Book of Faith

Элис с детства любила читать. Так ей сказали. Буквы, вначале загадочные, как египетские иероглифы, под влиянием сотрудников лаборатории быстро начали приобретать свой истинный смысл, и вскоре она перешла от разглядывания символов к постижению того, что крылось за их вязью. Дядя радовался, что ребёнка не приходится занимать играми, тратя драгоценное время: достаточно было всучить ей цветастую книжонку, и девочку совершенно переставал интересовать окружающий мир, вплоть до голодных истерик, до бессонных ночей. Если б кого-то это заботило, из неё мог бы выйти обычный, среднестатистический человек. Но – Элис любила читать. Вообще, странное это слово. Дядя говорил: если делаешь что-то в свободное время – ты это любишь. Если хочешь проводить с кем-то свободное время – ты его любишь. А в её подземном доме только и было, что куча книг, поэтому да, она очень любила читать. А ещё доставать дядиных коллег вопросами, но этого не любили уже они сами, судя по тому, как вечно пытались от неё отвязаться. Теперь, когда выросла, она их понимала: люди тупые, и с ними не о чем говорить, особенно с детьми. Ещё Элис любила смотреть на животных. Все они сидели по своим клеткам, и Элис имела привычку сравнивать размеры их жилищ. Выходило, что каждому зверьку выдавали комнаты по их размерам, а её комната всё равно была больше, чем те клетушки, и она ликовала. Животным делали много разных процедур: что-то скармливали, били током, сажали нескольких в одну клетку и смотрели, что они будут делать, и в конце почти всех усыпляли, разрезали и копались внутри; а её саму только пропускали через сканер, били молоточком по коленям и иногда брали кровь. Но животным доставалось гораздо больше внимания взрослых, и она думала, что люди больше любят зверушек, чем себе подобных. А потом оказалось, что не любят только её. Но это взаимно, поэтому Элис всё устраивает. Бывало, подольёшь остатки утреннего молока в чью-нибудь пробирку, а потом наблюдаешь за растерянностью важных взрослых из-за стеклянной двери. Ноль общения, если только её не ловили с поличным. Одна такая пробирка бабахнула прямо перед ней, и Элис поймали по задымленному взрывом лицу. С ней пытались говорить о безопасности и какой-то таинственной «совести», и с тех пор она смешивала жидкости исключительно длинными щипцами. Она мало может рассказать о своих ранних годах, опять-таки, не из-за плохой памяти – память у неё отличная – а потому что они сливаются в один большой серый ком рутины. У неё не было родителей, которые готовили завтраки и отводили в школу, не было самой школы с кучей раздражающих мелких паразитов и учителей, вечно сующих нос не в своё дело, не было игр на улице и домашних животных. Но там, где она росла, можно было часами смотреть на необычные вещи, часами оставаться наедине с собой и думать, думать обо всём на свете, что приходило к ней из старой коллекции книг и фильмов, которую постепенно собирали взрослые. Дядя вечно был занят, и по большей части занимался ей, когда ему было надо взять очередной анализ или сделать укол, а не когда хотела сама девочка; со временем она привыкла и даже стала получить удовольствие от свободного времени. Другие, что иногда приходили внутрь, чаще игнорировали её – вы же не станете разговаривать с курицей, которая печётся у вас в духовке? Но если ей и доставались разговоры, то по-деловому сухие, не выставляющие собеседника эдакой покровительственной наседкой. Такие длинные обороты речи, зачастую с непонятными словами, Элис часто встречала в книгах, и это приводило её в восторг: когда-нибудь она прочитает все из них, изучит хитрости высокого языка, и сможет разговаривать так же! Правда, телевизор, напротив, вываливал на неё кучу примитивных слов и фраз, которые заставляли людей на экранах по-дурацки улыбаться и делать всякие глупые вещи; она думала, это показывают глупых людей, чтобы другие не повторяли за ними. Если б она тогда знала, что книги врут, и повсюду живут идиоты, приложила бы все усилия, чтоб не покидать лабораторию. Однажды она смогла пробраться в дядин кабинет, единственную комнату их отсека, куда он запрещал ей ходить. Это оказалось небольшое помещение в тёмных тонах, где практически по всем стенам были расставлены высокие книжные полки, а по центру стоял массивный деревянный стол. Потолок, что в их подвале представлял собой сплошную матовую светящуюся панель, не делал кабинет светлее, а только усиливал его мрачное естество. Элис смотрела на все идеально подогнанные корешки и недоумевала: она же умеет обращаться с книгами! Да она бы месяцами торчала здесь и не мешала никому работать! Девочка понимала, что нужно было убираться, пока дядя её не застукал, но покинуть это место было выше её возможностей. Дядя нашёл её спустя несколько часов, почти добравшуюся до середины «Генетических метаморфоз» Кальфера. Он кричал и ругался, как рассерженный гусь, как будто трогать его вещи было чем-то плохим! Элис не прерывала чтения, разве что приходилось дольше вчитываться в текст, когда орут прямо у тебя над ухом, ну да там всё равно половина слов была непонятная. Он о чём-то поспрашивал её, проверил ящики в столе, и в итоге махнул рукой. Теперь Элис открыла новое развлечение: изучать таинственные послания, выбитые мелкими жуками-буквами на бумаге. Она всё отвлекала работающего дядю вопросами «что такое хромосома?», «что такое эритроцит?», «как работает сердце?», «почему кровь красная?». Одни выражения неприятно застревали между зубами, вызывая чесотку и желание высморкаться, другие, наоборот, получали особый отклик, если их медленно произносить шёпотом. Это были таинственные двери в мир, полный чудес, как обещали детям в старых книжках, и Элис хотела знать про них всё. Хорошие слова требовали новых ответов, из них рождались новые слова, и так по кругу… Она так и не получила цельного представления о науках, ей это было не интересно, но в памяти иногда всплывают отрывки, схемы, формулы, которые она иногда заучивала, как молитвы. Один человек ей сказал, что есть такое всемогущее существо, которое следит за тобой и наказывает, если ты поступил плохо. Это было новое, необычное слово, и Элис, как всегда, пошла к дяде. «Что такое плохо? – он переспросил с удивлением. – Когда твои слова и поступки вредят другим». Девочка не могла уложить ответ в голове. Ну откуда ей знать, что такое этот вред, и как именно его причиняют? Тогда она стала делать всякие вещи и спрашивать других, плохо ли поступила. Танцевала посреди лаборатории, разбивала колбы, приносила зверушкам еду из столовой, рисовала на стёклах, делала поясняющие пометки в лабораторных журналах, иногда кого-то обзывала или незаслуженно хвалила. Однажды она похвалила красивые серьги миссис Мирчи, начальницы отдела систематизации, и восхитилась, какой они делают её красивой. Миссис Мирчи была тощей старушенцией под пятьдесят, с морщинами из-за вечно недовольного лица, и никогда не разрешала девочке поиграть с хирургическими инструментами со своего стола. Но после слов Элис её лицо на пару секунд разгладилось, его даже посетила скупая улыбка. Миссис Мирчи отдала девочке списанный тупой скальпель и предложила потренироваться на томатах. Но когда она позже поделилась этим с дядей, тот покачал с головой и сказал, что манипулировать другими для своей выгоды плохо. Элис тогда ещё не знала, что такое ма-ни-пу-ли-ро-вать; но уже поняла, что дядя не всегда может быть прав. Тогда она стала притворяться перед ним хорошей девочкой, а втайне от него продолжала смотреть, как люди реагируют на её шалости. Но Элис продолжала доставать дядю вопросами. Тот всё чаще раздражался и вместо объяснений отсылал её к новой главе очередной книги, где мог скрываться ответ. Некоторые она бросала, едва осилив пару строк, с другими ходила днями в обнимку, пока их не вырывали из рук. Когда девочка заикнулась про клонирование, дядя вздохнул, сходил в архив и вручил ей папку по одному из своих проектов. Текст её не заинтересовал, но над красивыми формулами она зависала по много часов. Дядя сокрушался, что его разработку прикрыли перед самым испытанием принципиально нового метода захвата образующих аминокислот, но, с другой стороны, это правильно, потому что будущее за энергией крови, а не за этими надоедливыми репликантами. Он сказал, что с её помощью совершит много великих открытий, которые изменят весь мир. Когда она спросила, в хорошую сторону изменит или в плохую, дядя странно на неё посмотрел и перевёл тему. Однажды Элис нашла в книге рисунок кроличьего желудка с новообразованиями. Ей было не совсем понятно, но она вспомнила о наглядных пособиях в клетках. Учёные усыпляли кролей, копались внутри и потом выбрасывали, но она хотела только немножко посмотреть. На ней порезы заживали быстро, так что и на кролике заживут, и никто ничего не заметит. Она достала из клетки самого большого (так тяжелее промахнуться), взяла свой тупой скальпель, грозу всех помидоров, и приступила. Комната постепенно наполнялась мехом и кровью, а уж до чего неприятный стоял визг! Животному ведь не объяснишь, что нужно полежать спокойно и потерпеть, и тогда всё закончится быстро; дурной кролик отбрыкивался и норовил убежать. Девочка кое-как привязала его лапы проволокой к прутьям, и продолжила занятие. Желудок оказался почти таким, как в учебнике, только ещё менее различимым из-за крови и дёрганья. Элис почти схватила его скользкими пальцами, чтобы лучше рассмотреть, как в комнату ворвались люди. Под затухающие крики кролика они рассматривали беспорядок: кажется, им не понравилось, что она всё запачкала. Лица у всех были такие странные, как будто им натянули кожу на затылке, выглядело немного смешно. Один из них начал открывать и закрывать рот, как рыба, и Элис не выдержала, смеясь. Тогда у неё молча забрали скальпель и отвели в её комнату, даже не дав помыть руки. Ну вот, она, вообще-то, хотела вычистить лабораторию, но теперь кровь застынет, и это будет гораздо труднее. Зато впервые получилось проверить картинку из книги – дядя должен быть доволен, что она самостоятельно нашла ответ. Но он был не доволен, а зол. Дядя долго её отчитывал, орал, размахивая руками, потом сменил тактику и начал сам задавать вопросы. Зачем она это сделала? – Хотела разобраться. Почему не дождалась его? – Стало невтерпёж. Понимает ли она, что своим неуёмным любопытством сделала несчастному животному очень больно? – Что такое больно? Дядя заткнулся и впервые ничего не ответил на её вопрос. Он посмотрел на неё странно, брови взлетели вверх, морщинки вокруг губ разгладились, а губы слегка дрожали. Он вышел из комнаты, и через минуту вернулся с подносом инструментов. Сначала он воткнул ей в вену иглу, которой обычно набирал кровь, и спросил, больно ли ей. Элис повторила: что такое больно? Потом он взял скальпель и сделал небольшой надрез, всматриваясь в её лицо. Девочка с интересом наблюдала, как капли одна за другой ползут по руке, а надрез медленно затягивается; дядины брови в это время ползли всё ближе к носу. Он ещё раз выходил, и весь вечер задавал ей много дурацких вопросов, например, бывают ли у неё приступы злости, насколько она вежлива с людьми в лаборатории, собирается ли резать других животных. Девочка отвечала правдиво, потому что её не беспокоила дядина реакция, но минут через двадцать ей стало скучно, и она села за свой старый альбом с карандашами, пытаясь изобразить по памяти, что внутри у кролика. После этого её пару дней не выпускали из комнаты, а потом незнакомый человек забрал её и перевёз в другое место. Это был последний раз, когда она видела дядю живым, зато в той длинной поездке Элис впервые увидела небо. Ей было восемь. Следующий этап жизни тоже не был особо интересным. Она переехала в другой дом, всё так же имела в личном распоряжении спальню, но в дневное время нужно было выходить в большой зал с другими детьми. Мелкие дьяволята! Кто-то бегал, кричал, провоцировал на драку и портил вещи, другие сидели на стульях, ни на что не реагируя. Врачи заставляли её играть в дурацкие игры с остальными, но со временем она стала придумывать отмазки, чтобы остаться в компании бумаги и карандашей. В зале не было книг, поэтому она по памяти рисовала формулы и картинки из учебников. Этим рисункам потом уделялось много внимания, когда с ней беседовали наедине; девочка придумывала про них всякие истории, и каждый раз доктор оставался недовольным. Тогда она стала копировать рисунки других детей, все эти солнышки, зверушек и дома на траве, а иногда и красть их, выдавая за свои. Вообще, наблюдая за остальными обитателями больницы, она почерпнула много полезного: как привлечь внимание, заставить кого-то быть заботливым или, наоборот, вывести из себя, как играть в хорошего ребёнка, чтобы доктора с улыбкой ставили галочки в своих блокнотах. В первом доме её принимали такой, как есть, и почти не делали скидку на возраст, но здесь она увидела, что дети должны быть тупыми, ворчливыми и капризными, иначе вызывают подозрение. Они должны рыдать над синяками и баюкать разбитые коленки, а ещё по нескольку дней носить неудобные пластыри на каждой царапине! Однажды сосед по столу оцарапал Элис вилкой, так ей приходилось каждые пару часов снимать повязку и обновлять царапину, чтобы взрослые не спохватились. На перевязках медсестра тряслась над порезом, не зная, что он был оставлен всего час назад. Оказалось, другие люди гораздо более хрупкие, чем она, и эту особенность тоже нужно прятать. Дядя что-то знал об этом, но так и не успел ей рассказать. Элис росла, и всё больше усыпляла бдительность врачей. В какой-то момент ей дали доступ к школьным учебникам и художественной литературе, так что ей больше не нужны были поводы уходить из компании назойливых ровесников. Однажды её привели в кабинет с несколькими докторами и парой незнакомых людей в деловых костюмах, долго беседовали, и в конце сообщили, что теперь её жизнь изменится к лучшему. Доктора улыбались, а «костюмы» отвели её к машине и несколько часов трясли по жарким дорогам. Элис раздумывала, не попроситься ли в туалет, а потом сбежать, но такой порыв мог скорее навредить ей. Наверняка её будут искать с полицией, а потом засунут в очередное отстойное место; но даже если у неё всё получится, как и на что она будет жить? В книгах многие дети вынужденно обрели самостоятельность, и притом неплохо справлялись, но она слишком отличалась от выдуманных героев. Сколько можно пытаться играть с жизнью, так или иначе зная, про продуешь? Ей хватало того, что давали другие, из так называемой доброты, или жалости, пусть даже за деньги. В приюте она смогла хорошо обустроиться, после пары демонстративных выходок остальные обитатели не решались её дразнить. Сначала Элис хотели засунуть в отстающий класс, ввиду того, что с ней никогда не занимались систематически; только они недооценили её память и нарастающую за годы скуку. Элис отлично помнила многие прочитанные книги, могла покопаться в своей голове и за считанные секунды выудить ответ. Если бы педагоги заглянули глубже заученных фраз, то поняли бы, что девушку абсолютно не интересовала учёба как таковая, знания просто выстраивали щит цивилизованности между ней и остальным миром. Будучи с детства вовлечённой во всевозможные лабораторные процессы, она так и не прониклась наукой. Какой смысл распутывать сложные днк-цепочки мышей, если не сможешь этим воспользоваться? Нет, к совершеннолетию она сохранила лишь один интерес: искусство узнавать других людей и обращать их себе на пользу. Элис давно поняла, что она другая. Все эти слова, которыми увлечённо пользовались люди: страх, боль, стыд, совесть, оставались чужими, не вызывая ни отклика, ни понимания. Она перенимала незамысловатый стиль окружающих, и хорошо научилась сливаться с толпой, когда это требовалось; но у неё было секретное оружие, от которого другие презрительно отворачивались – книги. Эти маленькие негодники с карамельно-графитовым запахом хранили квинтэссенцию человеческих порывов, они служили и справочником, и источником вдохновения. Элис изучала обещания и клятвы, эти бессмысленные якоря, добровольно повешенные героями себе на шею, и часто утягивающие их ко дну; удивлялась всякого рода привязанностям, будь то почитание семейных уз, долг родине или открытость перед друзьями, которые делали человека слабым и позволяли запускать щупальца в его разум; но более всего её интересовала, обнюханная со всех сторон, так называемая любовь. Где один, теряющий разумность от вида, присутствия и даже мыслей о ком-то ещё, там безнадёжная драма в попытке привлечь внимание путём демонстрации слабостей. О, эти милые беседы под луной, неловкие сексуальные контакты, обожествления второй половинки! И самое прекрасное – в реальной жизни люди тянутся к красоте выдуманной любви, но никогда не могут её достичь. Какие-то внутренние ограничения мешают им произносить нужные фразы, действовать, сбивая собеседника с толку и полностью очаровывая его собой; кажется, они раздают бесконечное количество советов, но деревенеют, когда дело касается их самих. Но у Элис не было таких недостатков, поэтому она научилась показывать любому картинку идеальной любви… до тех пор, пока не получала то, чего хотела. Затем слабаков ждала буря, из которой они так или иначе выбирались с разбитым сердцем, а девушка двигалась дальше. Признаться, ей было даже интересно испытать все эти смешные чувства, которые гробят даже самых разумных людей, но это было единственным, чего она так и не смогла получить. Впервые книги соврали ей, утверждая, что любовь для всех… Для неё любовь была как религия: красивая сказка, придуманная, чтобы управлять толпой. Всё-таки Элис была довольна, что не подвержена ни одной из этих выдумок. В приюте ей было хорошо и спокойно, но более всего – скучно. Однажды на пороге показался человек в деловом костюме, и Элис поняла, что для неё веет ветер перемен. Этот «костюм» был не таким, как синтетически дешёвки, что привезли её сюда; он отливал демонстративным богатством на отутюженной тёмно-синей ткани. «Костюм» пригласил её за стул напротив своего, и шёлковым платком протёр очки с таким достоинством, что директор приюта пристыженно уставился в пол. Наконец, он извлёк из кожаного чемодана бумагу. - Ваш дядя скончался две недели тому назад, примите мои соболезнования, - фальшивое выверенное сочувствие, - я здесь в качестве его поверенного, чтобы огласить завещание. Ха, недолго он играл в свою науку. Элис плохо помнила дядю, но он не казался ей таким уж старым. Обычно, когда взрослые говорили про смерть, лучше было скорчить расстроенное лицо, только вряд ли сейчас «костюм» порвёт завещание, если она покажет недостаточную скорбь. Она уставилась на него, ожидая продолжение. - Что с ним случилось? – вмешался директор. - Инсульт. К сожалению, это всё более частая причина в наши дни. Кровоизлияние в мозг, да? Или что-то ещё, связанное с мозгами… Впрочем, не так важно, откуда на неё свалилась хорошая новость. Если дядя не был жмотом, ей не придётся думать, на что жить через несколько месяцев. - Давно вы видели его в последний раз? - Лет девять… да, с половиной назад. Это важно? Ну давай, зачитай уже чёртову бумажку! Адвокатишка дразняще держал её в руке, и, судя по еле заметной ухмылке, получал от всего этого удовольствие. - Разумеется, нет, простите моё любопытство. Я занимаюсь делами мистера Карнака несколько лет, но до недавнего времени даже не знал, что у него остались близкие родственники. - То есть, я получаю наследство, как его племянница? - О, мистер Карнак указал в завещании конкретно вас. Но даже если бы он этого не сделал, вы его единственная семья, не считая четвероюродного кузена где-то в Европе. Хорошо, отлично, а дальше? Документ так и притягивал взгляд, Элис с силой вцепилась в края сидения. Её еле хватило на вежливую улыбку. - Может быть, перейдём к сути? - Да, я как раз собирался это сделать. Итак, - о, что за приятный шорох бумаги! – не хочу утомлять вас оборотами юридического языка: вам, как единственному указанному лицу, переходят денежные средства в размере одного миллиона пятисот двадцати семи тысяч четырёхсот двадцати долларов, а также коллекция из восьми автомобилей, с перечнем которых можете ознакомиться в приложенном документе. Право владения автомобилями уже вступило в силу, но управлять ими вы сможете, разумеется, только после получения прав. Ещё лучше, чем она ожидала. Учёные бывают так увлечены своим делом, что совсем забывают о дивидендах, хорошо, что дядя не из таких. Если бы ещё не выпнул её из лаборатории… Можно же было доступным языком объяснить, что насилие над животными не приветствуется в обществе! Вот откуда бы она узнала, сидя круглосуточно в том подвале? А всё-таки он понял, что она из себя представляет, но не захотел иметь с этим дела. Козёл. Элис схватила протянутую бумагу, желая убедиться, что верно расслышала цифры. Так и есть, полтора миллиона плюс неизвестно сколько за тачки. Её воображение уже плодило возможности. - Сейчас мы подпишем все необходимые документы. Мистер Эндриксон, как ваш временный опекун, также должен поставить подписи. Элис выхватила бумаги из-под любопытного носа директора. Если там будет хоть слово о том, что он может распоряжаться её наследством… - Это простая формальность, опекун выступает только в качестве свидетеля, - адвокатишка быстро раскусил её. Эндриксон был жуликоватым типом: далеко не все средства, выделяемые государством, использовались по назначению, но директор оказался слишком хорош в заметании следов, иначе бы Элис давно стала его шантажировать. Но теперь – с её собственными деньгами – свалить отсюда можно без помех. В этом аквариуме она давно выучила свои уроки. Осталось красиво это провернуть, чтобы ни у кого не было соблазна пощипать её денежки… - Сэр… простите, я не расслышала ваше имя? - Конрад Свифт. - Мистер Свифт, когда я смогу увидеть дядину коллекцию? – она приподняла брови и чуть открыла рот. - Сейчас она на хранении в соседнем штате, но вы вправе приехать… - До границы всего час езды, но я не знаю дорогу! Вы можете отвезти меня туда? Лицо директора возмущённо вытянулось, и даже адвокат слегка удивился. - Вы сказали, он умер две недели назад – меня даже не было на похоронах! Я просто хочу увидеть что-то, что принадлежало ему, пожалуйста… Ха, они всегда ведутся на плаксивые интонации. Директор смягчился, и теперь водил по ним взглядом. - Объяснимое желание… Если, конечно, вас не затруднит. Он ожидал, что адвокат откажется, конечно – кто в здравом уме потащит незнакомую девчонку за сотню миль? Элис уже приготовилась его уговаривать. - На сегодня я свободен, так что – почту за честь, - Свифт подмигнул ей. - Верните её в сохранности к отбою… Пять минут спустя она садилась в машину адвоката. Короткие тени опоясывали эту сторону улицы, стоя на страже тех, кто пытался спастись от вездесущей жары. Так она и знала: тачкой лощёного адвокатишки оказался кабриолет. Свифт приглашающе распахнул перед ней дверь тёмно-вишнёвой Ауди, и Элис буквально утонула в объятиях светлой кожи – чувство новое, но абсолютно потрясающее. - У меня там есть что-нибудь подобное? – она без предисловия спросила. - О, и даже лучше, но я не хочу портить вам сюрприз. Для юной девушки вы обладаете редкой… практичностью, как я смог заметить. Он беззастенчиво ей улыбался. Кажется, Свифт за несколько минут распознал в ней то, чего ближайшее окружение не замечало годами. И пока это не сулит проблем, Элис может не изображать из себя наивную милашку. - Что вы знаете обо мне? - Когда вам было три, ваши родители погибли при невыясненных обстоятельствах, и вас взял на попечение брат отца, Джеймс Карнак. Однако уже через пять лет он отказался от права опеки, заявив, что его работа не позволяет в полной мере заниматься вашим воспитанием. Тогда же он открыл счёт на ваше имя с начальной суммой в пятьдесят тысяч долларов, и делал ежегодные взносы… - Дайте угадаю – седьмого декабря? - Верно, седьмого декабря каждого года счёт пополнялся ещё на пятнадцать тысяч. Весьма точная догадка, - адвокат выразительно на неё посмотрел. Новость о счёте была для неё в новинку. Надо же, мудак всё-таки мучился так называемым чувством вины за то, что избавился от неё – и то, не перед ней самой, а перед покойником. - День рождения отца, - Элис рассматривала незнакомый район, гораздо богаче того, где располагался приют. – Может, перекусим где-нибудь? Ей не так уж хотелось есть, но Свифта будет проще прочесть, глядя ему в глаза – а она собиралась завести весьма серьёзный разговор. Да и здешняя обстановка ей нравилась. Серые стёкла небоскрёбов пытались впитать в себя небо, люди в костюмах из дорогой строгой ткани плыли уверенно и гордо, тротуарная плитка будто сама стелилась им под ноги. Каждая деталь кричала о своей важности, а в воздухе витал ощутимый аромат денежных знаков. Она бы здесь порезвилась. Ауди встала у стеклянного фасада, отличного от других только изображением кофейной чашки. За затемнённой витриной с трудом угадывались очертания столиков, но Элис готова была биться об заклад, что изнутри прекрасно видно улицу. Адвокат уверенно сопроводил её внутрь – не то охранник, не то конвоир; сходу заказал им холодные напитки и придвинул к ней меню. - И часто вы здесь бываете? – спросила Элис, рассматривая названия, пока Свифт рассматривал её. - Мой офис неподалёку. Сюда обычно не суются исполненные важностью переговорщики – из-за музыки, наверное – подходящее место, чтобы отвлечься от работы. На фоне в самом деле играл неприхотливый джаз. Вон тот пустующий угол по вечерам вполне мог служить сценой, а свободный от столов пятак перед ним – танцполом. Другие посетители, даром что одеты по здешней моде, попрятали электронику и папки с документами, и отрешённо рассматривают деревянный интерьер, по-студенчески, почти безвкусно отделанный плакатами, статуэтками, гирляндами. Не лучшая обстановка для делового района, однако этим она, наверное, и приманивала завсегдатаев; к тому же, как Элис успела убедиться, здесь также подавали алкоголь. Сделав заказ, она стала продумывать линию поведения. Успешная сделка могла облегчить ей жизнь на многие месяцы вперёд, поэтому нельзя было терять расположение адвоката. Но он не иначе как прочёл её мысли, потому что заговорил первым: - Что вы хотите спросить у меня? – он улыбался ей чуть покровительственно, как отец, застукавший ребёнка за поеданием сладостей. Элис ненавидела, когда с ней разговаривали подобным тоном. Она быстро скорректировала план. - С таким наследством я могу сама обеспечивать себе существование. - Я прекрасно понимаю, к чему вы клоните… Весьма заманчиво, живя в приюте, избавиться от опеки и получить юридическое совершеннолетие, но вот что я вам скажу: во-первых, как ни прискорбно, сейчас вы попали в замкнутый круг. Эмансипация действительно возможна, если подросток зарабатывает деньги на жизнь, но ваши-то средства были получены из стороннего источника, к тому же, станут доступны только после совершеннолетия, которое вы стремитесь приблизить. И во-вторых, должно быть получено согласие опекуна, а директор Эндриксон, как бы помягче… мне показалось, что он не готов пойти на такую уступку, особенно теперь. Я всё это знаю, с раздражением подумала Элис, мне нужна не текущая сводка, а решение. Она нахмурилась, изображая тревогу. - Неужели ничего нельзя сделать? Если дело в цене, вы же понимаете, я выплачу любую сумму, когда всё будет готово. - Увы, - он размешивал коктейльной трубочкой содержимое бокала, - дело не в деньгах, а в многочисленных препятствиях. Понимаю, сейчас несколько месяцев кажутся долгим сроком, но вы легко их переждёте, зная, что ваше будущее уже обеспечено. Козлина. Сидел, наверное, под крылышком богатых родителей, которые оплатили ему учёбу – а теперь недоумевает, почему другим так не терпится на свободу! - Думаю, нам лучше продолжить путь. Прошу прощения, я на минуту. Свифт опустил на пол вторую ногу, поднялся и пошёл к затенённому коридору. Не мешкая, Элис выхватила пятёрку из оставленных чаевых и направилась к барной стойке. - Отличное место, кажется, я теперь знаю, куда буду сбегать на ланч, - она защебетала, когда бармен повернулся к ней, - сегодня первый день моей стажировки, и босс знакомит меня с окрестностями. Так волнуюсь… работка-то шикарная! Подзарядите меня чем-нибудь, чтобы дотерпеть до вечера, о`кей? Только без особого запаха, чтобы в конторе не… ну, вы понимаете. Она всегда выглядела младше своего возраста, и, закажи алкоголь на ровном месте, её бы тут же спровадили; но за уверенно произнесённой чепухой бармен и не подумал требовать документы. По столешнице хлопнул шот водки. Элис опрокинула в себя содержимое и показала большой палец. Теперь вернуться к столику и, сделав вид, что запиваешь привкус, вылить непроглоченную водку в лимонад Свифта. Когда он вышел из туалета и поравнялся с ней, девушка вскочила якобы тоже пописать. Теперь адвокату придётся ждать её за столом, где он от скуки прикончит оставшийся лимонад. Ауди покорно мчала их на север. Неизвестно, почуял ли Свифт новый вкус напитка, но его стакан, тем не менее, опустел. Это ещё не повлияло на его водительские навыки, но придало некоторую расслабленность. Он опустил крышу и, касаясь руля самыми кончиками пальцев, тихо напевал какую-то мелодию. Ещё в начале пути, разыскивая в бардачке дорожную карту, Элис нашла полную фляжку, и вряд ли содержимое предназначалось пассажиру. Слегка поддатый человек охотнее согласится влить в себя больше алкоголя, а адвокатишка ей был нужен сговорчивым. Сорок минут спустя они проезжали табличку «Добро пожаловать в Висконсин». Странная штука – в твоём воображении Америка огромна, но на деле ты вертишься, как на привязи, в ограниченном кружке дома, работы и дурацких встреч с себе подобными. В своё время Элис довелось пропутешествовать немало миль, но путь внутри автомобиля всегда был только нитью, связывающей отдельные пузыри. Сегодня она впервые ощутила, что это не так. Скоро не нужно будет обращать внимание на условности, заискивать перед теми, кто почему-то имеет над ней юридическую власть; у неё будет куча денег и своя крышесносная тачка. Они проезжали обшарпанное гетто в пригороде Мэдисона. - Это здесь, - адвокат повернул к неприметному ангару. - Он не мог найти место получше? – Элис фыркнула; в её глазах дядя терял немногочисленные очки здравомыслия. - Не спешите его упрекать. Хлипкая с виду дверь оказалась закрыта на кодовый замок. Свифт набрал комбинацию, и створка поднялась с тихим металлическим гулом, какого не бывает у хреновых механизмов. Внутри, в практически стерильной белизне под яркими лампами расположились, как коллекционные фигурки, восемь автомобилей. Элис узнала только три логотипа, но и без того внешний вид машин кричал о роскоши. Слова о продаже «этого ржавеющего хлама» застряли у неё в горле. - Кабриолет, - как будто это не было очевидно, Свифт ткнул пальцем в авто с эмблемой лошади. Завороженная недавней поездкой в кабриолете, Элис подошла ближе. Эта Феррари напоминала акулу, по ошибке выбравшуюся в бетонные джунгли. Низко посаженными ноздрями она припала к земле, будто зверь, который почуял кровь. Чёрная глянцевая поверхность вместе с красной кожей салона только усиливали сходство с подводным хищником. Она открыла дверь и расположилась на месте водителя: руль сам прыгнул в руки, коробка передач требовала немедленных действий, из-под капота почти слышался призывный рёв. - Девушек всегда притягивают Феррари, - хмыкнул адвокат, наблюдая за ней. Заткнись, ты, придурок с бухлом и презиками в бардачке, ты ни черта не знаешь об автомобилях, а тем более обо мне. Впервые в жизни она ощутила в себе не просто проблеск интереса, а настоящее желание, мгновенно пробудившуюся страсть, которую так любят воспевать прочие люди. Она получит желаемое, а иначе… Нет, она просто это получит. Вспомнив, где находится, Элис выбралась из «акулы», чтобы исследовать других лошадок. Эйфория и недоумение смешивались в ней при мысли о том, что все эти сокровища теперь безоговорочно принадлежат ей. Она останавливалась у каждой машины, позволяя адвокату бросить о них несколько слов. - Бентли «Летающая шпора», нетипичное название британца с подачи нашего земляка. Самый старый автомобиль здесь, но, конечно, содержался должным образом и полностью безопасен по современным меркам. Половину времени будет проводить на заправках из-за огромного двигателя, хотя создан для неспешных поездок по шоссе и извилистым лесным тропинкам. От болотно-зелёного цвета некоторых может стошнить, хотя мне нравится. - О понравившейся вам пятьсот семьдесят пятой мне сказать нечего, кроме того, что крышу ей содрали в специальной модификации для Америки. Что поделать, наш климат подходит для кабриолетов. А ещё она, как ни прискорбно, оставит в клубах пыли любого американского скакуна. - Ещё один бриташка, задницей пытается подражать старшим братьям, классическим Астонам сороковых, а перед как будто содрали с Мустанга. Сочетание странное, но из-за мощного восьмицилиндрового движка у вас не будет времени разглядывать его на дороге, когда он пролетит мимо. Руль, конечно же, с неправильной стороны. - Этот Ягуар вроде как был повседневной машиной вашего дяди, хотя он и здесь предпочёл современную классику. Седан на каждый день, современный, комфортный, внешним видом внушает трепет и не требует бензина каждый час пути. - Ума не приложу, с чего он решил взять именно этот Ламбо, хотя, конечно, эффектности ему не занимать. На таком бы курсировать вдоль итальянского берега… зато лет через пятьдесят за эту Миуру будут давать её вес в золоте. - Малоизвестная итальянская фирма Де Томасо, выстрелившая, пожалуй, только этой Пантерой. Посмотрите на эту морду! При виде такой в тёмном переулке, направившей на тебя фары, с перепугу можно наделать в штаны. В управлении, само собой, как пьяная барракуда. - Порш, первым в мире преодолевший двухсотмильный барьер. Истинно немецкий дизайн сельской калоши и движок в заднице – по цене самолёта, не понимаю я этих немцев! Зато при такой родословной его оторвут с руками. - Единственный американец среди представителей Старого света. Я говорил, что Пантера плохо рулится? Забудьте! Этот Вайпер умеет ездить только в двух режимах: по прямой – или в кювет. Зато его змеиный силуэт ни с чем не перепутаешь. Опасный, громкий, бескомпромиссный – настоящая американская классика. Элис понимала едва ли треть из того, что он говорит; но слова тайным смыслом откладывались в голове, чтобы однажды быть разгаданными. Искажённые тени новых питомцев простирались до носков её обуви, практически лизали стопы. Если поиграться включателями, можно будет узреть их языческую пляску. Нахер эти несколько месяцев. Она осторожно присела на ближайший капот – рядом больше некуда было примоститься – и позволила восторгу завладеть её лицом. - Я вижу, вы остались довольны экскурсией? - Ещё как! Немного не хватает воздуха, но мне не хочется отсюда уходить… По правде говоря, я никогда в жизни так не волновалась, знаете, одно дело бумажки да банковские чеки, но увидеть это всё своими глазами, удивительно, как иногда оборачивается жизнь… Она несла пургу до тех пор, пока Свифт не вывел её на улицу. Устав это выслушивать, он вскоре извлёк из бардачка своей смехотворной Ауди флягу и всучил девушке в руки. Наконец-то! Она сделала вид, что глотает приличную порцию, хотя алкоголь только обжёг плотно сомкнутые губы; передала флягу адвокату, и тот машинально отпил – уже не притворяясь. За несколько минут пустяковой болтовни его глаза приобрели нужный блеск. - Это самый невероятный день в моей жизни, - она подобралась достаточно близко, и теперь положила голову Свифту на плечо, - вы буквально подарили мне билет в новую жизнь. - Вы же знаете, мисс… - Пожалуйста, уж вы-то можете называть меня по имени. - Хорошо, Элис, но я всего лишь принёс вам благую весть, источником которой стала трагическая кончина вашего родственника. Адвокат ухмыльнулся, не выдавив из себя и капли полагающейся скорби. Он покровительственно похлопал девушку по плечу, от чего ей захотелось вцепиться ему в лицо ногтями. - Мне кажется, Конрад, вы себя переоцениваете. - Когда это мы?.. – он удивлённо повернулся к ней, и в этот момент Элис выверенным движением облизала губы, якобы избавляясь от капель пойла, затем посмотрела на него из-под прикрытых ресниц. Мистер Конрад Свифт, тридцати шести лет от роду (согласно водительской лицензии), партнёр фирмы «Кемпбелл и Свифт», не был бы так успешен, не имей он здравой головы на плечах. Но штука в том, что деньги и власть, которую они обеспечивают, открывают в людях порой совершенно неожиданные черты, заставляют поверить в собственное могущество, утратить бдительность. Что такое закон, когда ты можешь принять на грудь за рулём, а от тормознувшего копа избавиться взяткой или звонком нужному человеку; что такое мораль, когда возишь в бардачке отрывную ленту презиков, а любую встречную женщину оцениваешь взглядом профессионального ходока? Трезвым этот кадр и пальцем бы её не тронул, ссылаясь на позолоту профессиональной этики, но она терпеливо стряхнула её, подталкивая Свифта в нужном для себя направлении, и вот он уже стягивает свой пиджак, присосавшись к её губам. Кое-как они вернулись на склад, он затащил её в каморку за неприметной дверью, и принялся спешно избавлять от одежды. Сколько, ну сколько раз мужики велись на эту банальную хитрость? Как будто у неё между ног святой Грааль. Как и многие приютские дети, Элис рано познала половую жизнь и алкоголь, но до сих пор не поняла, что в этом так привлекает остальных. Вот ты изображаешь фрикции на пропотевшем белье, а прыщавый подросток или матёрый дядька одинаково стонут, кряхтят и шепчут тебе на ухо всякую чепуху; вот ты вливаешь в себя обжигающую отраву, конечности тяжелеют, язык заплетается, в глазах туман, а на следующее утро – головная боль и сожаление. Но люди с таким упоением бросаются в эту дрянь, что Элис нашла в этом идеальный способ манипулирования: не одно, так другое приводит в восторг девяносто девять процентов населения… пока им не предъявят счёт. А уж развести пьяного на секс – проще простого. Какой же ты, к чёрту, адвокат, если забыл, что мне ещё нет восемнадцати. Конрад Свифт утёр взмокшее довольное лицо, и потянулся к фляге за победным глотком. Его движения выглядели умелыми, и другую бабу наверняка привели бы в восторг, но Элис была только рада закончить эту пантомиму. Она взяла со Свифта обещание помочь ей с бумагами при вступлении в наследство (ты не представляешь, как скоро это будет, козлина!), и они отправились в обратный путь. Адвокат был слегка не в адеквате, поэтому плелись так, что подъехали к приюту уже затемно. Опущенная крыша помогла ему слегка прийти в себя, так что под конец он занервничал. Пора было его дожать. - Спасибо за поездку и… всё остальное, - она понятливо улыбнулась, - экскурсия по высшему разряду. - Надеюсь, это не создаст неудобств при дальнейшем общении. - А это зависит исключительно от вас. Она развернулась к адвокату всем корпусом, наслаждаясь предчувствием беды в его глазах. - Представьте себе: воспитанница приюта врывается к директору и в слезах рассказывает, как её поверенный зажал её в тёмном углу, гнусно надругавшись. От него несло алкоголем, по дороге они чуть не попали в аварию, а она от страха не смела раскрыть рта. Свифта начало трясти. - Или так: воспитанница приюта врывается к директору с новостью о том, что через несколько дней получит юридическое совершеннолетие, и навсегда покинет надоевшие стены. - Тебе не поверят… - А ты следил за презиком, придурок? Мне ничего не стоило размазать немного семени там, где гинеколог с лёгкостью его найдёт. И я не стану принимать душ, пока не получу на руки все бумаги. В твоих интересах поспешить. Она перепрыгнула закрытую дверь, но адвокат и не думал её останавливать: сидел с этим смешным выражением на лице, с которым мужики готовы на всё, только бы скрыть свой позор. - Маленькая дрянь… - Я жду до пятницы. Напрягись, если не хочешь загреметь в тюрягу насильником белой девочки. Там сейчас кого только не водится… Она упорхнула внутрь, не давая ему последнее слово, но в дверях аккуратно помахала рукой. Интересно, вспомнит ли он, что презерватив так и остался лежать в дальнем углу склада? Три дня спустя Элис в последний раз хлопнула дверью приюта. На встрече с директором адвокатишка стоял за неё горой, хоть и отчаянно избегал её взгляда. Выписка из банка приятно жгла карман, впереди простиралось бескрайнее поле для игр. С чего начать, когда хочешь всего и сразу? Ах да. Она проследила за адвокатом и, когда он припарковался у дома, запустила в салон Ауди наскоро сделанный коктейль Молотова. Ты ещё легко отделался, придурок.