***
Кабинет, наполненный табачным дымом и запахом дорогого коньяка, сегодня впитал в себя разговор двух людей, прожигающих друг друга, словно охраняющие свою территорию собаки, недоверчивым, но скрытым под маской уважения взглядом. Не то чтобы они являются друг другу закадычными врагами, но и товарищами их будет трудно назвать, даже невозможно. Скорее они держат нейтралитет относительно друг друга, отмечая общую полезность и компенсацию в случае чего. Покрытый необычным сумраком кабинет, отливая слегка фиолетовым сиянием, которое падало на белоснежные листы А4, окружало стеклянный стол и слегка освещало бледностью два настороженных лица. Александр на прокурора глядит с лёгким неверием, прокурор в случае необходимости готов отбиваться и защищаться, улавливая хищное и дикое желание властвовать, какое он видел лишь в глазах его младшего брата — Иоанна, и от этого становится более неприятно. Но Александр не думает нападать, потому что заинтересован. Потому что в голове что-то неприятно щёлкает, кричит о подставе, но тёмный взгляд улавливает полную уверенность в глазах служащего, казалось бы, государству, но на самом деле, тот служит только себе. Гребаный прокурор решил продаться мафии, потому что государство справиться уже не может. Мистер Беккер вытягивается в кресле будто по струнке, а Александр с лёгкой усмешкой глаз попивает свой любимый коньяк хрен знает из какой страны. Вот так вот, что-то любим, а откуда это — не знаем. Любовь без заинтересованности, в этом Иоанн и Александр похожи, уж Александр точно знает. — То есть, вы предлагаете мне сотрудничать? — Александр посмеивается после короткого кивка мистера Беккера, но сам уже отмечает плюсы и минусы сотрудничества, и прокурор видит заинтересованность в тёмном взгляде, поэтому и терпит такие унизительные выпады. Алексу не до смеха вообще-то, но почему-то тот пробирает до самых пят, потому что пришёл прокурор. Никто другой, а верный жнец государства. — Вы же понимаете, что мой бизнес далеко не легальный, особенно касаемо моего брата, там у меня и вовсе тормозов никаких нет — Алекс фыркает и щурится, наблюдая, как прокурор переклоняется через стол, протягивая светлые папки. — Я знаю вашу поддельную личность, знаю поддельную личность Иоанна, но не могу его достать, мне нужна помощь, как и Вам, — прокурор ухмыляется, когда видит сменившуюся ухмылку на серьёзность в лице Алекса. — У меня есть то, за что я должен расквитаться с Каскалесом, — сквозь зубы шипит прокурор, сжимая крепкие кулаки и мечтая разнести всё вокруг. Алекс лишь хмурит взгляд, ведь не желает принимать условия игры, где Иоанна невозможно достать. Он пытается, конечно, устранить эту проблему, но родовая община мафиози имеет куда больше прав, сил и хорошо скрывается, уж в этом государство им помогает, даже нет, скорее боится. Община хорошо прибрала под себя многие районы, области, даже другие города, она стремительно расширяется, внедряет в себя особо сильных личностей, а Алекс понимает, Иоанн действительно силён. То, что Иоанн под другим именем и его бизнес крепнет даже после того, как Алекс кинул своеобразный вызов, чтобы раздраконить брата, лишь усугубляет положение и без того шаткого нервного состояния Александра. Алекс не хочет принимать условия игры брата, где тот сильнее. Алекс старается вывести Иоанна, но тот спокоен, как удав, и хватка на Александровской шее только крепнет. Алекс обеспокоен, потому что подавлен в силе, от этого справиться с войной труднее. — Как ваш сын? — Алекс ухмыляется, вспоминая старого сообщника, который так неумело пропалился и теперь борется со смертью, которая не желает отступать от тела молодого парня. Он пару раз был у Йена, а также отвозил цветы его погибшей возлюбленной. И если на могиле Теи он спустил насмешливую улыбку, то в палате Йена не смог. — Я слышал, что становится только хуже, — от слов Каскалеса старшего прокурор хмурит брови и с укоризной смотрит на молодого парня, тот лишь давит из себя мягкую фальшивую улыбку. — Ну не смотрите на меня так, я не хотел Вас обидеть, — взгляд прокурора не меняется, но Алекса это мало волнует, и он принимается снова за просмотр папки с каким-то документами и договорами. — В любом случае, — прокашливает мистер Беккер, — я предлагаю свою помощь: Вы помогаете искать мне Иоанна, помогаете свергнуть его с главенства и лишить силы, а я помогаю ваш нелегальный бизнес сделать легальным в глазах государства, помогаю расширить его, — Александр щурит глаза, выражая заинтересованность. — А также, после того, как Иоанн будет найден, он будет передан мне, а его пост директора и его титул будет в Ваших руках, вот это условие — основное, — под конец речи прокурора Александр улыбается и откладывает папку с неподписанными им бумагами. Ему нравится предложение Беккера. На судьбу неродного брата ему плевать, а вот свою он на шёлковых пеленках встречать желает и во всех позах загибать, чтобы та только ему подчинялась. — То есть, можно сказать, что я за любые махинации остаюсь безнаказанным? — Александр скалится. — Да, абсолютно, так что? Вы согласны объединиться против Иоанна Каскалеса? — прокурор протягивает руку через стол, и Александр, не раздумывая её жмёт. — Однозначно, прокурор, живу ради этого.***
Чёрная матовая ламборгини сесто элементо встала прямо-таки у ворот школы своим плавным корпусом почти впритык к массивной калитке, свергая своим видом проходящих мимо девочек, длина юбки которых моментально уменьшилась при виде молодого хозяина автомобиля. Инар вальяжно облокотился на капот своего стального рыцаря, через призму всепоглощающего раздумья рассматривая такие же массивные главные двери бывшей школы, а теперь уже предмет почти ежедневного посещения. Ничего не изменилось после выпуска из школы — он всё так же в неё наведывается. Он не скучает за школой и учиться не особо-то и желает. Он своё место под солнцем нашёл, там, где никому ничего не должен. Там, где свобода, деньги, власть и распутные дамы, своим видом олицетворяющие не только проституцию, да и вообще многие сферы человеческой деятельности. Он богат, и уже открыл несколько фирм, ему не особо нужна учёба и аттестат, чтобы заправлять этим, у него свои методы, на которые ещё никто не смел пожаловаться. Инар ловит на себе пожирающие взгляды малолетних девчонок, чуть старше и чуть младше Нанны и усмехается их мнимой пошлости и своему незаурядному желанию затащить в постель всё, что движется, потому что внутри что-то на таких девушек да ёкает и реагирует. Он и сам-то не рад реакции организма на двоякие улыбки и подмигивания со стороны компании девочек, но почему-то ехидно давит из себя улыбку в ответ, щурясь от солнечных лучей. Но Инар знает, как никто другой, что за такой красотой молодых девчонок скрывается глупость: что ему уже 21 год, а этим девочкам от силы, как и Нанне, 15 лет. Эти девчонки совсем молодые, основываются на искренность чувств, которые Инар в итоге им дать не сможет, да и не особо-то желает. От их малолетнего возраста не становится страшно, нет, но нет резона связываться с теми, кто толком ничего не понимает, да и не особо хочет. Хотя, он уже связался с такой одной, сам не знает почему, но по-другому не может, внешние факторы, чтоб их. Она при любых обстоятельствах остаётся в плюсе, является самой выделяющейся среди остальных, пусть крайне с ними схожа. Она всегда победительница в инаровских глазах, пусть даже у неё не будет тактик правильного боя, она всегда будет на троне из его похвал и поддержки. Он сам приезжает сюда: однажды Инар узнал её расписание, а в скором времени и выучил его наизусть. Он спрашивает себя каждый раз, когда ястребиным взглядом провожает её до дверей школы: зачем он едет, зачем забирает, если у неё есть личный водитель и даже Исаак, зачем отменяет все дела и собрания, если её уроки закончились раньше и она предупредила, что поедет сама, но черноволосый не позволяет на автомате. Он искренне не понимает, зачем покупает ей манговый чай и хлебцы с ежевикой, но, наверное, чтобы увидеть довольную мордашку, которая пихает в себя хрустящее изделие, набивая щёки и не особо думая о том, как выглядит со стороны. Но выглядит она прекрасно, так вряд ли ещё кто-то из детей выглядит, когда поглощает с такой скоростью пачку хлебцов, бурча себе что-то под нос про несправедливость мира и о том, что контрольную из-за невнимательности, скорее всего, завалила. Это порой отвлекает от дороги, когда скорость уже превышает за полторы сотни, порой даже две, а Нанна с ним даже ездить не боится, лишь иногда просит покатать подольше, засматривается в окно и засыпает. Он в первый выходной день после школы катает её до самого вечера, а Исаак лишь недовольно качает головой. Однажды Исаак попытался разорвать общение Инара и Нанны, но получилось это плохо, когда та сбежала к Инару через окно, говоря черноволосому что-то о том, что брат слишком заботиться и ему нужно преподать урок, Инар покачал головой, устало выдохнул и впихнул ей в руки хлебцы, которые были на кухне. Последний её, конечно же, вернул домой, но яростно разговаривал с Исааком после, доказывая тому, что Нанны не предмет похоти, а почти сестра ему. Инар действительно был недоволен другом, даже обижен на недоверие со стороны, звучали слова даже об ущемлённой гордости. Исаак поверил, Инар себе не совсем поверил, потому что «почти сестра». Нанна до сих пор думает, что это Исаак забирает её из машины и относит в дом, а Инар молчит и не говорит, что сам поднимает худое тело и бережно относит в комнату, где укрывает пледом, потому что Исаак часто задерживается в офисе. Каждый раз, как новый, он чувствует, как тёплое пралине внутри разливается от нежного вида ребёнка, катавшегося в плед и шмыгая — совсем, как и Исаак — носиком во сне. У Инара просто никогда не было сестры. Так он думает, вот и отрывается сейчас на этой малышке, покупая ей почти всё, что она пожелает, во что ткнёт пальчиком. Инар открывает ей прекрасный вид на город, несясь по трассам и забирает из школы, чтобы никакой мудак ненароком её снова не обидел, ведь тёмных улиц она всё ещё боится. В компании он всегда рядом, стоит по левую руку от неё, когда Исаак защищает по правую. Две человекообразные скалы, с собачьей верностью готовые разорвать любого чужака с косым взглядом на Рихтер младшую. Инар чувствует братскую любовь внутри себя, чувствует, как это переполняет его, когда он видит Нанну уставшую, слабо улыбающуюся с бледными губами и чёрными, прямыми переливающимися водой в пальцах, а не цветными волосами. Инар тоже теперь черноволосый, более статный с этим цветом, так многие говорят, ведь всё-таки родной цвет. Он, конечно, убедил самого себя, что он сделал это из-за того, что прежний цвет выцвел и надоел, а главную мысль он просто откинул. В чёрный он окрасился сразу же после Нанны, когда увидел переливающийся алым отлив на солнце. Инар усмехается сам себе и смаргивает наваждение, провожая какую-то худощавую девушку равнодушным взглядом, наблюдая, как та неумело покачивает тонкими бёдрами, при это делая вид, что не для него. Становится смешно, и он отводит взгляд, скрещивая руки на груди. Через несколько минут из дверей школы появляется свежая Нанна, собравшая прямые волосы в высокий хвост и открывая вид на необычайно острую, как нож, скулу, которая выглядит такой румяной и идеальной, когда не покрыта слоем тонального крема. Инар на движущуюся скулу засматривается, когда Нанна с кем-то увлечённо говорит, а затем вниз взглядом ползёт, отмечая стройность её ног в тёмным классических брюках и аккуратность плеч в мешковатой грязно-бежевой блузке. Он впервые такую Нанну видит, не в толстовке, не в длинной футболке, а в тонкой блузке, которая лишь усиливает красоту созданного природой человеческого шедевра с незамысловатым именем. Нанна замечает Инара на его постоянном месте и, кратко попрощавшись с собеседником, широко улыбаясь, почти бежит к нему, запрыгивая в его крепкие объятия, которые особенные именно с черноволосым. Тот нежно улыбается ей в плечо, слушая заливистый смех, и оглаживает тонкую спину слабыми касаниями, словно боится разломить тонкий стан. Нанна ему рада, искренне рада своей постоянной «причине улыбаться», искренне рада тому, что в очередной раз он здесь, что он опять забирает, что не оставил, что не расстроил и что снова греет в тёплых больших руках, на которых за рукавами блузки кроются татуировки. Инар только сейчас понимает, что на улице слегка прохладно, а тонкая рубашка Нанны не в силах согреть хрупкое тело. За всем своим восхищением её сегодняшним видом Инар совсем пропустил то, что она не накинула что-то сверху, даже простую кофту, а сейчас стоит и прожигает его задиристым взглядом. Инар хмурит брови, недовольно заглядывая Нанне в бесстыжие яркие глаза, которая даже не замечает его недовольства: — Почему ты не надела верхнюю одежду? — спокойно и с расстановкой спрашивает Инар. — А смысл? — она удивлённо-возмущённая смотрит на Инара, как будто он спрашивает очевидные вещи, которые может понять даже пятилетний. — Ты привозишь меня, — она взмахивает рукой вправо, — потом отвозишь, — теперь влево, и бьётся руками о бёдра. — Это лишний слой одежды только. — Я, да и Исаак говорили тебе, что твой организм всё ещё слаб, — парень поджимает губы, когда вспоминает результаты анализов. У Нанны почти всё нарушено, а на восстановление нужно много времени, а лучше бы нужно было много денег. — Сейчас я несу за тебя ответственность, и не очень хочу, чтобы под ней ты прихватила заражение, — он смотрит невыносимо строго, а Нанна, всё же признав ошибку, опускает взгляд, рассматривая носки классических лакированных туфель. — Я была не права, что поступила так, — Нанне с тяжестью удаётся сказать такие слова, особенно чужому, но другого выхода нет, потому что она действительно не подумала о последствиях, отдавшись власти и велению желания красоты. — Но что сделано, то сделано, не смотри на меня так, — бурчит девчушка, теребя кончики волос. Инар, немедля ни секунды, обходит машину и достаёт из припасённый плед. Затем, наплевав на все взгляды удивлённых учеников, укрывает им Нанну, прижимая к себе и натирая ладошками подрагивающую спину. Он игнорирует слабые попискивания со стороны девчонок, схватившихся за раскрасневшиеся щёки и попадавшими чуть ли не друг на друга от милой сцены, лишь вжимает в себя Нанну покрепче, а та блаженно прикрывает глаза, утыкаясь носом в крепкое плечо, когда согревается. — Чтобы я видел это в последний раз, — сурово выдаёт он. Нанна слегка ёжится от приказного тона Инара и умещает подбородок на крепкое плечо. Инар напрягается, чувствуя, как сигарету из-за уха вынимают тонкие пальчики. Он дёргается, настороженно глядя на Нанну, держащуюся погнутую сигарету в длинных пальцах с тонкими серебряными кольцами. Та испуганно глядит то на сигарету, то на Инара, не зная, что делать. — Она погнулась, — она выбирается из объятий опешившего Инара и выбрасывает почти порванную сигарету в урну. — Я не думаю, что ты станешь такую курить, — Инар выдохнул, ведь на миг подумал, что Нанна собирается незаметно стащить сигарету. Он уже собирался выругать её, наказать, лишить чего-либо важного, себя, например или поездок по вечерам за чаем, если Нанне резко захочется. Но она лишь ухаживает за ним, поправляет рукой волосы и мягко улыбается, ловя тонкую улыбку почти брата в ответ. Она вздрагивает он подувшего ветра и помогает Инару подкурить сигарету, закрыв собой проход ветра к маленькому огоньку зажигалки. Инар глубоко затягивается, ведь это последняя сигарета на ближайший час: в машине он курить не станет, Нанна задыхается. Поэтому сейчас курит глубоко, но быстро, замечая дрожь Нанны из-за холода. Он снова тащит её за ткань на себя, прижимая большими руками и согревая. — Я думала, что ты сегодня задержишься на работе, — Нанны говорит приглушённо, потому что уткнулась в пахнущее дорогим вином плечо Инара лицом, держась поближе и ловя на себе завистливые взгляды девушек. Ей это удовольствие приносит, да и Инару тоже нравится такую куклу при людях обнимать, как бы взглядом говорить, что никто не посмеет ей плохо сделать, потому что Инар сделает ещё хуже, Исаак так вообще на части разорвёт. Но ещё больше ему нравится, когда Нанна сама его обнимает. Он сразу уязвимым становится, кажется, его тогда даже ветром лёгким сломить можно. — Не хотела тебя отвлекать… Уже собиралась себе водителя вызывать. Инар должен был задержаться, но, чтобы забрать Нанну из школы, отменил все свои дела, перекладывая отчёты и бумаги на секретаря. Он должен был задержаться и не приехать, но сам себе не позволил. Забирать Нанну, уже как обязанность, которую он с достоинством выполняет. — Ты права, я должен был задержаться, — он взглядом скользит по лицу девушки, отмечая некоторые маленькие шрамы от побоев, и невольно сжимает пальцы в кулаки, на миг хмуря брови. — Но как видишь, я здесь, потому что остальное не так уж и важно, — нет, она осталась всё такой же прекрасной, невообразимой без тонны тональной основы, которую она сама ненавидит, но ему больно наблюдать, как прекрасное творение природы изуродовано жизнью и неблагодарностью людей, самих же её породивших. Инар видит, как от его слов девушка загорается, ладошки нервно трёт будто бы от холода, а на лице улыбка детская играет. Он сам улыбается, докуривает сигарету и выбрасывает рядом с машиной, растирая по асфальту носком туфель. — Отменил, значит, — она ухмыляется по-доброму и снова обнимает Инара, чувствуя прилив нежности к ставшему уже родным парню, который изо дня в день рядом, второй после Исаака, кто придёт на помощь незамедлительно. Второй, кого она любит и кому искренне верит, как настоящему брату. — Я не смог не забрать, — он широко улыбается, наблюдая, как Нанна от него отходит и по привычке лезет на заднее сиденье, достав оттуда чай с манго с подставки и заказанные заранее несколько пачек мармелада, следом садясь на пассажирское сиденье и подзывая Инара жестом головы в машину. Она не изменяет традициям: либо слойка, либо мармелад, который уплетается один за другим. Черноволосый каждый день удивляется, как от такого количества она ещё не подхватила аллергию. Инар последний раз окидывает школу взглядом и присаживается за руль, нажимая кнопку на панели и заводя мотор чёрного автомобиля, мурчащего по всему салону. — Я сегодня снова видела Леона, — Нанна отрывается от пачки мармеладок, смотря в одну точку в окне. Она вмиг спускается в свой подвал, где хранит чувство к МакНамара и всё пытается свыкнуться, что никакого светлого будущего у них с Леоном нет. Она не предпринимает попытки отбить его у Цисси, той самой классной девчонки, которая, зная о чувствах Нанны, нежно ей улыбается и прикрывает глаза, когда обнимает, но она также не пытается его забыть. — Я не знаю, что испытываю… — она хочет верить, что это всего лишь подростковое, но справиться с этим крайне тяжело и отпустить тоже. Пожалуй, Инар, который до этого момента мог трезво мыслить и вести машину, резко потерял чувство координации и ощущения пространства, плотно сжимая руль, а вместе с ним челюсть, потому что тайно злится на чувства Нанны к Леону, который лишь усмехается на это и называет «юношеским максимализмом». Инар злится и на Леона, так похабно обесценивающего пусть даже юношеский максимализм. Инар тоже бы так назвал, если бы это не касалось Нанны. Он знает, что влюбчивость подростков порой перешагивает всеразличные границы, но сам не в восторге от того, как реагирует на слова Нанны о Леоне. Инар делает как можно более спокойный взгляд, дышит ровно спустя уже пару секунд и, не отрываясь от дороги, равнодушно спрашивает Нанну, которая даже про мармелад забыла, так и прожигая тонированное стекло стеклянным взглядом. — Может ты просто не хочешь разобраться в том, что чувствуешь? — Инар усмехается ядовито, но скорее сам себе, поражаясь тому, как остро реагирует, как быстро он становится психологом для Нанны, хотя остальным яро орёт, что советы давать не умеет. Ему не нравится говорить на эту тему, но ему это нужно так же и для самого себя, чтобы разобраться, чтобы окончательно всё понять. Он злится на Нанну, на то, как она порой восхваляет Леона, то как она улыбается, вспоминая МакНамара, хотя и видит его раз в месяц. Инар бесится на это, ревнует диким зверем и рычит так же, ведь это он всегда рядом. Он не раз отгораживал Нанну от Леона, а та благодарно кивала. Она понимает, что это бред полный — чувства к Леону, и не раз просила Инара помочь ей отпустить уже эту нелепость. Но как бы Инар не старался, как только Нанна видит улыбающуюся Патрицию и Леона ей становится дурно, и она торопится уйти домой, чаще всего её отвозит Инар или же Исаак, который старается игнорировать чувства сестры к лучшему другу. Он предлагает сейчас ей разобраться в чувствах, но скорее он просто хочет вместе с черноволосой разобраться с самим собой и когда успел стать таким ревностным до людей. — Нет, мне на самом деле не особо интересны мои чувства к Леону, — она устало выдыхает, опуская взгляд к тонким пальцам, в которых неплотно сжата почти полная пачка конфет. — Но я не понимаю, почему так реагирую, — Инар это тоже это никак объяснить не может, диагноз не может поставить Нанне, чтобы потом самому его и вылечивать. — Я однозначно его не люблю… — Инар усмехается, а Нанна поджимает персиковые губы. «Или люблю», мимолётно проносится в голове черноволосой, но та импульсивно дёргает головой, отгоняя неутешительные встревания собственного разума. Она снова принимается поглощать полупластилин, как мармелад называет Инар, и мельком вглядывается в красивые черты друга напротив, зависая на несколько секунд, даже Леон резко вылетает при виде сжатых губ и серьёзного взгляда. Инар челюстями переигрывает и губы порой открывает, приятно ими двигая и заставляя засматриваться на них, кажется, он что-то говорит, но Нанна не уверена. Он каждые пять минут волосы смоляные назад кистью зачёсывает, оглядывая трассу и останавливаясь плавно на светофоре, откидываясь головой на кресло и выдыхая судорожно через приоткрытые наливные губы. Он взглядом по Нанне мажет и вскидывает тёмную бровь, задав ей немой вопрос. Нанна не отвечает, лишь смаргивает что-то непонятное и снова впечатывается взглядом на дорогу, которая теперь уже застыла перед глазами одинаковым пейзажем из-за остановки автомобиля. — В любом случае, тебе стоит отпустить его окончательно, даже если это очень трудно, когда это точно случится, — черноволосый снова пятернёй зачёсывает волосы, но только уже Нанне, которая чуть шарахается, но затем послушно подставляет голову, — на это есть причины, малышка, ты ведь знаешь, — парень оглядывает дорогу, когда загорается зелёный и плавно едет в сторону любимого кафе Нанны, где она часто сидит, поджав ножки и обхватив руками горячую кружку мангового чая. Это её отвлекает, доказывает то, что на самом деле Леона возможно забыть. Людей любимых никогда не забывают, даже в тёплом кафе. Инар знает это, слышал, видел это, чувствовал даже, наверное. Людей любимых не забывают даже на минуту, а Нанна на весь день забыть может. — Почему же я должна это сделать? — Нанна с надеждой смотрит на друга, надеясь услышать что-то, что действительно ей поможет отпустить плотно засевшего в мыслях Леона. И пусть она сама знает, почему должна отпустить, забыть, как страшный сон, она почему-то не делает этого, лишь укрепляя взгляд и улыбку МакНамара, которая порой стирается. Она не понимает, почему так надеется на уже взрослого Инара, потому что видит, как он мыкается пару мгновений, но затем снова становится серьёзным на какие-то 50 процентов. Парень едет не медленно, но и не совсем быстро, он едет, сосредоточившись на дороге и маневрируя среди других машин на скорости. Он молчит недолго совсем, а затем мягко поглядывает секунд пять на всё ещё вопросительно глядящую Нанну официально теперь уже Рихтер. — Потому что Патриция в него буквально вросла, — Нанны вздрагивает на этих словах, чувствуя на теле неприятное остаточное чувство от режущей правды. Чтобы не привлекать внимание Инара, она равнодушно принялась поглощать мармелад и далее, всем видом показывая, что не желает продолжить разговор, который сама же и начала, отворачивается к окну. Инар желание девушки улавливает и, несмотря на собственное недовольство ко всей ситуации, её немую просьбу выполняет, разговаривая уже с самим собой мысленно, взвешивая все «За» и «Против». И, кажется, он даже успокоился уже от лёгкой агрессии из-за бестолковой Нанны, но тут происходит тотальная срань Господня. — Ты любил когда-нибудь? — неожиданно, словно гром среди ясного неба, по машине разнёсся тихий голос Нанны. Она, переведя на парня с вороньими волосами заинтересованный, наивно детский взгляд с золотым оформлением и светлой каёмкой, посмотрела на него со всей своей силой, которую уместила в глазах. Очаровывающее зрелище эти женские глаза. Способны уничтожить и заставить восстать из пепла для услужения им. И в чём причина, когда суровые мужчины неподвластно своему характеру перед этими взглядами склоняются в земном поклоне? Наверное, в том, что они с золотой каёмкой. Но Нанна исправляется: — То есть, ты жертвовал любовью? — Девчушка задаёт сразу два вопроса, и ни на один из них у Инара нет ответа. — Или жертвовал собой ради любви? — ещё лучше, теперь вопроса три, если, конечно, не больше, и Инар не забыл правила счёта. Три вопроса, три безответных вопроса. Инар не знает, он не думал, он молчит и на него давит. Казалось бы, куда было хуже первого вопроса, но Нанна нашла куда, нашла и нагло находкой воспользовалась, ставя этим самым авторитет Инара под угрозу перед самим собой. Но правду глаголя: Нанна первая, кто спросила. Первая, кому стало интересно о чувствах молодого богача с красивыми пальцами и обворожительной улыбкой. Обычно дамам этого хватало, чтобы найти интересные темы для разговора тёмным вечером, но никто не порывался залезть липкими пальцами в истлевшую, как сигарета, инаровскую душу и хорошенько там покопаться. Кажется, у инаровской души давно уже истёк срок годности, но какой бы там она не была, по моральным сводам всё же была, что порой огорчало, а порой даже радовало Инара. Хотя он всегда отталкивался от биологических законов, нежели от духовных или моральных. Инар глубоко впал в себя. Забыл, что ведёт дорогу, кажется, он на ощущения ориентировался в пространстве, когда продолжал вести Нанну в кафе. Он автоматически останавливался на светофоре и с нервозностью сжимал крепкий руль. Сейчас же он глубоко дышит, когда понимает, что ни разу в жизни ничем для любви не жертвовал, а любовь для него. И это совсем его не печалило. Он относился всегда в этому нормально, считал, что «услуга за услугу», «за утехи — деньги», «за хороший разговор стоит угостить напитком». Не более, всё равноправно, всё красиво, всё честно и никаких претензий. При обдумывании слов: «Жертва любви», Инар невольно вспомнил учителя искусства ещё в средней школе, где она ясно объяснила толкование жертвы одной по голову окунувшейся в любовь девчонке. Она сказала единственное: что жертва любви не заключается в смерти или лишении чего-либо одного из влюблённых или же двух. Это умение приспособиться, умение понять, даже если тебе трудно это сделать. Умение меняться самому и осознать то, что теперь ты всё же, в какой степени, да обязан. Он помнит: «Если у вас нет обязательств, даже перед самим собой, в вашей любви, вряд ли можно это назвать чистой любовью. Скорее вы ослеплены красотой наружности любви, нежели её изнанкой. А изнанка у любви имеет грязный цвет, но жертвы в ней всегда должны быть чистыми». Инар на эти слова лишь фыркнул и фырчал до сегодняшнего дня, пока Нанна не вторглась в личное мнение своим вопросом, заставляя многое переобдумать и перечёркать, чтобы написать новое. Теперь он, наверное, понял, что имела ввиду учительница, и он с ней согласился в таком позднем возрасте, но также понял, что ни в один из пунктов он ещё не попадал ни разу. Он не принимал, не менялся, не нёс обязательства, даже если они касались изменений ради кого-то. Он действительно жил по цепочке «Ты мне — я тебе — все нам — мы никому». Инар сейчас только понял, что никогда не любил человека, любил только тело, красивое, тонкое, но не живое почти в его глазах, обожжённое руками и губами и истерзанное после ночи. Вряд ли он желал, поднимаясь с постели, обнять девушку рядом, вряд ли он желал поговорить с ней о жертве любви, и не мог даже подумать, что будет вести, откровенно говоря, малолетку по своему желанию в кафе, где, сука, подают манговый чай, лучший манговый чай с его кусочками. Инар сам в шоке, как всё изменилось. Наверное, ему было просто удобно вести подобный образ жизни, ему большего не нужно было. Но появилась Нанны с тремя совершенно дебильными вопросами, разворотив внутри всё до состояния «камня на камне не оставлю» и теперь душит своим внимательным, слишком глубоким взглядом. Он явно должен ответить что-то умное, но вряд ли получится при той своре мыслей, что сейчас кроется под черепной коробкой Инара Аятя. Может быть, он многое и опустит, но постарается быть максимально честным в своём ответе, даже если после этого скурит пачку сигарет. — Я никогда не любил, Нанна, — девчушка слегка вздрагивает на спокойный, почти холодный тон Инара, словно любви на него в этом мире не осталось, а он её начал за это презирать. — Никогда не любил, поэтому и не жертвовал. Может быть мне просто не выпадало повода или момента, когда я мог бы искренне полюбить, а может я намеренно избегаю этих чувств, — Инар равнодушно жмёт плечами, закипая под взглядом Нанны. — В любом случае, нет, я не жертвовал, не пытался понять человека, не старался его склонить к себе и, тем более, не просил остаться на подольше, — Нанна хмурится, потому что Инар открыто ставит под сомнение то, во что Нанна искренне верит. В то, что Инар не предаст её, в то, что на него можно положиться. Но она здесь, в его машине, когда он добровольно везёт её в кафе, тратит время, чем-то жертвует. Инар видит немой вопрос в потемневших глазах Нанны и в том, как крепко она стала переминать в пальцах упаковку мармелада, и сам напрягся, ведь не желал, что Нанна задумывалась о смысле его слов. Он в какой-то момент пожалел, что так открыто выпалил всё Нанне — девчонке, который ещё даже восемнадцати лет нет. Да чёрт! Она вообще мультфильмы по вечерам смотрит, о чём разговор! А теперь же слышит от близкого человека, что он никого и никогда не любил. Будь Инар на её месте, он бы обязательно выплеснул чай на человека рядом за такую прямолинейность. Но Нанна спокойно сидела, молчала и снова смотрела куда-то вперёд. Инар взволновался, не сказал ли он чего лишнего. — О чём ты думаешь? — Инар тормозит у кафе и, когда Нанна понимает, что говорить в машине нет никакого смысла, выходит из сесто элементо и идёт к дверям, затем следуя к излюбленному столику. Людей мало, сверху навешаны желтоватого отлива гирлянды, а столик у панорамного окна с видом на маленький парк является для Нанны любимым. Она усаживается на мягкий диванчик вокруг столика и сразу же переводит серьёзный взгляд на не менее серьёзного Инара. Парень сверлит её недоверчивым, взволнованным взглядом, поправляя края чёрного бампера, затем садится напротив. Он словно что-то подозревает, её изменившееся настроение, например, и умещает локти на стол, укладывая на ладони подбородок. Он внимательно смотрит на Нанну, которая оглашает «Нам тоже, что и всегда», а официант учтиво улыбнувшись, уходит, оставив двух людей наедине. Нанна не выдерживает тишины, первой возмущаясь на Инара в припадке обиды вполголоса: — Хочешь сказать, что люди ничего не значат для тебя, не имеют никакой роли в твоей жизни, так, Инар? — Инар поначалу хмурится на реакцию ребёнка, проводя пальцем по своей точёной скуле. Инар не совсем это имел ввиду, но Нанну уже чуть ли не рвёт от искреннего возмущения. — А что тогда я? Почему ты забираешь меня, если тебе не важны люди и их присутствие? Знаешь, Инар я теперь не так уж уверена в тебе. Я думала, что хоть какую-то место занимаю, а не просто… Не успевает Нанна договорить, как до жути спокойный Инар пересаживается на диванчик к Нанне, притягивая ту к себе и прижимая головой в мощной груди, поглаживая раскрасневшуюся от обиды девчонку и почему-то самому себе улыбаясь на больно странную, но нежную сцену. Он поплыл, когда увидел капризы всё ещё маленькой, оказывается, Нанны, он умилился до коликов в животике, совсем не слышал её последних слов, напрочь отбил мысль, что придётся всё объяснять снова, он нашёл лишь один выход из ситуации — пусть даже насильно и ненадолго, но обнять капризу, прижать, чтобы наконец успокоилась. Так всегда делают братья? У Инара нет младшей сестры, потому что отец решил все силы бросить на воспитание будущего директора компании, не пожелав больше иметь детей. И хоть мать Инара видела в детях смысл своего существования, несмотря на гуляющего мужа, она всё же была счастлива в семье, пока маленький сынок был рядом с ней. Она получала лучшие шелка, дорогие подарки от отца и многое другое, взамен на то, что будет молчать, несмотря на все его связи на стороне. Но отец был несчастлив с молодой матерью своих детей, и их брак долго не продлился. В любом случае, отец на слова матери о том, что завести ещё и маленькую сестрёнку, всегда лишь отмахивался, говоря, что наследник уже родился, и они даже не спросили Инара. А если бы и спросили, пятилетний бы Инар, не задумываясь, ответил, что сестрёнка нужна его, как воздух. Но никто не собирался так обрадовать ребёнка, поэтому Инару ничего не осталось делать, как принимать воспитание от отца и нянек, чтобы стать ещё более умным, способным директором, а по выходным видеться со стареющей матерью, которую безумно любил. Ещё ребёнком Инар знал, какая роль в обществе ему отведена — одна из высших, а уже будучи повзрослевшим стал исполнять эту роль. Теперь же, Инар в какой-то степени заменился и нашёл себе сестру в Нанне и отрывается теперь по полной на мелкой. Он не понимает своей излишней нежности и спокойствия по отношению к Нанне: пусть он нервничает, злится, пусть бесится от её слов, но никогда не срывается. Не может понять этого желания, чтобы человечек совсем ещё маленький улыбался. Не может понять, почему резко изменился, словно оттаял за несколько лет заморозки. Он не знает, почему лично ездит за чаем с манго, если может отсылать своих людей. Не знает, почему отменяет дела, переносит и порой забывает о том, что у него есть дела, кроме как забрать Нанну. Инар, скорее всего, сильно привязался к девчонке, ставшей теперь уже почти сестрой. Дошло до того, что однажды Аять приказал своим сотрудникам, чтобы через час на его столе стоял самый лучший и дорогой чай на столе из страны, где он зародился — Китая, и чтобы был он в самой дорогой бархатной коробке любимого цвета Нанны — винного. В тот день, когда Нанна особенно радовалась, завидев чаи разных вкусов: малина, манго, черника, клубника, шоколад, даже был ландыш и целебный, то Инар уже даже перестал считать, сколько раз его обняла черноволосая. Она всю дорогу домой из школы никак не могла насмотреться на яркие коробки чая, говоря о том, что это самый лучший подарок, который она получала. А Инар просто вёл машину, расслабленно, так, как никогда ещё не водил. Он резко подумал тогда, что это не был подарок, скорее просто желание увидеть улыбку на милом лице. И он увидел и ему не хватило, скорее он просто маньяк на улыбки. — Хочешь я привезу тебе ещё чая? — заботливо сквозь улыбку почти шёпотом спрашивает Инар, продолжая гладить почти успокоившуюся за прошедшие пять минут объятий Нанну. Она на слово «чай» всем телом отреагировала, крепче вжимаясь в Инара руками, как бы выражая своё согласие. Инар только это согласие понял и посмеялся хрипучим басом, от которого у Нанны своевольно пробежали мурашки. — Я понял, я привезу тебе чай, но только после того, как ты выпьешь эту огромную кружку, — он поморщился, когда увидел очарованный взгляд Нанны на большущую кружку чая с небольшими кусочками. Это после школы её особенно успокаивает, а если были ещё и контрольные, то она может выпить две. Инар столько чая не пьёт; ограничивается в присутствии Нанны лишь крепким кофе, хотя желал бы ещё и виски: молча наблюдает за тем, как глаза девушки сводятся в одной точке на кружке, и как она увлечённо пытается уместить большую кружку в маленьких ладонях, часто обжигаясь о горячие стенки. Она, как и сейчас, подбирает под себя ноги, пьёт горячий чай и болтает с Инаром, который, недовольный исхудавшим из-за пробных переводных экзаменов, телом Нанны, заказывает ей нежирные чизкейки и вкусные ватрушки, она хоть и возмущается, но после улыбается своей шёлковой широкой улыбкой, растягивая алые губы, покрытые ранками от постоянных нервов, и с удовольствием съедает всё поднесённое официантом. Она тогда особенно рада, поглощает всё с удовольствием, а Инар взглядом с удовольствием поглощает Нанну. «Ты размяк, Инарушка», смеётся эго, но Инар гордо и стойко его игнорирует, не желая прекращать то хорошее, что в нём начало зарождаться при появлении ребёнка, о котором можно и нужно ежедневно заботиться. Она отпивает из бордовой кружки размеренно, не спеша, поглядывает в большие окна, Инар же поглядывает на Нанну, отмечая то, что Нанна как бы схожа с Исааком, но слишком с ним различна. Внешне трудно будет догадаться, что она сестра Исаака. Характером она совершенно отлична от брата, да и внешностью тоже. Но то ребяческое, что порой проявляется в стальном Исааке, и то ребяческое, что есть в дерзкой Нанне, несомненно схоже, имеет общие черты и даже Инар может утверждать, совсем идентично. Инар совершенно растерян, не знает куда податься. Знает лишь то, что в какой-то момент, а именно, когда увидел Нанну, он вдруг понял, что всё же, каждому нужен тот, о ком нужно заботиться, кому нужно отдавать себя и не боятся жертвовать. Наверное, Инар всегда мечтал заботиться, но находил себя в дорогих, но коротких связях, находил себя в смехе после белых рассыпчатых дорожек и находил себя в алкоголе. Сейчас ему это не нужно. Совершенно. Он зависим другим, более маленьким по размерам, но большим по значению в чьём-то мире, кого называет сестрой.