***
Свет потайного фонаря, хоть и пригашенный, досаждал Маэглину, своим теплым пятном застя глаза, освещая каждую пылинку в круге своего света, и сгущая тьму за его пределами, погружая в непроглядную темень всё, что виднелось вдалеке. Он более мешал, чем помогал, но что поделаешь? Ломион хорошо видел в темноте, почти как кошка, но для зрения нужен хотя бы отголосок света, рождающий тени. Где нет тени, где правит тьма — нет его власти. Днем здесь, в глубине пещер, пронизавших холм, хватало отсветов, чтобы идти самому и вести Идриль, но не теперь, когда месяц скрылся за облаками. Кромешная темнота, как сейчас, не позволит найти желанных следов. В луче фонаря слабое сияние перебегало по резким, глянцевым граням галенита и колчедана, посверкивая изломами, отражая переливы света рубленым, лаковым блеском, слабо искрились кристаллы-обманки. Обычная «пустая» порода, но тоже по-своему красивая, хоть и не все хотят это заметить, тем паче — отличить один пласт от другого. А если и видят разницу, то только меж «обычным камешком» и «вон тем красивым камешком». Но сейчас Маэглин вглядывался в камень вовсе не в поисках руд, и уж тем более не любовался игрой света. Князь брел по коридорам, не слыша ни собственного дыхания, ни шагов. Отзвуки капель падающих со сталактитов и плеск ручейка, проевшего каменную толщу, обманчиво убаюкивающие, вплетались в далекое дыхание ветра, но он не замечал их, выискивая то единственное, что выдаст присутствие жизни. Глаза до боли пристально вглядывались в тьму, ища того, кто смел скрываться в палатах каменного дворца. То, что он искал было ещё одной причиной, по которой Маэглин хотел бы потушить фонарь, и идти укутавшись в тень, словно в плащ. Возможно, опасен сам светоч — нет, не открытым огнем воспламеняющим рудничный газ, который, слава Аулэ, почти не появляется здесь, среди металлических руд. Луч фонаря делает из него, Маэглина, хорошую мишень, может привлечь к нему внимание. Абсолютно лишнее внимание того, кто раньше Маэглина сошел под землю Ласточкина холма. Если он, конечно, существует, и он — не птица, не дикий кот и не просто причудливый посвист ветра в расщелинах камней. Да, может статься, он воюет с тенью, выслеживая то, что нельзя схватить и призвать к ответу, порождение морока, обман слуха. Вот только это не дикий кот и не птица. Ему вовсе не помстилось, балрог подери! Если бы только не Идриль и её дурацкая лучина, Маэглин бы разглядел, что от них убежало прочь, едва касаясь стен и пола. Впрочем, тогда это не было ему так уж интересно. Уже потом, стоя над телом на опушке, он задался вопросом, почему вастак, которого он заколол, помедлил и не заголосил, призывая товарищей, которые были всего в сотне шагов, и услышали бы зов на помощь. Кого тот боялся спугнуть шумом, раз предпочёл такую нелепую смерть? Кого люди хотели запытать до смерти, «только попадись он нам»? Кого погубит солнечный свет? Где ещё в округе можно скрываться от непогоды и солнца, а главное, от преследователей, так долго? Затаившийся здесь может не один день водить за нос погоню, исчезая и появляясь в извилистых лабиринтах. Маэглин бы попытался, не будь с ним сестры, вернуться после встречи с орками и выискать прячущегося, как лиса выгрызает из норы кролика или полевку. Однако и с лисы станется застрять в слишком узком лазе. И дождаться в таком виде охотничьих собак. Неизвестный мог найти оставшуюся снаружи Идриль. С неё бы сталось еще спустится сюда, ослушавшись голоса разума. Да и он, если знает это место не столь хорошо, как думает, или не проявит должной бдительности, может статься, последний раз спустился под каменную толщу. Мало кто изучил лабиринт «ласточкиных гнезд» так хорошо, как сам Маэглин, но… Идриль не зря его заподозрила во лжи. Его вассалы иногда выскальзывали за стены, бродя по окрестностям, но не слишком интересовались нутром Ласточкина холма, где находили мало иных ценных руд у поверхности, и только свинец был в изобилии. Предложение Каррондила отправиться сюда всем кротам сразу, чтобы как следует осмотреть пещеры, он с сожалением отмёл: не хватало ещё, чтобы кто-то сгинул в скальных коридорах. Для него опасность мала, а вот для прочих, не бывавших здесь… Его яркий свет встретился с таким же ровным, но более сильным свечением, исходящим от двух фонарей. Кто-то из кротов? Медленно и беззвучно он приблизился к излому, заглянул за угол. Встретился взглядом с Фэалаурэ и Эльратримом, но те не нашли ничего. Пока ничего. Кроме редких, желтоватых игл хвои, рассыпанных по полу. Они разошлись, — каждый по своей дороге. Сейчас вместе с ним сюда спустились ещё восьмеро «кротов», что бывали здесь раньше. Им он наказал идти по двое и не отдаляться друг от друга, но сам пренебрег осторожностью. Это всегда опасно — одному подниматься в горы, или спускаться в заброшенный штрек. Вздумай это сделать кто другой — получил бы по ушам. Но очень уж он привык полагаться только на себя, не доверяя никому, даже отцу, пока тот был жив. Особенно отцу, чтоб его побрали балроги! Скрытность — его старая дурная привычка, от которой трудно избавится. Это его погоня. Его дело. Зачем в него вмешивать посторонних? Это упрямство, которое может стоить ему жизни — но всякий раз его хранила Элберет. Его желание настичь прячущегося шло следом, самой тёмной из теней здесь — его собственной. Выследить, схватить — так же безжалостно, как когда-то его Эол выследил их с матерью. Как сама леди Аредель загоняла лань со своими верными псами. Любой ценой настичь. Без устали шагать по шершавым камням, как некогда он следовал по устланным палой листвой звериным следам в Нан-Эльмот. Он цеплялся взглядом за знакомые слоистые серые стены, то и дело щурясь, когда казалось, что нечто в них изменилось, осыпалось. Иногда он улавливал запах дыма и копоти, какая бывает от смолистого факела, с которого, похоже, и сыпалась та хвоя. У всех «кротов» были закрытые светильники. Значит, кто-то другой жег здесь факел. Чтобы выжить под землей, без света и тепла не обойтись. Ведь дыма без огня не бывает. А огонь под землей — это разница между жизнью и смертью. Смертью — от взрыва, вызванного нечаянной искрой. Смертью — от холода в ветреную ночь под каменной глыбой. От падения в сырую разверстую бездну в темноте. Только создания тьмы действительно не нуждаются в свете, отлично видя в темноте, — уж куда Маэглину до них! Орки и гоблины разжигать огонь не любят, но если возникла такая нужда — не церемонятся, и готовы сжечь что угодно. Интересно, кто прячется тут — квенди, или, может, гном? Или гоблин? Едва ли это орк — их присутствие куда легче почуять. Да и орк учуял бы их куда быстрее чем они его. У Морготовых тварей хороший нюх. А может, человек? С людьми никогда не знаешь, как те себя покажут. Окажутся тем что создано Илуватаром, или тем, что испоганено Морготом. Самым ненавистным для Маэглина в людях было — трусливая подлость, готовность сделать что угодно ради собственной шкуры. Впрочем, не было такого зла, которое они не могли в себя принять, или сотворить также и ради наживы. Всё, чтобы продлить свою жалкую жизнь, которая все равно закончится, рано или поздно, так или иначе. И покуда не случится худого, в отличии от орочьего племени, люди таят свои гнилые душонки за улыбкой. Идриль зря доверилась им. Однажды по дороге в Белегост, Эолу с сыном пришлось завернуть в человеческое поселение. У гнома, отцовского приятеля, было там дело. Там их спутника обокрали, заодно прихватив кое-что принадлежавшее тёмному эльфу. Маэглин тогда был совсем мальчишкой, ему вроде бы не было и двадцати, но он запомнил вскользь брошенные отцом слова: «Чего ещё ожидать от этой рвани». Он помнил и лживое возмущение купчишки, которому сбыли краденое, его вонючий панический страх. Как тот увёртывался, когда отец потребовал с него имена и приметы грабителей. И как визжал, когда Эол забрал принадлежащий кузнецу по праву клеймор в усыпанных золоченными заклепками ножнах. Другое оружие, дороже или смертоноснее, вор не тронул — польстился позолотой. — Не имеешь права! Караул! За него деньги плачены! — взвизгнул купчина, но не так уж громко и остался на расстоянии укола мечом. — Хочешь, чтобы тебя обвинили в скупке краденого? — спокойно осведомился тёмный эльф, внимательно оглядывая меч в своей руке. Адан сглотнул, вжавшись в стену, выпучив глаза, и похоже, забыл о мече у себя на поясе. Маэглину на миг показалось, что в ножнах у него деревяшка. Капли пота блестели у купца на лбу, и мальчишке тот казался жалким, похожим на пса, схваченного за горло, и пытающегося выдать себя за мертвого. Не менее паршивым был и вор, — всклокоченный, вонючий, грязный, пьяный. Его не составило труда застать врасплох. Слезливые причитания, — пожалей, мол, ради жены и детей, — отца ничуть не тронули. Эол, спокойно, негромко произнес: «Вора карают, лишая руки. Таков закон». Спустя полчаса отец бросил кошель проходимца перед купцом. Сказал холодно: — В чужом не нуждаюсь. Если тебе мои слова не по нраву, можешь зайти в гости. Но учти, что обратно можешь не вернутся. Тогда у Маэглина в мыслях все смешалось, — треск сломавшейся, как ветка, кости предплечья, блеск золота, брюзжание купца. Он ждал, что отец убьёт вора, почти хотел этого, с кровожадностью, присущей юнцам, скорым на расправу. Но порадовался, что дело обошлось лишь сломанной рукой — клинок марать об такого противно. Только одного Маэглин не понял. Он спросил отца на пути прочь из селения: — Почему ты не оставил деньги себе? Ведь этот адан тебя обворовал. — А что, сын, ты не видишь между мной и этим скоморохом разницы? Я, в отличии от этого паскудника, не вор. Я лишь вернул своё, а с ним расплатился, как он того заслуживал. Золотом за такое не рассчитываются. — Отчего ты не пошел к кано эдайн? Чтобы тот рассудил по справедливости. — Зачем? Разве ты не видишь, что я сам способен восстановить справедливость, а не бежать визжа, будто подсвинок, жаловаться, к человеку, которому неохота марать руки? Для людей право и справедливость — пустые слова, которыми можно играть, как вздумается. Позже Маэглин узнал, что гном, ехавший с ними, отправился к главе людского селения, и был попросту выставлен за дверь и осмеян. Но окончательно в подлости эдайн его убедил даже не этот случай. Люди могли носить личину и сами в неё верить — но, случись беда, отбрасывали ее в пыль, чтобы затем снова, отряхнув, надеть. Как те человеческие родители, что бросили свое дитя, не слишком резво удиравшее от орков на тракте. Он тогда был старше — и вмешался. Маэглин и сейчас помнил дрожь стали, отдавшуюся в руке, когда на меч обрушился удар, нацеленный рассечь тщедушное тело ребенка от ключиц до ребер. Когда опасность осталась позади, удар наотмашь, оскорбительный, ожег Маэглину щеку. — Было бы ради чего подставляться, — зло буркнул Эол, разминая гудящие от удара пальцы. — Если эдайн слишком трусливы чтобы спасать свое отродье, поделом им. Их ошибка не стоит того, чтобы рисковать своей жизнью. Я не всегда смогу прийти тебе на помощь. Раз уж владеешь мечом, должен знать, когда его стоит держать в ножнах. — Если люди паскудно поступают, это не повод им уподобляться, — ответил сын, чувствуя, как горят щеки. — Все равно это было их дело, не твое. Чтоб больше я такого не видел. «Не увидишь, не тревожься», — процедил вполголоса Маэглин, сплюнув кровь, когда отец отвернулся. Он поступил как нолдо: так поступила бы Аредель, так она его учила. Мать не простила бы сыну малодушия. Не потому, что так уж жалела людей. Аредель всегда верила, что злу надо заступить дорогу. Искоса Маэглин поглядел на человека, чудом вновь увидевшего свою ненаглядную дочь. А ведь никакого чуда и не было — всего-то хоть раз не вести себя как жалкий скот. Хотя нет, звери и то защищают своих детёнышей. Интересно, Хуор предал бы своего брата, грози ему самому опасность? Идриль слепа и глуха, когда речь идёт об эдайн. Уж ей-то давно стоило привыкнуть, раз она так ценит их общество! Сестра что-то утаила от него из вещей мертвеца, лишив возможности узнать, кем тот был. Человеком? Квенди? Кольцо показалось ему знакомым — и только. Когда украшение создавалось, Энердиль не сказал кому оно предназначено, а Маэглин не стал его расспрашивать. Украшение скрылось в её пальцах, таких обманчиво хрупких, сомкнувшихся мертвой хваткой, едва золото блеснуло в ладони. Как бы ему хотелось перехватить её запястье, разжать пальцы, заставив выронить кольцо. Что этот мужчина для нее значил? Не Идриль ли дарила это кольцо, не она ли одела его сама на чужую руку, касаясь своими перстами, вовсе не такими мягкими и нежными, какие должны быть у принцессы, но такими прекрасными… Уж ему-то она никогда не расщедрится и на крупицу металла. Он крепко стиснул ручку темного фонаря, на миг остановился, и, пытаясь совладать с гневом, вспоминал тихий голос кузины. «Считать что ничего не было». То, за чем он прятал донимающие мысли — погоня за беглецом, лабиринт, следы — растаяло. Злость вновь душила его, жадность невыносимо требовала вернуть её, любой ценой вернуть, стучала в висках набатным колоколом. Горели царапины на спине, саднили следы укуса на руке — которого он сначала даже не почувствовал. Но более всего жгла досада. Ведь за минувший день он мог бы заморочить Идриль голову, сделать своей, покорить себе. Всего-то позволить ей называть себя мужем. Тогда бы ей уже не было пути назад — напомни Маэглин ей о законе, сковывающем прочнее цепи, о благоразумии. Назови он её женой… «А вместо этого ты сбежал, как трус, будто она не пришла к тебе за утешением. И сам тоже сделал вид, будто ничего не было», — заявил глумливый внутренний голос. Чушь! Он вовсе не струсил! Не в трусости дело. У Маэглина не было намерения с ней лечь. Коснувшись её тогда, он хотел поступить иначе — шепнуть на ухо пару слов, от которых неодолимый сон смежил бы веки Итариль. Он бы помог ей, доверься кузина ему. Но все это упорхнуло, исчезло как в пожаре, когда она поцеловала его, пылко, страстно, отчаянно. Идриль принесла огонь, чиркнула спичкой, упавшей в горючий эфир. Он не думал, не знал о том, насколько сильно завладел образ кузины его мыслями, сколь крепко оплели, как незаметно сковали те его, подобно дереву, что день за днем прогрызает корнями скалу. Как чувство, страстное всеобъемлющее незаметно стало сильнее его, заполнило сердце, сделалось воздухом которым он дышал — пока не стало слишком поздно выдрать его, иначе как с мясом. Так не дано увидеть рудничный газ, до первой вспышки, которая будет последним твоим, самым ярким и ослепительным светом в этой жизни. В шахте незаметный, невидимый, неощущаемый, он, проникая всюду, наполняет забой — пока тебе не перестаёт хватать воздуха, пока кто-то не высекает кайлом или долотом искру, мгновенно порождающую пожирающий все на своем пути огонь. Довольно одного проблеска, чтобы изничтожить все вокруг внутри неощутимого облака. А ты, пожарный, на которого пал жребий, ползешь под ним, в насквозь мокром нагольном* полушубке, и с шапки капает вода, заливая лицо под закопченной стеклянной маской. Ты ползешь, чтобы протянуть вверх шест с факелом и выжечь газ к Морготу, а когда прогремит взрыв, забыв обо всем, прижиматься к земле. И ждешь, поминая Единого, пока кончится вспышка, яркой белизной засвечивающая глаза до слепоты, и миг этот растянется в безвременье. От прикосновения Идириль его бросило в жар, словно над ним прокатывались волны пламени, сгорающего рудничного газа. Словно осколки камня впивались в кожу пальцы кузины, горячие как пламя факелов. Он прижимался к ней, как будто только так возможно спастись. Мысли смелó словно гудящей стеной пламени, подобно взрыву рудничного газа, сметающего все вокруг. Он не мог опомниться, когда обладал её телом. Маэглин блаженствовал, ликовал — но знал, что душа её далеко, и чувствовал лишь, как Итариль цепляется за ту боль, которую он причинял ей. Она ускользала от него, как исчезает в лепестке пламени прозрачный эфир. Его мысли о ней, самые дерзкие мечты, надежды, ярко вспыхнули, стали ощущаемыми, горячими, реальными и разрушительными — а в следующий миг ничего этого уже не было. Будто пустота и ветер слизнули дым и копоть. Будто рев пламени резко стих — и тишина заполнила мир. А в пустом забое остался только ты сам. Один. Кузина уже спит, отвернувшись — и ты не знаешь, что ей снится. У Маэглина было время остыть, но ночной стуже, туману и ветру не удалось вернуть ему спокойствие. Стоя на часах, охраняя ее сон, он чувствовал себя легким и пустым — словно он снова на вершине горы Долмед, и ветры, гуляющие среди сопок, унесли все, что хоть сколько-то весило. Светлая радость сменилась задумчивым унынием. Из головы не шла мысль о том, как в браке Идриль будет раз за разом терпеть ласку постылого мужа. А сам он будет пытаться поцелуями вернуть к жизни труп. Все равно как стучать в закрытые двери, срывать голос, пытаясь докричаться до хозяйки. Нет, рауг забери, такого, искаженного не будет! Лучше уж вечность со сладкой горечью вспоминать единственное, что случилось между ними, чем из года в год смотреть на то, как она отчужденно отворачивается от его взгляда. Он не радовался, видя подобное выражение несчастья на лице матери. Видеть, как чахнет Ардель в чаще леса, охладев к его отцу, устав от мглистой темени под вековыми деревьями, было невыносимо, и он не желал такой доли для своей любимой. Маэглин опомнился, когда добрел до места, где в прошлый раз почувствовал чьё-то присутствие. Тогда он шел с Итариль рука об руку, и казалось, это было тысячу лет назад. В тот миг сердце замирало от радости, как у ребенка получившего подарок в день середины лета. Маэглин направил луч на пол и на стены, внимательно пригляделся, не торопясь, рассмотрел все, на что упал скупой луч. Губы расплылись в холодной улыбке. Здесь, не слишком давно весенним талым снегом намыло глину и песок. Были тут отпечатки лап всякой мелкой живности, и среди них крупные следы на мелком песке были вполне отчетливыми. Маэглин последовал за ними. Обычные следы поршней из кожи,* показывающие лишь общее очертание ноги. У орков обычно шире ступня, у гномов короче, а у гоблинов вообще довольно мелкие лапы, значит — это эльф либо человек. Следы скоро прервались, но Маэглин не столько увидел, сколько почуял присутствие, оттого что воздух был иным. Пахло уже не сыростью и холодным, минеральным запахом камня, а чем-то, что явно когда-то было живым. В коридоре хватало и других мелочей — запах хвори, аромат хвойной смолы и дыма, капли крови, следы стёртой пыли. Маэглин набрел на стоянку — немудреный лагерь, покинутый похоже сегодня утром. Сильный смолистый запах от тонкой лежанки, осыпающейся иглами. Рядом родник, и плеск его едва слышен. И два выхода. Маэглин одобрительно хмыкнул, оценивая, как обитатель пещеры тут устроился. Когда один путь побега отрезан — ему быдо куда удрать. Здесь довольно долго, пару дней самое меньшее, жили двое. Были дорожки из грязи, по большей части в стороне криницы. Почти никаких вещей. Никакой еды — ни крошки, ни косточки. Лежанки, кострище, остаток прилепленного к полу огарка. Но не они завладели его вниманием — опустившись на одно колено, Маэглин коснулся иззубренного, шершавого железа. Перед ним на камне лежали две пары тяжелых разомкнутых кандалов. *** Спустя сотни шагов сквозь извилистую тьму меж камней он вышел к зале, вымытой водою. Но не успел Маэглин шагнуть под её неровные изгибистые, как волна, своды как замер настороженно. Он различил впереди, в двадцати шагах там где должен был находиться большой провал, как нечто пошевелилось, услышал шорох мелкой пыли под чужими ногами. Что-то маленькое промелькнуло, упало, с гулким металлическим звоном. Он всмотрелся ожидая поймать движение. Под сводами раскатился сиплый, надрывный, обдирающий нутро кашель, удушающий, заставляющий выкашлять легкие. Эхо множило боль в голосе. Услышав его, Маэглин отмер, потушил фонарь схватился за рукоять кинжала, и направился туда откуда доносился звук. Трудно было понять, насколько далеко находится страждущий. Плохо, если тот с другой стороны ущелья. Узкого, но слишком глубокого. Кашель оборвался. Маэглин бесшумно приблизился ещё на несколько шагов, готовый скрутить и связать незнакомца, измотанного удушьем. Лишь бы тот оказался на ближней стороне! Маэглин пару раз моргнул, и попытался увидеть хоть что-то, но глаза так и не приспособились к тьме. Неведомый делал клокочущие вдохи, зашуршал водя руками по камню, словно пытаясь что-то нащупать. С досадой Маэглин понял, что тот обретается на противоположной стороне, и поспешил к краю, где можно было перейти на противоположную сторону. Но прежде чем оказался там… Яркий свет опалил стены, отразившись от мелких кристаллов, и обжегший, затерялся в глубине провала, резанул по глазам. — Стой! Его крик на миг волной прокатился по пещере, наполнил ту сверху донизу, вслед человеку. Маэглин едва успел заметить костлявую фигуру, оборванного, лохматого как зверь, всклокоченного адана, когда тот, едва завидев его, сорвался с места и, неуклюжими прыжками, в мгновение ока скрылся за поворотом скального лабиринта. Маэглин выругался сквозь зубы, стоя у края. Упустил! Проклятие, вот же невезение — слишком уж далеко другой край, слишком глубока пропасть, а лабиринт слишком разветвлен в этом месте, чтобы теперь найти беглеца в его ходах. Человек мог, не помня себя от страха, устремиться в любой из них. Маэглин поторопился оставить ущелье позади, хоть уже и не чаял догнать адана. Оборванец теперь мог напасть на него, раз знает, что он не один. Если удача будет на его стороне — может даже успешно. Но Маэглин доверился чутью — если беглец с такой прытью кинулся на утек — едва ли у него есть оружие. По крайней мере при себе. Где-то ведь бродит ещё его товарищ, с которым те были скованы. Он поклялся бы, что человек безоружен, и заметил, как ни быстро мелькнуло перед ним лицо в яркой вспышке огнива, затравленный, дикий взгляд. Маэглин не хотел адану навредить. И не из жалости. Человек нужен живым. Он был явно измучен и болен. А может и ранен. Зачем подрывать его иссякающие силы? Им ещё предстоит долгий разговор. Но жалеть — с чего бы? Откуда Маэглину знать — не хотели ли лихоимцы наказать беглецов, за деяния не менее преступные, чем их собственные? Очень может статься, что этот бородатый обобрал последнего встреченного ими мертвеца. Или убил его. Даже не злые люди, доведенные до крайности, в иступленном страхе способны на поразительную лютую жестокость. Для отчаявшегося простое огниво — хороший повод убить. Если для убийцы оно значит свет, тепло и спасение. А убить можно и голыми руками. Или самодельным кистенём, обычным камнем в завязанной обмотке. Оказавшись там, где стоял человек, Маэглин затеплил фосфорную палочку, чиркнув ею о камень. Попытался вглядеться в следы, иногда бросая взгляд на входы в лабиринт. В невесомом прахе разбросаны, переплетены следы рук, отчаянно ощупывавших камень в поисках чего-то, нервные, рваные линии прочерченные пальцами. Отпечатки босых ног на мелком песке, и несколько пропитавших пыль рубиновых пятен. И не рудознатцам ясно, что не россыпь яшмы. Крошечный огонек погас трепеща, как пойманная на булавку яркая бабочка, и Маэглин последовал, особо не надеясь на удачу, за оборванцем. Цепочка красных капель не продолжилась. Но раньше, чем Маэглин успел настигнуть человека вновь, на встречу ему вышли двое его воинов. Эльратрим и Фэалаурэ. Едва взглянув на них Маэглин понял, что те что-то нашли. Прежде чем они успели что-то сказать, Маэглин сделал знак следовать за собой. — Потушите фонари. Я видел человека, здесь. Удрал от меня и бродит где-то недалеко. Что вы нашли? "Кроты" переглянулись. — Кано, мы нашли отпечатки в песке, будто что-то тащили по земле. — Глаза у Эльратрима поблескивали азартом, но спутник его был напротив насторожен. — Будто бы волочили тело! — Или мешок, — поправил более опытный Фэалаурэ. — Далеко? — На уровне руды. Это было намного ниже места, где обнаружились кандалы. — Что ж, поглядим там, если не сумеем быстро отыскать адана. Попробуем их изловить. Идите на восток, а я пойду к северу. Человек, возможно, ранен. И наверно он не один. Близ ручья я видел две пары рабских оков. Глаза у Эльратрима широко распахнулись; Фэалаурэ слегка усмехнулся, покосившись на него. Взглянул в глаза Маэглину, и тот почувствовал чужую мысль, стремящуюся в разум. «Как далеко я могу зайти, если встречу сопротивление?» «Приведи его живым», — ответил так же безмолвно Маэглин. — Ясно, кано. — Идите. Своим кротам Маэглин ещё на поверхности указал, что делать, если те кого-то схватят. Во первых — не применять силу без необходимости, во вторых — вывести на поверхность. И последнее, что он доверил только Карондилу: попытаться разговорить пойманного, выяснить правду. Правда, Маэглин предпочел бы сам узнать всё первым и без посторонних решить, как поступить дальше. Преподнести свидетельство королю и кузине — или придержать до нужного часа? Утаить всё, или что-то присочинить, приукрасить — к своей выгоде. С человеком можно договорится, сыграть может быть на благодарности, или на алчности, а если не удастся — есть ещё обратный путь в город, и по дороге многое может случиться. Возможно, подорванные силы человека не вынесут тягот пути?.. «Не вынес дороги»… — именно так он скажет кузине, склонив голову, и не позволит и тени усмешки отразиться в глазах. Но Идриль возможно все равно что-то почувствует, неведомо как. Впрочем, ему очень не хотелось бы пачкаться обо всё это. Северная галерея виляла, как пьяница в поле. За очередным поворотом забрезжил желтоватый свет. — Почему ты один, Финарон? Где Халлон? Кажется, я ясно сказал вам — не разлучаться. — Он остался караулить тело. Мы проверили самые нижние галереи, где холоднее всего и нашли труп. — Разве мертвые склонны к побегам? — Его туда кто-то принес, кано. Может и унести, бес знает куда. — Каков из себя покойник? Рассказывай, что увидел. Неужели он опоздал с поисками? Но ведь адан не успел бы и добежать в нижние галереи, где хризопразовые друзы ещё покрыты инеем. — Человек, лет тридцати, похож на хадорца, светловолосый, — заговорил Финарон. — Отошел двое суток назад. Непонятно от чего. Быть может, яд, во рту у него запеклась кровь, так бывает, когда… — Знаю, — нетерпеливо перебил его Маэглин — И крысы его не сожрали до неузнаваемости? — На удивление — нет. Но он выглядел измучено, был похож на нищего или бродягу, только одежда богатая. И голубая котта*, но без герба. «Проклятое мироздание вместо ответов подкидывает мне в насмешку покойников», — подумал Маэглин. Котта без герба. Как у того, пронзенного стрелой кузины, человека. Эта весть не оправдывает того, что ты ослушался и оставил товарища. Тут помимо мертвого, есть ещё один живой. Иди за мной, и пригаси немного свет. Маэглину задался праздным вопросом — почему покойник лежит в сапогах и добротной рубахе и котте, а живой ходит в рванине, с онучами и поршнями на ногах. Следы привели их к просторному, с несколькими выходами, залу. Вновь услышав шаги, гулко отдающиеся под сводом, смешивающиеся с воющим дыханием ветра, Маэглин дал знак спутнику погасить фонарь вовсе. Они находились уже недалеко от одного из выходов, и скупые отсветы луны проникали в пещеру, отражаясь от камня. Адан показался, прикрывая рукой светоч и поминутно оглядываясь. Скоро он пройдет совсем близко от места, где Маэглин с Финароном затаились. Ощупью они спустились вниз и встали в густой тени, наблюдая за человеком. Тот, казалось, искал что-то, или не мог решиться, куда ему пойти. Теперь Маэглин мог рассмотреть беглеца повнимательнее. Лицо у него было худое, осунувшееся и вовсе не юное, вытянутое, со впалыми щеками, перебитым носом, резко очерченными впадинами глазниц и скулами будто вырубленными из дерева, с отечными внимательными глазами. Пристальный недобрый взгляд скользнул по тому месту, где Маэглин ждал. Он чувствовал нетерпение воина рядом, слышал его дыхание, слишком громкое, но ждал. Если уж и придется связать адана, заломив руки, надо действовать наверняка, подпустив его ближе. Выйди они из укрытия сейчас — тот вновь убежит он них. Если бы только закрыть ему выходы на востоке, закончилось бы его бегство тем, что отсюда он убежит либо в тупик, либо возвратится под свет луны. С двух противоположных выходов рядом, за спиной человека выскользнули две темные фигуры, и раньше чем Маэглин окрикнул бы их, или остановил, зажегся свет, и Фэалаурэ наставив на адана арбалет и слепящий луч фонаря, скомандовал: — Стой! Не с места! Адан вновь попытался бежать, но прямо перед ним вспыхнула лампа в руках Эльратрима. Человек отступил вздрогнув, метнулся как пойманная крыса, но Фэалаурэ уже поспешил вперед, закрыл путь к бегству. Человек бросил на него ненавидящий пламенный взгляд тёмных глаз. — Подними руки. Не сводя пристального совиного взгляда с Эльратрима, адан воздел руки. Маэглин увидел, что запястьях ещё не зажили ссадины, и виднелись шрамы, которые уже не заживут никогда. Человек был высок, и тень от пальцев его длинных рук с широкими ладонями протянулась по стене далеко, как крылья птицы. Взгляд у него был изучающий, грозный. — На колени. — повелел ему воин. Медленно словно не по приказу, человек опустился на колени. Мгновение они с Фэалаурэ смотрели друг на друга. А мотом квенди всё же сказал: — Вяжи его, Эль. Эльратрим отцепил от пояса веревку. Медленно он подходил к человеку, разматывая тугую плетеную змейку. Адан воззрился на ту с ужасом и трепетом, будто на гадюку, и когда Эльратриму осталось сделать лишь шаг к человеку, Маэглин понял, что сейчас произойдёт. Удивительная перемена произошла в адане. Он распрямился, резко, как пружина. — Вытяни руки. - произнес Эльратрим твердо. Маэглин не видел его лица, но почувствовал железную решимость в этом человеке. Он готов умереть, а не сдаться. — Нет. Снова — никогда! Он резко, как зверь метнулся в сторону, перекатился, и рванул прочь, лишь на мгновение разминувшись с цепкими руками ловца. Сухо тренькнула тетива арбалета, и стрела пролетела низко, мимо их ног. Маэглин понял, что стрелял Фэалаурэ лишь бы испугать, отвратить от бегства. Человек наплевав на свистящую мимо стрелу, отчаянно рванул прочь, прямо туда где они с Финароном прятались. Резко Маэглин вскинул фонарь, открыл подачу газа на полную, как только что сделал Эльратрим. Тень взметнулась за его спиной, огромная, сгорбленная, и нависла над аданом, как аспид перед броском. Человек бросился в сторону — по единственному пути, который ему оставался.***
Шевеление среди веток, выхваченное светом на кратчайший миг движение. Карондил подал знак приготовиться, услышав отдаленный шорох в одном из провалов. Медленно, будто невзначай, они двинулись в сторону находки. Но похоже, окружаемый заподозрил что-то, в кустах слегка зашумело. Элрик сделал неосторожный шаг, и у сидящего в кустах то ли не выдержали истерзанные чувства, то он ли понял что его окружают, и размытый силуэт порскнул с неожиданной прытью прочь. Окрик расколол ночь. Степь наполнилась голосами. Бегущий скрывался за спинами скал-великанов. — Взять! Живым! Все воины сорвались в погоню. Всадники оказались в невыгодном положении, — слишком каменистое было место. Беглец же, гонимый страхом, перемахивал через выступы, падал, поднимался, и бежал, пошатываясь. Он кинулся обратно к спасительной тьме отверстий в скале, но Эльратрим бросился ему наперерез. Широкими прыжками гонимый устремился прочь, упав, пропахал землю ладонями, но не сник, и кинулся к ручью, побежав прочь по руслу, петляя меж камней склона. Так ли он пришел сюда? — Стой! Убьешься! — кричали ему вслед, но человек то ли не понимал квенья, то ли оглох. Его настиг и опрокинул поднявшийся по другому склону Элендур. Беглец уже не пытался подняться. Миг спустя его окружили плотной стеной «кроты». Кано подоспел одним из первых, взявшись словно ниоткуда. — Отойти всем на шаг. Осторожнее! — Кано, клянусь я его не тронул! — Знаю. Тут до тебя уже постарались. Воды! Пойманный тяжело дышал, грудь вздымалась и опадала под ветхой сорочкой. Капли воды, которую он только что жадно пил, припадая к фляге рассохшимися изъязвленными губами, исчезали во всклокоченной, с проседью, бороде. — Зачем… такая милость? Все равно… я уже пойман, — едва ворочая языком, прохрипел мужчина. В голосе слышалась интонация какого-то человеческого языка, но не талиска. Взгляд его блуждал между лицами квенди. — Верно. Но пытать пойманных не в нашем обычае, — с неприятно резанувшей слух жесткостью ответил Маэглин. — Кто вы? А впрочем… какая разница… — Прежде чем я отвечу, назовись сам. — Я… Меня звали… зовут Аралорн. Я уже видел тебя… Там в темноте, ты был с красавицей… вы заметили меня... — Что ж, здравствуй, Аралорн. Моё имя Маэглин, я кано дома Крота. Это мои воины. — Не слыхал о таких, — усмехнулся как-то криво человек, явив прореженные, порченые, с темной каймой зубы. Казалось, что улыбка непривычна его лицу. — Ты на землях эльфов. Зачем ты убегал, Аралорн? Человек не ответил. Карондил тем временем внимательно разглядывал тряпье, язвы на ногах и руках, кровавые губы на бледном, неровно загоревшем лице, иссеченном морщинами. На круглые, золотисто-карие глаза падали темные, как кора дуба, грязные волосы. — Дождитесь рассвета, и проверьте пещеру. Энейрион, тебе придётся быть проводником вместо меня, я должен доставить в город этого человека. Поговорить с ним сам. — Да, кано, — кивнул Карондил. — Но кто мог… — потрясенно проговорил Эльратрим, глядя на человека, для которого готовили место в седле. — Мир не без добрых людей, — усмехнулся Маэглин, но в этой усмешке ничего веселого не было.