нежная забота

Тур начинается в конце февраля, на день рождения Хосока. Промоушен перед туром совсем короткий и немного вымученный, они проводят его на последнем издыхании из-за тренировок перед концертом. Выступать Чимину очень страшно, но азарт и острое чувство, будто попал в собственную мечту (так и есть), перекрывают страх с лихвой. Юнги не подходит к Чимину, и это так портит настроение. Чимин совершил ужасную ошибку: он воспитал в себе чувство того, что спокойнее всего ему рядом с Юнги, хотя это совсем неправда. Юнги молчаливый и не очень приветливый, он заботливый, но из-за своей неловкости не может нормально проявлять тёплые чувства, а ещё его очень быстро выматывает социум, поэтому он любит сидеть в одиночестве и заниматься своими делами. Юнги не дарит чувство защищённости и надёжности ни одному здравомыслящему человеку, – и никому в их группе, – но в сознании Чимина, видимо, в какой-то момент что-то пошло не так. Его сердце колотится от страха, а ноги немеют, стоит Чимину подумать, что он снова облажается, и всё, чего ему хочется в каждый из этих моментов, – чтобы Юнги был где-нибудь поблизости. Они не высыпаются больше обычного из-за подготовки к концертам, поэтому Юнги постоянно закрывает опухшее лицо кепкой. Пучок волос трогательно торчит у него на затылке, и Чимин как-то совсем уж наивно думает, что даже если бы он мог прикоснуться кончиками пальцев к этому дурацкому маленькому колтуну пересушенных волос, ему бы это помогло. Но Юнги к нему не подходит. После первого дерьмового выступления с сольником Чимин думает, что бывает всякое. Он думает, что нужно просто уделить проблемным моментам больше внимания – более сложным точкам в танце и этим ужасным высоким нотам. Чимин любит репетировать, процесс подготовки успокаивает его, но в этот раз ничего не получается, и приходит он в себя только тогда, когда всё тело начинает ломить. Ничего страшного, думает Чимин. Он просто обклеивает себя расслабляющими пластырями после душа, расходуя почти десяток пачек, и засыпает на заслуженные три-четыре часа. Он не идёт в душ, когда просыпается, потому что ему страшно снимать пластыри, и спит весь перелёт. К концерту становится лучше. А потом у него снова ничего не выходит. На репетиции голос срывается, и становится так обидно. Моральное состояние Чимина настолько подводит его, становится настолько ужасным даже по сравнению с тем, что бывает обычно, что ему самому впервые становится страшно за свою психику. Вокруг снуют камеры, потому что продюсеры решили снять документалку про их тур, всю «болезненную правду», и пока Чимин пытается не заплакать под сценой, давясь всхлипами вперемешку с ненавистью к себе, оператор почти лезет объективом ему в лицо. Чимин никогда особо не обращал внимания на чужую поддержку, потому что она не помогала, но сейчас ему почему-то захотелось… ну хоть чего-нибудь. Мемберы почти не подходят к нему, насколько бы всё плохо ни было, потому что привыкли, что Чимин всегда со всем справляется. Чимин всегда лажает, всегда ненавидит себя, но никогда не опускает руки. Надо же, наверное, они думают, что Чимин очень забавный человек. Они дают, кажется, миллион концертов за эти полгода, и почти после каждого Чимин плачет, пока моется. Он давно привык не реветь в голос, потому что ему не хочется вызывать жалость, просто всё, что Чимин чувствует из-за каждой своей ошибки, которую другие зачастую даже не замечают, не умещается внутри его тела. Его сердце не способно вынести столько негатива, сколько Чимин чувствует из-за своей неспособности работать как следует, поэтому он плачет. Просто чтобы избавиться от лишнего груза. В конце октября Чимин не выдерживает. В конце концов, у него достаточно дел, о которых действительно следует думать, и полугодовые игры в кошки-мышки с глупым, социально неадаптированным Юнги вообще не вписываются в этот список. Он не знает, что для него важнее: снова заполучить хёна в свой мир или просто получить его молчаливую поддержку во всём этом аду. Проплакавшись после последнего тайваньского концерта, Чимин засыпает мёртвым сном. Впереди у них неделя отдыха, но он собирается тренироваться. Должен же этот тур оставить хоть что-то после себя – более высокий уровень навыков, например – кроме опустошения и ненависти к себе. - Хён… Чимин вползает в номер Юнги разгорячённым, только вымывшимся после репетиции соло. В номере горит мягкий, но тусклый свет, а сам Юнги сидит за аппаратурой, совсем не реагируя. Чимин обходит его и видит, что у того закрыты глаза. Когда Юнги молчит и не смотрит, он выглядит тем ещё милашкой – вот что думает Чимин. Чимину очень хотелось бы, чтобы Юнги мог отдыхать больше, потому что даже если он и работает так же, как они все, устаёт он гораздо больше, такой уж он человек. Ему приходится так тяжело, но его талант окупает все это с лихвой. Чимин смотрит каждое выступление Юнги, на которое успевает подскочить к краю кулис, с замиранием сердца. На своём соло Чимин рвёт каждый нерв и будто бы пытается разорвать собственное тело, искромсать и разрушить его, чтобы стать кем-то другим – а Юнги просто разговаривает. Он говорит залу: «Посмотрите, это то, кто я есть, то, как я стал таким. Услышьте меня», - и они слушают. Каждый раз, выступая, Чимин молится лишь о том, чтобы они не увидели или не услышали, как он прямо сейчас облажается. Он каждый раз делает что-то не так, но упрямо продолжает. Юнги каждый раз говорит о своих чувствах настолько открыто, что влюбляет в себя даже тех, кто до этого его недолюбливал. Только вот с Чимином он совсем не разговаривает. Чимин вспоминает, как они записывали “Spring Day” и как он боялся не дотянуть до планки Юнги. Тогда Юнги постоянно утешал и поддерживал его… Чимин представляет, как Юнги, должно быть, расстроится, если узнает, что это кануло в лету. Чимин всё ещё неспособен себя принять. К сожалению, в этом мире почти все отвечают его требованиям, кроме него самого. - Хён, - тихо говорит Чимин, присаживаясь на корточки у кресла Юнги, - я тут тихонько посижу, спи. Он неловко сидит так какое-то время, чувствуя, что натруженные тренировкой ноги начинают ныть, но не даёт себе встать. Даже если у них нет времени друг на друга, или если Юнги просто не хочет больше быть близко к нему, он всё равно получит своё. В конце концов, он же ведь не виноват, что единственный человек во всём этом чёртовом мире, который позволяет ему забыть о том, насколько он ужасен, – это Юнги. Так что Чимин прислоняется лбом к подлокотнику, чувствуя, как чужие пальцы мажут по коже – он крепко зажмуривается, стараясь удержать вдруг накатившие рыдания. Чимин устал ненавидеть себя, но он не понимает, как ему стать настолько лучше, чтобы собственный перфекционизм перестал душить его. - Ты плачешь? Ну вот, он всё-таки разбудил Юнги. - Нет, - низко говорит Чимин. Юнги молчит какое-то время, и Чимин пользуется этим, не открывая глаз и стараясь успокоиться. А потом рука Юнги падает с подлокотника ещё ниже, чем была, и его пальцы зарываются в волосы Чимина. Твёрдые широкие подушечки щекочут кожу головы и перебирают волосы у самых корней, и только какое-то время спустя Чимин понимает, как у него ужасно болела голова. Все эти полгода каждая клеточка его тела настолько напряжена, что он даже не замечает, что и где у него болит, просто потому что болит всё. - Не расстраивайся, - стоит Юнги с ним заговорить, Чимина тут же прорывает. Юнги такой жёсткий и крепкий, что у Чимина просто срывает все заслоны, и он тут же превращается в грёбаное желе. Если бы они были одним целым, то были бы мидией – Чимин тем, что внутри, а Юнги – его створками. - Я смотрел видео со своими выступлениями, и там… Косяк на косяке, - голос Чимина дёргается и пропадает, едва он успевает договорить. Кресло скрипит, пока Юнги садится прямо. - Посмотри на меня, - говорит он, и Чимин встаёт на ноги. Колени тут же простреливает болью, они негромко щёлкают – Чимин напрягает мышцы, чтобы привести их в тонус (на самом деле, ему стоило бы несколько дней вообще не вставать с кровати, чтобы дать сраному тонусу покинуть его несчастные, перетруженные мышцы). - Очарование живых выступлений в том, что там ничего не бывает идеально. Тебя видят настоящим, - голос у Юнги – что-то среднее между сонливостью и усталостью, но Чимин с неожиданной нежностью думает о том, что это и есть его обычный голос. Каждое слово Юнги ножом режет сердце, потому что это правда. Вот только Чимин для этой правды не создан. Он так и говорит: - В том и проблема, хён, я не тот человек, которого стоит видеть настоящим. Юнги разочарованно цыкает – и не успевает Чимин осознать, как хватает его своей здоровой крепкой ладонью за бедро. Пальцы у Юнги холодные, а Чимин в шортах – кожа на ноге тут же идёт крупными мурашками, волоски встают дыбом, а по скулам и ушам вдруг течёт жар. - Ты тренировался. Ну конечно, боже, конечно, он тренировался. - Ты в курсе, зачем нам дали недельный перерыв? Чимин молчит, как школьник, которого отчитывают в учительской. - Чтобы мы не сдохли нахрен от этого расписания. Зачем ты попёрся в зал? Не то чтобы с Чимином такого никогда не случалось, его часто гоняют за «излишний энтузиазм», но не его вина, что он, спустя пять лет, всё ещё не может догнать своих одногруппников. Он не хочет быть причиной снижения качества работы всей группы. - Размяться, - врёт Чимин. Юнги отпускает его ногу – кожа в местах, где были пальцы, белеет от того, как сильно он её сжимал. Чимин стоит в неловкой тишине и смотрит, как кожа на бедре постепенно возвращает свой цвет, и вдруг с совершенно неуместным чувством обыденности понимает, что от щёк и ушей кровь отхлынула к члену. В паху тепло и совсем немного твёрдо. Обычно Чимин загоняет себя в зале, или студии, или где бы то ни было до такой степени, что ему ничего уже не хочется, в том числе и отдрачивать себе. Но сейчас вдруг становится приятно. Наверное, этот тур всё-таки угробил его психику. Его, пусть и слегка, но возбудило то, как его потрогал одногруппник, и это его вообще не волнует. Ему нравится. Чимин поднимает взгляд на Юнги, и понимает, что тот всё это время смотрел на него. Юнги дышит приоткрытым ртом, не отводит взгляд и, кажется, той рукой, что подальше от Чимина, очень крепко сжимает подлокотник – на его запястье повылезали все жилы, а кожа на костяшках натянулась так, что стала ещё светлее, чем обычно. Когда Юнги хватает его за руку и дёргает на себя, Чимин едва ли не теряет равновесие. Неожиданно перед ним оказывается тёмная пушистая чёлка (наверное, Юнги сам только недавно сходил в душ), блестящая кожа и глубокие глаза Юнги. Его дыхание пахнет чем-то острым типа пепперони. - Не ври мне, говнюк, - говорит он, совсем не приглушая голос, и от того, насколько он близко, Чимину кажется, что Юнги почти кричит. – На это давно никто не ведётся, просто не лезут к тебе, потому что не знают, что сказать. - Я не хочу вас подвести, - тупо отвечает Чимин, хаотично прыгая взглядом по всему лицу Юнги. Ему неуютно и хочется отстраниться, но вдруг они после этого снова не будут полгода разговаривать? Чимин не хочет упускать возможность. - А я не хочу, чтобы ты пострадал. Вау… - …такое клише, хён. Все отношения, что есть между ними с Юнги, такое клише: один холодный и неприступный, другой ненавидит себя, и только рядом с первым он чувствует, будто ему море по колено. Было бы забавно, напиши кто-нибудь по ним роман. Чимин смеётся, чувствуя, как моментально влажнеет кисть Юнги, сжимающая его руку, а потом… Ну, потом Юнги его целует. Вообще-то Чимин об этом думал, особенно учитывая то, насколько свежо его сильное прикосновение к бедру в памяти, конечно, оказавшись так близко к лицу Юнги, Чимин каким-то уголком сознания подумал об этом. У Юнги небольшие колючие губы, а рот его на вкус, как пицца. Чимин ничего не имеет против пиццы. Он тут же расслабляется, упираясь рукой Юнги в колено – оно у него широкое и твёрдое – и наваливаясь на него. Происходящее настолько сбивает их обоих с толку, что они даже не думают о том, чтобы добавить к поцелую языки – но стоит Чимину только попытаться, как Юнги тут же дёргается назад, будто обжёгся, и упирается головой в спинку кресла. Открыв глаза, Чимин видит, насколько Юнги испуган, поэтому он сам лезет к нему, с каким-то сладким отчаянием вдруг понимая, что следующая неделя для него превратится в невиданный доселе ад.