***
Зима. Декабрь.
Четверг, 18:45. Пригород Берлина, тайное здание KK Entertainment.
Исаак.
Основная часть здания «KK Entertainment» уже захвачена. Половина моих людей, которая осталась целой и невредимой теперь вытаскивает с первых этажей раненых и убитых, а по моему приказу покидает здание как можно быстрее, оставляя мне лишь один внедорожник на случай, если я останусь жив. Я отправился на поиски того, смерть кого даст мне полную власть над всеми его территориями, бизнесами и поднимет моё положение минимум на три уровня. В последнее время я вскипел, рассвирепел насчёт бизнеса. Никаких врагов, лишь союзники, а враги должны быть свергнуты. Парни утверждают о том, что власть и новые привилегии заполнили мне глаза, а я лишь молчу в ответ. Потому что так и есть. И да, политическая и экономическая, судебная и правоохранительная власти закроют глаза на смерть того, кто пытается вмешаться в их политику. Но, а я ведь хороший мальчик, который власть во всём поддерживает, следовательно, у меня больше привилегий, да и за ошибки я плачу теперь уже меньше. Минут десять поисков, и я нашёл его. Может во благо, а может в ущерб. Я пока не разобрался. — Ты посмел ворваться ко мне в офис, унизить меня перед моими же людьми, хочешь присвоить себе мои территории, и после этого ты так нагло наводишь на меня дуло своего оружия? — мой противник стоит напротив меня, также наведя на меня своё оружие, и усмехается. Он готовился, сидел в своём офисе и ждал меня, пока его люди умирали за него же. От таких мыслей я начинаю ненавидеть его, но глубоко в душе даже жалею. И не понятно, может быть жалею не его, а себя. Дуло не спускаю, перезаряжаю оружие и готовлюсь. Ведь кто-то из нас обязательно должен умереть, либо же здесь должны пасть мы двое, раз уж стоим друг напротив друга, наведя дула пистолетов. Всё это похоже на дуэль, не Пушкина и Дантеса конечно, но на мафиозную очень схожа. Разве что, век сменился и оружие усовершенствовали. А в основном, причины остаются неизменными во всех дуэлях и во все времена. Власть, любовь, деньги или же оскорблённая честь. Какая причина сейчас у нас с этим парнем неизвестно. Мы просто должны. А если должны, то сделаем. — Ты повёл себя не храбро, ведь скрывался здесь всё время, тогда как половина твоих людей уже полегла в сражении, что же это, — я усмехаюсь, хожу вокруг да около, целюсь в него, лучшую точку проникновения пули ищу, — ты испугался? Зачем же тебе такие территории, если ты испугался перестрелки? — я блефую, да ещё и так фальшиво, блефую, что сам не испугался. Испугался, как только вошёл сюда, почувствовал сильного врага буквально на себе. Если бы этот враг сильным не был, то сейчас бы на моей светлой рубашке не были пятна и своей и чужой крови, а мои пальцы неистово бы не дрожали от пережитого напряжения. Я блефую, а он и не замечает, лишь нервно за мной следит, каждое движение взглядом съедает. Никогда и ничья зачистка не давалась мне так тяжело. Впервые я эмоционально не разгрузился, даже наоборот, взял на себя груз. Словно здесь не я завоёвываю территории, а наоборот — завоёвывают мои. — Ты хочешь территории? — он игнорирует мой вопрос, а я же в ответ на это лишь ещё раз усмехаюсь, и свой собственный страх на желание сменяю. Я хочу эти территории, а значит должен заполучить их любой ценой. Даже если эта цена — моё ранение, но его смерть. Оно того стоит. — Тогда выдвигай свои условия, а я выдвину свои, — на правах хозяина он уступает гостю, это учтиво. — Сейчас мы стоит друг напротив друга. У нас оружие, у нас равные силы, — он напрягается, щурит глаза, в меня всматривается, подвох ищет, но сегодня я как никогда чист. — Если умираешь ты, то все твои территории переходят мне, а если же умираю я, то мои территории отходят тебе, — всё по законам, но теперь другие вопросы. Я ведь хочу жить. Зачем мне так рано умирать? Умру ли я вообще? И умрёт ли он? — Хорошо, тогда начнём насчёт три. Я взволнован, но крепче сжимаю оружие в руках. «Раз» Всё то время мне казалось, что перестрелка никогда не кончится. Всё тянулось настолько медленно, что мне даже стало в один момент скучно, и только когда один за другим мои люди стали падать на пол, содрогаться в конвульсиях боли, и люди моего противника также оседали на пол, я вдруг задумался — я ведь тоже не вечен. Но тогда мне было всё равно, я думал, что обязательно останусь невредимым, это ведь я. Но здесь, я в паре метров от своей смерти, и я совсем её не ждал сегодня. Я словно чувствую, что сегодня я сломаюсь, даже если не умру, то я обязательно надломлюсь. «Два» И в этот момент, когда эта мысль снова атаковала меня — я почувствовал инородный материал, пронизывающий меня. И единственное, что я успел сделать — выстрелить в ответ, не целясь и не думая, что из этого будет. В ответ на свою боль я захотел её причинить кому-то другому. Я выстрелил, в надежде попасть даже в кошку, лишь бы кто-то разделил здесь мою учесть. Я просто думаю о том, что действительно хочу ещё жить. «Три» Звук выстрела и сверлящая боль где-то в районе груди. И не ясно, физическая ли это боль или моральная, которая, кажется, всегда превышает мой болевой порок. Всем кажется, что я вынесу, я ведь мужчина, я ведь сильный, я ведь должен. Но сейчас я ничего не должен. Я просто падаю, падаю на спину, потому что пуля не выходит из меня, падаю чтобы дать себе какие-то шансы на жизнь. Но вряд ли я доберусь самостоятельно до больницы, вряд ли здесь кто-то окажет мне помощь, я-то сам себе никогда помочь не мог. Больно ли сейчас? Больно, поистине больно, когда пуля застревает между рёбер, там остаётся, кости крошит, буквально танцует на них, словно меня с крыши на асфальт сбросили и растоптали следом. Так давит, что даже кричать не получается, так сложно, что даже подняться сил еле находится, когда я решил посмотреть, что же стало с тем, кто пару минут назад стоял напротив меня и выстрелил первым. Кровь сочится через рубашку, лужицей у меня под ногами растекается, впервые тошнит от вида собственной крови и осознания того, что внутри меня пуля, дышать труднее, кажется, что крошатся не только рёбра, но и все кости, во всём теле. Передвигаться крайне тяжело, я с трудом преодолеваю былое расстояние и то ли с радостью, то ли с грустью понимаю, что я попал тому в голову. Он целился и попал в грудину, а я не целился и попал в голову. Следовательно, своей я добился. И как говорил раньше — своим ранением, но его смертью. Чуть ранее мне эта цена казалась такой маленькой, но теперь она кажется слишком большой, особенно, когда чувствуешь пронизывающую боль, от которой буквально рвать и кричать хочется. Но не получается. Не получается, потому что ты сейчас особо уязвим и сам за себя боишься. Получается лишь спуститься на первый этаж, а там уже выйти через чёрный вход. Я ранен, сильнее сейчас люблю жизнь, но ещё сильнее мне нравится, что я могу сейчас проявить к себе жалость, пожалеть себя за свою же жизнь. Когда я здоров — я силён. А сейчас я ранен пулей в рёбрах, и эта пуля, вероятнее всего, пробила мне и душу. Впервые я имею право на то, чтобы побыть слабым. Не думать о больной матери и приобретённой сестрёнке, я просто могу сейчас играть роль загнанной жертвы, которая так и просит помощи, но не получая её, сама кому-то оказывает. Я вхожу в беседку, окрашивая по пути к ней снег в красный, оставляя следы кровью, которая потом впитается в землю вместе с моей опустошённостью и болью. Может быть через время кто-то ляжет на это место, чувствуя боль земли, и почувствует каково мне было. Прочувствует всю мою боль вместе со мной. А может быть меня просто забудут. Кто его знает. Я тоже не знаю. Сажусь на тёмный диванчик, где вероятнее всего и умру в гордом одиночестве, впихиваю между губ сигарету и затягиваюсь. Тишина. Только лишь белая гладь красивого пейзажа тайного офиса «KK» и лёгкий шум речной воды. Я закрываю глаза и представляю, как было бы хорошо, если бы Бог со мной сейчас поговорил. Но Бог со мной не разговаривает, да и я на него в обиде. Поэтому я достаю телефон и ввожу одиннадцать цифр в разброс, снова затягиваюсь. — Здравствуйте, — слышится по ту сторону трубки мягкий, женский голос от нежности которого по телу проносится табун мурашек, а на лице застывает ребяческая улыбка. — Вы слышите? — доносится уже чуть громче, когда я лишь улыбаюсь на её слова и ничего не могу сказать в ответ, потому что наслаждаюсь. Показалось, что боль отступила и рана не во мне, а в ком-то другом. Сейчас там, где пуля, растут цветы. Сейчас мне свойственно сентиментально думать, что перестрелка — путь, который вёл меня к тому, чтобы я набрал именно этот номер. Словно спасительный огонёк. Я должен выучить его наизусть, даже если сегодня же умру. — Это служба спасения? — я хриплю, громко кашляю, собственные лёгкие выплёвываю, почти задыхаюсь, но её слушать даже в таком состоянии готов. Она скажет сейчас: «Нет, вы ошиблись номером», но я-то знаю, что она точно моя служба спасения. — Нет, но я не хуже, — её голос немного подрагивает, ведь любой идиот понимает, что у службы спасения в номере не одиннадцать цифр, и какой-то странный кашляющий парень звонит ей тёмным вечером. Я бы насторожился. — Ты позвонил мне, потому что тебе нужна помощь? — я промолчал, потому что знаю, что теперь уже помощь мне точно нужна. — Если нужна, то скажи сначала своё имя. — Я Исаак, а как тебя зовут? –она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, я слышал каждый её вздох так отчётливо, словно она дышит рядом со мной, на диване, совсем близко ко мне. И это не сравнится ни с каким свиданием, это больше. Сейчас, когда я в паре минут от верной смерти, она буквально заставляет меня дышать, даёт смысл и может его отобрать. — Чарли, ты можешь звать меня Чарли, — такое детское имя, словно вот-вот и я перенесусь куда-то на поляну из цветов и там смогу наконец отдохнуть. — Но что с тобой? — слышится грохот на той стороне, вероятнее, она чем-то занималась, но всё бросила, чтобы поговорить со мной. Я улыбаюсь, сигарету никак не закончу, чтобы следом уже вторую поджечь. Рана щиплет, и я закрываю кровоточащую дыру рукой, которая обливается сразу же в алый, «только не сейчас. Я поговорить с ней хочу» себя же умоляю и с темнотой в глазах справиться не в силах, за её голос цепляюсь, дышу через раз, но стараюсь. Боль постепенно утихает, кажется, что всё в моём организме утихает. С каждой секундой уже и дышать не особо хочется. Смерть, как верная подруга, пришла, рядом села и даже разрешение у меня спросила. А когда последнее действие мне совершить позволила, то сама и не знала, что я так к Чарли привяжусь. Сейчас забрать меня смерть не может, всё потому что Чарли в данный момент — жизнь. — Я немного ранен, — «но боль невыносимая», мысленно добавляю я, снова кашляю, снова отхаркиваю. — - У меня, похоже, внутреннее кровотечение, — рот снова алой жидкостью наполняется, и половину этой жидкости я снова в себя проглатываю. — Ранен? Кровотечение? — она говорит спокойно, но слышатся какие-то шорохи. — Как же у тебя открылось кровотечение? — и ей всю правду рассказать хочется, на колени к ней упасть и выплакаться, как ребёнок, а потом к себе прижать и только за один голос никуда от себя не отпускать. — А ты можешь залечить мои раны? — я улыбаюсь, когда слышу смешок по ту сторону, но чувствую вкус металла во рту и эту кровь сплёвываю. — Ответь же, ты можешь, а то я уже плююсь собственной кровью, — она может, я почему-то уверен, что сейчас коснись она меня, то рана в груди бы срослась даже с пулей внутри, будь она неладна. — Какие-то раны я постараюсь залечить, но ты скажи мне о них. — Ты бы знала, как эти раны болят, ты вряд ли сможешь их вылечить, никто не смог, — в блаженстве закрываю глаза, заслуженный отдых сполна чувствую. Смерть моей руки уже касается, своим холодом сражает, всё тело, кажется, льдом покрывается, только лишь Чарли этот лёд топит. — Я не вхожу в список этих «никто», поэтому я хочу знать, как ты спишь с этими ранами? — она похлеще любого психолога, душу до самого её дна вскрывает, там ядро находит и его вырывает, рассматривает, изучает, если нужно меняет. Никакие цунами и ураганы с ней не сравнятся, она и разрушить, и восстановить своими словами может. — Из сильного эти раны делают из меня слабака, как дальше, я не знаю, — кровавой рукой зачёсываю волосы назад, окрашивая их в красный. — Ты бы могла всегда быть сильной, а, Чарли? Смогла бы всегда делать то, на что порой сил не хватает? Никто не сможет. Мы люди, мы ломаемся, как и всё в этом мире. Всё имеет срок годности, мой уже истекает. — А я и не пытаюсь, — снова какие-то шорохи, — я всегда и всем говорю, что слаба, даже если чувствую силу внутри себя. Тогда спроса меньше, — мне кажется, что в этой девушке силы больше, чем во мне. Мысленно себя кулаками бью за то, что таким слабым перед ней предстал, но отключить телефон сил в себе не нахожу. — Так как же ты поранился? Это что-то серьёзное? — В меня выстрелили, — и тишина, размеренное дыхание, которое единственное сейчас служит нашей с ней связью. — Чарли? Всё в порядке? — я испугался, что она может отключиться, поэтому и позвал её, как обычно зовут людей к себе на помощь. Чарли сейчас и есть мой флаг спасения, моя пристань, единственное, ради чего я пока не умер. И пусть не всё в порядке сейчас только у меня, я спрашиваю об этом её, потому что она важнее. — Ты спрашиваешь про порядок у меня? — слышится надрывной смешок, а затем секундная тишина. — Но как глубоко в тебе пуля? — «не глубже, чем ты сейчас», но не озвучиваю. Глаза к ране опускаю, что-то разглядеть пытаюсь, но вижу только кровавое месиво. — Я не знаю, я не могу увидеть, слишком много крови, — кто бы мог подумать, что глава одного из самых мощных бизнесов в стране будет отчитываться перед девушкой, имя которой наивное Чарли, и номер её случайно набран. Смешно, но это так и есть, сейчас она моя священная книга, над которой я должен говорить лишь правду. — Но я даже не могу понять, не из недр ли души сейчас эта кровь, — я усмехаюсь, на диванчике откидываюсь и даже будучи в рубашке совсем зимнего холода не чувствую. Зима. Она пришла так быстро, за собой осенние листья оставила. Покрыла всё в белый, а я всё порчу и в красный окрашиваю. Является ли это вандализмом? Ногой с трудом по снегу вожу, как последнего кто со мной был запоминаю. Нет, снег не последний. Последняя лишь она. Хотя сейчас она является для меня первой. Центром всего. — Радуйся, значит, у тебя есть душа. В нашем мире душа — это редкость, — да, и с этой спокойной душой я сегодня застрелил человека. Должна ли она знать все эти аспекты, или же лучше о них умолчать? Я умру чистым хотя бы в её мыслях. — Зима в этом году тёплая, не так ли? — зима тёплая, люди тёплые, а вот я остываю. — Не думал, что когда-нибудь буду разговаривать с девушкой по телефону и в это же время умирать, так себе общение, не думаешь? — я усмехаюсь самому себе и понимаю, что в этой жизни я упустил слишком много. — Ты будешь со мной до самого конца? — если раньше я искал путь к спасению и жизни, то теперь, рядом с ней и умереть не особо-то и страшно. — Можно ли мне тебя спросить? — игнорирует она меня, спокойно говорит, но я чувствую, как она пытается переводить дыхание каждый раз, как вздрагивает её голос и как пару раз она роняет что-то. — Где ты сейчас? Почему ранен и почему ты один? И на все ответы даю: — Я ранен, потому что хочу больше власти. Я один, потому что сам так решил. И сижу я сейчас на заднем дворе «KK Entertainment». — И ты совсем один? — Нет, ведь ты со мной. Теперь твоя очередь отвечать… — я запомню тебя, но, — Запомнишь ли ты меня? То есть, каким я останусь в твоей памяти? — чувствую, как темнота накрывает меня, как веки почти слипаются, как дышать уже совсем не хочется и, кажется, мир совсем меркнет. В голове никаких образов, лишь одно имя, светящееся передо мной неоновой вывеской. Мир меркнет тогда, когда начал обретать для меня особый смысл. — Запомню. Запомню твой голос и буду прокручивать, словно на пластинке, каждый день. Я хочу помнить тебя, — последнее, что я слышу, перед тем, как она отключилась. Оставила меня одного. И когда она это сделала, я дал себе волю. Вскрикнул от пронизывающей боли. И я даже не понимаю, не боль ли это от того, что она отключилась, обещала быть до последнего, но отключилась ещё в самом начале. Я ведь собирался оттягивать смерть, только чтобы дольше её слышать, но она не захотела. Я прикрываю веки и доживаю остатки. Я же говорил, что если не умру, то сломаюсь.Автор.
Но он, наивный идиот, решившийся отдать себя смерти, не знал, что Чарли в течении всего разговор судорожно натягивала одной рукой джинсы, в надвигающейся истерике искала ключи от машины, запоминала и улавливала каждое слово, роняла учебники, разбивала кружки, наивно собиралась на помощь к тому, кого даже не знает. К кому тянет, только потому что его голос словно тягучая мазута застывает в крови, становится там наркотиком, который, похоже, является ещё и смертельным. Но она приняла сейчас смертельную дозу этого наркотика и готова ещё. Сломя голову, она носилась по дому, старалась говорить спокойно, но в душе чувствовала, как вместе с ним, на том заднем дворе простреленная сидим и никак отдышаться не может. Она еле вспомнила, где находится чёртово здание «KK», с трудом собралась с силами, чтобы сбросить звонок, и со всей мощи гнала автомобиль, не обращая внимание на светофоры, мимо проезжающие автомобили и пульсирующий страх в висках. Не важно, сколько уйдёт нервов на тот страх, который застилает глаза, словно туман. Ей на все сейчас плевать. Она ловко выворачивает руль своего автомобиля и молится, чтобы он не умер, чтобы гребаное ранение не отправило его на тот свет. Впервые она чувствует, что сердце вот-вот выпрыгнет, что сосуды и клапаны в сердце также лопаются, и что лёгкие увеличились в объёме. Впервые она чувствует, что сейчас она может всё и одновременно ничего уже не может. Только когда она уже подъезжает к зданию, спустя двадцать минут, в течении которых он уже мог умереть, она вызывает скорую, полицию и остальных, всех, кого только можно, чтобы были те, кто обязательно его вернёт. Кто не даст ему пропасть. Она бежит, сквозь холодный ветер, рассекает собой его, видит один лишь чёрный внедорожник и бежит к нему, надеясь, что там кто-то есть, но там никого. Тяжёлые всегда двери сейчас кажутся пушинками, а сама Чарли сейчас может посоревноваться со всеми бегунами и штангистами. Как назло, холл первого этажа сейчас кажется слишком длинным, ощущение, что пока Чарли преодолеет расстояние от главной двери до чёрной, уже пройдёт вечность, она просто-напросто не успеет, в итоге она будет держать только лишь окровавленное тело. Это придаёт девушке сил, она прибавляет бега и почти срывается, чувствует лишь то, что в лёгких уже жжёт, но боль в сердце никак не уступает. Никакая боль вообще, ей кажется, не сравнится с её болью сейчас. С болью утраты человека, которого она даже ещё не обрела. Но так хочет. Она бежит, не замечает кровь на полу, на стенах, на лестнице, её взгляд сейчас полностью прикован к двери, ничего больше не существует для неё. Только дверь, и она сейчас как является не только спасением, но и смертью в случае, если за ней не будет дышащего тела. Дверь. Ручка. Шаг за порог. Освежающий, совершенно не такой, каким был вечерний воздух. И пелена перед глазами, когда взгляд Чарли натыкается на слабо дышащее тело, которое изредка кашляет, старается глаза открытыми держать, а сам хозяин тела, светловолосый парень, дыру в груди рукой прикрывает, словно помочь себе этим сможет. Ноги подкашиваются, крик в горле застревает, дышать, кажется, совсем уже не можется. В голове только лишь его хрипловатый голос, а теперь уже и светлые волосы, испачканные в крови, длинные пальцы, с трудом зажимающие недокуренную и давно потухшую сигарету и взгляд из-под густых ресниц. И, несмотря на темноту, она разглядела его, потому что в данный момент она, как дикий зверь приспособилась. Приспособилась, чтобы помочь ему любой ценой. Он не заметил её, полностью погружённый в свои мысли он даже не заметил хозяйку голоса, который он прокручивает снова и снова в голове. Не заметил смысл, который желает обрести и никогда больше не терять. Своё спасение не заметил и даже когда шаги слышал, не верил, что это она может быть. А шаги были громкие, даже не шаги, а бег. Плевала Чарли на усталость, что на работе до вечера проторчала, что в желудке пусто, а ноги почти не ходят, сейчас в ней силы больше, чем в самом Боге. Сейчас она сталь закалённая. Она возле него оказывается, запах крови и сигарет в себя пускает, а ещё аромат дорогого парфюма запоминает, смакует, в стенки носа себе забивает, чтобы навсегда запомнить. — Открой глаза, ну же, я рядом, я здесь, — она его лицо в свои ладони берёт, помутневший взор к себе обратить желает, но с трудом выходит. Помутневший взгляд темных глаз по всему лицу проходится с такой усталостью, что Чарли дышать труднее становится. Она за горло хватается, себя в чувство привести пытается. — Скоро приедет скорая, ты только держись, — дрожащими руками раны в груди Исаака касается, тепло мужское чувствует, собой следом накрывает, скрыть от холода пытается. Крепче ничего не понимающего прижимает, слова нежные шепчет и голову окровавленную гладит. А Исаак, наконец, понимать всё начинает. Сначала женский образ улавливает, потом мягкие длинные пальцы, его лица касающиеся, а затем тот самый голос, который жизнь вселить может. Голос слышит и вовсе пропадает, жить себе точно обещает. Запрещает вообще о смерти себе думать, пощёчины мысленно бьёт и в реальность возвращается. — Чарли, Чарли, Чарли, — в бреду он шепчет, руками еле-еле тонкий стан обхватывает, холод зимы впервые чувствует, хочет чувствовать, чтобы Чарли вот так прижимала к себе, успокоение дарила, собой силу живительную внутрь пускала. — Ты рядом, так близко, — носом в волосы её зарывается, чувствует, как рядом с ней успокаивается, но в голове лишь мутнеет с каждой минутой, никакое желание жить не помогает. Пуля своё забирает, пришла за Исааком и из него жизнь по ниточке вытягивает. — Я тут, я рядом, подожди немного, — она сама боится, обнимает его, плачет, рукой слёзы утирать пытается, но новый поток неумолимо течёт по щекам, сердце на части рвётся, обещает, что если он умрёт, то никогда больше не срастётся обратно. Она чувствует, как руки на её талии ослабевать к хватке начинают, и сама паниковать начинает, крепче прижимается, одной рукой рану зажимает, будто это помочь сможет, но она верит, что сможет. — Нет, пожалуйста, не закрывай глаза, помощь скоро здесь будет, — она с трудом открывается от него, рядом на диван садится, к себе на колени его голову опускает, волосы гладит, лоб целует, внимание его взгляда к себе привлечь пытается. — Ты знаешь, у меня собака такая была, — сама плачет, улыбается, старается держаться, но чувствует, как липкий страх все конечности парализует. — Она не особо меня любила, да и я её. Мне казалось, что она ненужная в нашей в семье, — Исаак прислушивается, маленькую Чарли себе представляет, улыбается, на коленях её умиротворение получает. — Мама говорила, что это добрая собака, но ко мне наша собачка всегда была злой. Я всегда хотела, чтобы эта собака куда-то делась, потому что я боялась её, — Чарли щёки следом оглаживает, снова в лоб целует, его обледеневшие руки себе в пальто просовывает. — Но, когда собачка умирала из-за старости, она пришла ко мне. Это было ночью, поэтому я спала и не почувствовала, как она забралась ко мне на постель. Она умерла у меня в ногах, и только когда она умерла, я почувствовала, как она нужна мне, — слёзы снова текут градом, капают на лицо Исаака, который чувствует, как на мокром месте звёзды загораются. — Мы ценим, лишь когда теряем, — устало выдаёт светловатый и после рассказа Чарли себе глаза закрыть разрешает. Чарли плачет, но вой сирен вблизи слышит и в надежду на чёрный вход смотрит, куда уже врачи с каталками заехали, полицейские вбежали. Чарли рукой им зачем-то помахивать стала, а сама второй рукой в мягкие волосы зарывается. Опускается ниже и скулы целует перед тем, как раненого на каталку перекладывают. — С ним всё будет хорошо, — кричит напоследок врач и быстро Исаака госпитализируют.