Лёшенька

12 ноября, Санкт-Петербург Любезный друг! Каждый раз, когда открываю для себя что-то новое в области, которую считаю своей вотчиной, испытываю чувство потрясающего обновления, сравнимое с перерождением души, происходящим при таинстве Крещения. Для меня никогда не было секретом, что помимо сотен инструментальных концертов Вивальди также написал гигантское количество опер, и некоторые из них дошли до нас, но... Потрясением было для меня узнать, что мы знаем и ораторию его авторства! Никогда ранее я не встречал столь замечательного, столь эффектного воплощения сюжета об Иудифи. Какую гамму эмоций заставляет переживать эта музыка! Великолепное «Furiae, venite ad nos!» заново открыло для меня голос Чечилии Бартолли. Ее Вагус захватывает яростью и неистовством, и фурии действительно будто являются перед внутренним взором. К счастью, внешнее моё бытие лишено их присутствия. Я пишу к вам под свежим впечатлением от долгой прогулки по городу. Сейчас, когда я сижу за столом, завернувшись в халат, имея под рукой кружку чая, а под ногами грелку, она уже не кажется столь приятной, какой казалась, покуда длилась. Всё-таки у нас порой очень гадкая осень, о чём часто говорят приезжие. Я не могу почувствовать это: здесь я родился и вырос, нигде более я не жил сколько-нибудь долго, нигде не встречал ничего столь же прекрасного и вдохновляющего; но понять это в моих силах. Ещё не так давно было тепло и по-летнему ярко — и вот недавно прошёл мокрый снег, и в неровностях асфальта на набережных образовались чавкающие слякотные лужи, сегодня весь день моросит мелкий прерывистый дождь, сносящийся порывами ветра, неровное тёмно-серое небо низко нависло над головой... Вернее, над головами. Впрочем, мы оба, надеюсь, не могли, гуляя, не ощущать очарования этой мутно-осенней погоды, изысканно-серого городского пейзажа и друг друга. Алексей очень мил, когда мёрзнет; во-первых, лёгкий морозный румянец вообще делает почти любого человека красивее, а во-вторых всегда приятно отдать своему спутнику шарф и смотреть, как он, смущаясь, пытается побыстрее завернуться в него, при этом продолжая отнекиваться, а после, в чужом шарфе, выглядит так нелепо-благодарно... Ну не прелесть ли! Вообще — вы замечали? — совместные зимние прогулки очень сближают, позволяют увидеть человека чуть другим, как бы добровольно страдающим ради тебя, и самому «пострадать» ради его общества. А не из страдания и сострадания ли рождается любовь в высшем смысле?! Он умен и эрудирован, для своего возраста весьма неплохо, начитан, свободно, не кокетничая, признаёт моё интеллектуальное превосходство — а это великий признак! Поговорить с ним, впрочем, можно практически о чем угодно, не принижая для этого уровня собственных суждений, что не может не быть приятно. Единственная область, являющая исключение из этого правила — музыка: когда я вскользь упомянул, кажется, о Камаринской Глинки, уже не вспомню, в каком точно контексте, кажется, мы говорили о массовой культуре и случайно перешли на народную, он сделал такое очаровательно-растерянное лицо, что я почёл за лучшее не продолжать. Это расстраивает — современная молодежь совсем не знает классиков! — но, с другой стороны, мне открывается редкая возможность научить чему-то нравящегося мне человека, ибо он готов учиться, привить ему, возможно, схожий с моим, и в любом случае — хороший вкус. Но пока что мы, хоть и весьма, всё же не слишком близки — быть может, всё впереди. А сейчас прощаюсь с вами я, друг ваш, с нетерпением ждущий ответных писем, Руслан