***
Громкий цокот острых, тонких бархатных шпилек озарил всё вокруг, и теперь никто уже в офисе не был занят работой. Все работники орлиным взглядом прослеживают за мягкой поступью с тонкими щиколотками, поднимаясь взглядом к коленям, чуть выше которых заканчивается телесного цвета неплотное платье с достаточно простым украшением на коричневом воротничке. Пальто накинутое на плечи открывает тонкую до одурения талию, которая плавно перетекает в широкие изумительные бёдра, которые слегка покачиваются в стороны при хождении. Сейчас дева являла собой богиню красоты, казалось, что она сделана из воска, сделана правильно и с первого раза. В ней всё было обворожительно: тёмные, средней длины, волосы, что казались тем самым искусством, которое можно увидеть только на холстах, хрупкие слегка смуглые плечи, гордо расправленные, обтянутые тканью так, что кости ключиц видно даже через тонкую ткань, руки, словно река, скатывающиеся вдоль тела, слегка подвижны, но из-за этой лёгкой подвижности их легче рассмотреть, отмечая длинные тонкие, даже костяные пальцы, обрамлённые тонкими кольцами и красивые маленькие татуировки на пальцах, которые не имеют продолжения и совсем еле заметны при первом взгляде на руки. Все почему-то уверены, что это не единственные её татуировки и все представили их на острых ключицах, и они действительно там были. Ладошки расслабленно держат небольшую коричневую сумку в цвет пальто, а сама девушка ступает настолько чётко и гордо, что у многих дам в длинных юбках и никудышных тёплых свитерах сводит голову не только он приятного шоколадного запах брюнетки, но и от того, как безэмоционально она глядит вперёд, устремив свой взгляд на кабинет секретаря компании теперь уже «Cascales Corporation». Многие мужчины забыли, как пользоваться клавиатурой, а девушки невольно выпрямились, оттянули края юбок и стремглав поправили сбившиеся причёски, понимая, что распущенные волосы незнакомки выглядят в сто раз лучше их парикмахерских причёсок, на которые они тратят долгие минуты и часы. У незнакомки была цель: она чётко знала, куда идёт и чего хочет, иначе бы она не была такой уверенной. Во всей ней читалась холодная сталь вперемешку с самой жестокой нежностью, которая только существует. В ней было всё: от дерзости до покорности, такой казалась она на первый взгляд. Никто не пытался заглянуть дальше внешней оболочки, а хозяйка столь обворожительной внешности и не настаивала. Она лёгкой поступью без улыбки ступала к кабинету, исполняя всю единственную на сегодня цель, которая, кажется, уже с успехом выполнена. — Здравствуйте, — Карисма плавно вплывает в дверь, отмечая, что на её счастье, за столом секретаря сидит обворожительный паренёк, жаль только, что не её вкуса, — я бы хотела спросить Вас насчёт работы, — она улыбается и облокачивается двумя руками на стол, когда оказывается рядом с поднявшим на неё тёмные глаза блондином, обворожительно улыбаясь и нависая над охмелевшим и вжавшимся в стул пареньком лет двадцати. — Вы ведь увольняетесь, не так ли? — она слегка сужает глаза и истомой глядит на слегка подрагивающего в белой рубашке работника, который моложе её самой, как бы то ни было прискорбно. Она усмехается внутри себя, но снаружи строит невероятно обворожительные глазки, удивляясь даже самой себе в своём лицемерии. Парень шумно сглатывает и старается опустить глаза, в то время, как Карисма не даёт ему это сделать, чуть ли не сжирая его своим в ответ и не позволяя от себя оторваться даже на миг. Так сказать, сражает наповал. — Да, я решил уволиться, — глубоко переведя дыхание, наконец выдал секретарь, начав рыться в каких-то бланках. — Вы бы хотели устроиться на моё место? — он учтиво, но как-то загнанно поглядывает, словно никогда девушек не видел, а Карисма, поняв, что охмурить его будет легко, грациозно опускается в мягкое белое кресло, умещая острые локти на подлокотники и поправляя волосы взмахом головы, отчего слышит прерывистый выдох мальчишки, который явно нервничает, от чего улыбается ещё шире. Что-то внутри завывает, говорит Карисме, что та пожалеет тысячу раз, что это незаконно, а она, как юрист, должна уж точно это знать. Но Карисма обещала, поэтому, пусть хоть сто раз передумает, она обещала. — У Вас есть стаж работы? — Карисма не успела ответить на первый вопрос, как мигом прилетел второй. — Да, я думаю, что смогу выполнять обязанности секретаря, — она строит серьёзное лицо, оглядывая легкий беспорядок на столе, и невольно представляя, как первым делом наведёт порядок в этом кабинете. — К тому же, у меня уже есть высшее образование и стаж работы, — она, конечно, скрывает, где именно, ведь офис Александра — врага Каскалесов был поменян в бумагах о стаже работы на офис тайных союзников Александра. Карисма особо не углублялась в эту компанию, надеясь на свой острый ум и такую же острую красоту, которая всегда сражала всех наповал. Красота и ум — два главных оружия Авербах. — Хорошо, тогда вам нужно заполнить это, — он протягивает стопочку бумаг и тонкую чёрную, даже матовую ручку с подписью рода Каскалесов и их гербом. — И затем мне понадобятся ваши данные, чтобы вбить в базу, — он нерешительно складывает руки, дав время Карисме для заполнения бумаг и внимательным взглядом следя за стержнем ручки — какие слова под ним появляются. — Когда я смогу узнать о том, приняли меня на работу или нет? — Карисма после заполнения передаёт бумаги секретарю, внимательно устремив взгляд на монитор компьютера и следя за простыми махинациями. — Решение принимать буду не я, а сам директор, так что, это как скажет сам директор, — парень усмехается, — интересно, не правда ли? — парень быстро заполняет пункты из бумаг на экране, а затем разворачивается к Карисме, протягивая какую-то маленькую карточку и ещё пару бумаг, ловя на себе её вопросительный взгляд. — Что именно? — она слегка морщится на не миловидную, слишком широкую улыбку бывшего, вероятнее всего, секретаря. — То, что у компании директор в документах один, а название так и осталось «Cascales», — парень не тупой, Карисма видела по взгляду, что он догадывается о поддельной личности Иоанна Каскалеса, но молчит, переживая о собственном благополучии. — Мы ведь даже ни разу не видели нового директора, — он будто бы пытался оттолкнуть Карисму Авербах, но та лишь глупо улыбнулась, откровенно смеясь в глубине души. — В этом, собственно, и состоит причина моего увольнения. «Дурак, знал бы ты, что знаю я». — Спасибо за то, что посетили нас. Результаты огласим Вам звонком, ожидайте, — неожиданно выдаёт парень и протягивает какую-то бумажку, которая совершенно не интересует Карисму. Она просто хватает её и стремительно поднимается. Карисма улыбается снова, почему-то уверенная, что примут именно её и также гордо покидает кабинет и здание офиса. На улице дышать стало не легче. Кажется, но это незаконно. — Мы рады Вам сообщить, мисс Авербах, вы приняты на работу секретаря в офис «Сasсales Corporation», ждём Вас на работе со следующей недели в 9 утра, — радостно говорит уже знакомый секретарь на той стороне, а Карисма почему-то впервые боится последствий, но реальность принимает: лишь говорит, что до боли в груди рада и обязательно явится, затем запивая собственную ложь дорогим вином, закинув ноги, как верная собачка, на улыбающегося Алекса. Она лжёт самой себе, что не боится, поэтому широко ему улыбается. «Другого пути уже нет. Сама предложила, теперь самой разгребать»***
— Наконец мы встретились, — Зена по-матерински мажет большим пальцем по щеке Оливии, а та краснеет от стыда, что обещала помнить и безрассудно посмела забыть. — Я думала тебе позвонить, но поняла, что ты не оставила контактов, а теперь ты сама приехала, неожиданно так, — Зена что-то делает на кухне, тем временем, как Оливия покачивается на мягком белом стуле, внимательно следя за африканкой, которая сейчас светится золотом, но не от того, что на неё светит солнце, а от того, что сейчас она сама светиться. Светиться то ли от счастья, то ли она всегда такая. Оливия думает, что второе, потому что никогда не видела подругу другой. Даже того малого периода, прожитого вместе хватило, чтобы понять: Зена радуется всему, даже плохому. Она выносит уроки и с белоснежной улыбкой решает проблемы. Ей бывает тяжело, но она всегда говорит, что кому-то тяжелее. Она африканка, и считает, что ей повезло так хорошо жить, в стране, где когда-то бушевал страшный нацизм. Оливия не спорит и лишь улыбается в ответ, она-то и сама немецкий выучила, будучи в России. — Прости, я настолько замоталась… — устало начала Оливия, стыдливо опуская лицо и рассматривая белые высокие носки с ананасами, подёргивая пальцами ног, не касаясь ими светлого паркета. — Совсем забыла о том, что нужно хоть совесть иметь и навещать вас с Реном. Вы были так добры ко мне, — Оливия чуть ли плачет, потому что провинилась. Зена, встрепенувшаяся от тона давней подруги, которая никогда не переставала ею быть, встрепенулась так, что даже бросила готовку и со всей нежностью обняла Оливию, забрасывая по привычки полотенце на плечо. Оливия вспомнила первую встречу с двумя прекрасными человечками, да и вообще первый день в Германии, того чудного таксиста и заулыбалась. Как давно всё было. Зена крепко прижала рыжую к себе, потирая большой ладонью по тонкой спине: — Не переживай так об этом, — Зена отлипла от Оливии и широко улыбнулась, оголяя свои белоснежные зубки, которые всегда очаровывали Оливию. На самом деле, Оливия всегда мечтала об улыбке, как у той актрисы из «Красотки», хотя её улыбка тоже отличалась красотой, детскую мечту не заменить и никуда не деть. Рыжая в ответ широко улыбается и позволяет подруге отойти обратно к плите. — Я вообще больше удивилась, что мы в одной школе учились, а не виделись, — Зена медленно шевелит локтем, видимо так же медленно нарезая морковь на стеклянной, подаренной Оливии доске на заказ. — Доска отпад, где взяла? — кучерявая с восторгом глядит на Оливию, которая лишь пожимает плечами и тепло улыбается. — Такие не продаются, — она подмигивает опешившей Зене, — такая есть только у тебя. Зена на минуту тормозит, глядит на доску, как на сокровище и даже подумывает её убрать и поставить на видное место, как красивую атрибутику, но Боско останавливает её, как будто заранее прочитав мысли и с напускной обидой глядит на статную африканку. — Нет, Зена, я подарила её тебе, чтобы тебе было ещё приятнее нарезать овощи и фрукты себе на завтрак, да и Рену тоже, только смотри, чтобы в порыве истерик вы её не разбили, — Оливия посмеивается, вспоминая перепалки двух давних соседей. Собственно, эти перепалки и служили для Оливии будильником, первое время в большом доме ей даже не хватало двух вечно шумящих обормотов. А сейчас Боско действительно поняла, как скучала, по-настоящему. — Уж за ней-то я буду глаз, да глаз, — Зена откладывает нож и следует к холодильнику, достав оттуда свежую клубники, чтобы нарезать её под вино. Оливия привезла дорогие конфеты, сыры и какие-то фрукты, прихватив вино из собственной коллекции, а Зене осталось всё нарезать и испробовать с рыжей, пока Рен отсутствовал на работе. — Я думаю, что нам не стоит так безрассудно терять общение. — Я тоже так думаю.***
Грозные тучи заполонили небо, кажется, слово солнце в этом городе пока забыто, а слова «хорошая погода» являются недействительными и совершенно лицемерными в отношении того дождя, который порывался на крышу офиса МакНамара. — То есть, ты хочешь сказать, что прокурор перейдёт в скором времени в наступление? — Леон хмурится, делая обороты вокруг оси, сидя в кожаном дорогом кресле за чёрным, плотным столом, на котором поселились бумаги, ручки, папки и множество кружек. Киану лишь как-то устало выдохнул, нажимая двумя пальцами и потирая переносицу, жмурясь при этом от усталости и долгих ночей без сна и, в худшем случае, Агаты, которая настояла на поездке в дом к отцу. Киану так привык к Агате, что было чуть не сошёл с ума в пустой комнате на холодных простынях. Тогда он скурил пачку сигарет и не спал всю ночь, всё ожидая, когда Агата войдёт. Киану отпустил, но скрепя сердцем, а теперь уже и суставами, скрипя глазами, которые нуждаются в заслуженном отдыхе и скрипя затупившимся мозгом. Облачённый в серый костюм с чёрной рубашкой, он гордо восседает напротив наоборот бодрого Леона, напряжённость которого видна только во взгляде и том, как он нервно сжимает ноги в бежевых классических скини-брюках. — Он не сказал это напрямую, но очень хорошо растолковал косвенно, — Киану в сотый раз говорит ту же самую информацию разным людям — своим товарищам по работе и друзьям по жизни. Киану посетил и обзвонил всех парней из банды, раз уже собрать не удалось, отчего порядком устал и разнервничался в последние часы, собираясь после разговора поехать в дом отца Агаты и потребовать её обратно в ещё пока незаконный дом. Не факт, что она не устроит истерику, что не выгонит Киану. Но ему было откровенно плевать: его чувства сильнее их последствий. Сейчас он думает о работе, пытается по крайней мере. Ко всей суматохе с бумагами прибавилась ещё суматоха с прокурором и назревшим, больно наглым Александром, инстинкт самосохранения у которого полностью отсутствует. — Но он уже пытается докопаться до нас больше полугода, ему пока не удавалось, с чего ты взял, что сейчас получится? — МакНамара останавливается крутиться, а придвигается ближе к столу, складывая на нём руки в напряжённый замок, внимательно разглядывая друга, переигрывающего жевалками. — Мне кажется, что один он не сможет добраться, а вот если с кем-то значимым и имеющим авторитет, то вполне, ты понимаешь, — Киану уже не в силах, поэтому говорит хрипло, устало, не скрывая своего состояния от лучшего друга. — Мне кажется, что нам нужно ещё усилить охрану, усилить и поменять все пароли, сменить многие номера, обеспечить также безопасность и нашим сотрудникам, и девушкам, Оливии в том числе, — Леон кивает, не смея не согласиться с другом. — Оливию я беру на себя. — Согласен, а пока, — Леон перегибается через стол и с какой-то дружеской нежностью и просьбой смотрит на главного из всей банды, который сейчас, дышит, только потому что это нужно, — бери Агату в охапку и поезжай домой отдыхать, схож с выжатым лимоном, тот даже приятнее выглядит, — Леон наигранно морщится, получая саркастически-недовольный взгляд друга напротив, который всё же согласился мысленно со словами светловолосого Леона. — Хорошо, но без меня не принимайте никаких решений, мне ещё нужно кое с кем обговорить обо всём, — затем уходит.