***
— Нет, дамочка, уж простите-с, комнату я вам предоставить никак не могу. — Да не шлюха я, господи! И не наркоманка! Даже в жопу не ебусь! Какие ко мне претензии?! — Простите, таков приказ городничего, в целях сохранения нравственности и чистоты наших людей, мы не можем пустить даму ночевать здесь одну, только в сопровождении мужчины… Скидываю со стойки вазу, стекло разлетается на большие осколки, вода юрко просачивается в половые щели, уволакивая за собой грязь и пыль. Засохшие цветы будто говорят «спасибо». — Вы себя вообще слышите?! — кричу я, нависая над мужчиной, которого от меня отделяет лишь высокая деревянная стойка. — Если я с собой ёбыря приведу, то мы охуеть как прилично время там проведём, да?! — Вы ошибаетес, пустить мы вас можем только с мужем или кровным родственником, — продолжает гнуть свою линию этот плюгавый идиот. Пинаю стойку ногой и кричу в потолок, что все они мужеложцы. Входная дверь шумно открывается, впуская внутрь прохладный воздух. На пороге встаёт молодой паренек, у которого ещё молоко на губах не обсохло, а реденькие усишки уже поразили несчастное личико. — Женись на мне! — кричу я ему, на что он делает шаг назад. — Из приданого хорошая репутация у военных, бутылка виски и пара сотен монет! Парень убегает. Вышибала пока что вежливо просит меня свалить нахрен из их культурного заведения. Сука. Закидываю свой рюкзак на плечо, плюю в сторону и шумным резким шагом иду прочь из этого клуба ебанатов. Да за что мне это всё? Осень наступила жесть как неожиданно, хотя на календаре уже давно не начало сентября. Холодно, аж пришлось пальто стырить. Не знаю, какой тут климат, но жопой чувствую, что зимой мне придётся не сладко. На улице сырая тьма, вокруг ни души, даже Эрвин погоню не соизволил прислать. И даже лошади моей не видно… Блядь. Полчаса ходьбы вокруг, криков и свиста результата не дали. Лошадь безвозвратно спизжена. Этот мир надо мной издевается! Это что… Дождь?! — Да чтоб вас всех титаны сожрали! — ору, уже находясь на приличном расстоянии от этого сраного трактира. — В рот я ебала этот мир! Достаю из рюкзака зонт из своего мира, полностью положив хер на прикрытие. Хотя рюкзак сам по себе тоже штука необычная для этих диких мест. Застежку на молнии вроде ещё не изобрели? Надо будет запатентовать. Свалить, надев сапоги как у военных — самое умное, что я сделала во время побега. Не жарко, не холодно, не натирает и не промокает, обувь этим дармоедам делают на славу. Прикрывает эту красоту от лишних глаз длинная серая юбка из плотного материала, сверху белая рубашка, корсет и бежевое пальто. Казалось бы, приличней дамы не найти, но сальными взглядами меня обтёрли все кому не лень. Одна — значит шлюха. Логично? Логично! Наверное, напрямую мало кто решился шары подкатить только благодаря тому, что это рассадник оголодавших карликов, которые высоких женщин в принципе никогда не видали. Интересно, а в этом мире есть запрет для дам на езду верхом «по-мужски»? Боком ездить я не умею, да и не безопасно это. А задранная юбка бесспорно привлекла бы слишком много внимания в людных местах. Но нет лошади — нет проблем. Только вот… хрен знает, сколько мне ещё идти пешком по сраной сырой дороге. Пальцы совсем окоченели и будто примерзли к ручке зонта. Если заболею, это будет жопа. А если заболею и сдохну, это будет уже за гранью тупости. Во Эрвин охренеет, он же меня за умного человека вроде как держал. А вот Леви будет сожалеть о том, что не переломал мне ноги, а заодно и позвоночник. Чёрт, этот склизкий пейзаж кого угодно в депрессию вгонит. У меня есть с собой нормальные лекарства из моего мира и пара штук того, что здесь нахимичила. Я не заболею. И не сдохну. Доберусь до столицы, там покрасуюсь для отвода глаз и свалю в Стохес. Дождь усиливается, и я вижу впереди очертания деревни. Вдоль дороги растут высокие деревья, они шумят в такт порывам ветра, а сброшенные листья стучат о зонт и липнут к сапогам. Проситься на ночлег не вариант, либо не пустят, либо выебут. Нравы этого народа я уже поняла. А вот сарай для ночлежки вполне сгодится. Идеальный вариант — сарай рядом с покосившимся домом. Забор вокруг наполовину рухнул, а всё вокруг поросло высокой, уже иссохшей, травой. Вхожу без труда, ибо амбарный замок кто-то снёс до меня. Внутри пусто и пахнет сыростью, сквозь щели в досках внутрь прорывается ветер. Из того, что может пригодиться — только немного сена в углу. Вокруг такая тёмная жопа, что по большей части приходится ориентироваться наощупь. Нормально уволиться и уехать на кэбе было бы проще. Сейчас бы уже сидела в неплохой гостинице, ела бы суп-пюре, закусывая слегка черствым хлебом… Но вместо этого кладу раскрытый зонтик у входа в сарай, а сама ложусь на сено, укрываясь сверху своим же пальто. Колется и холодно пиздец. Хорошо, что насекомых уже нет. Уйду с рассветом. А пока надо спать. В мире нет ничего лучше сметанного тортика с ананасовой начинкой. Не знаю, откуда здесь ананасы, но Леви обязан это попробовать. Отрезаю увесистый кусок, кладу на блюдце и ставлю напротив капитана. Он разливает нам чай, белый с примесью мелиссы. Мы сидим напротив друг друга за небольшим круглым столиком. Завтра откроется его чайный магазин. Я первый клиент. Самый первый. — Здесь красиво. — Спасибо, — он протягивает мне небольшую чашку и я беру её за ручку. — Здесь много зеленого чая. Тебе понравится. — Да мне уже нравится, — улыбаюсь и делаю глоток горячего напитка. — Нет. Он смотрит на меня, не отрываясь, и я не вижу эмоций на его лице, совсем как в начале нашего знакомства. Его глаза остекленели и смотрят в пустоту. На нём свободного кроя рубашка и жилет. Широкие окна открыты настежь, светло-зелёные занавески колышутся под легкими порывами ветра. Яркое солнце освещает Леви и он почти не щурится. Выглядит… отдохнувшим? — Этого ещё не случилось. — Да ну? — усмехаюсь и ставлю чашку на стол. — Тогда что я здесь делаю? — Смотришь на место, где никогда не сможешь побывать. Леви пьет чай в своей обычной манере и я замечаю, что у его чашки нет ручки. Отколота. — От твоих решений зависит больше, чем ты думаешь, — он подливает мне чай, но теперь чёрный. — Будущее ещё не предопределено. — Вот только не надо мне тут классику цитировать, — отодвигаю чашку обратно к капитану. Это я пить не буду. — Ты мне втираешь какую-то хрень. Я смотрю в его глаза, чувствуя боль. Она начинается в груди, распространяясь на все тело, не даёт дышать. Пытаюсь сделать вдох, но получается сиплый хрип. Меня душит. Всё плывет и я падаю на сырую землю. Запах металла ударяет в нос и мне удается сделать вдох. Отнимаю руки от земли и вижу, как по ним стекает кровь. Земля пропитана ей. Магазина больше нет. Поднимаю глаза и вижу капитана. Он в чёрной униформе. И на его лице шрамы. — Прими верное решение, — он говорит это и отворачивается. За ним пустошь, ветер сносит всё на своем пути. Стены. По ним идут трещины, грохотом раскалывая вслед за собой пространство. Они осыпаются сверху, поднимая внизу облако пыли, которое тут же сносит ветром. — И просыпайся, тупица. Скоро рассвет. Просыпаюсь от того, что наконец-то удается сделать вдох. В груди жжёт и хочется кашлять. Ебучий сонный паралич, больше никогда в такой заднице спать не буду.***
Путь до Митры занял у меня две недели. Можно было и быстрее, но мне захотелось погулять по поселениям, осмотреться да повынюхивать обстановку. И чем ближе я была к столице, тем меньше было проблем с непрошибаемыми идиотами. Вот он, прогресс. Пройти блокпост через последнюю стену оказалось просто, достаточно обладать миленьким личиком, документами и умением давать взятки. Кстати говоря, о документах, возраст там у меня неправильный. Эрвин мне десять лет накинул, а то негоже доктору медицины и хирургии быть столь юным. Во приколист. Что я могу сказать о столице? Город красивый. Чистый, нет умирающих попрошаек на каждом шагу, и не воняет. Это даже немного скучно, но зато можно дышать полной грудью, не опасаясь того, что на каждом углу могут убить и выебать. Причем именно в этом порядке. — Грёбаные скоты! Ублюдки! — кричит миниатюрная девушка, одетая в униформу медсестры. — И-ДИ-О-ТЫ! Не этого я ожидала от одной из лучших больниц Митры. Это сюда я писала письмо о том, что не прочь у них поработать. Надо здесь засветиться, а потом пулей валить в Стохес. И кажется, вот он мой шанс блеснуть своей персоной. Девушка пинает камень, отправляя его в полёт до этой самой больницы. Камень ударяется о колонну, сделанную на дорический манер, и отскакивает, бодро катясь обратно по ступеням. — Вы её убьёте, кретины! — кричит она в сторону здания, а ответом ей служит тишина. Мимо проходят люди, даже не смотря в её сторону. Хороший город. Жаль, нельзя остаться. — Что случилось? — спрашиваю, подходя к ней ближе. Девушка выпрямляется, поправляет светлую прядь, выбившуюся из тугой прически, и тяжело вздыхает. Она маленькая, на вид ещё совсем дитя. — Там ребёнок рожает ребёнка, — она сглатывает, смотря на меня в упор, для чего ей нужно слегка запрокинуть голову. — Ей нужно кесарево. Срочно. — И в чём проблема? — спрашиваю, прислушиваясь к обстановке вокруг. Мимо проезжает конный экипаж, по улице напротив на променаде смеются барышни, кокетливо обмахиваясь веерами, несмотря на прохладную погоду. И вопли. Они приглушены массивными больничными стенами, хотя их определенно слышно. Но никто не слушает. — Её отец не даёт добро, говорит, что «малолетней шлюхе так и надо», — медсестра хмурит брови и качает головой. Морщится, когда слышит крики. — Будь её мать жива, она бы дала добро и мы могли начать операцию… Но хирурги не хотят за это браться. Говорят, что резать рожающую бабу — безумие. — Я попробую помочь, — она вопросительно приподнимает бровь, а я протягиваю руку для рукопожатия. — Алиса Рахта. Хирург Разведкорпуса в отставке. — Арас Уайт, — её рука маленькая, но крепкая. — Убедить этого ублюдка будет не просто. — Я справлюсь. А ты пока найди репортеров, журналистов, да кого угодно, кто захочет узнать чем закончится эта история. И веди их сюда. — А?.. Поняла, — она кивает и в этом её жесте столько уверенности, что вижу: завтра об этом будет знать весь город. — Удачи, Рахта. Быстро поднимаюсь по высокой лестнице к широким дубовым дверям. Красиво, но проектировал явно дебил. Ни пандуса, ни хрена, самое то для больных. Нравится ли мне тыкать своими документами в людей? Определённо. И самое прекрасное в этом то, что местные врачи знают, кто я. Не знаю, само оно так получилось или же это заслуга Смита, но слава у меня хорошая. Встречают с широко открытыми глазами и крепко сжатыми булками. Подумаешь, пару лет с титанами жила, чего пугаться-то… Но эта реакция идёт мне в плюс. Практически без лишних вопросов меня приводят к отцу девочки, попутно рассказывая о её состоянии. Роженица орет дурниной уже несколько часов, при этом имея абсолютное показание к кесареву — узкий таз. Ну не распёрли гормоны ей бёдра, не успели, ребёнок ещё. Проблемы две: местные в душе не ебут, как делать эту операцию, и батя. Последний смотрит на меня надменным взглядом, поглаживает узкие сальные усики и интересуется тем, почему его никак не отпустят домой. Дела, мол. Бизнес, хуле. Мужик среднего роста, с тонкими ногами и таким пузом, что роды можно было бы принять и у него. Однако одет хорошо. И цацками обвешен, все пальцы в золотых перстнях. мерзость. — Так почему вы хотите убить свою дочь и внука? Он открывает рот, начиная ловить воздух, как рыба на суше. — Она сама себя убивает! — его голос писклявый, аж по ушам режет. — В прошлый раз плод своего блуда даже доносить не смогла, вылетел как пробка от шампанского прямо на ферме. Ребёнок рожает уже во второй раз и этим никто не заинтересовался? Как же я люблю этот мир. И… он сказал на ферме? Какой-то крупный землевладелец? Вероятно, разбогател после падения стены. — Да если вам её не жалко, то чего булки мять? Дайте я разрежу ей пузо да отдам вам пока ещё живого внука. — Н-нет! Небось опять белого урода на свет явит… мне эта чертовщина не нужна! Альбинос, значит? И вот вообще не жалко? И… чтобы родился альбинос, у обоих родителей должен совпадать определенный ген. Это редкое явление. И вряд ли кто-то из его работников является носителем этого гена. — Давайте так. Если я достану из неё что-то не особо похожее на человека, я заберу это себе. Мне как доктору надо. А если на свет появится розовощекий здоровый малыш — то он полностью ваш. Идёт? — и протягиваю ему руку, понимая, что никого из детей он больше не получит. Но сейчас нужно выбить согласие, время поджимает. — По рукам, — говорит он после недолгих раздумий и сжимает мою ладонь. — Если заберете себе, выплатите мне как владельцу компенсацию. Я киваю и меня распирает от двух желаний: плюнуть ему в рожу и заржать, как дикий конь. Владелец, блядь. Посмотрим как ты запоешь, когда Уайт выполнит свою задачу. Мужик подписывает документы о согласии на оперативное вмешательство, я подписываю всякую хероту, начиная от пиздежа на тему «инструктаж по санитарно-эпидемиологическим нормам пройден» до подобия договора найма. Благо, длится этот цирк не долго. Проблемы у меня две. Первая — я никогда не делала таких операций. Я вообще их не делала, если не считать той с Аккерманом. Вторая — анестезия. Ну не знаю я, какую дозу и чего можно влить ребенку. Рожающему ребенку. А напичкать её наркотой, как Леви, я уже не могу. Не поймут. И не простят. — Нужен хлороформ, — говорю одному из врачей, который будет со мной на операции, чтобы он передал это медсестрам. Все носятся, готовя операционную, пациентки повыползали из палат, и, придерживая свои животы, а кто-то детей, наблюдали за происходящим. Сейчас роженицу готовят, дезинфицируют живот, а мы толпой идем мыть руки. Надеюсь, у них есть нормальные шапочки, не хочу в косынке резать, как в прошлый раз. Вся эта подготовка займет минут двадцать минимум. Чёрт. — Мы можем использовать эфир, — отвечает идущий рядом со мной доктор Валериус. — Меньше рисков и быстрее всё подготовим. — Диэтил? — он кивает. Мужик старый, но статный. — Валяйте. Он подзывает к себе пару медсестер и они уходят, видимо, за оборудованием и самим эфиром. В коридоре высоченные потолки, но когда мы заходим в предоперационную, их высота снижается до более стандартной. Медсестры снуют туда-сюда. Судя по всему, все роды здесь разрешаются только естественным путём или смертью. Слишком много носятся, операционная всегда должна быть в боевой готовности, а тут… Ладно, если дети откинутся, спихну всю вину на местную безалаберность. Домываю руки и мне подают стерильное полотенце, помогают одеться. Не идеально, но лучше, чем в разведке. Больше персонала, больше места, лучше условия. Но тут не поймут, если спирт из горла бахну. А жаль. Когда я вижу роженицу, моя челюсть отвисает, чтобы потом плотно сжаться в желании перегрызть глотку её отцу. Я знала, что ей 12 лет. Но знать и видеть — разные вещи. Маленькое тонкое тело с огромным животом, опоясанным выпирающими венами и изрытым растяжками. Дети не должны так выглядеть. Если она умрет, это будет облегчением? На её месте я бы не захотела жить. Но это решать не мне, хотя её жизнь сейчас в моих руках. — Аника, верно? — спрашиваю сразу у всех присутствующих, смотря на то, как действие эфира переходит в стадию возбуждения и персоналу приходится держать девочку. Да, это её имя. Что ж, Аника, тебе я жизнь не обещаю, но твоему отцу её обязательно подпорчу. Её руки и ноги фиксирует ремнями, но некоторое время всё равно приходится держать. Бойкая. — Сначала я разрежу брюшную стенку, мышцы просто отведем вверх и вниз, — я делаю разрез в нижней части живота. Реакции от пациентки нет. — Рассекаю маточную стенку… бля. Задеваю амнион и околоплодные воды вперемешку с кровью льются на пол и на меня. Тепло и мерзко. Тихо, Алиса, ты не чистоплюй, просто вытащи пиздюка, послед, зашей девку и сможешь помыться. Никогда не трогала настолько маленьких детей. Внутри женщины. Через разрезанное пузо. Боже. Доктор Валериус без лишних слов понимает, что надо делать, и помогает мне достать ребёнка. Это просто, но я правда не знаю, как толком обращаться с маленькими детьми, как их можно держать и прочее. Резать людей проще. Я достаю послед, Валериус перерезает пуповину, ребёнок орёт. Почти идиллия, осталось Анику зашить, а времени в обрез. — Апгар 8, — говорит Валериус, а я тихо хмыкаю. Не знала, что и тут этой шкалой пользуются. Ребенок здоровый. Альбинос, чёрт побери. А от передозировки эфира и откинуться можно. Но Аника пока жива. Шить нужно послойно, разными швами, некоторые из них непрерывные, в четыре руки никак не прокатит. Работаю быстро, персонал помогает как может. С Леви было проще, он не рожал. И эфир не нюхал. О чём я думаю? У них есть физраствор? А окситоцин? Спрашиваю — нет. Объясняю как сделать первое, второе потом запатентую. Прекращаем подачу эфира, дальше без него. Будет больно, но очнется она всё равно нескоро. Краем глаза вижу, как Валериус осматривает младенца. Миссия покрасоваться около больницы перевыполнена на двести процентов. Будет на триста, если ещё и роженица не откинется. Перед тем как зашить последний слой осматриваю присутствующих. Они же понимают, что произошло? Сука. — Пару дней её держите на морфии, если больше чревато аддикцией, — снимаю перчатки и шапочку, когда отхожу от пациентки. Заебло. — А того ублюдка нахуй шлите, в этот раз не откупится. В предоперационной меня встречает Арас Уайт. Её прическа окончательно растрепалась, и она стала похожа на одуванчик. По глазам вижу, что план она тоже перевыполнила на двести процентов, потому что даже в коридоре начался бурный ажиотаж. Это было слышно по громким голосам за дверью, их было так много, что сердце стало биться быстрее, чувствуя вкус азарта. Там были врачи, медсестры, пациенты, они тянулись вдоль стен, заканчиваясь на улице толпой журналистов. Использовать детей ради манипуляций очень, очень низко. Но это я вытащила его сегодня на свет, поэтому мне можно. Предварительно завернув в пеленку, чтобы не простыл, вышла в коридор под бурные аплодисменты, держа юного щегла на руках. Эх, жопа красноглазая, смотри, как дядек за нос надо водить и мотай на ус. Выйдя на улицу, поправляю окровавленную униформу свободной рукой и широко улыбаясь начинаю вещать: — Рождение любого ребёнка можно назвать чудом. Это совокупность множества физиологических процессов, которые в итоге создают новую жизнь. И это тяжело. Многие женщины погибают, так и не явив миру нового человека. Причин бывает много, начиная от неправильного предлежания и заканчивая повреждениями костей таза, — ребенок шевелится и издает забавный звук, я прерываюсь и с улыбкой легонько тыкаю ему в носик, отчего он морщится и фыркает. Тц, тебя уже покормили, буянить рано. — Но множества смертей можно избежать благодаря операции. Кесарево сечение в большинстве случаев позволяет ребенку быстро и безопасно явиться на свет. И конкретно эта вредная жопка сегодня так и появилась, — я улыбаюсь и поворачиваюсь к самому активному журналисту боком, чтобы он мог разглядеть ребенка. — Как вы можете заметить, ребёнок белый. Это явление называется альбинизмом, и чтобы оно проявило себя оба родителя должны быть носителями этого… явления. Мать этого ребенка настолько юна, что годится ему в сёстры, а того, что она случайно встретила на изолированной ферме другого такого же носителя, может объясняться лишь… — Что вы делаете?! — кричит гордый дедушка, быстро спускаясь по ступеням вниз, отчего его огромный живот забавно трясется, а лоб покрывается испариной. — Мы так не договаривались! — Ох, извините, у меня нет с собой чековой книжки, оплату за ребенка я произведу чуть позже, — поворачиваюсь к нему так, чтобы он видел, какой это ребенок. — «Белый урод», как вы сказали, вам не нужен. — Да ты сошла с ума! — кричит он и пытается броситься на меня, но доктора и журналисты хватают его под руки. — Она спасла жизнь вашей дочери и вашего внука, — говорит Арас. — Сына. И улыбаюсь ещё шире, покачивая дитя на руках. Шах и мат, пидор.***
Вы когда-нибудь пытались объяснить полицейскому с бодуна основы генетики? Я попыталась. Безуспешно. Та ситуация в больнице открыла бюрократический ад, состоящий из допросов, объяснительных, заявлений, справок, подтверждений справок, разрешений, справок о получении разрешений и прочего говна. Но руководство больницы любезно сняло мне одноместный номер в неплохой гостинице рядом с парком. Внизу гостиницы располагался ресторан с открытой верандой, вокруг которой были посажены ивы, а вдалеке виднелся небольшой пруд. Хорошо обустроились, буржуи. Я заказала себя омлет и рыбу на пару с овощами, чай с облепихой (за чужой счет кайфовать не грех), и пыталась спокойно разобраться в тонкостях использования медицинской лицензии в заведениях, где я не являюсь штатным сотрудником, ибо адвокаты бати Аники решили трахать меня сразу со всех сторон. Газеты спустя два дня пестрили заголовками либо о чуде, либо о «докторе-мяснике». И меня устраивают оба варианта, пиар хорош в любом виде. Аника жива, почти здорова, а когда поняла, что её отцу хотят смачно дать по жопе, без лишних вопросов выдала его со всеми потрохами. Чай принесли, минут через двадцать будет и завтрак. Солнце по-осеннему приятно греет. Но всю эту идиллию прерывает мужик, севший за мной столик на стул напротив. Длинные волосы, ковбойская шляпа и на удивление высокий рост. Он вальяжно откидывается на спинку и разглядывает меня, я разглядываю его в ответ. На вид лет пятьдесят, давно не брился и, судя по запаху, курит какую-то дрянь. Можно было бы послать его нахуй, но взгляд убийцы и осанка военного явно намекали на то, что это плохая идея. Он сел ко мне явно не для того, чтобы шары подкатывать. По делу? На врача или обычного работника больницы не похож. Не репортёр. Не адвокат. Тот гад киллера что-ли нанял? Черт… эта осанка, тут без долгого использования привода не обошлась. — Рахта, верно? — решил он нарушить тишину. Знает, кто я и как я выгляжу. Вряд ли его послал Эрвин, значит, скорее всего военпол. Киваю и протягиваю руку для пожатия, он нехотя повторяет жест. На его ладони мозоли от использования ППМ. Рожа почему-то знакомая. Ситуация пахнет жопой. Какого хуя ему надо? Черт, не могу так быстро думать, надо отвлечь внимание. — Ох, сегодня такая чудесная погодка! Птички так славно поют, а солнышко освещает замечательные столичные улицы, так здорово быть здесь и… — Не пори чушь, — и звук снятия пистолета с предохранителя. Хуево, но в точку я попала. Угрюмый вид, серые глаза, черные волосы… Хм, надо проверить. Дядя он серьезный, так что ссать в штаны не время. Алиса, держи рожу кирпичом, прямо как Леви. Дурой прикидываться поздно, так что придётся играть по-крупному. И если я права, этот трюк должен сработать. Господи, пожалуйста, пусть они будут и в этом похожи. Что. я. делаю. он же меня не грохнет при свидетелях?тутполныйзаллюдей... На секунду коленка начинает адски трястись, но я это сдерживаю. от него веет зимой Соберись, тряпка. Если не хочешь стать решетом, действуй. Быстро, уверенно, бескомпромиссно. Тихо и незаметно снимаю с ноги ботинок, после чего аккуратно, но ощутимо опираюсь носком стопы о его пах. Глаза дяди заметно округлились. Моё сердце провалилось куда-то на уровень таза, а затем в самый ад. — У всех Аккерманов стальные яйца, но не у всех нормальный рост, — усмехаюсь и откидываюсь на спинку стула, держа в руке чашку чая на манер Леви. Ногу не убираю. не смей дрожать Мужик смотрит на меня еще с полсекунды, после чего его пробивает на дикий хохот, да так, что посетители с соседних столиков начинают на нас таращиться. Хочется нервно смеяться, но вместо этого криво усмехаюсь. Главное, держать рожу кирпичом. И не обоссаться. — Глазастая сука, — он перестает смеяться, я все ещё чувствую, что на меня смотрит дуло пистолета. — Я здесь не для того, чтобы об этом щенке трепаться, хотя отрадно видеть, что он выбрал себе нормальную бабу. — Разведка разрабатывает оружие против титанов и стимуляторы для солдат, чтобы сражаться могли дольше обычного, — пожимаю плечами и делаю глоток чая. Блядь, и как Леви так пить может? Неудобно нихрена. язык без костей? так этот тип тебе все их переломает Глаза мужика снова округляются. Проще так, чем ждать вопросов от него. А то ведь задаст такое, что после ответа меня в канаве найдут. Сердце бьется так, будто я кросс пробежала, но рожу я держу кирпичом. Взгляд у мужика пугающий, нечеловеческий. Но я как только сюда попала, несколько часов сидела под взглядом титана. Не проймёшь. — А свалила от них нахера? — он смотрит на меня слегка щурясь. — И ногу убери, если не хочешь потом раком стоять. дряньсука, да как так можно, не домогайся потенциального убийцы — Эрвин — мудак. Зарплата говно. Кормят хуй пойми чем. Полно причин, — ногу я убираю. Мужик, конечно, симпатичный и секс в последний раз у меня был в другом мире, но нафиг оно мне не надо. — Может, представишься? Такая интимная обстановка, хотелось бы знать имя своего собеседника, а то получается неловко. Говорю это, полностью дублируя эмоциональность капитана. Звучит так, будто я обдолбалась, но так даже лучше. Он снова смёётся и отвечает: — Кенни. — Кенни, если думаешь о том, что мне нужно перерезать горло, потому что я теперь слишком много знаю, то вперед, — его брови ползут вверх, а я благодарю господа за то, что он послал мне капитана, натренировавшего меня в ебанутых диалогах. — Но знай, я не против посмотреть на то, как разведка полыхает адским пламенем, так что давай в другой раз. заткнисьзаткнисьзаткнись Он ухмыляется, пистолет не убирает, но, судя по позе, целиться в меня перестает. Он явно по душу Эрвина пришёл. Сука, бровастик, натворил херни, а мне теперь отдувайся. И ведь сдать со всеми потрохами не могу. В тиски зажали, гады. — В чертежах этой хуевины «гатлинга» стоит твоё имя как соавтора. Это дерьмо не для титанов делается. — Посмотри на эти каляки внимательнее и увидишь, что эти хуевины настолько огромные, что будут в статичном положении стоять на стенах. Против людей оно эффективно только в оборонительных позициях. Кенни изучает каждое моё движение, каждое слово и взгляд. Я сказала правду, эти гатлинги для наступления не годятся. Но про другие проекты Эрвина ему лучше не знать. Если не заболтаю его, то сдохну. Мужик лютый, с ним хер справишься и хер убежишь. Да, блядь, прямо тут пришьет — Разведка стала очень активной в последнее время, да? — я усмехаюсь и ставлю чашку на стол. Пизди как дышишь, Алиса, пизди. — Понимаю, почему военпол забеспокоился, дело пахнет мятежом. Но знаешь что? — я опираюсь локтями о стол и нагибаюсь ближе к Кенни. — Эрвин ебанутый. Он хочет прорваться к Шиганшине, заделать дыру в стене, устроить там опорный пункт и отпиздеть всех титанов. — Куколка, мои уши не для лапши созданы, — хмыкает он, переложив под столом оружие из одной руки в другую. — Я тебе голову отрежу и почтой отправлю как подарочек для Леви. Сука. Сука. Сука! Не трясись, всё хорошо, это обычная манера разговора у Аккерманов, вспомни, как Леви тебя хуесосил, и успокойся. — Тогда и пизду отрежь, пускай побалуется напоследок. Кенни охреневает и угорает одновременно. Чё, ожидал, что я штаны обмочу и буду о пощаде молить? А хуй тебе, я ещё за всё мозгоебство от твоего мелкого приспешника отыграюсь. Кенни берет пустую чашку, пододвигает к себе чайничек и наливает. Делает глоток, говорит «ебаное сено» и снова смотрит на меня так, что хочется сбежать за стену к титанам. Стой, мать твою — Хочешь детали его гениального плана? Да пожалуйста. На протяжении этого года Эрвин будет активно вербовать кадетов и простое население, попутно делая наркоту и оружие. Следующим летом эта толпа долбаебов закинется стимуляторами и покатит гатлинги прямо навстречу титанам. Гатлинги стреляют, титан падает, обдолбыши его добивают. Потом, когда остатки толпы доберутся до Шиганшины, он планирует с помощью обломков домов и прочей херни заделать дыру в стене и пойти обратно, отвешивая титанам пиздюли. — Это какая-то хуета, — вздыхает Кенни, устало смотря на меня, мол «ща допиздишься и больше тебя никто не найдет». — Я ему так и сказала! — надо продолжать гнуть линию дичи. Наклоняюсь ещё ближе и говорю полушёпотом. — Скажу по секрету, Смит крепко подсел на какое-то дерьмо из Подземного города. Он всё ходил по проституткам, плакался о какой-то Мари. Так эти проститутки его и подсадили на эту дрянь! Думаешь, он бы просто так взял на работу полоумную бабу из-за стен? Да ещё как проектировщика очень важного оружия? Ты, блядь, серьезно веришь, что он адекватный? Лучшая защита — нападение. Тут оно очень не очевидное, в стиле торгашей, говорящих «вы что, не можете себе этого позволить?». Хвала богам, если он этого не заметит, потому что это прямой ключ к успеху. А если заметит, размотает все метры твоего кишечника. — Знаешь, я видел его несколько раз и могу точно сказать, что на наркомана он не похож. Упирается, но я чувствую долю сомнения в его голосе. Значит, я на верном пути. А вот теперь ебошь — Кенни, вот когда ты видел его в последний раз? — обращение по имени нравится людям, буду это иногда использовать. — Он же не сразу стал ебанутым. Сначала выпивка, потом травка, потом что потяжелее. Ну, ты понимаешь. Заметно крышу сносить ему стало только недавно, его бы давно сместили, но проблема в том, что почти весь офицерский состав подсел на эту дрянь. — Вот как, — Кенни вздыхает, и смотрит в сторону, обдумывая мои слова. Он молчит. Молчит, значит думает. Плохо. Очень плохо. Враньё надо подкрепить правдой, но какой?.. Ох, если он меня после этого не прибьёт на месте, то это будет чудом. — Ещё и мой план отвергнул, идиот, — Кенни снова смотрит на меня. Хорошо. Осталось с максимально непринужденным видом «нажаловаться» на командора. — Да у меня возникла идея, как добраться до Шиганшины без потерь, а он ни в какую. «По воздуху нельзя», «Даже взлететь не успеем», в общем, так и не признался, что просто высоты боится. А потом вообще стал про какое-то преследование чушь пороть! командор разведкорпуса боится высоты,ахаха, нам пизда — По воздуху, говоришь? — он немного напрягся. Ты ходишь по охуенно тонкому льду, Алиса. Даже не думай пиздануть лишнего. — Ага. Горячий воздух идёт наверх, холодный вниз. Это можно было бы использовать, но как именно, я придумать не смогла. А Эрвин запретил к инженерам с этой идеей подходить, сказал, что по старинке на лошадях доскачем. — Да, идейка и впрямь хуйня, — хмыкнул Кенни, меняясь в лице. Достал пачку сигарет из кармана, закурил. Кажись, пронесло. Эрвин ничего не замышляет, а я немножко с крышей не дружу. Хорошая картинка. Но. Я ж теперь много знаю и простым «я ничего никому не скажу» тут точно не отделаешься. Кенни курит и пялится на пышногрудую официантку. Во урод. На меня он не поведётся, иначе сейчас не на официантку бы так залипал. План с соблазнением в топку. Тогда что?.. — А вам случайно врач не нужен? В смысле, в штат, — он смотрит на меня, как на идиотку, замерев в одной позе и даже не донеся сигарету до рта. — Я хороший врач. Нет. Одна из лучших врачей! Газеты небось видел. Что угодно зашью, пришью и вылечу. Второго такого предложения ты не получишь. Он нахмурил брови, прям как Леви. Похожи, сука. Клан жутких типов. — Нет, у нас есть, — Кенни делает затяжку и выпускает дым в мою сторону. Ну и вонь. — Понимаю, хочешь спасти свою жопу, но толку от тебя мне не будет. Так что пока всё что могу предложить — это безболезненная смерть. Блядь. Сука, думай, думай, думай! Алиса, ты же манипулятор, развесь лапшу и приправь чем-нибудь, ты сможешь! Чувствую как колени трясутся. Чёрт, если голос начнет дрожать, мне пизда. — Я знакома со всей внутренней кухней разведки. У Эрвина теперь, конечно, не в почете, но офицерам я нравлюсь, так что всегда смогу выудить у них информацию, — он смотрит на меня, никак не меняясь в лице. Уже расчленил и закопал мысленно. Чёрт, думай, должен же быть козырь в рукаве. — Леви точно выдаст мне всё как миленький, стоит только за хуй схватить. Кенни смотрит на меня внимательно, слегка щурясь, будто настраивает рентгеновское зрение. Прожигает. Он явно не батей приходится капитану, никто в здравом уме не будет со шлюхой ребёнка планировать. И не брат, слишком большая разница в возрасте. Не дедушка, в этом обществе мало кто будет поддерживать связь с дочерью-проституткой. самое время составить генеалогическое древо Дядя? Пожалуй, да. Господи, надеюсь ты чтишь память о умершей сестре. Леви вроде говорил, что мы немного похожи. Пиздец! От какой же херни сейчас зависит моя жизнь! Кенни, ты ведь не лишишь племянника такой прикольной бабы, а? — Он тебя не со стремянки ебёт случаем? — Аккерман усмехается, я пытаюсь улыбнуться, но выглядит нервно. Он молчит, и каждая секунда его молчания длится вечность. Чувствую, как волосы седеют. Чёрт, я не для того попала в этот мир, чтобы так тупо умереть. Ну же Кенни, ещё немного и я плакать захочу, не калечь мой образ бессердечной суки. — И что ты нашла в этом крысёныше? Хуй с вами… Сейчас я уйду, но если вытворишь какую-нибудь хрень, я с тобой сделаю такое, что ты пожалеешь, что не сдохла за стенами. Я согласно киваю, мы в последний раз смотрим друг другу в глаза и он уходит. Я сползаю со стула на землю, нервно смеясь и смотря в пустоту.