внутри себя, который рвётся перервать глотку насильников, сделав из них мучеников, показать им Ад на земле и помочь обрести наглядное пособие по всем смертным грехам. Без права на раскаянье. Пальцы произвольно тянутся к шрамам, и когда касаются затянувшихся ран, по них проходит лёгкий разряд тока от вздрогнувшего тела девушки, что начала ещё сильнее выкручиваться на простынях. Сжимая и разжимая кулаки, я только и делаю, что глубоко дышу, успокаивая бушующее море внутри себя. И шторм прекращается, как только хрупкое тело разворачивается ко мне лицом, и тонкая ручка перехватывает моё широкое запястье, как только я решаю уйти и вызвать врача, дабы не видеть изодранное тело темноволосой. Поддавшись собственному желанию и не разрывая её сна, я ответил на просьбу Патриции, и хотел было лечь рядом, но чувствуя, как в комнате невыносимо душно, видя, как простыни собраны под тонкими ногами, я лишь выдохнул, поднимая на руки тушку Патриции, которая только на моих руках успокоилась, обрела покой и прикрыла плотнее веки. И пусть ярость наполняет меня, пусть я зол и желаю рвать тела, которые хотя бы пальцем затрагивали хрупкое тело, которое, казалось бы, даже от встречного ветра может лопнуть, я успокаиваюсь, когда укладываю разгорячённое от кошмара тельце рядом с собой на постели своей комнаты, понимая, что на утро и простыни и подушка под Патрицей будут пахнуть ванилью с клубникой, и понимаю, что запрещу менять пастельное бельё работникам дома, только бы её запах преследовал меня во сне. Я бережно укрываю Патрицию одеялом, сам ныряю под него и, забывая про все нормы морали по отношению к девушкам (чтобы вы знали, я их вообще никогда не соблюдал), придвигаю уже ёрзающую девушку к себе, сминая её в охапку, утыкаясь носом в волосы, и впуская внутрь себя свежесть. Лисий носик утыкается в мою оголённую грудь, а её руки, даже неожиданно для меня, обхватывают меня за талию и крепче прижимают. Тонкие ножки взваливаются на мою бедра, и я даже через ткань чувствую мягкость девичьей кожи. От наполняющего меня изнутри запаха девушки зверь внутри меня начинает рваться, а затем мурчать, довольный тем, что его приласкали, но как только моя ладонь случайно оказывается на оголённой коже спины Патриции, зверь, которого почти одомашнили, снова срывается с цепи, пытается разорвать намордник, который его сдерживает. Рука инстинктивно сжимается на коже девушки, отчего та начинает паниковать и нервничать, вырывая собственное сознание из тесных лап сновидения. Чувствуя панику Патриции, я попускаю ладонь в хватке и начинаю осторожно поглаживать сдавленный участок кожи, отчего мягкий комочек рядом начинается улыбаться и даже мурчать сквозь сон. Так я гладил её ровно до того момента, как будильник оповестил меня о понедельничном подъёме, который сулит мне лишь о том, что холодная и одинокая парта снова ожидает меня в кабинете здания школы. Жду не дождусь, когда через год все акции моего родителя перейдут мне, и я смогу уже заняться развитием бизнеса в полной мере. Вместе с будильником проснулся и комочек, застывая в улыбке, глубоко втягивая воздух и чувствуя мой запаха открывая глаза и смотря на меня ошарашенным взглядом, впиваясь коготками в обхваченные лопатки. - Что ты здесь делаешь? – шипит Патриция и, заворачиваясь потуже в одеяльный кокон, ползёт по постели куда-то в сторону пола. - Покинь мою жилую площадь, пожалуйста. И пусть ты купил этот дом, ты выделил мне мой уютный уголок для проживания, - она всё ещё верещит лохматая и сонная, когда я усмехаюсь на её недовольства и за ногу подтаскиваю обратно к себе, крепко сжимая руками поперёк талии, прижимая к себе, втягивая утренний запах кофе и клубники. - На данный момент, комочек, мы на моей территории, - улыбаясь подобно волку, я с наслаждением следил за реакцией темноволосой, когда она осматривала разными, из-за резкого пробуждения, по величине глазками комнату. - Так что, малютка, это моя жилая площадь, и только ты на неё сейчас посягаешь. Что мне нужно сделать? – я исказил лицо в задумчивой гримасе, прикладывая указательный палец к губам. – Мне стоит тебя укусить? – тяну я, выгибая губы в оскале, от которого Патриция нервно выдыхает. - Тогда почему я здесь? - пытаясь подняться, девушка не сразу ощущает через одеяло, что мои руки крепко держат своеобразный кокон. - Отпусти же! - я усмехаюсь, а Патриция лишь сильнее злится и с яростью убивает меня одним взглядом. - Я знаю, это ты меня сюда перетащил, потому что мне опять кошмар снился, - Патриции несколько раз даже удалось вырваться из моих рук, но как можете догадаться, я в любом случае сильнее, и мне каждый раз удаётся усадить Патрицию на место. - Ты ничего не хочешь мне рассказать? - шепчу я, когда Патриция в очередной раз под моим давлением сваливается ко мне на постель, и зарываюсь носом в шею, поддавшись мимолётному влечению. Если Патриция и продолжит быть такой, я не сдержусь, отвезу её к морю и утоплю, лишь бы не становится от неё таким зависимым, таким слабым. Надо же, меня одомашнили, кто бы мог подумать. От близости девушка и сама вздрагивает и неуверенно водит по моему лицу зрачками тёмных глаз, где на глубине видна такая же нежность, желая найти в них что-то человеческое. Но нет, там человека нет, там лишь холодный и голодный зверь, который становится домашним лишь рядом с ней. А эта девушка, такая неуверенная, чистая и измученная жизнью лишь сторонится, пугается большого зверя, пытается вырваться, не понимая, что он единственный, кто её защищает ценой даже собственной жизни. - Нет, - она искренне не понимает, а я завожусь от пят до головы от мысли, что эти шрамы на спине для неё уже нормально, и она просто свыклась с ними. - Ты бы сказал сначала, в чём мне нужно признаться, - она нервничает, сжимает края одеяла, когда я медленно рукой двигаюсь вертикально вверх по её спине и оголяю шрамы. Она понимает, но продолжает молчать. - Ты только скажи, - не сдерживаюсь и сжимаю кисть на спине, отчего Патриция выдыхает и вытягивается на моих коленях по струнке, почти перестав дышать. - Скажи, и я разорву их на части, - от моего шёпота у неё идут крупные мурашки, а губы приоткрываются в немом говоре. - Я найду их, и они поплатятся, - я улыбаюсь своим тем самым зверем, и Патриция начинает дрожать, моя вторая рука разворачивает её лицо к моему. - Почему ты не говорила, что тебя били плетью? - спокойствие лишь нагоняет страх на неё, и я ухмыляюсь собственному зверству. Видит Бог, я не хотел её пугать. Но также он видит, что Патриция не собирается играть по моим правилам добровольно. - Я не хотела тебя тревожить, - хрипит Патриция мне в скулу, чем опаляет мне кожу и заставляет сдержать рык. - Это не так важно, эти шрамы старые, я даже забыла про них, - её зрачки мечутся то на меня, то с меня. Она старается ухватиться за что-то взором, но я не даю ей сделать этого, возвращая её внимание на себя тем, что верчу головой туда, куда она отводит взгляд. - Ты хоть понимаешь, что не зайди я к тебе в комнату этой ночью, то я бы даже понятия не имел о том, что какие-то ублюдки смели изуродовать тебе спину, - голос наливается свинцом и я даже не сразу замечаю, что он изредка срывается на крик, отчего девушка супится и меняет свой взгляд на уверенный, выдёргивая подбородок из крепкого напора моих пальцев резким рывком головы в сторону. - Ты собираешься отчитывать меня за это? - она ухмыляется, а я, опешив, отклоняюсь чуть назад, разглядывая каждую недовольную клеточку на лице Патриции, удивляясь такой реакции каждой секундой всё сильнее. - Ты помог мне, спасибо, но не обязательно ведь делать вид, что тебе не плевать на меня. Я благодарна тебе, но у тебя есть другие дела, помимо меня. Позавчера например ты неплохо развлёкся с медсестрой через стену от моей палаты, - фыркает бестия не то, что надо, дёргается и разворачивается ко мне спиной, но когда сама понимает, что сказала, и когда понимает, что я даже не двигаюсь, лишь крепко сдерживаю её в своих руках, медленно разворачивается ко мне обратно лицом, взглядом обводя сжавшиеся до побеления скулы и наливающиеся темнотой глаза. - Что ты сказала? - я резко метаю взгляд на девушку, отчего та ёжится и вдавливается в постель. Мои руки расцепляются на талии, но вместо этого я крепко хватаю девушку под бёдра и толкаю на постель, придавливая собой хрупкое тело, которое начинает мелко дрожать. - Ты сказала, что мне плевать на тебя? Серьёзно? - я горько усмехаюсь, чувствуя, как лёгкие от нехватки никотина начинает жечь, а рот наполняется сквернословным ядом. - Прости, мне нужно было подумать, - она мечется, пытается подняться, откинуть мои руки, но я рычу и придавливаю её своим телом в постель ещё сильнее. - Я не договорил, - резко встреваю я, когда Патриция пытается вставить свои извинения. Я бы давно убил человека за такие слова, убил бы и её, если бы не чувствовал, как тепло разливается по телу от мимолётного её прикосновения. Но незнакомая мне доселе обида резко шибанула мне по спине острым ножом, словно самый дорогой человек на свете вонзил мне этот нож между лопаток. - Во-первых, мои плотские взаимоотношения с девушками - не твоя проблема. Во-вторых, я бы попросил проявить хоть немного благодарности и терпения к моей персоне за то, что остановил машину тогда. Я могу прямо сейчас отдать тебя в блядский дом, которым владею, и тогда ты будешь работать на меня, - злость кипит внутри и требует сильнее подбить моральную основу Патриции, которая как зачарованная, не моргая, вслушивается в мои слова и вздрагивает после вынесенного вердикта. Быть может я пожалею об этом, но... - Я не хочу, чтобы ты сгнила на улице, ты красива и разумна, таким нельзя пропадать. Я всегда был таким. Нежность присуща мне, но также мне присуща тёмная и садистская сторона, которая требует крови, требует слёз и требует разбитого корыта у моря. Никто не смеет перечить мне, указывая на периоды и ошибки моей жизни, не смеет меня не благодарить. Будь ты мне друг, будь ты мне жена или спасённая мной в вонючем районе девушка с длинными волосами и глазами цвета янтаря. Я требую благодарности, пусть даже безмолвной, требую уважения, пусть даже в простом взгляде. Я требую и буду требовать. Не дрогну, когда стану запугивать продажей её тела или смертью и не проломлюсь под гнётом чувств, которые трепещут сейчас от одних подергиваний пышных налитых кровью губ. - Я не хотел пугать тебя сегодня, - шепчу я, опуская ладонь на лицо девушки и успокаивающе поглаживая костяшками белоснежное невинное личико, которое хочется расцеловать вдоль и поперёк. - Но ты вынуждаешь меня, Цисси, - выдыхаю в шею, ловя руками вздрогнувшие плечи Патриции. В нос ударяет тот же полуночный запах вкусно пахнущего тела, и я, не сдержавшись, коротко целую плечо девушки, который в свою очередь упёрлась руками в мою грудь, слегка отталкивая. - Я хочу уйти, - протягивает Патриция и заглядывает мне в глаза, когда я заглядываю в её глаза с вопросом. - Я благодарна тебе за всё, но я хочу уйти, - так же повторяет Патриция, а только отпустившая меня злость снова наливается янтарём в районе сердца и застревает в горле отборным матом. То, что я сейчас пытался удержать, пытается уйти от меня. Вырваться из моих оков, и тяжесть бремени, что давит на меня сейчас, раздербанивает моего внутреннего зверя на ошмётки, которые в виде осколков впиваются в душу, обнажая раны. - Я не позволю, - мягко проговариваю я, смотря в налившиеся мольбой глаза Патриции. Я запугал человека, которого желал защищать. - Не позволю уйти, не позволю быть не под моим присмотром, - я мягко поднимаю девушку с лопаток, усаживая к себе на колени несопротивляющееся тело. - Я не хочу, - честно признаюсь я, вдыхая запах спелой клубники. - Ты жесток, - резко выдаёт Цисси и устанавливает между нами невидимый барьер. - Я не смогу быть вечно твоей, - вопрос: кто так сказал? Она? Я могу опровергнуть её заявление. - Я должна буду начать свою отдельную от тебя жизнь, а ты присваиваешь меня себе? - она с грустью смотрит в мои глаза, проникая до самых недр моей души и вырывая оттуда ядро с корнем. - Серьёзно? Ты так считаешь? – хищно усмехаюсь уже Патриции в губы, и в следующий момент, фиксируя рукой голову темноволосой, упиваясь сладкими губами. Врываясь глубоким поцелуем, не позволяя Цисси даже выдохнуть или вдохнуть. Разрывая её рот своим языком, исследую, парализую. Прикрываю глаза, и когда она пытается вырваться, прижимаю ближе к себе, смягчая обрывистый поцелуй. Горящие губы сминают под себя приятный клубничный вкус, смакуя и запоминая его терпкость. Кости и мышцы ломит от наливающегося в них наслаждения, губы сквозь поцелуй расплываются в улыбке, а когда девичий рот начинает открываться в требование продолжить сладкую пытку двоих, то язык беспощадно исполняет приказ, как самый верный солдат, защищающий свою родину, врываясь между зубов и обжигая ротовую полость горящей плоти. Руки словно немеют, совершенно не чувствуют никакую материю, а голова уже начинает идти кругом, когда в голову приходит осознание, что на большее переходить пока нельзя. И пусть в голове крутятся самые мерзкие картинки, мне пришлось оторваться от прелестного создания, забыв про злость и обиду, забыв про собственное запугивание Патриции, которая вздрогнула, когда я стал подниматься с постели на ноги вместе с ней на руках. - Ты боишься меня, - выдыхаю, позволяя опуститься Цисси на свои две и принять опору на моих руках. - Я действительно не хотел, - снова зарываюсь в волосы носом, задыхаясь в собственном наслаждение. - Не выводи меня больше, хорошо? - нежно улыбаюсь, поочерёдно целуя каждую щёку нежного лица. - Я обещаю больше так не делать, - но она видела моего внутреннего зверя, видела на что я способен. - Но никто не говорит, что все мои угрозы отменяются, - весело улыбаюсь испуганной реакции Патриции, которая мигом отходит от меня минимум на метр и в остолбенение вглядывается: мне кажется, что она забыла, как говорить. - Хорошо, жду тебя через пятнадцать минут внизу, мы завтракаем вместе с родителями, - кидаю я и скрываюсь в гардеробной, где, достав белую рубашку, чёрные брюки-скинни, двигаюсь прямиков в утренний душ, улыбаясь утренней потасовке, но также испытывая ядрёную злость. ***Понедельник, 9:35. Привилегированная школа Берлина, Германия.
Нанна.
Машина, наполненная охранниками брата, уже доставила меня к высокому зданию школы, где, как мы договорились с Исааком, я выступаю не в роли сестры Рихтера, а в роли перешедший в другую школу ученицы. Проходя пока ещё пустынные коридоры, я то и дело останавливалась, чтобы разглядеть статуэтки, а особенно много здесь было кубков по баскетболу, волейболу, каратэ, боксу. Во многом здесь присутствовали только лишь первые места, как главный почёт школы, но я уверена, что и вторых с третьими местами здесь достаточно много. В этой школе я новенькая и, по-моему, брат записал меня сюда даже не по нужному уставу возрасту. Я младше самого младшего ученика этой школы на год и теперь мне придётся пахать, чтобы набрать знания утерянного в средней школе класса. - Почему ты ещё не на уроке? – слышится до боли знакомый голос, от которого по телу бегут ядрёные мурашки, и разворачиваясь, я впиваюсь в глаза уже знакомому парню, на бейджике которого написано: «Староста класса: Леон МакНамара», о котором, честно говоря, я многое слышала. – Здравствуй, ты учишься здесь? – не менее ошарашенный Леон стал сокращать расстояние между нами львиной походкой, заставляя меня прекратить дышать и потеряться на минуту в омуте. - Да, я только перевелась, - в нос ударяет приятный запах мужского одеколона, когда парень оказывается совсем близко. – Так ты тоже учишься здесь, какой класс? - Последний, - улыбнувшись, парень перевёл взгляд на часы. – Хорошо, времени у тебя нет, тебе стоит пройти к кабинету, - он проходит вперёд и намекает идти следом за ним, но ноги совершенно не слушаются, и только лишь через время мне удаётся совладать со своим телом. Сердце и без того трепещет, а теперь я узнаю, что предмет моего воздыхания учится со мной в одной школе. Ну что за наказание?