Сгустки и руины

― Мученик! ― Святой! ― Подождите, а вы точно подогрели кровь от святых на котелке? Пузырьки уже прогреты? Всё готово для переливания? Она не должна обледенеть на нём! ― Во имя Це-е-е-еркви! ― Ты тяни слог, а не начинай блеять! ― Ещё третий куплет, мы должны при вливании уже начать петь этот гимн! Аннализа искренне жалеет, что не может залезть пальцами под металл: от этих возгласов и разучиваемых песнопений слишком ноют виски. Конечно же, кричать как в первый раз, бесполезно ― за этим местом все видят лишь крышу. Тем не менее, Аннализа выдыхает недовольное: ― И это всё, на что способны хвалёные ученики лже-Мученика? Уж чего-чего, а эта подколка точно достигнет ушей и местами не совсем людского сознания Логариуса. И увы, сейчас как раз тот момент, когда он будет молчать: возражения ей выдадут место, которое на деле не является обдуваемой вечной метелью крышей. Да и вообще, спустя пару лет измотанный короной, накачанный слишком большим количеством этой премерзейшей крови и постепенно теряющий рассудок из-за частого присутствия Идона рядом с ней Логариус не может даже толком возразить. Наедине он молчалив, но увы, зачастую это молчание выражает лишь узкий круг оставшихся в его повреждённом разуме свойств характера. Гнев ― потому что кто-то буквально преступает черту. Презрение ― ко всем, кто приходит без должного трепета, похожего именно на страх, а не истинное, такое знакомое Аннализе уважение. Мрачный настрой духа ― потому что без его присутствия и силы Аннализа может спокойно принимать оставшихся несогласных с Церковью, а значит, распостранить крохи своего оставшегося влияния и ей совсем не страшна эта изредка взмахивающая относительно несогласных коса. ― Сегодня мы вновь чествуем жертву самого мученика! О, Логариус, благодарим тебя за твоё мучение, за избавление от... ― От того, что ты никогда не сможешь уничтожить, а остальные ― способны лишь бояться, не ведая истины, ― тихо и монотонно продолжает за них Аннализа. Песнопения становятся всё более стройными, помпезными, а Её Величество отстукивает по трону ритм какого-нибудь ещё не позабытого придворного вальса. Как эти глупцы не понимают, что Логариус гораздо безумнее чем кажется? Ах да. Сюда ведь пускают только в сопровождении Палачей. А вот последние мало отличались от Логариуса в своём рвении. Уж Аннализа прекрасно это помнит. ― Смиренный и праведный!... Резня, крики жертв, слёзы, просьбы пощадить детей, проклятья и стоны умирающих ― Аннализа, терзаемая в плену, успела узнать не всё. Но вопли приближённых, ставшие лишь безмолвными хрипами, показательные казни и обвинения всех, даже слуг... Аннализа помнит свою ярость ― бессильную, терзавшую вслед за измученным телом. Ведь их смерть была окончательна. ― Каравший и очистивший весь Ярнам! О, ему нравились скопления народа! Как показательно! Как честно ― казнить даже спасавшую семью экономку! Или приходить и смотреть на приговорённых так, будто их гибель ― настоящее благо! Логариус вечно вёл себя так, словно сам Идон внушает ему эту волю, а он ― лишь смиренный смертный, не знавший власти и пути восхождения к таковой. Но разве приходящие сюда не думают, насколько могут быть свирепыми те, кого незаслуженно лишили жизни? Ведь Логариус, поднимаясь (летописи гласят «восходя») сюда, брал охрану, боясь не дойти до короны и трона. И процессия с восхождением была видима лишь с мостков у крыш. Конечно же, это его тогдашние приспешники поспешили скрыть это «недоразумение». Но возможно ли скрыть всю жестокость прошлых деяний, если вся власть и начало «мученичества» идут с времён поднявшей оружие на беззащитных руки? ― Начни другой куплет. Ну, про... Про неё. Да, про королеву. У тебя он лучше получается. И правда лучше начинать с этого момента. Увы, но нельзя скрыть всё, что творил Логариус. Даже в хвалебных песнопениях слишком много следов его фанатизма. ― Этот?.. Ну раз так нужно... Он, пленивший Нечистокровную и дерзко сопротивлявшуюся Королеву! Он, не нашедший средств против козней её проклятого бессмертия... Куплет обрывается на полуслове, за три строчки до конца. Кто-то шикает, словно стараясь заставить умолкнуть поющих на полуслове, слышатся обрывки фраз про «почти ересь» и «устаревшие славословия». Тишину быстро нарушает ветер и треск огня. А затем его прерывает неторопливая поступь, стук трости ― спутники вальяжного, показывающего возможность не торопиться, шага. И хор начинает сначала, уже с новыми куплетами, стройнее, чем за миг до последнего «не фальшивь!». Заминкой на расшаркивание ― пренебречь. Приветствиями ― тоже. Петь, не щадя голоса ― продолжать. И потому эта песня кажется Аннализе втрое фальшивей. Разумеется, не за счёт голосов. Высшие внимают низшим лишь для укрепления своей власти. Даже стоя на коленях перед «мучеником». ― Блаженный и шедший на покаяние! Замаравший себя преступной кровью, искупающий это своими муками! ― хор наконец-таки становится стройным мычанием, неразборчиво тянущим слова восхавления. Логариус всё сидит перед ними ― почти безмолвный. Как жаль, что не статуя. А его всё считают страстотерпцем... ― Наивно, ― хмыкает Аннализа. И добавляет: ― Я знаю, что у лжесвятых найдётся весомая причина для страха. Ты ведь не скажешь им, как не пощадил даже почти ослепших старух, оттиравших кровь после вашей бойни. Уж на это Логариус ничего не сможет ей возразить.