Королева драмы.

могут могут разорваться бы да некогда никогда не видела она такого серого грозового неба И грязь, в которой утопали солдатские сапоги, более напоминала болото. Глина, созданная, чтобы в ней сдохнуть, но, похоже, надо лишь идти дальше. Что Леви и делала. Вопреки — вопль реки в её дурной голове: куда ты идёшь, безрассудная? Ноги с силой ударяют по мокрой после ливня почве и она, отталкиваясь, мчится вперёд, слыша, как шумит ветер в её ушах, и там на горизонте, где склоняются друг к другу мрачные деревья. Вокруг густой, почти осязаемый туман, так явно напоминающий наброшенную на воздух плотную серую пелену. И ничего не видно. Только хаотичные силуэты, так странно похожие на чёрные тени.       Она бежит. Горько во рту. Никогда не знала/не думала, что кровь горька. Солоно на языке прикусила язык до крови. Леви заталкивает в лёгкие воздух, а он, холодный и влажный, входит медленно и наровит выскочить, и чувство, блять, такое, словно в заполненную банку ещё что-то пихаешь, пихаешь, а оно всё падает, падает… падает на сырую землю вода, стекая с её плаща. И всё ей мало. Земля пахнет холодом, затхлостью и пустотой — лучше всего это ощутить, когда падаешь мордой вниз, споткнувшись о воздух. Леви рычит как зверь, чертыхается. Лицо её в земле, пальцы черпают грязь, и ничтожество чувствует, что: здесь ей самое место только надо вставать и идти дальше, идти до тех пор, пока не найдёт гнездо, чтобы в нём да схорониться. Она остановилась, вскидывая голову, подставляя бледное лицо холодному дождю. Сколько лет жила там, где о воде можно было только мечтать, а вот пришло время ей, никчёмной, оказаться под чистым потоком дождя, как более всего Леви хочет исчезнуть. Да пропади оно всё. всё И она — тоже. Потому что, если есть предел у существования вне боли и отчаяния, предел, в котором ещё есть слабая (но хоть какая) попытка жить, то он отныне остался в прошлом, предвещая лишь долгое, автоматическое блуждание по пустырю бытия. Леви по-птичьи склонила голову: по мокрой земле к ней катилась другая голова — рыжая и окровавленная. Что тебе снится, когда ты умираешь? Умираешь ли, уснув? И по поляне раскатистым эхом летит звучный крик — совсем звонкий, истошный, девичий, и Леви вначале кажется, что он звучит откуда-то со стороны, а потом, захлопнув рот, понимает, что кричала она сама. Подойти ближе и, наклонившись к чужой голове, понять, что в зелёных, затуманенных глазах, скрытых поволокой, есть отражение грязной, испачканной в крови твари; задохнуться и понять, что эта сморщенное, безобразное чудище — она сама. Коснуться красных волос, испытать острое, безумно горячее чувство внутри, словно из тела вынули все органы и опустили их в кипяток, оставив вот так гнить, задержать дыхание на бесконечный миг и криво улыбнуться, потому что во всём виновата она сама. Захлопнуть рот рукой, подавить рвотные позывы, осмотреть то, как с головы, у которой когда-то было и тело, и даже слова (слова теперь гниют в пустоте), стекает густая кровь, смешиваясь с грязью, как переломанных шейный позвонок совершенно глупо напоминает обломанную деревяшку, и провести пальцами по бледной щеке. …прости? прости я забрала тебя к себе пожалуйста прости я люблю тебя слышишь люблю очень люблю прости меня я не знаю что мне делать я так люблю тебя прошу тебя вернись пусть всё закончится прости меня я не хотела чтобы всё было именно так я вообще не могу не могла вообразить что так будет прости прости меня я так сильно люблю тебя я виновата я так виновата пожалуйста прости меня я не смогла спасти тебя я не смогла позаботиться о тебе будь я проклята пожалуйста прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меня прости меняпростименяпростименяпростименяпрости

ПРОСТМЕНЯПРОСТММЕНЯПРОСТИВЕМЕНЯПРОСТИМЕНЯПРОСИИММЕНЯ ПРОСТИМЕНЯПРОСТИМЕНЯПОИСЕЕТИМЕНЯПРОСТИТЕМНЯ

серое становится красным красное — чёрным кровь льётся на мокрую землю, на зелёный плащ красное — это чёрное зелёное — это чёрное прости меня я ошиблась. Я… Леви закидывает лицо вверх, подставляя его холодному дождю. Ничего не надо чувствовать. Она же не умеет чувствовать, но внутри как будто всё горит, и её трясёт вовсе не от холода. Почернело всё вокруг, превратилось в сжатый сферический вакуум, где не было ни звука, ни дыхания, только абсолютная пустота, из которой Леви никогда уже не выберется. Она смотрит на грозовое небо и видит, как вдали огромный монстр хватает Фарлана, как котёнка и поднимает за загривок, только котёнка не жрут. Леви всхлипывает почти по-детски и бежит вперёд; пожалуйста, только бы успеть, только бы успеть, пожалу-у-у-йста. Достаточно одного рывка, чтобы подняться в небо и разрезать титана, как кусок мяса, Леви как обычно быстра. Она отталкивается от громоздкого живота монстра и хватается за окровавленное запястье Фарлана. Тянет друга к себе, вытаскивая его из пасти титана, и какой-то частью чудом соображавшего рассудка думает, что Фарлан слишком лёгкий. Бросает его на землю и смотрит. Тихо. Фарлан лежит, закрыв глаза, и не лезет к ней со своими нравоучениями. Становится так одиноко и больно, что Леви чувствует отвратительное желание просто упасть рядом на землю и забиться в истерическом припадке, но вместо этого она просто крепче сжимает клинки и поднимает голову — на неё идут титаны. Леви криво усмехается и, наконец, прощается сама с собой. убью всех и к а ж д о г о Говорили, что без тросов резать титанов нельзя. Говорили, что против двух титанов сразу не совладать. Говорили, что человек каменеет от ужаса и утраты. [говорили, говорили, говорили] Леви, слава богу, никогда никого не слушала. (Фарлан бы тут поспорил, рассмеявшись). Она рубит титанов, как овощи, ничего не чувствует, кроме дикой, истошной ненависти, от которой ещё долго будет отмываться, задыхается и убивает. У неё, у маленькой, дурной девочки, которой слишком много силы досталось, отродясь не было монстра из-под кровати, потому что её монстр всегда на этой кровати спал.