И зарево полыхает

      — Не смей больше приближаться!       — Заткнись, Аррон.       Питер сидел на корточках перед мелкой, как-то дико всматриваясь ей в глаза, и молчал, только иногда прерываясь осекать Аррона.       — Псих, убери от неё руки!       — Это не твоя собственность, идиот! — огрызнулся Лойек, у которого уже голова шла кругом от всех этих препираний. Сейчас его задачей было следить, помимо Питера, за Арроном и Беном, чтобы эти двое не поцапались, пока магистр Люк ушёл за дроидом в медицинское крыло. У девчонки не было ничего серьёзного, кроме полостной раны, а у этих двоих было.       Но Бен не говорил ни слова. Он осунулся, сел на настил и принялся завороженно вертеть в руках комлинк, и больше ничего. Дркгие падаваны сновали туда-сюда, создавая толкотню, но никто не пробовал подойти к ним. Для этого Лойек взял в обе руки по электрическому мечу, принялся топтаться рядом и как бы невзначай размахивал ими, когда мимо зачем-то проходили.       Девчонка медленно говорила с Питером. Кажется, у неё был шок, но постепенно испуг сходил с её раскрасневшегося лица, на смену ему приходило разочарование.       По крайней мере её поглотила беседа, и ничто больше не могло отвлечь её внимание. Аррон, держась на расстоянии, периодически кричал, потом снова успокаивался, и снова кричал. Выглядел он совсем не лучшим образом, весь перепуганный и взбешённый. Бен иногда смотрел на него, но тут же отводил взгляд: ничего отвратительнее со времен путешествия с папой на Такадану он не видел.       Наконец в дверях взвизгнул медицинский дроид, а следом за ним в зал вошёл магистр Люк. Отчего-то его лицо не выглядело напряжённым, скорее уставшим. Он укоризненно взглянул на выкрутасы Лойека с мечами, и тот быстро по очереди их отключил.       — Магистр Люк, — Питер встал и немного поклонился ему, передавая девочку в механические руки дроиду. На время, пока его ждали, он повязал ей на руку свою повязку, и теперь дроид вернул её, пропитанную кровью и смятую. Питер спокойно сунул её себе в карман.       — Тренировки на сегодня закончились, мальчики. Бен? — Бен слабо поднял глаза на дядю. — Пройдёмся?       Он не хотел идти. Не мог. Теперь-то он точно был выжат и в конец разбит. Когда Бен выхватил девчонку из-под меча, перед глазами всплыла чёрная пелена, и он оттаскивал её, двигаясь совсем интуитивно, и остановился только тогда, когда услышал, как Лойек рядом выругался. В безопасности. Не было ни голосов, ни ни подначиваний, — ничего. Только слепота. А потом на смену боли пришла слабость.       Бен ненавидел себя сейчас за то, что так слаб.       Но девочку вместе с грохочущим Арроном увели. Парни ушли тоже. Бен откинул со лба волосы и молча уставился на дядю.                     Выйдя на тропинку к хижинам, Питер с Лойеком очутились наедине и весело переглянулись.       — Понравилось?       — Восторг!                            Это был душный вечер на жаркой планете песков. Бен с дядей не спеша шли по саду и молчали, и Бен чувствовал благодарность, потому что не был уверен, что может сейчас говорить. Он и сам не понимал, что его впечатлило так сильно: стремительность происходящего, или, наоборот, неподвижность, ребяческая уверенность или перепуганный взгляд…       — А куда увели того парня? — Бен почему-то испугался собственного голоса.       — С ним я буду говорить позже.       Они свернули к открытым пространствам сада с полянками и массивными деревьями, туда, где растут ночецветы и плотоядная рикса.       — Я и понятия не имел… — пробормотал дядя.       Бен слабо пожал плечами.       — Но ты поступил правильно. Пойми, мой мальчик, юнлинги — самые глубокие дети. Они слишком мало времени находятся в стенах нашего Храма, чтобы укрепиться духом и по-настоящему соединиться с Силой. Однако, у этих двоих есть потенциал, и они продемонстрировали это сегодня, не считаешь?       — Ты будто оправдываешься, дядя Люк.       — Я хочу объяснить тебе, как бывает. Когда-то и ты возьмёшь на обучение юнлинга, и, возможно, столкнёшься с тем же. Ты правильно поступил, остановив поединок, даже если твои друзья были заинтересованы посмотреть подольше…       Бена передёрнуло. Он с опаской посмотрел на дядю, но выражение лица у того оставалось невозмутимым. Он, кажется, был сейчас в своих мыслях.       — …А этот мальчик, Аррон. Шумел очень самоотверженно. Кажется, он её друг?       Последнее, о чём бы теперь поговорил Бен — это об Арроне. Поэтому просто шёл, волоча ноги по неровным камням и хмурясь, решив не отвечать. Но дядя снова обрушился на него:       — Почему ты не использовал Силу?       Бен замешкался. Почему? Он даже не думал и действовал скорее инстинктивно. И всё-таки не выбрал Силу — верный и безопасный путь.       — Я… Не знаю, наверное я растерялся. Сделал то, что пришло в голову первым. Это плохо?       — Нет, Бен. Возможно, требовать от тебя сейчас слишком многого не в моей власти. Ты ещё почувствуешь Силу. Но будь осторожен.       — Буду.       — Нет, ты не понимаешь, Бен. Что бы ни случилось, какой бы ситуация не была… помни, кто ты есть. И что твоя жизнь тоже ценна.       — Хочешь сказать… что лучше бы я не помогал ей?!       Потрясающий сад — масштабный, многообразный, изменчивый в своей красоте — за каждым поворотом своя цветочная оранжерея, место силы, место для укрытия. Бен застал себя за бессознательным поиском глазами его места.       — Это был электрический меч, и опасности не было.       Солнце преследовало Бена Соло весь день, и теперь снова ослепило. Он споткнулся о камень, насупился и продолжил устало плестись рядом с дядей.                            Но день не заканчивался. Он проплывал мимо так медленно, будто выпрашивал, чтобы на него обратили внимание, разглядели получше и оценили повыше. Но ничто не заставит теперь выйти Бена из хижины — единственного убежища, куда не так рьяно просачивается закатный свет, и где не достает нотациями дядя, не учит жизни Питер, не снуют туда-сюда падаваны и не маячат своими джедайскими штуками.       Он снова принялся терзать комлинк. Может быть, она хотя бы сейчас не занята?       Но аппарат только кряхтел и задыхался в облаке помех. В погоне за духовной автономностью дядя Люк слишком увлекся. Он мог бы связаться с мамой в приёмной станции, но это означало бы выставиться напоказ и саму необходимость выйти.       Одинокие частоты гудка пробились, когда Бен несколько раз его поколотил, но так же быстро рассыпались в шуме вновь.       Скорее всего она бы всё равно ему не ответила. За обедом, где в столовой можно смотреть трансляцию межгалактической станции, что-то передавали о новом соглашении и переговорах, безумно важных для судьбы Республики. Бен слышал, что все переговоры важны для судьбы Республики.       И он уже готов был запустить комлинк в стену, когда услышал голос.       — Бен?       — Привет, мам.       — Почему ты так долго не выходил на связь? Ты так не хочешь со мной разговаривать?       — Бакта-пластыри залепили кнопку вызова, пока я колошматил стены.       Молчание. Бен принялся елозить на кровати и задумчиво поправлять одеяло. Он вздохнул:       — Прости, это всё — тяжелый день.       — Тебе не спится?       Бен поджал губы. В своё время, несколько лет назад, когда он ещё жил полноценной жизнью, «кое-какую-незначительную» проблему дома быстро списали на его впечатлительную натуру и юный возраст — всем детям снятся кошмары, ведь так? Раньше до Бена и правда иногда добирались пугающие сновидения: огромные тролли, армии чужестранных солдат, в пыль крушащих сенаторскую резиденцию. Это были его личные кошмары — беспокойные сны ребёнка, привычно засыпающего без сказки на ночь. Но никто не мог и представить, что пройдет всего несколько лет, и у Бена так же появится свой личный монстр. О котором никто не мог слушать дольше минуты.       — Здесь очень жесткие матрасы.       — Всё отшучиваешься. Как там Лойек?       — Думает, что никто не знает, что он строит свою бумажную модель набуанской яхты 327 типа «J» и прячет её в душевой. Хорошо спит.       — А Питер?       — Не знаю.       — Бен, я правда беспокоюсь. Мы с Ханом надеялись, что строгий распорядок дня, его системность, и хорошее обучение помогут тебе с твоей… с твоей тягой к хаосу, дорогой. Мы тебя любим.       — Да, знаю. Но ты всё знаешь тоже. Мне не хорошо здесь, и я до сих пор не понимаю, на кой-чёрт мне сдалась эта дурацкая академия.       — Не говори так, — жалобный голос матери звучал уставшим, и Бен уже успел пожалеть, что позвонил.       — Мне пора на занятия, уже зовут.       — Так поздно? Но ты сам только что набрал… Ах, солнышко, свяжись с отцом!       — Пока, мам.       — Бен!       — Прости. На связи.       Не пожелав выслушивать ещё восклицания, Бен треснул по кнопке комлинка и отшвырнул его подальше.       Улёгшись на кровать и подтянув к себе одеяло, он резко сбросил на пол подушку, вскочил, развернул тумбочку, ещё раз пнул комлинк, перевернул матрас и уселся на пол, тяжело дыша. Всё, до чего он мог добраться, было расшвыренно тут и там. Вот что мама назвала бы хаосом. Теперь подконтрольно его руке, его настроению, сознанию — теперь его.       До чего же паршиво.       И время бежит так быстро… Бесперебойный гул вокруг составлял для Бена, казалось, всегда неотъемлемую часть этого места, давящий и нагнетающий. Но даже несмотря на то, что в Храме с самого его возрождения Люком были введены достаточно жёсткие правила, в первую очередь — дисциплинарные, и многие падаваны старались ходить по общим секторам только самодостаточно плывущими тенями, на самом деле, вопреки общепринятым представлениям, большинство учеников были обычными ребятами со своими слабостями, страхами, иногда далеко не возвышенными манерами речи и тривиальной историей. Это были дети, и им только предстояло постичь все тонкости обучения.       Бен Соло же вычурно выбивался. Всегда. С самого момента его прибытия то, что жизнь здесь не будет лёгкой, сделалось очевидным. Он не был таким же: таким же весёлым, как его приятели — те, с кем он проводил время ещё совсем по малолетству, — таким же… Других учеников Бен толком не знал. Вернее было бы сказать, конечно, знал, и даже мог вспомнить некоторых поимённо, если повезёт, но это ведь ровным счетом ничего не значило. Всегда привлекающим к себе внимание родом Скайуокеров, странной внешностью, откровенной замкнутостью, странный мальчик вызывал в соучениках скорее непонимание, перемешенное с враждебностью. То, что сам он в компании так же не был заинтересован, — отчасти в качестве протеста, — забило последний гвоздь в погребальную крышку его местной социализации. Никакие попытки дяди или кого-любого другого ещё со стороны помочь Бену просто расслабиться и отпустить груз своих личных стенаний не увенчивались успехом. В академии давно укоренилось: Бен Соло — одиночка.       Бен Соло — белая ворона с большим носом. С удивительно раннего возраста он тянулся к знаниям, схватывая вещи из совершенно разных, никак не связанных между собой областей, рос влюблённым как в тренировки, так и в книги, возвышенные образы, пейзажи и яркие красочные битвы. Как и все дети, он оказался ещё и очень легковозбудим. Ранимым, может быть даже отчасти неуравновешенным, Бен начал отдаляться от других учеников-падаванов слишком рано, толком даже и не начав с ними сближаться. Противореча самому себе, своим принципам, он нашёл здесь одну единственную отдушину, и оставался ей верен.       «Питер, сейчас же перестаньте пытаться лезть в моё сознание! Я хоть и имею степень магистра, но о таких материях в свободное время определенно не думаю, уж извините меня», — улавливал недовольный бубнёж учителя Бен, силясь не прыснуть и выводя метки ответов теста. К концу занятия он сдавал свою работу, не поведя бровью, когда профессор коротко кивал ему и интересовался, как у юного Органа-Соло сейчас обстоят дела с тонкими материями. С настолько тонкими у Бена как раз всегда было не дружественно. Ничто не было.