Сгустки и руины

О нет, дело не в количестве лет, точно знает Аннализа. Её матери было чуть за триста, когда она уже мечтала стареть как обычная женщина, а бабка справлялась почти вдвое дольше и вполне неплохо управляла этой гораздо менее изысканной, чем теперь, династией. Конечно же, дело не в этом. Дело в том, что бывает после истинного понимания того, насколько смертны все вокруг. Насколько часто могут повторяться одни и те же вроде бы редкие явления, как ни горестно их наблюдать. Но есть черёд вещей, которые неумолимей людских ошибок. ― Ничего не изменится. Ничего не меняется. Аннализа шепчет это тише, чем колыхаются легчайшие ткани, покрывшие старый алтарь с фресками норожденных Великих. Её предки пытались воплотить на нём нечто бесформенное, но уже несколько поколений лишь некоторые из её пожилых фрейлин приходят сюда, взывая церемониальными колокольцами вслед за жрицами и распевая старые птумерианские молитвы ― как раз после ритуалов с участием Её Величества. Увы, ни у них, ни у остальных воплотить переменчивое состояние Идона не получается ― под расшитыми старой письменностью тканями виден лишь кусок мрамора или дерева. А у Аннализы выходит спокойно повторять лишь первую фразу. Да, ничего не меняется. Близкие уходят. Но на второй фразе голос дрожит. Почему, почему ничего не изменится? ― ... тся... ся.. ся... ― точно по кругу, взлетает эхо под к едва мерцающим в окошках купола звёздам. Аннализа, замолкая, смотрит на соседний алтарь, такой пустой когда на нём не отражается луна, продолжившая свой путь по небосводу. На этом алтаре некогда ждала Идона и разрешалась от бремени её мать. На нём же лежала и Аннализа, но впервые ей хотелось всё завершить ― слишком горестно. Великие не теряют любимых столь часто. Великие наоборот, обретут через неё любимое дитя. ― Ты ведь знал это, да? Так ведь, Идон? Аннализа дёргает за край обшитой золотой нитью рубахи, так и не застегивая снятое на время церемонии верхнее платье. Вплетённые ей в волосы бусины на платиновой цепочке рассеянно звякают в такт её «за что?». Аннализа в который раз сжимает край верхней юбки и продолжает смотреть в небеса. Если смотреть своим обычным, людским зрением, сквозь повязку не узреть как ей отвечает сам Космос. Только вот жить лишь с таким обычным, ограниченным слепотой перед мощью Великих, сознанием Аннализа почти разучилась. ― Ты ведь понимал, что моё горе будет людским? Скажи, почему мне больно всех терять, как и до контракта? Зрение, позволяющее видеть больше смертных, лишь усиливает произошедшее. Она их всё же полюбила. Она всё же считала их почти за своих сестёр. И эти фрейлины ― лишь часть тех, кто её покинули. Родители, сёстры, любимые ― эти смертные из двух поколений, которыми Аннализа дорожила. На правнуках пришла некоторая отстранённость: династия продолжала увивать собой вереницу принадлежных к её роду отнюдь не хуже плюща, разраставшегося на статуях возле самой старой части королевского склепа. Прежняя сила привязанностей стёрлась, словно мраморные надписи на фонтане, возведённого в честь её восшествия на престол. Может, этой отстранённости, которая грозит перерасти в безразличие, покинув их всех, и боялась её мать? Неужели и она так затворит свою душу, дабы защитить и дух, и разум от слишком тяжких для её ноши мук? ― Я знала, на что шла. Готовилась к резкой, жгучей боли. Неужели тебе неведомо, что для нашей династии это тяжелей? Почему ты так безмолвен в моих просьбах? Хотя бы в тех, что я прошу открывать мне правду? «... не правду, не правду, не правду» Поражённая эхом, Аннализа устало замирает. Ложь. Сам Идон мог молчать, скрывая ложь, ничуть не отличаясь в этом от смертных. Разве стоило так долго убегать от подобных мыслей? Безмолвие постепенно воцаряется среди куполов и на Аннализу безучастно взирают звёзды, словно тысячи глаз, воззрившихся в ответ на такие клеветнические домыслы. Великий. Бесформенный. Лжец. В его контракте множество неписанных и непостижимых смертным пунктов, раз вслед за живыми людьми Аннализа порой думает, что дальше будет держать в ладонях прах за прахом, ушедших за ушедшими, пока ей не станет решительно всё равно, словно она уподобилась тем, кто безмерно желают сравняться лишь с Великими. А Идон всё также будет безмолвен для ответов на вопросы о неизбежности её потерь. И Аннализа знает, что сейчас не нуждается в смирении перед столь неизбежной болью. С неё достаточно и остального. Похоже, что Идону не столь важен именно такой исход. И Её Величество, кажется, уясняет для себя, почему. ― Тебе же всё это безразлично, верно? Аннализа не хочет смотреть в эти усыпанные колкими звёздами ночные небеса. Идон всё также молчалив к подобным воззваниям, как бы она не просила его дать ей сил. Аннализа небрежно натягивает рукава верхней накидки и даже не смотрит на алый отблеск своего обручального кольца ― это наверняка от одиноко догорающей свечи. Всё та же не догоревшая алая свеча, которую она лично зажигает при каждой серьёзной просьбе к Великим. Жаль только, что им нет дела до простого, так пропитанного людскими чувствами, горя. Идон на такое ничего не ответит. Так решает для себя Аннализа, стуча изнутри, опираясь на руку телохранительницы, ложась спать в своих покоях. Великим наверняка прискучила тихая горечь её династии. Во сне Аннализа видит лишь отблеск на руке и ощущает чьё-то присутствие: молчаливое, ничуть не желающее объявить о своём вторжении, но всё же невольно о нём заявляющее. А проснувшись, не задумываясь, решает, что Идон безразличен. Просто ей нужно быть сильнее смертных ― её сила духа нужна Кейнхёрсту. Только припомнив сон, она понимает: нет. Она сильна. Она ― не смертная. Ей под силу научиться тому же, что и всей династии до неё. Чуть позже Аннализа решает, что Идон всё же посетил её во сне. И лишь когда в покои забегает обеспокоенная фрейлина, спрашивая её о сопровождавшихся криками снах, Аннализа понимает, что же происходит. Сам Идон всё же явился к ней. Сам Идон выслушал, хоть и не принял её сердечной боли. Сам Идон молчаливо помог ей с ней справиться, легко, словно поправляя на ней сбившееся покрывало. Сам Идон нуждается в её бессмертии, хоть и не берётся её утешить. А значит, её долг будет не столь страшен. Жить дольше остальных, разумеется, бывает нелегко. Но тяжелее этого именно горечь от потери тех, кто тебе дороги. И Аннализа научится с ней справляться.