Четверг, 19:29. Престижный пентхаус одной из высоток, Берлин.
Автор.
В воздухе уже запах паленых костей стоит, настолько все напряжено и невыносимо сильно давит. Два родных человека друг напротив друга стоят, в упор смотрят, но самого главного не видят. Последние силы сами в себе находят, чтобы не сорваться, в объятия к любимому не кинуться и кожу с него заживо не содрать. Стоят смотрят, какие-то обиды внутри себя вынашивают, цену себе набивают, не понимают, идиоты, как друг в друге нуждаются. В душе, конечно, знают, что друг без друга не смогут, что скорее, сами себя забудут, нежели Инга Авраама или Авраам Ингу. Скорее они сами себе кости перекрошат, чем откажутся от тех чувств, которые питают друг к другу. Но сейчас больно так, что кажется, будто никакие слова и действия эту боль не уменьшат. — Ты не понимаешь, Инга! Ты даже не пытаешься, — Авраам закипает, чувствует, как ярость подкатывает к горлу, ударяет в голову и ощущение, словно сейчас он раскрошится прямо на месте, ей под ноги. Он ладонями в поверхность разделяющего его с Ингой стола упирается и по вздрагивающим тонким плечам взглядом мажет. — Ты думаешь, что я отпущу тебя так просто? Когда только обрёл?! Ты такая дура, Инга, если действительно так считаешь! — он кричит, а брюнетка напротив вздрагивает, голову вверх закидывает и в потолок смотрит, лишь бы не разрыдаться прямо на месте. Там в стеклянном потолке отчётливо все звезды различает, кажется даже точный размер назвать может, так на небо хочет, чтобы оттуда за ним наблюдать, всю правду о самом родном знать. Но она здесь стоит, собственные мысли и душу терзает, никак собственной болью насытиться не может. — Тогда почему ты сказал ей это? Зачем ты сказал ей, той танцовщице из бара, что я ничего не значу, что отношения должны быть выгодными, но никак наши с тобой? Ты хочешь сказать, что тебе с ней было бы гораздо лучше? — и от собственного вопроса так больно становится, почти невыносимо, что даже Инга глаза прикрывает, чувствует, как слёзы глаза разъедать начинают, ладонью влагу с глаз смахивает, в стол тоже упирается, но только для того, чтобы уже опору в нём найти. — Ты говоришь мне одно, но другим — совершенно другое, — голос хрипнет, после долгих истерик и громких криков Инга наконец начинает ослабевать, сдаётся, просто хочет быть слабой и требует к себе ласки, внутри себя молит, чтобы наконец над ней издеваться перестали. — Ты не слышала ведь всего разговора, так как ты можешь судить? — Авраам видит, как Инга смаргивает слёзы, как пошатывается на месте, словно вот-вот и в обморок упадёт. Он старается незаметно для Инги между ними расстояние сокращать, больше всего сейчас на свете её спугнуть боится, но сам ноги почти не ощущает, потому что от её состояния в гроб заживо себя самого же забить хочется. — Ты самое родное у меня, я бы не стал ждать тебя столько лет, если бы не любил, — он говорит мягко, ладонь свою ей тянет, а она сторонится, с трепетом и холодом на широкую кисть смотрит и так в ответ коснуться хочет. Но она себя внутри саму борет и плотно ладони зажимает. Авраам ладонь опускает и стискивает. Голова уже красным гореть начинает, сдерживаться от невыносимости её характера всё тяжелее и тяжелее, хочется головой её об стол приложить, а потом же самому в извинениях на коленях перед ней рассыпаться. Обида всё напрочь перекрывает. Инга уже сама толком не понимает, зачем согласилась на квартиру к Аврааму приехать, зачем сама к нему в машину села, зачем его вообще слушает, зачем пытается его образ в сердце сильнее закрепить, если обещала себе наконец от него отказаться. Но сколько бы раз Инга не пыталась от Авраама отказаться, лишь крепче к нему прирастала, сердце в сотый раз под его ноги бросала, и пока она авраамово сердце топтала, он в ответ затаптывала её. И так постоянно. Убивающая любовь на грани безумия, убийства и самоубийства. Такая, что и города разрушит и войну развяжет. — Ты снова доводишь меня, затем ты сама будешь меня обвинять в жестокости, но ты даже не пытаешься меня услышать, чтобы наконец понять, — он не врёт, потому что боится, что только хуже сделает, если сорвётся на ней. Он всегда говорит ей всё, как есть на самом деле, ведь и правда всем подряд клянётся, что малышку свою оберегать будет, в обиду не даст, собой закроет, под венец в белом платье проведёт, своей навсегда сделает. А чтобы изменить, даже в мыслях, да не бывать такому. Он шаг к ней делает, и когда она отступает, чувствует, как сердце неприятно кольнуло, словно уже одну иголку в него ввели и ещё несколько намереваются. Хоть где-то может больно и кольнуло, но, когда она к двери развернулась и уйти решила, Авраам и вовсе всех своих «стоп» лишился. — Я думаю, что мне лучше уже уйти, раз тебе нечего мне сказать, — она усмехается сквозь слёзы, тыльной стороной их же утирает и быстрым шагом к двери несётся, потому что чувствует, как рядом с ним сердце колоть начинает, а маленькая девочка внутри на ручки к взрослому тянется. — Позвони мне, если что-то придумаешь, — но она не успевает дойти до двери. «Гори оно синим пламенем», Авраам все свои «стопы» на «нет» сводит и с силой об стол ударяет, чем девушку в лёгкий ступор вводит, но никак не останавливает. Думал, что поможет, но нет, Инга только в шаге прибавляет и уже за пальто своим тянется. «Ладно. Сгорел сарай — гори и хата», последнее, что думает Авраам и вслед за Ингой пускается, по пути шею и руки разминая, чувствует, как великая истерика скоро на него свалится. — Я тебе никуда не разрешал уходить, — с силой Авраам хватает девушку поперёк талии и вжимает грудью в стену. Слышится слабый писк, а после удара об стену и стон боли. Авраам, чтобы за причинённую боль извиниться торсом к длинной спине Инги прижимается и открытые плечи поцелуями покрывает, кожу слегка оттягивает, но затем снова целует, чувствует, как тепло родное под ним вздрагивает, но молчит. — Ты каждый раз доводишь меня до нервного тика, своими выходками из меня тирана делаешь, но почему я не могу от тебя отказаться? — между поцелуев проговаривает Авраам, а сам талию тонкую под пальцами поглаживает, дрожащую Ингу под собой успокаивает и крепче к ней прижимается. — Ты самая противная, самая ужасная девушка на свете, — чувствует, с какой силой Инга под ним дрожать начала от накатывающей истерики от обиды, к себе её резким движением лицом разворачивает и глаза по очерёдности целует, влагу с них собирает. — Тогда почему ты со мной, если я такая ужасная? — с обидой в голосе выдаёт Инга, а когда сама понимает, как сильно свою обиду ему показывает, голову вниз опускает. — Бросил бы уже наконец и не переживал, пошёл к своей той танцовщице и всё, голову бы какой-то Ингой Фишер себе не забивал, — с неким пренебрежением топит Инга, не понимая, какую яму сейчас себе роет. Авраам выдыхает, всё силу в себе собирает, но никак с ней справиться не может. В нём монстр с демоном сейчас помешались, а нимб с грохотом на пол упал и о него же разбился. Больше ни сдерживаться не хочется, ни маску благодетеля натягивать, хочется хоть каким-то методом Ингу на место поставить, показать, что будет за её несносный характер, какой он на самом деле и что даже её щадить не будет за проступки. Он столько поблажек ей сделал, но теперь не будет. — Ты издеваешься надо мной, ты это знаешь? — уже грозно выдаёт Авраам, и не успевает Инга опомниться, как тёплые губы с силой вжимаются в её, почти сдирая с них кожу, упиваясь соком из этих губ сочащимся. В настолько глубокий поцелуй он её утягивает, что Инга даже поклясться готова, там и ненависть, и любовь, и животное желание. Ей уже даже воздуха не хватает, а он всё сильнее напирает. Своими губами её губы исследует, а пальцами талию так крепко сжимает, что Инге даже кажется, словно кожа под этими пальцами лопается и синяками покрывается. Дышать труднее и труднее, она вырваться пытается из захвата, чтоб хотя бы воздуха немного заглотить, но Авраам её с хрустом собственного позвоночники в стену вжимает, сверху нависает и ещё глубже целует. — Авраам, мне тяжело дышать, — задыхаясь, меж поцелуев попыталась вставить Инга, но была полностью проигнорирована. — Авраам… — Почувствуй то, что я рядом с тобой чувствую, — двоякая фраза отвлекает Ингу от поцелуя, она на миг замирает, слова парня обдумывает, но вскрикивает от неожиданности, когда Авраам её на гладкую поверхность стола валит и шею поцелуями покрывает. Руки парня с мягкостью по коже под топом водят, каждый шрам и выемку запоминают, а она свои руки в шоколадные волосы запускает, меж пальцев пряди пропускает, мягкость их отмечает и запоминает. — Не смей больше говорить, что наши отношения ничего не значат, — следующая секунда и Инга испытывает жгучую боль в районе бедра, вскрикивает, жмурится, губу закусывает, да так, что даже Аврааму от этого становится больно. Он место шлепка оглаживает, но затем снова шлепок по тому же месту пропускает и губами вскрик Инги ловит. — Воспитательные меры никто не отменял, — усмехается Авраам, покрасневшее место на ноге любимой целует и усмехается, когда та попискивает от неприятных ощущений. — Ты забываешь, существует метод «и кнутом, и пряником», но ты используешь только «кнутом», — она на столе этом садится и, боль игнорируя, ногами торс Авраам обхватывает и к себе ближе притягивает, оставляя на губах парня лёгкий поцелуй, но обжигающий поцелуй. — А если я так же буду действовать? — теперь очередь Инги усмехаться на то, как Авраам зарычал, когда непослушание и игривость в глазах своей девочки увидел. У него теперь черти не только в душе пляшут, но и в глазах. Ему из-за них почти даже ничего не видно. Он сам с собой еле справляется, своей силе каждую секунду всё сильнее удивляется, осторожно пытается Ингу об опасности предупредить, но получается так, что сам этой опасности подвергается. — Если ты будешь так действовать, то не обещаю, что смогу оставаться в твоих глазах милым парнем, который в младшей школе тебе купил пакет шоколада, — Авраам усмехается, как только снова счастливые глаза тогдашней подруги вспоминает, в душе ликует, что даже малолетним пацаном он был достаточно решительным и смог тогда расположения Инги добиться, хоть и с помощью шоколада. — Признаюсь, — Инга тоже вспомнила, сильнее к парню прижалась, поняла, про каких именно принцев в сказках пишут, — мне тогда было безумно приятно, хотя я всегда думала, что тебе нравилась одна из подружек Теи, — она наигранно дует губки и отвечает на поцелуй брюнета, который уже взял её на руки, перенося в скоро уже их будущую спальню. — Куда ты несёшь меня? — в голове Инги пронеслись очень извращенные вещи, она даже думала было соскользнуть с рук Авраама, если бы его мягкий голос не остановил её. — Я ведь обещал, что до свадьбы не трону тебя, — он мягко целует её в лоб, понимает, что до свадьбы уже всего-ничего остаётся и хрупкое тельце ближе к себе прижимает, когда по стеклянной лестнице ступает. — Ты сегодня устала, я думаю, что тебе нужно поспать, а я буду рядом в это время. Но не прошло и двух часов, как на телефон Авраама позвонили, разбудили спящую Ингу, ввели буквально Авраама этим самым в бешенство, но всё же, когда на экране высветилось «Рихтер старший», Авраам незамедлительно ответил. — Я слушаю, мистер Рихтер, что-то случилось? — слышится неровное дыхание мужчину по ту сторону трубки, и Авраам замирает, ловя тонкую ручку Инги, которая попыталась снова зарыться пальцами в волосы парня. В ответ на его действие девушка с обидой на него смотрит, но ручку убирает. А когда Авраам сводит брови в переносице и резко садится на постели, понимает, что что-то случилось. — Сейчас буду, — Авраам теперь уже без слов отключается, подрывается с постели и, ничего не говоря Инге, начинает стремительно собираться. — Что случилось? — Инга на автомате тоже начинается переодеваться в выходную одежду из футболки парня, привыкшая, что куда он, туда и она. — Почему ты молчишь? — когда сил терпеть игнорирование парня больше не осталось, она резко подбежала к торопящемуся Авраама и прижалась со всей силы. — Скажи мне сначала. — Ты остаёшься здесь, я поставлю охрану к дверям. Не смей даже пытаться высунуться отсюда, — почти шипит Авраам и в макушку Ингу целует. — Я с тобой, — парню удалось вырваться из не особо крепких тисков девушки и натянуть чёрную кофту. — Нет, ты остаёшься дома, Фишер! — он крикнул, потому что испугался. Потому что хочет, чтобы она была в безопасности, а её он может обеспечить в полной мере, когда Инга находится на его территории. На территории его пентхауса. — Пойми, я тобой рисковать не хочу, — смягчается брюнет, когда видит детскую обиду в её глазах, девушку в лоб целует, чувствует, как она под ним расслабляется. — Поспи пока без меня, я скоро приеду, обещаю, — он сам раздевает Ингу, обратно свою футболку на неё натягивает и снова укладывает в постель. — Я люблю тебя, — напоследок целует любимую в лоб и, найдя ключи на кухонной стойке, приказывает охране наблюдать за спящей. Камеры включены, окна и двери пентхауса заблокированы, а охраны раза в два теперь уже больше.***
Больница стоит на ногах, и только лишь из-за Исаака Рихтера, мягкие ткани которого серьёзно повреждены пулей, собственно, как и его кости. Несколько его рёбер треснуло и немного раскрошилось из-за давления, с которым пуля влетела в тело, а кожа серьёзно задета, разорвана, и даже пулю доставать врачам невероятно сложно, ещё и понимая, что за стенами операционной сидят по меньшей мере 15 человек, готовых разорвать всех и вся, если их другу, сыну, парню станет только хуже. Как оказалось, что сидели почти полночи в больнице эти пятнадцать человек не напрасно, через несколько часов к ним вышел врач с облегчением оповещая, что пуля изъята, кости будут срастаться, как и ткани, вот только нарушать покой ещё спящего Исаака нельзя, и поэтому врач настоятельно рекомендовал отправляться друзьям и родителям Исаака домой, уверяя, что за состоянием Рихтера младшего будут следить чуть ли не каждую секунду. Люди поверили, и, по крайней мере, половина действительно отправилась домой. А оставшиеся несколько парней поднялись на несколько этажей выше, где была новая техника, многофункциональная, для искусственного поддержания организма, сам который работать не в состоянии. Они поднялись на этаж, где люди спят сном, из которого их вызволить ещё пока можно. Из комы Йен так и не выбрался, и, кажется, его отец даже в какой-то степени смирился, раз позволил отключить некоторые аппараты, но главные он, конечно же, наказал врачам оставлять включенными и ежедневно навещал любимого сына. Ребята знали, порой даже навещали Йена из уважения и в какой-то степени может быть жалости. Никто не знал, что их бывший друг в раннем возрасте будет висеть на ниточке, раскачиваясь между жизнью и смертью. Никто не сможет ему помочь, он даже сам себе помочь не в силах. Они приняли факт того, что ублюдки, но сожалеть не могут. Ребята по привычке становятся кружком вокруг постели Йена, кожа которого припала к костям, стала бледнее, словно он уже умер. Только лишь писк аппаратов напомнил парням о том, что они в коме, а не в морге. Хотя, различий у этих двух отделений мало. В любом случае, они молчат. Стоят, молча отдают своеобразную дань уважения за то, что выстоял и даже, может быть, сейчас сам пытается бороться за жизнь. Потом парни опускают головы и каждый сам у себя в голове что-то ему говорит. Кто-то находит только матерный поток у себя в мыслях, а кто-то уже прощается с ним, говорит внутри себя, что на могилу постарается почаще заезжать, бывший друг, как-никак. А кто-то просто стоит. Стоит и ничего не говорит. Кто-то, как и прибывающие, в коме просто застыл, как и время в этом отделении, как и жизнь, как и чья-то душа, которая застывает с телом своего хозяина и ждёт, куда же ей потом отправиться: обратно в тело или же в загробный мир. Это так страшно, кажется иногда, что почти невыносимо. И хоть люди, которые прибывали в коме говорят, что это похоже просто на сон, то «летаргический сон» звучит в несколько раз страшнее, чем «смерть». Хотя и там, и там мы самому себе уже не принадлежим. — Что ж, пора идти, мы ему в этом деле не товарищи, — процедура, которую они проводят каждый раз, как оказываются в больнице, окончена и оставаться в палате дольше обычного не имеет смысла, поэтому они покидают палату, каждый разбредается к своей машине и с мешком отрицательных эмоций кидает себя на водительское сиденье.***
Наконец, двери в палату Исаака открыты теперь не только для врачей. Самыми первыми, забрав при этом девушек из школ и университетов, к Исааку во всей своей красе ввалились парни, крича что-то о том, что порвут и Исаака, и того, кто его подстрелил. Исаак же заверил их, что необходимости рвать того парнишку нет, ведь и сам Исаак в долгу перед тем не остался, на что пыл парней сошёл на твёрдое нет, а вот девочки, поскуливая и постоянно гладя Исаака, причитали что-то о том, чтобы он был осторожнее и проблем себе не искал, приводя в пример Йена. Пример, конечно, хреновый, но действенный. Но, несмотря на радость прихода близких друзей, одного человека Исаак никак не мог забыть, а ожидание её подобно тягучей мазуте растекалось по крови, вселяло даже какой-то страх того, что он больше не увидит её, что связь между ними тогда почувствовал только он, и что помогла она сугубо из-за совести. Но что-то такое зарождалось в душе, что, даже будучи не видя её, он её чувствовал. Словно вот она, под его руками, аккуратно оглаживает его пряди и поправляет по ночам одеяло. Но каждый раз, когда он чувствует это по ночам, просыпается чуть ли не в холодном поту, желает её увидеть, но не видит, а затем засыпает, вспоминая хмельной голосок. — Ты какой-то задумчивый стал, неужели пуля что-то изменила? — усмехается Киану и подвигает кресло для Агаты рядом с постелью друга, сам же становится позади неё, несколько раз целуя не слишком тёмную макушку. — Ты даже не сказал, что конкретно случилось. — А что говорить? — встревает Леон, вспоминая, что когда-то поставлял погибшему несколько девушек, кажется, тогда у того был какой-то праздник, и кажется нескольких дам он оставил себе. — Нашему милому мальчику захотелось больше власти, — он наклоняется к невысокой Патриции, чтобы та поправила ему выбившиеся пряди, — вот он и попёрся туда, один, — Леон делает акцент на слове «один», и Исаак возмущается. — Не могу не сказать, что ты отлично справился, — одобряюще бьёт по плечу друга Леон, и осекается, когда Исаак слегка рычит от боли. — Я был не один, со мной были мои люди. — Да, и сейчас они тоже лежат в палатах, некоторые в морге, — перебивает Леон и с укоризной покачивает головой. Затем же, видя, как Исаак понурил голову, понимая, что теперь нужно будет каждой матери со стыдом смотреть в глаза, смягчается. — Тебя могли убить, в следующий раз хотя бы предупреди, чтобы тебя не спасал кто-то чужой, — на «слове» чужой Исаак дёрнулся. Потому что он сам даже не уверен, что считает Чарли чужой для себя. Пусть он даже её ни одного дня не знает, он точно уверен в том, что она станет ему ближе всех, что даже если откажется от него, он с трепетом будет носить её образ внутри себя, будет убивать и покорять империи с её именем на устах. Все богатства мира будут принадлежать ей, если он этого захочет. Он уверен, что звезду в честь неё назовёт, на эту звезду молится будет, разговаривать с ней, порой даже рукой тянуться, как к несбыточной мечте. Но его мысли развеивает ладошка Агаты, интенсивно машущая перед глазами. — Ты и правда какой-то заторможенный, может быть тебе нужно ещё поспать? — «куда ж ещё», думает Исаак. И правда, он и так более двадцати часов спал, а вы ещё предлагаете. — Когда тебе можно будет на свежий… Но не успевает Инга договорить, как в двери кто-то мягко стучится, а затем, не дождавшись ответа, входит девушка. В дверях показывается сначала светлая голова, а затем и женское тело в бордовом пиджаке, который специально сделан на несколько размеров больше под чёрные джинсы и сапоги выше колена на высоком толстом каблуке. Исаак узнаёт её, имя по буквам несколько секунд повторяет, дышать перестаёт, ему даже плохо становится, а затем снова хорошо. — Здравствуйте, — она проходит в палату и оглядывает ребят, — сколько вас здесь, — дружелюбно усмехаясь на вопросительные взгляды друзей, присвистывает только Исааку известная Чарли. — Я не думаю, что ошиблась палатой, Исаак Рихтер ведь здесь? — ребята на вопрос девушки лишь от постели расступаются и позволяют девушке подойти ближе и поставить пакет с вкусностями на прикроватную тумбу. — А кто Вы такая? — с неким презрением начала Инга, но осеклась, как только поймала отцовский недовольный взгляд Авраама. — Прошу меня простить. — Ничего страшного, — светловолосая мягко улыбается, и гладит волосы опешившего и невероятно радостного Исаака, который даже забыл, как говорить. Он на неё сейчас смотрит, с мыслями собирается и больше всего на свете ослепнуть боится от её красоты. Он покорно голову под её руки подставляет, почти не дышит, но когда воздуха набирает, то приятный запах корицы с малиной чувствует и глаза в блаженстве закрывает. — Её имя Чарли, и это она меня вытащила оттуда, — за Чарли заканчивает Исаака, и разочарованно выдыхает, когда Чарли со всеми за руку начинает здороваться и от него тем самым отвлекается. — Спасибо Вам большое, — Киану, как лидер и благодаривший сегодня от лица всех, идёт в дальний край палаты и оттуда приносит ещё одно кресло-стул для Чарли. — Мы думали, что девушка Исаака — это миф на нервной почве. — Нет, он действительно набрал тогда мой номер, а я, испугавшись, приехала за раненным, — она говорит, а девушки рядом в лужицу превращаются от бархатности и красоты женского лица, красивых белоснежных волос с голубых глаз. — Я действительно не думала тогда, что делаю, — она мягко улыбается, и, как снилось Исааку, поправляет ему одеяло, завлекая Исаака этим самым к себе ещё больше. — Вы мне кого-то напоминаете, — задумывается Агата и своим лицом к лицу Чарли приближается. — Вы случайно не модель? — Агата бесцеремонно по женскому лицу взглядом мажет, а Чарли на это не смущается, а лишь звонко смеётся. — Мне лишь однажды удалось побывать на обложке журнала, но затем, работа модели не совсем меня устроила, — Агата непонимающе смотрит на девушку, ведь для неё странно, что обложка журнала может не устраивать. — Видите ли, у меня есть некоторые правила, нарушать которые я не желаю, — Агата понимающе кивает и отстаёт от Чарли, обращая внимание теперь уже на Киану. — А кем же Вы тогда работаете, или ещё учитесь? — теперь уже диалог со светловолосой завела Оливия, действительно удивившаяся тому, какой Исаак сделал выбор. Точнее, за него быть может сделала судьба, раз из семи миллиардов номеров, он набрал номер именно Чарли, и сейчас она здесь такая красивая и цветущая. — Вы вообще пьёте, курите? — как бы невзначай спросила Оливия, и вроде бы никто не заметил странности, вот только Чарли молча достала из сумочки пачку сигарет и протянула её Оливии. — Как я понимаю, у тебя закончились, — Исаак с укоризной смотрит на Чарли, хочет её на части порвать сейчас, злится так, как никогда не злился, но затем представляет стан молодой девушки, который освещает тусклый свет, а между пальцев этой девушки плотно сжата сигарета, медленно тлеющая. — Я курю редко, когда особо тяжело, — отвечает на укоризненный взгляд Исаака Чарли и смеётся снова, когда он немного рычит и отворачивается к стене. — В любом случае, спасибо, — Оливия благодарно принимает пачку, достаёт пару тонких убийц и под нагоняющие взгляды ребят покидает палату. А вслед за ней выходит и Тилль, решивший также покурить и составить Оливии компанию. — Ей очень тяжело, — грустно говорит Инга, когда подруга покидает палату и нежно касается руки рядом стоящего Авраама, словно он может испариться прямо сейчас, но он в ответ доказывает, что никуда не уйдёт, когда мягко отвечает на прикосновение. — Так, кстати, вы учитесь или работаете? — меняет тему Инар, как только чувствует в атмосфере повисшую грусть и неловкость. — Я учусь на адвоката, пока только первый курс обучения, но это лучше, чем быть моделью, — Агата лишь усмехнулась, закинула ногу на ногу и с восторгом взглянула на новообретённую подругу, которая показалась ей достаточно интересным экземпляром. Но вот тут, сердце Исаака пропустило удар. Он — начинающий мафиози, а она — начинающий адвокат. Что может быть хуже и противоречивее этого? Да ничего. Она выступает на стороне закона, а вот Исаак прёт против этого закона. — И как же вы нашли палату Исаака? — Агата учтива, обращается на Вы, чем радует Киану, любящего и уважающего дам с хорошими манерами. Он одобрительно гладит девушку по плечу, а та, закрыв глаза, улыбается. — Мне помогла твоя, Исаак, сестра — Нанна, она, кстати, тоже собирается тебя навестить, — предупреждает Исаака, глаза которого метнулись по лицам ребят, не ожидавших никаких новостей о сестре, кроме как, лицо Леона осталось без единой эмоции. Исаак не думал раскрывать правду о родной сестре, собирался уберечь её от всего мафиозного мира, не знакомить с ребятами, даровать ей хорошую и спокойную жизнь, но теперь, как видно, всё с треском рухнуло. Он так долго скрывал, менял документы, укреплял её безопасность, смог полюбить эту назойливую и дерзкую девчушку, которая боится громких звуков и чужих рук. Он думал, что делает лучше, но, как оказалось, он делал только хуже. Теперь нужно раскрывать все карты, раз на то пошло. — Ты не говорил, что у тебя сестра, — Киану напрягается, щурит глаза и всматривается в поникнувшего друга. — И как давно ты от нас это скрываешь? — Исаак стынет. В голове немереное количество дней во лжи, но говорить не хочется. — Я хочу ей спокойной жизни, — резко выдаёт Исаак, и когда понимает, что друзья не имеют и вида, о чём речь, из глубин души выдыхает. — Она росла в семье, где её избивали, где домогались, наказывали, я не хочу, чтобы она знала, кто на самом деле её брат, что он такой же, как и её родители, даже хуже. Пусть лучше она ничего не знает и тогда, я думаю, сможет обрести спокойствие. Хотя бы раз за столько лет… — Исаак останавливается в речи, потому что в проходе видит Нанну. Такую красивую, совершенно не ту, которую он увидел в больнице, когда только встретил. Она расцвела не только душой, но и красотой. Сейчас она напоминает невероятнейшей красоты цветок, и все в палате это так же отмечают про себя. Леон, видевший Нанну совершенно другой в больнице, теперь уже невольно отметил роскошность и свежесть девушки даже в столь юном возрасте. Улыбнулся, когда увидел пунцовый румянец на щеках от мороза, а затем поймал на себе её вопросительный взгляд. — Я пришла к брату, и встретила здесь тебя, что это значит? — непонимающе спрашивает Нанна, а когда натыкается на Патрицию в руках Леона, то чувствует, как лопается сердце. Становится отвратно от самой себя, тяжело дышать, она с трудом уводит глаза, чтобы не надломится. Сейчас существует только брат. — Вы знакомы? — удивлению Исаака нет предела, он пучит глаза, тыкает пальцем с одного на другого и щурится. — Да, мы учимся в одной школе, забыл? — смеётся Нанна, и Исаак вспоминает, что сам решил отправить Нанну в свою школу, чтобы быть ближе к ней. Понял, как промах совершил и стукнул себя ладошкой по лбу. — В любом случае, я рада встрече, — в следующее мгновение она знакомится с ребятами и краем глаза замечает, как Леон нежно целует лоб стоящей рядом с ним темноволосой. И нежные подростковые чувства, которые Нанна вынашивала в себе так долго, наблюдая за МакНамара со стороны, сейчас сгорали в огне обиды и разочарования. Но стараясь не показывать своего изменившегося настроения, Нанна натянула улыбку и снова прошла к брату, который с нежной улыбкой принял сестру и, наплевав на боль, заключил в крепкие объятия. Она даже не заметила пристального взгляда Инара не себе, как он стиснул челюсти, когда почувствовал приятный запах миндаля и мокрой травы. Как изучил её уже с ног до головы, потребовал цепи, чтобы сковать её и понял, какого это, когда твой внутренний зверь реагирует на предмет соблазна, чистоты и покорности. Она поздоровалась с ним так, как и с остальными, только вот он с ней поздоровался так, как с другими не здоровается. — Я вообще знал, что она твоя сестра, я видел документы, — признаётся Леон и ловит недовольный взгляд своей девушки. — Что? Она не моя сестра, — «ещё бы я ею была», усмехается альтер-эго Нанны. — Исаак сам бы всё нам рассказал, ведь так? — Леон давит на Исаака, который до конца был уверен, что до последнего сможет скрыть правду о сестре, и когда Инар замечает недовольство Исаака от вопроса, то спешит сменить тему. — Присаживайся, — вежливо просит Инар Нанну, пододвигая стул к ней, и улавливая тихие слова благодарности. В этот момент сердце его трепещет, а в душе выстраивается город, названный в честь девчушки. Исаак это внимание друга замечает, слегка опасается, но в лучшее верить себя заставляет, что Нанна в Инара не влюбится, ведь каким бы хорошим другом Инар не был, все могут согласиться — девушек Инар за должное не считает. — Так значит тебя зовут Нанна, ты сестра Исаака и учишься ты… — про Чарли все разом забывают, как только появляется Нанна, чему первая неслыханно рада, ведь теперь может в открытую гладить волосы Исаака, оглаживать острые черты лица, и никто не заметит, не захочет заметить. — Я учусь в одной школе с Исааком, хотя училась, он ведь решил не заканчивать последний класс и пошёл сразу в университет, хотя я не знала, что так можно, — Инар усмехается наивной подростковой глупости сестры Исаака. — С нашими деньгами, маленькая, нам можно всё, — парни усмехаются, одобрительно кивают головами, а Нанна удивляется на инаровское «маленькая», морщит носик, чешет его и молится всем богам, дабы самое страшное в её жизни не случилось, чтобы этот светловолосый кошак в неё не влюбился и не лишал её компании Леона. Хотя, лишать Нанну леоновской компании уже есть кому, и сейчас та милая с виду девушка поправляет воротник среднего роста парня. На самом деле, Инару она сначала показалась копией Исаака. Светлая, милая, но затем он заглянул в её глаза, увидел там темноту, граничащую с ярым безумием творить всякую дичь и понял, что похожа она больше на него самого, нежели на Исаака. Чему, скрывать — грех, неслыханно рад. Даже в этой длинной оранжевой футболке с рукавом Нанна кажется Инару красивее любой модели, он на всех девушек мысленно эту оранжевую футболку примерял, понял, что только Нанне эта вещь идёт и мысль о других сразу же отбросил. Нет, любить и встречаться с ней он не собирался. «Скорее, братская любовь», верно думал он, понимал, что может ошибаться. Но строить отношения, давать имена детям он верно считал бредовыми мыслями, которыми может занять себя лишь ополоумевший придурок без полезных планов на жизнь. Нет, не то, чтобы он презирал любовь, хотя да, именно это он и делал. Он просто любит девушек, женщин любого возраста, ссылается на то, что красота не имеет возраста, ставит эстетическое наслаждение выше душевного и искренне удивляется, когда кто-то говорит, что душа у человека — это главное. Он перестал с кем-либо спорить, просто остался при своём мнении, невольно засматривается он и на девочек в магазинах, клубах, спит с ними, но сразу заявляет — «отношения — хрень собачья, их от меня не жди». Он может сколько угодно спать с одной и той же дамой, даже через месяц к ней вернуться, но она точно знает — любви в Инаре просто-напросто не существует. Ему любви при рождении не хватило. Он наслаждается Нанной, но не представляет её рядом сидящей на троне. Мог представить рядом с собой утром в одной постели, если бы не один фактор — она сестра Исаака, который в праве потом будет просто раскрошить Инара на мелкие кусочки. И тот бы его понял. Поэтому он отбрасывает мысли о невероятной девичьей подростковой, ещё совсем свежей красоте и переводит (с трудом) взгляд с девушки в дальний угол, желая поскорее скрыться, или чтобы она ушла и не сводила с ума своей улыбкой и звонким смехом. У Инара это не впервые, но кто сказал, что ему это вообще нравится. — У тебя есть вредные привычки? — невзначай спрашивает Леон, видящий бледный оттенок кожи, совсем неестественный. Вспоминает побочные действия наркотиков, от которых спасал нескольких своих танцовщиц клуба и остерегается, ведь Нанны молода и глупа совсем. Думает, что правду она не расскажет в любом случае, но ошибается. — У меня были проблемы со сном, и я подсела на снотворное, которое всё ещё врачи выводят из моего организма, — «чёрт, — думает Леон, — лучше бы наркотик». — Но в любом случае, я знаю, что это моя лишь вина, не нужно было мне превышать норму, — Исаак поражён, как много он не знал о своей сестре и, вероятнее всего, не знает. Он пытается остыть внутри, но чувствует, как закипает сильнее, и непонятно на неё или же на себя глупого идиота, который даже спасти её не смог. Он обвиняет себя, но обещает ей помочь любой ценой. — Но у меня новая жизнь, теперь уже никаких таблеток, — это вызывает вздох облегчения, но лёгкого недоверия у ребят. Они просто подбадривающе улыбаются ей, думая, что это ей поможет справиться и как бы говорят «ты не одна, знай это». Но она знает иное, пока ещё, в душе, она одна. Совершенно пустая и одинокая. Как и Патриция, она имеет свои шрамы.Чарли.
Дверь палаты закрылась за мной, вещая о том, что светловолосого паренька я больше на сегодня не увижу. Глубоко набираю в себя воздух, а затем шумно выпускаю, понимая, в какие проблемы вляпалась. И проблема не в том, что он, оказывается, невероятно богат, имеет много женщин, алкоголя и денег, а дело в том, что обещание, которое я дала себе когда-то из-за ухода отца из семьи, с треском и понемногу проваливается на самое дно, намереваясь там и исчезнуть навсегда. Обещание, заключающееся в том, чтобы никогда не подпустить к себе прекрасного мужчину, который сумеет свести с ума не только сердце, но и мозг. Я так клялась каждый раз себе перед сном об этом, что теперь сама же клятву намеренно и нарушаю. Жалеть быть может и не жалею, но горечь от собственной мнимой порой даже слабости где-то в уголке души трепещет, заставляет кости крошится, извергаться дымом, который вот-вот повалит из ушей. Прижимаюсь щекой к двери, хочу ощутить его, и ощущаю, как он сам мечется там, пытается найти оправдание тому, почему же так загорелся, как только я вошла в палату. И верить во всё не хочется, потому что истинная любовь так быстро не приходит, ей нужно время, чтобы раскачаться, чтобы понять, чего любовь требует от второго, чего вообще она сама от себя-то требует. Иначе это не любовь. — Мисс, в этой палате прописан Исаак Рихтер? — грубый мужской голос разрезает тишину, что я даже вздрагиваю и медленно от усталости разворачиваюсь к здоровяку, который одним своим видом не внушает мне должного доверия. Слегка ёжусь, но неуверенно киваю, такой информацией вообще можно разбрасываться? Ещё и с такими-то мужчинами. — Хорошо, могли бы вы тогда передать ему это? — мужчина протягивает конверт, как видно, с письмом. «Как старомодно», усмехается Альтер-эго, но Чарли его внутри себя душит и концентрируется на следующих словах мужчины. — Я бы попросил Вас поторопиться, это не терпит отлагательств, — он учтиво кланяется в шее и, с нервозностью оглядываясь, покидает больничный коридор, оставляя Чарли так и стоять с протянутой рукой, в которой зажат неприметный конвертик. «Ну же, ты ведь хорошая девочка, конверты чужие не вскрываешь», открыто смеётся над собственной хозяйкой Альтер-эго, на что Чарли лишь фыркает и осторожно, как учили её ещё в школе, вскрывает конверт, разворачивая свёрток с письмом. «Иоганн Каскалес», имя показалось Чарли достаточно красивым. Ей представился парень дерзкой наружности, но суровой спокойности внутри себя. Она представила красивого высокого юношу, сводящего девушек своей улыбкой с ума. «Я бы попросил тебя быть осторожнее, когда пытаешься нелегально отвоевать бизнес и расширить свой нелегальный бизнес», слово «нелегально» неоновой вывеской мигает перед глазами будущего адвоката. которая и так догадывалась о «нечистоте» Исаака. «Твои действия сейчас рассматриваются всеми мафиози», — с каждым предложением легче Чарли никак не становилось. И читать дальше было невыносимо тяжело, как и дышать. Она вернула конверт в прежнее состояние и, тихонько войдя в палату, где уже спал Исаак, положила письмо от чужих глаз под подушку. «Спи спокойно и радуйся, что я вовремя отказалась от профессии прокурора», как-то уныло улыбается Чарли и едет домой, чтобы наконец принять освежающий душ и доделать планирование своего учебного расписания. Но груз с души это всё не снимет.