Образ в сиянии

Глава 4 — Идриль, проснись! Кто-то бережно коснулся ее. Идриль попыталась поглубже зарыться в мех, но её легонько потрясли за плечо. Она засопела и пробормотала, едва шевеля губами: — Отстань… м-м-м… лучше укрой чем-нибудь… Свет лампы уже щекотал её лицо лучами сквозь золотистую паутину растрепавшихся волос. Из открытой двери сквозняк приносил прохладу туманного утра, хотя небо ещё не стало прозрачным. — Есть только попона Беся; разумеется, если ты желаешь провонять конским потом, — иронично усмехнулся кузнец, по мнению Идриль возмутительно бодрый для столь раннего часа, — не ленись. Я принёс воды, можешь умыться. Она приподнялась на подушке, но поморщилась от боли. Внизу живота словно медленно проворачивали ржавый гвоздь стоило ей пошевелиться. — Сидеть сможешь? — А сам как думаешь? — Думаю тебе не слишком хочется. Мы были весьма невоздержанны. — Легко тебе говорить, ты мужчина. Ох, ну зачем Йаванна навесила тебе такой… Хрен! Не видать ей больше моих славословий за щедрость! — Не выдумывай, вся ее щедрость уходит на огород Эстелентэ, — отшутился Маэглин, но слова Итариль его похоже несколько смутили. Хитрая улыбка к которой она так привыкла и которую прежде так ненавидела, мелькнула на его губах, когда он отвел глаза. Идриль вспомнилось, как Хурин объяснял ей, почему некоторые названия овощей для людей могут намекать на весьма своеобразные сравнения, и чем так насмешили его брата сказанные ею слова: «Хурин, у тебя огурец упал» — и его ответ на сдавленное хихиканье Хуора: «Очень смешно! Смотри, как бы у тебя не упал». Иносказание, наделяющее вполне невинный овощ далеко не невинным смыслом. Верно. Иногда видимое — не то чем кажется. И люди рядом — тоже не те. Маэглин предложил:  — Я могу тебя отнести. — Не надо. — Только этого ей ещё не хватало! Она не увечная, в конце концов! — Ох, балрог побери! — Идриль резко встала, чувствуя легкое головокружение. Она согнулась, чтобы потерпеть, пока боль утихнет. Пальцы на ногах поджимались, тянуло, неприятно отдавая около пупа. — Не лучшее твоё решение, — заметил Маэглин, видя как она невольно скривилась. А затем все же поднял её на руки и отнес, усадил на стол, рядом с ведром чистой холодной воды. Она поплескала на лицо, освежившись и согнав остатки сна. Холод покалывал кожу и заставлял неметь кисти. Вода капала с выбившихся прядей, заставляя те закручиваться в колечки. В сознании царила блаженная бездумность, нарушать которую не хотелось. Она и не заметила, что Маэглин все ещё рядом. — Почему ты ещё здесь, а не бдишь на крыльце? Тот покачал головой — Опасность не столь уж велика. Сейчас светает, а мы куда ближе к Ондолиндэ, чем когда встретили орков. Лошади или обитатели этой рощи почувствуют беду, если к нашему порогу пожалует нежеланный гость. В который раз Итариль задалась вопросом, умеет ли Ломион ворожить?.. Наверное умеет, если не боится незваных гостей. — Как думаешь, стражи границ нас ищут? — Нет. Если и ищут, то едва ли далеко за стенами. Боюсь, тебе предстоит немалое испытание: нам нужно поскорее добраться до сторожевой башни. — А может, оставишь меня здесь? — спросила Идриль, — скорее шутливо, чем и вправду желая остаться. Впрочем, стоило только представить предстоящую поездку верхом, ей хотелось испустить дух, не сходя с места. — Одну? Ну уж нет. Скорее уж я буду ждать, пока тебе полегчает. — Пока Гондолин горит? — Как ты это себе представляешь? Как я объясню дяде, что бросил его дочь в одиночестве среди порождений тьмы? Я не смогу смотреть эльдар в глаза, — усмехнулся Ломион в ответ на колкость. — Ты прав. Я тоже не имею права оставить горожан одних, — она вздохнула, и полушутя, храбрясь, добавила, грозя смоченной в воде тряпицей. — Я поеду, и пусть мне будет плохо, а тебе стыдно, что заставил супругу страдать. Ей показалось, что услышав «супруга», кузен вздрогнул. — А теперь отвернись, пожалуйста, или выйди, — велела она, вновь намочив платок и подтягивая подол повыше. Маэглин повернулся к столу спиной, сложив руки на груди, и склонив голову. Спустя минуту, в течении которой тишину нарушал только плеск, когда она неспешно полоскала ветошь, наблюдая, как ключевая вода замутняется бурыми облачками, кузен нарушил тишину вопросом: — Итариль, — его голос звучал глуховато, — ты не беременна? Она прислушалась к себе. Если верить матерям, то они почти тотчас, самое позднее на следующий день знали, зреет ли в их чреве дитя. — Нет. По крайней мере я ничего не чувствую. Ты, похоже, тоже. — Что ж, хорошо. Сейчас весьма неподходящее время. Почему время кажется ему неподходящим, кузен не пояснил, замолчав. Она призадумалась. Когда-нибудь подходящее время настанет и он захочет стать отцом её детей, но сама она вовсе не была уверена, что их желания совпадут. — Идриль, ты сожалеешь о том, что случилось? — Случилось? — Между нами. Она немного помедлила с ответом. Вопрос застал её врасплох, мысли не сразу сложились в слова. — Это случилось. Сожалеть бесполезно. Ты мой муж, а я твоя жена, нравится нам это или нет. — Но все-таки? — допытывался Ломион. — Отчего ты спрашиваешь? Разве ты не должен радоваться, что твои многолетние интриги увенчались столь беспрепятственным успехом? — Идриль, мне не позволяет радоваться мысль о том, что ты, возможно, раскаиваешься в нашем вчерашнем неистовстве. Дурного же ты обо мне мнения, если думаешь, что я стану радоваться, видя как тебя гнетёт каждый час рядом со мной, и как ты проклинаешь день, когда отдалась мне. — Я смогу нести ответственность за свои поступки, — жестко сказала она, стиснув тряпицу и вперила взгляд в стену, прикрывшись камизой*. — За все надо платить. За утешение в трудный час тоже. За наслаждение болью. К чему все эти слова, когда выбор уже сделан? — Ещё не всё решено, Идриль, и если ты жалеешь, то все ещё можно исправить. Мы поедем в Гонолин, как брат и сестра, и я, если на то будет твоя воля, поклянусь, что ни словом ни делом не напомню о том, что было, и даже если… Тут он отвел глаза и голос зазвучал иначе, насильно выталкивая каждое слово:  —…Если ты решишь отдать сердце другому, я смолчу, верный клятве. Повисла тишина. Странное чувство что мир сдвигается, и она не успевает уследить, где место гор и морей, посетило ее, пока он говорил. Сказанное было немыслимо. Она забыла все слова, какие знала, а когда вспомнила, то проговорила ломким голосом: — Но ты… ведь ты любишь меня! Я вижу, я знаю это! И я сама вчера увлекла тебя на… — она покосилась на застланные лисьим мехом доски. Слова «ложе страсти» к ним как-то не клеились. Она бросила тряпку в розоватую воду, одернув юбки. — Люблю. — Взгляд кузена её обжег, когда он обернулся, и он приблизился, безжалостно сжав ее холодные кисти в горячих пальцах. — Стань ты моей, я бы хранил тебя от одиночества, от страха беды и боли, — прошептал Маэглин, — я бы разделил твои труды, я бы заботился о городе, чтобы ты была счастлива, а имя твое славилось. Я бы всю душу отдал тебе! Будь ты моей — ты бы забыла о горе, и не знала печали. Глаза Маэглина, вровень с её, пристально смотрели, требовали ответа. Сладкие слова, как мед, липнут, топят ее в своей сладости, словно муху в янтарной смоле. Нельзя забывать ей о горе, о боли. Невозможно, даже не оттого, что не по силам ей изгладить из памяти горькие воспоминания — а оттого, что забыть их значит забыть, потерять самое себя. Есть раны, что должны болеть даже когда исчезают рубцы, неизбывно горевать. Знание это навалилось на неё чугунной плитой. Она и так уже забыла о слишком многом. Например о том, что есть мир за краями горной чаши Тумладен. О том, что где-то в этом мире сокрыт источник зла, все больше его отравляющий. Она почувствовала, как злые едкие слезы выступили на глазах, и смахнула их. Без толку. Вновь Идриль остро ощутила, что Маэглин моложе её — он верит, что ему все по плечу. Что нет того, с чем он не справится, если очень постарается, что ни одна беда его не сокрушит, с любым горем он примирится. Кузен смотрел на неё неотрывно, и вновь она внутренне содрогнулась от внимательности этого взгляда. — Я отвечу тебе не позднее заката. *** Отправившись засветло, они застали зарю в пути. Размышляя, она наблюдала, как солнце перевесило чашу весов на сторону дня, а небо становилось розовым, как кровавая вода. Идриль порадовалась, что Раугон всего лишь ушибся, и она может ехать на нем, а не сидя позади брата, вынужденная его обнимать, или наоборот, возвращаться, сидя перед ним, чувствуя его дыхание у себя на шее таким же легким теплом, как вчера. У нее была маковая настойка. Она выпила немного, надеясь, что сможет перетерпеть возвращение домой. Аданэт утверждали что с юности и до старости терпят боль, присущую их естеству женщины, так неужели она, Итариль, не способна без нытья пережить эту неприятность? Выехав из рощицы, они отправились по другой дороге из-за сделанного накануне крюка. Вдоль пути равнина чередовалась с лесками и рощицами, ловившими розовый утренний свет голыми серыми ветвями. Пустота и монотонность природы вокруг не давали отвлечься от навязчиво возвращавшихся вопросов. — Послушай, если я соглашусь, что мы скажем отцу? — она спросила это, и удивилась, как глухо прозвучал голос. В горле был болезненный ком. — То, что ты захочешь. — хрипло ответил Ломион, тоже выглядевший хмурым — Полагаю правду… Но некоторые детали можно описать без подробностей. — Он едва заметно невесело улыбнулся. — Папа дар речи потеряет. — Тогда может оставим наш союз в тайне? — Кузен хитро усмехнулся. — Мне не по нутру твоя тяга всё замалчивать! — Не навсегда! — поторопился уверить ее Маэглин. -Я попрошу твоей руки по всем обычаям и… — И я по всем обычаям отвечу «нет». — Итариль хохотнула хрипло и коротко. Маэглин, поморщившись, покосился на неё. — Я-то думал, что дядя нас благословит и мы чинно заключим помолвку, а через полгода принесем друг другу торжественные клятвы. Можно, впрочем, нарушить традиции и поторопиться. — Так долго… Это будет невыносимо — столько лгать. — Идриль вздохнула. — Что ж, ты сама намерена беречь отцовское спокойствие. — пожал плечами кузен — Мне тоже претит, что я не смогу жить рядом с тобой, и называть супругой при чужих ушах. Но с другой стороны, к чему торопиться? Разве не ты в прежние времена утешала меня вечностью? Идриль смолчала на этот упрек, отводя взгляд. Прежде вечность эту она отводила кузену на то, чтобы разлюбить её; почему-то она была уверена, что на самом деле много времени это не займёт. Как будто не знала, что есть вещи, которые не забываются.  — Ты вчера так и не ответила мне, сестра. — нарушил тишину Ломион. Идриль поняла, что он ждёт от неё ответа уже на другой вопрос, с замужеством не связанный — Не то чтобы я не оценил твой способ уйти от ответа… Она скрипнула зубами, слыша эти слова. — Я и сегодня ничего не скажу. Это уже не важно.  — Нет, важно. Если уж чтобы отвлечься, ты нарушаешь все столь чтимые тобою законы и обычаи. — Злая усмешка скривила губы кузена.  — Не все. С Феанором меня не равняй! — зло ощерилась Идриль. — Пусть не все. — мягко согласился брат. — Но это были твои законы, которыми ты дорожишь первая среди нас, принцесса. — А ты? Говоришь так, будто наш закон писан про других! Разве они и не твои? Разве не живешь ты среди нас, разве не принял тебя отец под свое покровительство? — обвиняюще воскликнула белая леди Ондолиндэ, теряя терпение. — Я все равно вам чужд. Многого мне не понять, хоть я и пытаюсь. Ты сама первая признаешь эту инаковость. Разве не чуждалась ты меня в пещере, шарахаясь как пугливый жеребенок от волка, при всяком моем движении? — голос брата звучал устало. Идриль почувствовала, как лицо и шею красит румянец стыда. Он заметил тогда. Как же нехорошо вышло! Пойманная на малодушии, она разозлилась еще пуще. Ломион продолжил, тем же тусклым голосом.  — Можешь представить моё удивление, когда ты вчера отринула свою холодность. Я вижу что не любовь, но что-то иное заставило тебя столь нежданно… Дрожь прошла по ее телу. Невыносимо! Ну чего ради он допытывается о том, что ей с таким трудом удалось упрятать в глубину. Она резко оборвала его, и вдохнув поглубже, произнесла: — Довольно! Молчи! Прошу, не спрашивай, если вправду меня любишь! — упрямо повторяла она. — Только поэтому я и спрашиваю. — угрюмо произнес Ломион. Повисла тишина, — отвратительно звенящая тишина. Он спросил, вздохнув: — Если ты станешь моей женой — будешь так же таиться от меня? — Возможно. А ты сам? — напряженно спросила она, покосившись на Маэглина. — О чем ты? Она тяжело вздохнула. — Ты лжец, брат мой. Ты двурушник, а хуже всего то, что я не могу угадать, кто прячется за личиной любезного князя, умелого мастера, и любящего племянника. Ты прав, меня страшит незнакомец в моем доме. Маэглин негромко рассмеялся, — к её удивлению. — Страшит? И это единственная причина твоей неприязни? — он неверяще покачал головой. — Итариль, я никогда не желал зла ни тебе, ни своему дяде. — Это я уже слышала. Но, как ты сам говорил, что иногда видимое — не то чем кажется. — сурово напомнила Итариль. Настала очередь кузена отвести взгляд, и долго глядеть за горизонт. — За видимостью не прячется чудовище. Клянусь, я не хотел, чтобы мои тайны отравляли тебе жизнь. За ними прячусь всего лишь я. Так удобнее. Никто не станет знаться с угрюмым лесным эльфом, который вечно себе на уме. Ты верно сказала, Ондолиндэ — это не лес, где десять лет кряду можно молчать, и не быть никем кроме себя. Приходится быть тем, кто нужен другим квенди. Тебе ведь это хорошо знакомо. — Знакомо, — она вздохнула. — Но мое притворство томит меня. А в твоем мне чудится в нем иная причина, Маэглин… Ты честолюбив, я это вижу в тебе… — Она пристально глядела на кузена. — А что в этом дурного? — вскинулся тот уязвленно. — То, что честолюбие некогда заставило Феанора угрожать брату, — отчеканила она твердо глядя в глаза. — Я убеждена, что это гордыня, а не обида вела его в тот миг. — Так ты боишься, что я однажды поступлю как Феанор? — понизив голос, спросил Маэглин, слегка наклонившись к ней, и в голосе его почудилась насмешка. — Что смету на своем пути все, невзирая на последствия? — Иногда мне так кажется. Разве твоя вчерашняя жадность этого не доказывает? То, как ты взял меня, едва понял, что я готова стать твоей. Ты сделал мне больно. — Ты сама хотела этой боли, разве не так? — резко спросил кузен, прожигая ее взглядом. Она отвернулась, гневно вскинув голову, выпрямившись и глядя перед собой. Кузен продолжил говорить, но уже иным тоном — Поверь, сестра… мне никогда не хотелось разрушать. Я слишком дорожу тем, что у меня есть. Слишком дорожу тобой, и тем городом, что принял меня, чтобы ради своей гордости, когда-нибудь предать. Мое место в Ондолиндэ и в жизни твоей — единственное, что питает мою гордость и мое честолюбие. Бывают дни, когда темные мысли посещают меня, но я никогда не даю им над собой власти. И если я их и таю — то лишь из стыда, и страха, что ты, ужаснувшись, отринешь меня. Ты права — я могу быть и завистлив, и горд, и даже жесток. Но я не посмею предать тебя, жена ты мне или нет. Я понял это, когда ты умирала в прошлом году. Я не стану лгать жене. Но и не откроюсь сестре, что хочет быть подальше от меня. Ты разделила со мной постель, но не свои тайны. Она сгорбилась и сжала поводья. Очередной, походя брошенный упрек заставил тлеющее недовольство вспыхнуть яркой злостью. — Вот и не жди, что я открою тебе в чем причина моей печали! Мне не нужна больше ни помощь, ни участие того, кто столь нетерпеливо допытывается от меня признаний, словно палач в Ангмандо! — прошипела Идриль. Раугон почувствовав в ее голосе злобу, пошел быстрее и она только подгоняла его. Она пришпорила коня, забыв, что Бесю не стоит бежать. Ломион не стал её догонять, даже не попытался, и ветер смахивал с её щек злые слезы. Она не смела доверить кузену своих ошибок, страхов и сомнений. Скрывала свои слезы. Резкие, как искры от огнива. А пуще всего — ей было стыдно признаться ему прямо, что Итариль, принцесса Гондолина, проницательность которой так превозносили, ошиблась и не увидела за деревьями леса. Что её обманули те, кого считала друзьями. Вокруг всё становилось все более и более знакомым, но теперь гляделось чужим. Она с Раугоном вновь летела навстречу полудню, догоняя солнце — и это был один из самых холодных и одиноких, один из самых светлых дней на этой земле. Боль уходила от нее, оставляя по себе лишь пустоту. Она обернулась, лишь доехав до перекрестка троп. Кузен сидел на коне ссутулившись, словно ворона, нахохлившаяся на ветви вяза, и щурился на солнце, уже начавшее снижаться на западе. Тень его протянулась далеко словно ручей, а сам он издалека казался пятном, вырезанным из картинки. Позади него, там, куда уходили тени, взмыло в воздух вороньё. Итариль не заметила птиц; слезы застилали ей глаза, но она услышала шум вороньей стаи, гулкое монотонное карканье, не прерывающееся, как скрежет и лязг колодезного ворота. Она подошла и увидела, что привлекло внимание падальщиков — и её кузена. Еще один мертвец, расклеванный и обглоданный. Тело лежало куда ближе к городу, чем ей хотелось бы. Солнце преодолело зенит, согрев землю, заставляя травы источать пряный запах, — и нестерпимо смердеть распростертый перед ними труп. Маэглин опустился на одно колено, рассматривая останки. Перевернул голову, которая мерзко хрупнула. Голый череп был цел, остальные кости обглодали звери. — Отчего он умер? — Непонятно. Он здесь уже долго лежит. Если бы мы выехали из Ондолиндэ по этому пути, думаю, мы бы его нашли. Кости были так изгрызены, что уже было не узнать лица. По остаткам одежды ещё можно было определить, что такую мог носить мужчина. Однако похоже было, что верхнюю одежду с него сорвали, или он так и убегал в одном исподнем. Маэглин заметил, взглянув на нее довольно холодно: — Думаю, ты согласна, что после такой находки нам лучше держаться друг друга? Она не возразила. Ломион наклонился, и что-то поднял с земли. Взглянув на предмет в его руках, принцесса почувствовала как ноги у нее немеют, но совладала с собой. Идриль жадно вырвала находку, и сжав в кулаке, вскочила в седло. Знакомое кольцо. Знакомое до боли, царапающее руку каждым узором, что она так любовно вырисовывала, прежде чем отдать эскиз ювелиру. Не говоря ни слова, она устремилась к Ондолиндэ. *** Вскоре им пришлось сделать привал у ручья — уж очень сильно после устроенной ею скачки Бесь припадал на больную ногу, и она попыталась снять отек холодным компрессом. Да и несколько горстей овса ему не повредят. Пока конь пережевывал зерна и похрустывал сухариками она умылась, надеясь, что холод быстро уберет следы слез. Она, опустив кольцо в ручей, смотрела как причудливо вода исказила рисунок на золоте, и думала, что так же изменчиво было ее мнение о обладателе кольца. Как мало остается от тех, кто был дорог… Ни тела, ни доброй памяти, только кольцо, ею же и подаренное. Подняв глаза, она встретилась взглядом с кузеном. — Тонкая работа. Похоже на творение Энердиля*. Но он редко делает кольца. Не припоминаешь никого, кто мог владеть таким? Я не знаю никого из воинов границ, кто мог бы носить его. — С чего ты взял, что это один из них? — изогнув брови поинтересовалась Идриль — Кто еще выйдет за стены? — Твои «кроты». Маэглин улыбнулся, но одними лишь губами. — Я так не думаю. — Я видела вчера инструменты в зимовье. — Увы, они ускользнули от моего внимания, — бесстрастно отозвался кузен. Идриль зло подумала, что, скорее всего, тот прекрасно знает о опасных вылазках своих рудознатцев, но не признается ради собственной выгоды. Если это так, то Ломион врал и ей, и отцу, нарушая указ. — Мне кажется, ты узнала это кольцо. И тебе прекрасно известно, кто его владелец. Она промолчала, резко встав и направившись прочь. Идриль и сама не желала поверить, что хозяин ее подарка мертв. Оставался еще маленький шанс ошибиться. Или никогда не узнать правды — к стыду своему, она поняла, что малодушно надеется на это. — Меня больше волнует, брат мой, отчего никто из стражей не заметил ворон за все время, что те расклевывали тело.