Стелла

Неизвестность может пугать не хуже любого другого самого потаенного страха человека. Изредка с тоской вспоминалось лицо доброй бабушки, которая меня приютила и делилась со мной своими знаниями и опытом. Но тоска эта сменялась грустью и чувством вины. Почему-то сердцу было за нее очень неспокойно. Что стало с ней? Возвращались ли солдаты в хижину? Что если она подумает, что я сбежала? Наверное — это самый лучший для нее вариант. Ведь если она узнает, что со мной на самом деле и что, возможно, меня ждет… Я не видела ни солнца, ни луны и точно не могла быть уверена, сколько времени прошло. Но по собственным ощущениям — несколько дней. Раздавленная и морально и физически, я абсолютно не понимала, почему люди, которые меня схватили и привели сюда, тянут время. Может обо мне вообще забыли? Ведь ясно же сказали, что ведьму собираются убить. Но создавалось впечатление, что убивать они собирались измором. Казематы находились настолько глубоко под землей, что запах сырости и прогнившей соломы буквально впивался под кожу. А в непроглядной тьме мало что можно было бы различить. Мне казалось, что я слышала шорохи в соседней камере, из чего следовало, что я скорее всего здесь не одна. Но на все мои вялые попытки заговорить с другим узником, если, конечно, он не был плодом моего воображения, ответом служила только тишина. А больше всего угнетало, что у меня даже не было представления, как выбраться из этой ситуации. Если я начну говорить правду, что я не знаю, как попала сюда, что я скорее всего из другого мира, обыкновенная студентка мед вуза, весьма плохо преуспевающая в своем деле, что мое имя — самое заурядное в наших краях… Я кисло усмехнулась, подумав, что мое «самое заурядное» имя в этих краях как раз самое настоящее клеймо. Стелла на этом языке созвучно слову, которое означает «ведьма». И разъяснять кому-либо, что это просто странное совпадение, глупое стечение обстоятельств — скорее всего сродни самоубийству. Было бы еще кому объяснить… Похоже, что я здесь просто умру от голода и обезвоживания. Определенные условия способны вызвать и определенные обстоятельства. Еще тогда, очнувшись у моря, рядом со старушкой, меня не покидала мысль, что я, возможно, схожу с ума. Но убедить свой разум в обратном мне все-таки постепенно удалось. Страшнее оказались более насущные проблемы. В казематах было настолько холодно, что я постепенно стала пытаться кутаться поплотнее в шерстяной платок, лежа на гнилой соломе. Вскоре я стала счастливым обладателей отменного кашля, природу которого обдумывать не хотелось. Подкрадываясь незаметно, он буквально душил, а продрогшее до костей тело било в жутком ознобе. Даже обидно было, воображение рисовало эпичную расправу с ведьмой, на публике, чтобы никому более колдовать неповадно было. А на деле… И нещадно саднило шрам, который остался на теле после того, как бабушка залечила ожог. Периодически он буквально горел с такой силой, что хотелось прижаться им к холодному камню на стенах. И спустя несколько дней, впервые за все мое пребывание здесь, я услышала едва знакомый звук. Воспоминания подкинули будто вырванный из чужого воображения вид скрипучей решетки, которая заскрипела, когда ее открыл солдат. Я приоткрыла глаза, выбираясь из дремы, с недоумением наблюдая за яркими пятнами, которые приближались прямиком к моей камере. Вот в тот момент мне стало по-настоящему страшно. Потому что я уже настолько смирилась со своей участью, что никак не ожидала, что по мою душу все же кто-то придет. Я попыталась медленно отползти дальше, к стене — тело едва слушалось. Когда люди с фонарями были уже у самой решетки, я зажмурилась — свет больно резал глаза. — Вы должны были быть милосердны, — с упреком произнес низкий голос. — Некоторые милосердия не заслуживают, — тут же ответил ему другой голос. — Значит, проповеди вы пропускали мимо ушей. Даже самое жестокое сердце способно прощать. Милосердие когда-нибудь спасет вашу жизнь… Но вот от глупости вас ничто не спасет. — Ведьма хотя бы физически без сил. Я пекусь о вашей же безопасности. И о безопасности пастора, — в голосе второго мужчины послышалось неподдельное раздражение. — И ваш чин не дает вам право критиковать мои распоряжения. — Я говорю о гуманности. Слышали такое слово? — голос первого же был по-прежнему холоден и по-своему спокоен. Решетка, скрипнув, раскрылась и, судя по шагам, в камеру ко мне зашли эти двое. Пришлось прикрыть глаза рукой, то ли от яркости огня, то ли из-за страха. — Ты можешь встать? Говорить? Я не сдвинулась ни на миллиметр. В глубине души даже надеялась, что это все-таки мой окончательно съехавший разум. Игра воображения. — Как вы вообще могли вынести приговор, когда она даже не предстала перед судом? — голос первого буквально прошипел эти слова. — Разницы нет. Живые к живым, ведьмы — к мертвым! По мне — так ведьме и всего этого мало, вы не видели того, что видели мы. Она исполосовала своими дьявольскими когтями живого человека! — буквально выплюнув эти слова, один из них развернулся и вышел из камеры. А второй тихо хмыкнул и пробормотал: — Надеюсь, бог простит тебе твое малодушие… — он шагнул еще ближе ко мне, и почему-то тело мое сковал страх. С одной стороны, все это время меня терзало осознание, что меня здесь бросили, оставив умирать от холода и голода. Но с другой стороны… Что будет теперь? — Дитя, ты можешь встать? Я убрала ладонь от глаз, со страхом взглянув на человека, стоящего передо мной. Прищурившись, я постаралась хоть что-нибудь разглядеть. Передо мной стоял невысокий мужчина, с добрыми, но усталыми глазами. Тяжелый плащ полностью скрывал фигуру. Он чуть распахнул его и протянул мне руку. Я ее, конечно же, не взяла. — Тебе нечего бояться, — беззлобно сказал он. — По крайней мере меня… Я с грустью опустила глаза. Перспектива остаться здесь одной снова не особо радовала, но и неизвестность пугала. В результате, поразмыслив еще пару секунд, я дотронулась до протянутой руки, которая осторожно, но крепко ухватила меня и потянула к себе, помогая мне встать. Сил не было совсем. Как только я встала, голова сразу же закружилась, но второй рукой я постаралась схватиться за стену. — Вы, кажется, забываете, что перед вами невеста нечистого, — фыркнул откуда-то рядом первый. — Даже у них есть право спасти свою душу, — холодно ответил второй и потянул меня к выходу. Стоило мне ступить за порог камеры, как руки мои схватили и туго связали вместе, а затем надели на голову мешок. Сопротивляться я не стала. Да и как по мне — не было смысла. В голове только промелькнула заманчивая мысль, что совсем скоро все эти мучения закончатся и… А если я умру здесь, я вернусь домой? Может я наконец очнусь от этого кошмарного сна? Может это и был выход все это время? — Шагай, — в спину подтолкнули, а руки дернули. И я покорно зашагала вперед, слепо следуя за тем человеком, что вел меня за веревку на запястьях. Глоток свежего воздуха показался мне самым сладким в жизни… Мы шли долго, в полной тишине, нарушаемой лишь гулким звуком тяжелых сапог моих спутников, изредка я слышала предупреждение о предстоящих ступеньках от мужчины с добрыми глазами. Первый, как мне кажется, предпочел бы, чтобы я на этих ступеньках сломала бы себе шею… Когда мы остановились, мешок с моей головы так и не сняли. Слух уловил сдавленные тихие разговоры, а затем очередные тяжелые шаги. — А это что? — еще один голос, не знакомый, низкий и грубый. — Меры предосторожности, святой отец, — я чуть было не хмыкнула, услышав в голосе первого некоторые нотки благоговения и послушания. Ответом последовал тяжелый вздох разочарования, а затем опять шаги, шаги вокруг, сливающиеся в бесконечную вереницу опутывающего гула… — Суд уже был? — Нет, ее не будут судить. — Почему? — Много свидетелей, показания уже даны… Сказали, исповедовать и в воду. — Хорошо, — в голосе было слышно явное равнодушие. В эту минуту сердце сжалось. И все? Это все? Ни шанса, ничего… Просто исповедоваться и вперед. — Тогда давайте быстрее закончим с этим… — устало вздохнул святой отец. Сквозь сырой пыльный мешок проступал редкий свет. Мои руки снова требовательно дернули. Чуть было не упав, я переступила и случайно коснулась чьего-то плеча. По коже пробежался холодок. Из легких будто выбило весь воздух. Почему-то стало ужасно страшно. Но не от предстоящей встречи с собственной смертью, нет. Стало откровенно и необъяснимо жутко, словно я заглянула в глаза своим самым искренним и потаенным страхам. Казалось воздух стал холоднее и морозом кошмаров сковал горло… — Шевелись, — руки опять больно дернули, я помотала головой, пытаясь хоть как-нибудь избавиться от жуткого наваждения. Вскоре послышался шум толпы. А ноги почувствовали, как мягко приминается под ними земля. Несмотря на мои ожидания, никто не кинул в мою сторону гнилой овощ или грубое высказывание. Гул, смешанный с перешептываниями, угнетал. Но никто не позволял себе лишнего. Меня озарила догадка — ведьм здесь боялись. По-настоящему боялись. И боязнь эта была в какой-то степени уважительная. До чего же, должно быть, они действительно страшные вещи могут творить, раз простые люди настолько напуганы. — Как тебя зовут, дитя? — мягко спросил мужчина, который еще в казематах подал мне руку. — Уна, — тихо и хрипло ответила я. Почему-то захотелось назвать именно это имя. Знаю, можно было сказать настоящее, это бы уже ровным счетом ничего не изменило. Но в глубине души хотелось верить, что все это не со мной. С Уной. Не со мной… — Не бойся, дитя, — еще тише произнес мужчина, а затем я почувствовала чьи-то аккуратные прикосновения к своей лодыжке. Сначала к одной, затем — к другой, к моим ногам что-то привязали, а потом кожу лизнуло прикосновение тяжелой металлической цепи. — Не трудитесь, я вряд ли смогу убежать, — зачем-то прокомментировала я. — Это не от побега, — послышался ответ. — Каждая живая душа заслуживает увидеть белый свет в свой последний час, — и вскоре мешок с моей головы был снят. А я зажмурилась от яркого света. Когда глаза с большим трудом немного привыкли, я вяло огляделась. Несколько десятков пар глаз, уставившиеся на меня глядели либо с презрением, либо со страхом, убивая всякую надежду на милосердие. Мы стояли на высокой скале. Небольшая толпа людей по обе стороны от меня, несколько солдат, рядом двое мужчин в тяжелых длинных черных одеждах, которые носят здесь священнослужители и высокий человек в тяжелых доспехах, по-видимому, начальник стражи. Позади него богато одетый, на резном деревянном стуле сидел совсем молодой мужчина, смотрящий на меня без страха и презрения. Скорее с интересом и спокойствием. — Его величество не разрешали снимать мешок, — грубо заметил начальник стражи, шагнув ко мне. — Я уверен, его величество не побоится измученную ведьму, — снова прозвучал тот самый мягкий голос. Я повернулась, чтобы взглянуть на его обладателя — но увидела только его широкую спину. Краем глаза я заметила, как его величество, сидящий на деревянном кресле, снисходительно чуть приподнял пальцы, лежащие на подлокотнике. Начальник стражи, нахмурившись, отступил. Второй священник, который был чуть ниже, но явно важнее первого, спокойно подошел ко мне и жестом велел опуститься на колени. Со связанными ногами я бы вряд смогла это сделать сама, но солдаты тут же мне помогли. Я взглянула в лицо священнику: нахмуренный, слегка уставший взгляд, черные, немного с проседью волосы и такая же борода, обрамлявшая худощавое лицо. Его жесты были уверенны, будто он каждый день исповедует не один десяток ведьм. А еще казалось, что он от этого всего ужасно устал… Он указал мне пальцами вниз, и я покорно уставилась в землю, слушая, как о скалы бьются волны… Сердце забилось быстрее, а к глазам подступили слезы. Раздался грубый голос пастора:  — In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen. Кажется, я даже издала какой-то невнятный возглас, услышав знакомую речь. По щекам скатились слезы, я горячо выдохнула и продолжила почти не слышимым шепотом, не дожидаясь священника. — Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto. Sicut erat in principio, et nunc et semper, et in saecula saeculorum. Amen… Повисла тишина, нарушаемая лишь шумом прибоя, криком чаек и перешептываниями толпы. Я молчала, стараясь справиться с удушающими слезами обиды, смешанной с радостью от услышанных знакомых слов. — В чем дело? — наконец раздался голос начальника стражи. — Пусть сегодня это сделает мой преемник, — безотлагательным тоном ответил пастор, а затем позвал второго священника. — Гантар! — Благодарю за доверие, — сердечно поклонился Гантар и встал передо мной. — Возрадуйся, дитя, скоро душа твоя будет чиста и свободна, — искренне улыбнулся он. А я, заметив, как пастор, развернувшись, зашагал прочь, снова опустила глаза вниз. Тяжелое дыхание не давало вымолвить ни слова, хотя так хотелось повторить их следом за священником. Такие знакомые, практически родные с самого детства слова… В памяти всплыл образ бабушки и матери, которые остались далеко позади, в детстве, в другом, родном мире. Я даже не заметила, как он закончил. На голову мне опустилась тяжелая рука. А затем, стража подхватила меня, буквально подняв над землей. Я даже не успела взглянуть в глаза человеку, который прочел надо мной молитву. Я не видела лиц людей, испуганно жавшихся друг другу, стоящих вокруг. Я видела только темнеющее стальное небо и плачущих в этом небе чаек. Холодный ветер перебирал волосы, то поднимая их, то бросая на плечи. А обрыв становился все ближе и ближе. Наконец, перед моим взглядом расстелилось бушующее море, а ноги оттянул тяжелый груз, надежно привязанный к щиколоткам. На секунду показалось, что в грустный плач чаек вторглось грубое воронье карканье. Я закрыла глаза, почувствовав, как по щекам скатились горячие слезы. И стражники отпустили меня…