нежная забота

Юнги прячет глаза под кепкой, с дивана наблюдая за тем, как Чимин записывается. Ему не спалось всю ночь, но и покрутиться он не мог – не хотел тревожить Чимина, который едва ли не первый раз перед записью смог нормально заснуть. Когда Юнги проснулся, солнце едва показалось, оно даже не доставало до окна комнаты – Юнги долго пялился на улицу внизу, на распростёршийся город, постепенно заливающийся рассветом, и пытался проснуться. - Мы его обыскались, - тихим шёпотом сказал Джин, кивая в сторону кровати Юнги. - А… мы обсуждали запись, и он вырубился, - неловко приврал Юнги, почему-то смущаясь и не зная, что сказать. Перед фанатами они обычно показывают немного утрированную и более нежную сторону себя, чем есть в реальности: они почти никогда не засыпают в кроватях друг друга (может быть, только во время тура, когда усталость настолько захлёстывает тела, что уже ни до чего нет дела), не утешают бесконечным скиншипом и всё в этом роде. Именно поэтому Юнги оказывался таким смущённым из-за того, что Чимин спал в его кровати, и именно из-за этого он уже полдня старается не думать о том, что спали они в обнимку. Даже скорее он сам обнимал Чимина – такого тёплого, расслабленно мягкого и абсолютно точно очаровательного. Никто – ни один парень – ещё не очаровывал Юнги в таком смысле. Юнги смотрит на Чимина, слушает, как мелодично льётся и впитывается в микрофон его голос, и ничего не хочет говорить. Чимин замирает, когда звуковик жестом подзывает Юнги, и сжимает свисающий с кофты шнурок. Юнги думает о том, что сейчас самое время Чимина если не похвалить, то хотя бы приободрить, он знает, что ему это нужно, но едва ли может заставить себя идти. Господи, ему так неловко. Юнги ненавидит неловкие ситуации, ему проще уйти, совершенно не думая, как он будет выглядеть из-за этого в чужих глазах, пусть его обзовут трусом или ещё хуже, он не будет об этом знать, это не будет его касаться и ему не придётся проходить через отвратительную неловкость. Но сейчас всё не так. Юнги обещал, что поможет – Чимину обещал, и себе – поэтому он неловко притирается к стойке, практически касаясь Чимина, но всё же оставляя между ними пространство, и не показывая из-под козырька кепки глаз, выдавливает сбивчивое: - Ты обязательно справишься. Чимин не отвечает – он просто отпускает шнурок, который до этого сжимал так, что костяшки пальцев были практически белыми, и Юнги успокаивается с той же скоростью, с какой кровь Чимина возвращается в его капилляры, с какой наливается цветом кожа его рук. Они записываются со второго раза, но, когда Юнги пытается пулей выскочить из студии, чтобы без свидетелей вариться в собственной неловкости, Чимин резво ловит его. - Спасибо, хён. У Юнги сердце сжимается, а ужасное чувство собственной эгоистичности расползается по нему уродливыми, мгновенно въедающимися пятнами. Чимин благодарит его неизвестно за что, когда на самом деле Юнги сначала всю ночь пытался справиться с собственными чувствами, а потом, уже утром, пытался убежать от них. Он даже встал пораньше и ушёл из своей собственной комнаты, пытаясь убежать от Чимина и его реакции. А теперь Чимин держит его за предплечье небольшой горячей ладонью, наверняка пытается заглянуть в глаза (безответно натыкаясь на козырёк кепки) и очень искренне за что-то благодарит. - За всё, - будто прочитав его мысли, добавляет Чимин. И ещё чуть тише: - И за ночь… то есть, э, - он вдруг давится воздухом, бросая руку Юнги. Юнги чувствует себя последним мерзавцем: в то время как неловкость и попытки Чимина быть искренним повисают над ними, Юнги думает лишь о том, что сейчас, когда его руку отпустили, отличный шанс сбежать. Он хочет сказать что-нибудь типа «всё норм», развернуться и уйти, но Чимин решительно шагает вперёд, видимо, справившись с чем-то в своей голове, и крепко обнимает его. Чимин не такой уж и тактильный, как все думают. На самом деле, он нечасто лезет к кому-то, да и сам обычно под прикосновения лишний раз не подставляется – всё получается как-то само собой. Даже если Чимин и скиншипится с кем-то в их обычной жизни, то делает это очень ненавязчиво, почти несмело и уж точно не так чувственно. Сейчас Чимин прижимает его к себе крепко, почти ударяясь своим телом о тело Юнги, и стоит так какое-то время. На нём кроссовки с высокой подошвой и, может быть, даже стельки, а на Юнги только дурацкие кеды с плоской подошвой, так что дыхание Чимина греет середину его уха, выглядывающую из-под кепки. - Я справился только благодаря тебе. Юнги не знает, что ответить. Он не разбудил Чимина, тот, наверное, почти проспал, потому и не успел толком собраться. На нём полуспортивная одежда, и пахнет от него их домом – общагой – а не дорогим парфюмом; кожа Чимина ещё не испачкана загаром, он выглядит лишь немного смуглее Юнги, и лицо его без макияжа такое светлое и мягкое. Рассматривая то, что позволяет увидеть низко надвинутая кепка, Юнги думает лишь о том, что любит это. Он даже не замечает, как все мысли из его головы вытесняет именно эта – «я люблю Чимина», но, когда их объятие затягивается и он всё же осознаёт её, Чимина тут же хочется оттолкнуть. Это не то, о чём Юнги должен думать. Он не может рассматривать кожу Чимина, его домашний реальный вид и думать о том, как любит это. Как любит каждый изъян Чимина, каким прекрасным видит то, что Чимин в себе ненавидит. Юнги очень хочется отсюда уйти. И очень хочется оказаться сейчас как можно дальше от Чимина. Он стоит молча до тех пор, пока объятия Чимина не ослабевают – а когда это происходит, просто пытается заставить себя не развернуться и не уйти. Юнги отлично знает Чимина, и что бы он сам себе сейчас ни напридумывал, Чимин его не поймёт. Чимин расстроится и будет винить себя. Даже если Юнги не понимает (или не принимает) своих чувств, он не может позволить этому отразиться на Чимине. В конце концов, Чимин даже не осознаёт того, что произошло ночью. Юнги для него – просто хён, который позволил ему остаться, который позволил поделиться своими переживаниями, понял и принял их и в каком-то смысле помог с ними справиться. Чимин думает, что Юнги его выручил, и просто-напросто благодарен ему за это. Конечно, у Юнги нет никакого права забивать мысли и чувства Чимина тем странным и неправильным дерьмом, которое с ним происходит, поэтому он скованно кхекает, фальшиво пытаясь прочистить горло, и запоздало отвечает: - Ты справился, потому что ты – это ты. Боже, это прозвучало так тупо, что Юнги хочется ударить себя по лбу – но Чимин вдруг негромко смеётся, и всё, кроме звука его голоса, вылетает из головы. Юнги смотрит на то, как Чимин близко, почти физически ощущая эти сантиметры между ними, и не может себе позволить не то что с места сдвинуться, даже вдохнуть. В его голове мешается отвратительная каша из зарождающихся внутри чувств (или пробуждающихся?) и собственной рациональности, сверху на всё это рушится какое-то дикое, почти агрессивное отрицание – у Юнги голова идёт кругом. Он говорит себе, что сейчас просто развернётся и уйдёт, оставит Чимина позади хотя бы ненадолго, забудет про него и свои обещания хотя бы на несколько дней, чтобы просто понять, что с ним происходит – а потом Чимин прекращает смеяться и снова начинает говорить. - Хён, можно обнять тебя ещё раз? – говорит он с такой интонацией, будто кто-то из них через две минуты уезжает навсегда и это последний шанс. Юнги ничего не отвечает, он просто зачем-то шагает вперёд. Чимин вцепляется в него, как клещ. Юнги вообще не помнит, чтобы тот когда-либо так делал. Плечи под его руками расслабленные и очень тёплые, косточки лопаток плотно обтянуты мышцами – ткань натирает Юнги кожу, пока он гладит Чимина по спине. Этот момент – тёплое дыхание Чимина где-то около шеи, ткань его одежды, объятие и тишина между ними клеймом выжигаются в сознании Юнги, выгоняя оттуда все мысли. Юнги чувствует медленно подкатывающие волны самоуничижения, отдалённо понимая, как сильно будет винить себя после за собственные действия и, возможно, чувства, но ещё сильнее он чувствует, как Чимин вжимает их тела друг в друга в этом неожиданном порыве любви и благодарности, и это вытесняет из его существа все другие ощущения и все здравые мысли. Юнги просто позволяет себе любить Чимина хотя бы эти мгновения их объятия, ничем свою любовь не прикрывая и не оправдывая. Просто этот маленький разочек. Всего один.