Шанс

Алим сонно прикрывает глаза, в изнеможении устроившись в объятьях любящего его человека. Шанс всегда осторожен с ним, даже слишком осторожен, потому как боится навредить ненароком, задеть те раны прошлого, которые эльф всё ещё пытается скрыть. Шанс боится причинить боль, не подозревая, что его внешность делает это за него. Вечное напоминание, от которого никуда не деться. А самому Суране, страшно признать, не хватает той неистовой страсти, приносящей боль, с которой Кошмар всегда пытался подчинить его себе. С которой он смог подчинить его когда-то давно, в прошлой жизни, от которой ничего не осталось, кроме воспоминаний. И даже боязнь его возвращения постепенно вытесняется совершенно неразумным для грешника-беглеца счастьем. Алим, помня Круг, старается быть предельно осмотрительным, не давать никому даже малейшего повода подумать, что между ним и храмовником что-то есть, дабы не навлечь на их головы ещё больших проблем. Но их близкие отношения длятся уже полгода, что не может скрываться от окружающих. Пусть они ни разу не были пойманы кем-то в непристойных или граничащих с неприличием ситуациях, многие люди шепчутся, а некоторые даже смотрят неприязненно. От этого на душе тяжело, но лишь в те моменты, пока Шанса нет рядом. С ним всё иначе. С ним действительно существует Матиас, которым так стремился стать маг. — Откуда они? — шепчет Шанс, почти неощутимо касаясь полос шрамов на груди и животе своего любовника. Он разглядывал их ещё с первой ночи, но это — первый раз, когда он осмеливается спросить о прошлом. Возможно, вскоре за этим последуют новые вопросы, но этот самый первый и самый тяжелый во многих смыслах. — Наказание за дурное поведение, — неожиданно спокойно отвечает Алим. Он удивлён своими эмоциями. Ни страха, ни ненависти — лишь светлая грусть. Словно он… окончательно отпустил ту ночь?.. — Эльфинаж? — мрачно уточняет храмовник, и эльф проводит рукой по его щеке, где едва виден шрам от ожога — припарка и исцеление постарались на славу. Не зная, куда смотреть, увидеть непросто. — Нет, — шепчет Алим, грустно улыбаясь. Было бы правильно солгать, согласиться с предположением, но он слишком устал от лжи. Ему хочется побыть собой хоть немного, хоть в чём-то. — Прошлые отношения, от которых я бегу без оглядки. — Прошлые отношения?.. — Шанс хмурится, понимая всё неверно. — Как ты мог позволять делать с собой подобное?! — Я и не позволял. Только он меня не слушал, — Алим садится, высвобождаясь из объятий и вглядываясь в свои очертания в зеркале. Слишком темно, чтобы видеть отражение, а запустить магического светлячка нельзя — Шанс не знает. Пока не знает. Но Сурана хочет открыться ему. Не сейчас, когда-нибудь потом. — Все так боятся одержимых демонами, не понимая, что одержимость кем-то, живущим в реальном мире, может быть в разы ужаснее. Он любил меня, а я его нет. Он пытался сделать меня своей собственностью, прибегая к шантажу и насилию. — Это отвратительно! — Нет, — Алиму тяжело объяснить свои чувства словами, ведь верных слов для той странной ситуации невозможно подобрать. — Мы друг друга стоили. — Но это… — Я доводил его каждый день. Знал, что он чувствует, и всё равно провоцировал. Всё, что здесь, заслужено. Шанс обнимает его со спины. Крепко, но бережно. Алим чувствует, как быстро бьётся его сердце, как он встревожен откровенным разговором и взволнован чем-то ещё. Чем-то, что терзало его ещё с вечера, но пока так и не было произнесено. — Я никогда не причиню тебе боли, — шепчет Шанс, разворачивая его к себе, касаясь губами лба, но получая в ответ вымученную улыбку и отсутствующий взгляд. — Не говори так уверенно. Создатель всё рассудит… — Матиас… — храмовник чуть отстраняется и снимает с шеи цепочку с кольцом, которую всегда носил так, не снимая. — У меня больше ничего нет, и я хочу, чтобы оно было у тебя. Когда-то это кольцо принадлежало моей матери. Его заговорили на удачу и… — Разве храмовник не должен ненавидеть магию? — невесело усмехается Алим, избегая смотреть на цепочку. В этом весь Шанс — готов отдать всё, лишь бы тот, кого он имел неосторожность полюбить, хоть немного отвлёкся. — Я не могу принять это. — Пожалуйста, Матиас. Это ни к чему тебя не обязывает, но мне будет спокойнее знать, что ты под её защитой.

***

— Проснись, соня, нам нельзя долго быть вместе. Если кто-то узнает, скандала не избежать. Почти неощутимые поцелуи касаются шеи, лопаток и спины, щекоча, вытягивая из сна, заставляя открыть глаза и сонно завозиться. Старый матрас — не самая удобная постель, но сейчас и он кажется невозможно мягким и уютным. — Это ты виноват, что я не высыпаюсь, — ворчит эльф, переворачиваясь на спину. Храмовник тут же мрачнеет и кончиками пальцев дотрагивается до полос шрамов, отчётливо белеющих на смуглой коже. — Нет, уйди… хватит уже. Раздражает. — Прости, — в голосе мужчины столько боли, что Сурана взволнованно садится, отгоняя негу, и переплетает свои пальцы с его. Это — единственное, что может успокоить, не ухудшить его состояние, не дать повода напиться и вновь стать мучителем. — Алим, как же я ненавижу себя за это. — Не нужно, со мной всё в порядке, — привычно отвечает эльф, улыбаясь как можно позитивнее. Ему везёт — фальшь опять остаётся незамеченной. Слишком уж сильно храмовник хочет в это поверить. — Ты и правда меня любишь? — Больше жизни. Алим всё же хмурится, когда слышит это. Он знает, что это не просто слова, что храмовник по-настоящему зависим от него, действительно одержим им, готов на что угодно, лишь бы быть вместе. Парень зажмуривается, отчётливо чувствуя странное, неведомое доселе чувство сродни жалости к мучителю, тесно переплетённой с виной. Не будь Сураны, храмовник никогда не стал бы Кошмаром. Нет смысла винить одного лишь его во всей той боли, что была и будет причинена. Маг обнимает его и неуверенно касается его губ своими. Сам не знает почему, но это кажется ему единственно правильным сейчас. Мужчина потрясённо выдыхает и улыбается, неразборчиво бормоча какие-то нежные слова. Он счастлив.

***

В церковном дворике нет никого, и это безлюдье как нельзя лучше подходит для странного меланхолического состояния Алима. Ему нужно побыть одному, нужно обдумать сны, тревожащие его в последние месяцы. Сны, в которых стал возвращаться Кошмар. Нет, не так: стала возвращаться та его часть, которая не была Кошмаром. Храмовник ведь не всегда был жесток и оттого лишь тяжелее вспоминать о нём, убеждать себя, что побег и правда был необходимостью. — Ты слишком напряжённый в последние дни, — вырывает его из размышлений голос Шанса. Юноша садится рядом с ним, на ту же скамью, но не нарушает личного пространства. В руках у него потрёпанная книга, которую он держит как-то неловко, будто и вовсе стремиться спрятать, но постоянно одёргивает себя. — Что-то произошло? — Нет, — спешно отзывается Алим, но, взглянув ему в глаза, понимает, что не может врать. — Да. Мне снова стало часто сниться прошлое. Причём в положительном ключе. — Разве это плохо? — удивлённо спрашивает Шанс, а Алим и сам не знает ответа на этот вопрос. Быть может, это даже хуже прежних снов. — К кошмарам я привык. А это… Это неправильно. Это нечестно. Ни капли не честно по отношению к тебе. — Вовсе нет, — храмовник улыбается так тепло и спокойно, что от этого становится немного легче. А когда его рука легонько сжимает ладонь Алима, вся неловкость и вовсе исчезает. — Не переживай из-за меня. Я счастлив, что ты рядом. Ты можешь делиться со мной чем угодно, если тебе от этого станет легче. — Я тебя не заслуживаю, — едва слышно выдыхает эльф, когда Шанс тянется к нему, чтобы поцеловать. — Нет, подожди! Нас же заметят. — Здесь никого нет кроме нас, — тихо смеётся юноша, но всё же отстраняется. — Я хочу тебе кое-что показать. Храмовник протягивает ему ту книгу, что принёс с собой. На вид ей очень много лет, она потрёпана, зачитана почти до дыр, но то, как бережно её передаёт Шанс, говорит куда больше чем внешний вид. — Песнь Света? — непонимающе уточняет маг. Какой в этом смысл? — Это личный экземпляр. Не церковный, — смущённо бормочет храмовник и отводит взгляд, почему-то робея, когда Алим открывает книгу на закладке. Алим понимает почему, когда видит иллюстрацию. На портрете определённо Невеста Создателя: белые одежды стали алыми на груди, там, где нанесена милосердно-смертельная рана, тело связано верёвкой, лицо обращено к Создателю, а внизу пламя костра уже тянется к ней своими языками. Пламя костра, что настолько же рыжее, как и Её волосы. — Это… Андрасте?.. Внутри словно что-то обрывается в этот момент. Алим всё вглядывается в изображение, надеясь, что ему лишь показалось, но цвет так и не меняется. Огненно-рыжие волосы. Так же как и… — Мне кажется, она была именно такой. Обращённой к свету, с прощающей улыбкой на лице. А её волосы были подобны огненным всполохам костра. Как и твои, — с трепетом выдыхает Шанс, тянется рукой к косе эльфа, но Сурана дёргается прочь. — Это святотатство. Храмовник пристыжённо опускает взгляд. Он и сам это понимает, но всё равно не может заставить себя думать иначе. — Как бы то ни было, я с самого детства очарован именно этим изображением. И когда я увидел тебя… — Так что же, всё это — лишь погоня за образом? — грустно улыбается Алим, возвращая книгу. Вот и объяснение тому непонятному интересу во взгляде, что напугал его при первой встрече. — Нет. Уже давно нет, — качает головой Шанс. Правда в обмен на правду. Предельно честный, предельно настоящий. — Матиас… — Да? Юноша молчит некоторое время, подбирая верные слова для сложного вопроса. — Как думаешь, что будет дальше? Через год, пять лет, десять? Алим вздыхает и вглядывается в небо. Ни единого облачка. Иди сейчас дождь, скрыть эмоции было бы много проще. — Не думаю, что что-то существенно поменяется. Тедас кажется мне весьма консервативным с определённого момента его истории. — Я не о глобальных вещах, а о жизненно необходимых мне. Сурана молчит долго, пытается отвлечься на что угодно, лишь бы не думать о том, что будет дальше. Он не может планировать что-то, ибо знает, насколько же всё это хрупко. Как быстро всё может исчезнуть. Но стоит ли делиться этим страхом с Шансом? Не испортит ли это то, что есть между ними? Алим сжимает цепочку с кольцом и встревоженно смотрит на его бывшего владельца. Взгляд на храмовника убивает все опасения. Стоит. Определённо стоит. Иначе и быть не может. — Прошлое научило меня не загадывать наперёд. Всего один день способен вывернуть жизнь наизнанку, одно неосторожно произнесённое слово способно уничтожить всё. Я не хочу думать о будущем. Я хочу наслаждаться тем, что у меня есть сейчас. А сейчас… сейчас я счастлив. — Я люблю тебя, — шепчет Шанс, целуя его. А Алим не знает, проклинать ли небо, за то, что нет дождя, или себя, за то, что разучился сдерживать слёзы. — Скоро проповедь. Ни к чему раздражать Преподобную Мать очередным опозданием. — Ага, ни к чему, — невнятно отвечает храмовник, обнимая крепче. — Безумец! — смеётся Алим, у которого невозможно легко на душе. — У тебя же проблемы будут… Проходящий мимо храмовник, лет сорока пяти или больше, недовольно косится на них, бурча себе под нос что-то про совсем распустившуюся молодёжь. — Не нравится мне здесь, — бормочет Алим, нервно озираясь по сторонам и поправляя лямку сумы с провиантом, что доверено нести ему. Так глубоко в лес, где всегда чувствовалось нечто опасное, он заходит впервые. Это вовсе не было необходимостью для него, но иначе ему пришлось бы расстаться с Шансом на несколько дней — даже мысль об этом невероятно тяжела. А дело всё в Преподобной Матери, к которой пришло приглашение провести проповедь в соседней деревушке. Путь туда неблизкий, но если идти напрямик через лес, то можно сократить несколько часов. А два храмовника в полном военном облачении служат надёжнейшей из возможных защитой. — Вот уж не думал, что ты из трусливых, Матиас, — добродушно смеётся сэр Джонатан, дружески похлопывая его по плечу, чтобы приободрить. Он один из тех двоих храмовников, что когда-то направили его в церковь. — Зачем же напросился идти с нами, если боишься? — Я… мне интересно взглянуть на другие места. Храмовник снова смеётся и качает головой. — Тоже мне, нашёл интерес! Все деревни на одно лицо. Побывать бы тебе в Денериме в прежние времена — вот это я понимаю! Было там одно заведение… — Сэр Джонатан, — властно звучит голос Преподобной Матери. — Да я про «Диковинки Тедаса». Ох и интересные там вещи находились! К примеру… — Откуда ты родом, Матиас? — вдруг снова перебивает словоохотливого сэра Преподобная Мать. Эльф теряется, не зная, как ответить на этот вопрос, чтобы не слишком привлекать внимания к своим словам. — Я точно не знаю. С самого раннего детства я много странствовал. Сначала с роднёй, затем один. Думаю, можно сказать, что я родом отовсюду понемногу. — Ни в одном эльфинаже эльфа с подобной внешностью и именем не помнят, — холодно замечает Преподобная Мать, отчётливо давая понять, что уже пыталась навести о нём справки и пришла к определённым выводам. — И не должны. Я мало жил в них, ни с кем почти не общался.  — И всё же. Тебя словно не существовало ранее, — цепкий взгляд проходится по его лицу, но эльф продолжает улыбаться, как ни в чём не бывало. — Все мы, так или иначе, бежим от прошлого. Пожалуй, здесь подходящее место для привала. Эльф спешит скрыться из поля её зрения, промямлив что-то про сбор хвороста для костра. А может и нет — сердце в ушах бьётся так громко, что он не может разобрать собственных слов. Но он совсем не удивлён и очень рад, когда меньше чем через пару минут его догоняет Шанс. — Я думал, она из меня всю душу вынет, — нервно произносит Сурана, вглядываясь в глубину леса. Он прислоняется к дереву, но тут же испуганно дёргается прочь, так как чувствует, что попал в паутину. — Она не имеет права так с тобой говорить, — недовольно ворчит храмовник, убирая нити и паука из его волос. — Она — Преподобная Мать. Она имеет право говорить как угодно и с кем угодно. — И всё же это было неправильно, — упрямо стоит на своём Шанс. — Так имя не настоящее? — Нет, — всё ещё нервничая, отвечает Алим. Он так и не смог рассказать храмовнику всей правды о своём прошлом и настоящем, а сейчас, всё же, не самый подходящий для этого момент. — Я же говорил тебе, что бегу от прошлого, что боюсь возвращения… — Эй, всё хорошо. В этом нет ничего такого. Я понимаю, — Шанс немного неуклюже обнимает его, и Алим встаёт на носочки, чтобы поцеловать. Ему до сих пор кажется, что всё это происходит не с ним, что не может Создатель быть настолько милосерден к грешнику, чтобы в одночасье простить все грехи и послать для исцеления души столь светлого, доброго и понимающего человека. Но это так. Шанс любит его, и это чувство постепенно изгоняет боль и тьму из души Сураны, воскрешает в ней то, что было убито годы назад. Медленно, почти незаметно, но это происходит. Жаль только, что осознание произошло лишь этим утром, и он не сказал Шансу раньше. — Скажи мне только одно: зачем ты пошёл со мной? — Я пошёл с тобой? — усмехается эльф, и вновь тянется за поцелуем. — Мне казалось, это ты за мной увязался. Разве нет? — Я говорил про весь поход в целом, — оставаться серьёзным храмовнику тяжело, но он старается, как может. Алима это только смешит. — Я хотел побыть с тобой, — говорит он искренне. А затем решается признать: — Мне кажется, я тоже тебя… Всё случается слишком быстро, чтобы можно было среагировать иначе. Крик Преподобной Матери звучит резко, он наполнен ужасом и мольбой о помощи. Алим срывается с места, бежит туда, где они остановились. Огромный паук, размером с человека, если не больше, спустился с дерева и напал на храмовника и Преподбную Мать. Мужчина не успел защититься — его тело с неестественно повёрнутой головой лежит на земле, в паутине. Тварь уже нацеливается на следующую жертву, но руна паралича и огненный столп оказываются быстрее. Паук даже не успевает ничего понять, но скрип и шипение, что он издаёт, запах палёного мяса — это ещё долго будет преследовать мага в кошмарных снах. Но, самое главное, Преподобная Мать в безопасности. Она даже не ранена. Он успел. А потом эльф падает, неудачно ударившись головой о дерево. Храмовник, наславший на него Святую Кару, стоит невдалеке. И последнее, что Алим видит, прежде чем потерять сознание — страх и отвращение в его глазах.