благо, и бремя её легко
Солнце тлеет на языке мертвеца. Рыжее поле озимой пшеницы мягко стелется перед ногами; ступаешь — и кланяются колоски, сминаемые скрипучими офицерскими сапогами. Там, где кончается поле, начинается маленький (отсюда кажется, что на ладони поместится) лес. Вечнозелёная хвоя, изумрудные вершины, держащие на своих треуголках пузатые облака. С утра ждали, что вспорят кому-то брюхо нынче — и угадали, надо же. Острая — копьё зевса — молния расколола пузатую тучу, и та, натянуто визгнув громом, выплюнула холодную каплю дождя. Противные крупные капли падали одна за другой крайне неторопливо, точно бабки в очереди. И что раздражало ещё сильнее: на горизонте лежало толстобокое солнце. И лучи его разрезали белым светом серое небо. Мерещилась глупая надежда на то, что там — дальше — есть свет, спасение и жизнь. Но огонь дневной звезды задыхался во рту мёртвого солдата. Леви, смотрящая на тело незнакомого солдата, цокнула языком. Странно это, конечно: от парня только туловище осталось, но рот раскрыт и, если смотреть сбоку, казалось, словно солнце внутри рта. Даже лучи забавно так окружали лицо. Если это не нимб мученика, то — что? Леви провела рукой по лицу, убирая влажные прядки. Сквозь решётку пальцев увидела, как к ней приближается по белом коне Эрвин Смит. Не принц, ты, Эрвин, и не герой. Зачем тебе белый?.. Смит не спустился, лишь окинул тело спокойным взором, чуть сведя широкие брови. Ещё не каменный, ещё способный ощущать лёгкую, внезапно взваленную на плечи тоску. — Ты в порядке? — спросил он, и голос у него был такой, словно заботился. Он вообще чаще всего смотрел на неё с какой-то пугающей надеждой во взоре. Будто она, маленькая и дикая, сможет то, чего другие — нет. Спасти да уберечь. Только вот Леви уже знала, кого да от кого надо спасать. Девушка не ответила. Запрыгнула на своего коня. Он может сколько, блять, угодно ходить вокруг и имитировать заботу о своём новом приобретении. Она не останется в долгу — он это поймёт в тот момент, когда она закончит с ним. Её быстро удаляющийся силуэт можно окрестить как «нахуй иди, эрвин смит».пока можешь ходить.
Всё поле было в мёртвых людях, окровавленных и уродливых. Титаны отрывали части тела, иногда поглощали, иногда… роняли. Они были как дети, которые просто таскали в рот, играясь. Леви тяжело дышала, пытаясь разглядеть конец этому кровавому полю. (Если зажмуриться, то кажется, что это маки, и это красиво). Авангард двинулся вперёд, и пока никаких сигналов. Но надо ждать. Раздались тяжёлые шаги — равнодушные удары в набат. Леви дёрнула краешком рта и поднялась, доверяя скрипучему тросу. Третий титан или пятый? Она не считала и не хотела. Меч мягко вошел в толстую кожу в районе шеи, ладонь почувствовала скользкую гладь рукоятки. Горячая кровь брызнула на лицо неуместным салютом. Из-за грома титана плохо слышно, но ливень быстрее смыл красные следы. Леви даже не пришлось вытирать лицо. Но, господи, как же противно. Как же это противно. Она чувствовала, как холодные капли стекали под рубашку, как рефлекторно дрожало тело, пытаясь согреться. Тупые, людские инстинкты, что же вы не мешаете выходить за Стены? Значит, трястись, желая поднять температуру, вам угодно, а вот опасаться и прятаться, чтобы титан не разорвал на куски, вам не хочется? Да? Леви не пыталась играть в великого мыслителя. Ей просто хотелось понять, откуда у людей вокруг столько смехотворного порыва? Столько жизни, что не хочется её сберечь. И маки — это правда красиво. Но не такие. Она притормозила рядом с друзьями: Магнолия бледна, как цветок магнолия. И это не смешно. Леви не умела в заботу или ласку, но названая сестра показательно скрывала страх и еле заметно дёргалась от каждого шороха. Леви вздохнула и протянула руку, чтобы коснуться бордовых волос Изабель. Неловко/неумело погладила их, даже усмехнулась, чтобы стало проще/легче и живее. — Не бойся, — не особо ободряюще, но как умела. Изабель поймала это тепло, как подкинутый мячик, и улыбнулась — широко и ясно. У них есть две цели — и обе скрещены на слове «выжить». Пройти вылазку от и до, от Ворот Марии (ещё живой, стойкой и целой) до молчаливого прохода по возвращению. И в итоге суметь подняться наверх, чтобы начать наконец жить. Ж и т ь Фарлан чувствовал стоящее в воздухе волнение и тихо, будто интересовался о погоде, спросил: — Может, не стоит, а? — Почему? Серые глаза угрожающе сверкнули. — Думаешь, не справимся? — Хах, — Фарлан потянул на себя поводья. — Ты стала слишком самоуверенной, Леви. Она дернула плечом. «Да?» Нет-нет-нет. Куда ей? Просто… разве кто-то разрешил быть не-(любое слово)? Несильной, неумной, несмелой и так далее, тому, блять, подобное. Леви даже не думала о таком, ибо всё, что возлегло ей на плечи, должно быть пронесено через вот это поле, что кончалось солнцем. Что дальше? Куда она пойдёт, когда всё закончится? Леви не знала. Дождь стал лить сильнее, противно скатываясь по волосам. Зябко. Копыта били по сырой земле, поднимая грязь в воздух. Как же гадко, грязно, гнилостно. Горька участь мёртвых, которым предстояло быть размокшими и уничтоженными ливнем. И странно представлять себе, как после на солнце завоняют мокрые недоеденные тела. И плакать будут матери и жёны, хотя… куда плакать, дорогая, если труп ваш и так влажный? Солнце моё, теряя рассудок, люди превращаются в гремучие пустоты. что снится небу? пыль под сапогами холодная кровь, разбавленная дождём раздавленные рёбра леви повернула голову и увидела, как туман — плотный и густой — закрыл часть поляны. Девушка оскалилась и повела головой так, словно ворот резко стал тугой удавкой. — Идеально, — сказала. — Я найду Эрвина и всё закончу. Теперь никто и не увидит. — Леви! — крикнул Фарлан, стук копыт заглушал его звонкий голос. — Ты справишься одна? Туман слишком сильный, мы даже не видим, откуда идут титаны. Она молчала. Потянула ремни и развернула лошадь. — Леви! — в его голосе слышно что-то, похожее на мольбу. оставайся с нами, будь с нами, дыши-живи с нами. Леви ринулась вдаль, прижимаясь миниатюрным телом к горячей спине лошади. Не осталась. Как была дурой, так и. «Ничего, — думал Фарлан, — ничего. Вот, когда они вернутся, он ей даст жару. Нехрен быть такой самонадеянной». И они же вернутся. Не могут не.