Энтропия

      Тик-так, тик-так. Часы на стене мерно отсчитывают секунды. В большой кружке с толстыми стенками парит кипяток, в котором уже как пять минут плавает чайный пакетик марки «Каждый день», окрашивая воду в грязно-коричневый цвет. Отпиваю немного и морщусь, потому что так и не привык пить без сахара, хотя отчаянно стараюсь. В интернете пишут, что через пару дней начинаешь чувствовать настоящий вкус чая без всяких добавок, но пока я различаю в нем лишь мерзко вяжущую на языке горечь. Если это и есть неповторимый вкус чая, то я отказываюсь понимать, почему кто-то ловит от этого кайф. Наверное, на это способна лишь элита общества, а не простые смертные вроде меня. Пытаюсь представить себя английским принцем из рекламы, которую мельком видел по телевизору. Эдакий истинный аристократ в офицерском кителе с золочеными пуговицами, который величественно берет с фарфорового блюдца чашку чая и пьет с таким просветленным лицом, словно вкушает саму манну небесную. Прыскаю со смеха, когда картинка полностью вырисовывается в моем усталом мозгу. Мне слишком мало лет, чтобы глубокомысленно пялиться вдаль и искать смысл жизни на дне чайной кружки.       Тик-так, тик-так. Часы на стене мерно отсчитывают секунды. Я все еще пытаюсь заниматься, усердно царапая ручкой по бумаге, раз за разом прорешивая логарифмические уравнения из методички по алгебре. Скука просто разъедает изнутри, но я не имею права бросить все и заняться праздным безделием, потому что мой телефон в заложниках ровно до обеда, чтобы я прилежно занимался, не отвлекаясь на «эти ваши интернеты». Так что ничего более интересного, чем бином Ньютона, в ближайшие часы мне не предвидится. И если сначала было еще как-то терпимо, то сейчас я искренне ненавижу все, связанное с математикой, и готов убить за пару минут в сети. Так, наверное, чувствуют себя наркоманы, когда долго остаются без дозы. Ломает почти физически по потоку информации, потому что я уже отвык учить уроки так, как положено: втыкая в конспекты в полной тишине, монотонно занимаясь только одним делом. Обычно параллелью включаю разговорное видео на ютубе или хотя бы музыку фоном — помогает не сойти с ума от долгой зубрежки. Ну просто невероятно долгой зубрежки.       Тик-так, тик-так. Часы на стене мерно отсчитывают секунды. И меня уже начинает бесить этот вдалбливающийся в голову стук. Раньше тиканье даже успокаивало, но за полгода в общежитии я успел отвыкнуть даже от этого. Пытаюсь снова с головой уйти в учебу, но пресловутое «тик-так» так сильно въедается в мозг, что терпеть больше просто нет сил. Поднимаюсь с места и ловлю на себе скучающий взгляд младшей сестры, что развалилась на диване, читая книгу под музыку в наушниках, — вот уж кто действительно наслаждается новогодними каникулами в полной мере. Осторожно переступая через разбросанные по полу игрушечные машинки и детальки конструктора, подхожу к двери и привстаю на носочки, чтобы снять со стены округлые часы с крупными цифрами и дурацкой мышью на циферблате, которая злобно ухмыляется мне и тычет лапкой куда-то между двумя и тремя часами. Словно намекает, гадина, что только в это время меня наконец освободят из математического рабства. Это придает мне злости, так что, не колеблясь долго, переворачиваю циферблат, чтобы вынуть батарейку из лунки в темной коробочке, в которую упакован механизм. Тиканье тут же прекращается, а я радуюсь пусть и маленькой, но все же победе. Снова переворачиваю лицевой стороной на меня и смотрю на мышь, которая кажется уже совсем не угрожающей, а застывшей и словно мертвой. Так тебе, будешь знать, как издеваться надо мной, животное.       Возвращаюсь к столу, моими стараниями превращенному в свалку из листочков и тетрадей. Ищу, куда пристроить неработающие часы и батарейку к ним, задумавшись над тем, что не помешало бы прибраться, чтобы освободить немного места. Но заниматься этим сейчас слишком лень, потому лишь отгребаю сбоку небольшой угол и выкладываю все на него. Вот где бы я ни появился, везде устрою беспорядок и потом никогда не найду времени убрать. Радует лишь то, что это все во благо энтропии, а значит, я следую замыслу вселенной. Улыбаясь своим мыслям, поднимаю чашку с чаем, чтобы сделать глоток, и едва не давлюсь, услышав резкий выкрик из-за спины:       — Максим, живо садись за уроки! — Оборачиваюсь на звук, оставляя чашку на столе, и вижу уставшую, но жутко раздраженную мать в заляпанном кухонном фартуке. — В чем дело опять? То за чаем, то в туалет каждые пять минут… Если ты специально тянешь время…       — Не тяну, — перебиваю, хотя не следовало бы, но ничего не могу поделать с собой: терпеть не могу, когда на меня кричат ни за что.       — Не смей перебивать меня! — повышает голос на пару децибелов, взвинчиваясь еще больше. Замирает, смотря за мою спину и снова раскрывает рот, готовясь вылить на меня еще больше негодования: — Что за беспредел ты устроил на столе? Убери это все немедленно! — заканчивает, переходя почти на визг, и я морщусь от боли в ушах. Воспринимает мое выражение лица по-своему и продолжает, не сбавляя обороты: — А ты думаешь, мне нравится все это убирать? Хожу и подбираю за вами целыми днями, как рабыня! — не прекращает верещать, начиная собирать все со стола и перекладывая на полку. — Ну вот что это за мусор? — говорит, комкая один из черновых листочков.       — Мне это нужно! — даже вскрикиваю, чувствуя, как коротко, но ярко внутри вспыхивает возмущение такой бестактностью, и пытаюсь мягко отпихнуть ее от стола. — Мам, пожалуйста, уйди, я сам все уберу, — добавляю просящих интонаций. Чувствую себя беспомощной моськой перед огромным слоном. В прямом и переносном смысле огромным. Не хочу, чтобы она прикасалась к моим вещам, а тем более так бесцеремонно обращалась с ними.       — Не повышай на меня голос, я вообще-то родила тебя и заслуживаю немного уважения! Ты никогда сам не убираешься, все ждешь, когда я приду и все сделаю за тебя, — еще больше злится и, противореча сама себе, остается, продолжает самовольно перебирать мои тетради, раскладывая все в стопку на полке абсолютно без какой-либо системы и лишая меня шанса найти хоть что-то после такой уборки. Мне ничего не стоит применить силу и тем самым остановить такое наглое вмешательство. Я бы так и сделал, будь это кто-то из ребят в общаге, но к матери даже прикоснуться лишний раз боюсь. Просто стою рядом и мысленно умоляю, чтобы она поскорее ушла. — Вот, смотри, как надо убирать, — говорит, наконец демонстрируя мне совершенно пустой стол — все переложено на полку, а кружка с остывшим чаем в ее руках. — Изволь уж поддерживать такую чистоту.       — Оке-ей, — тяну напряженно под ее недовольным взглядом, — а если мне нужны хоть какие-то книги на столе, чтобы заниматься? — наконец нахожу нужные и не слишком грубые слова, которые не должны снова разозлить ее и одновременно выразят мое негодование.       — Значит, возьмешь, позанимаешься и снова уберешь все на полку, — говорит твердо, чуть повышая голос. Снова бесится, потому что не слышит моего беспрекословного согласия. — Мне не нравится, как ты разговариваешь со мной. Я тебе не подружка, слышал? — говорит с нажимом, скрещивая руки на груди, и мне совсем-совсем не нравится такой вот ее тон. Весь мой запал куда-то сразу улетучивается, и я тушуюсь, лишь молчаливо кивая на ее вопрос. — И когда я делаю тебе замечания, я хочу слышать «Да, мам», а не твои остроумные высказывания, — давит еще сильнее, и я готов извиняться перед ней, хотя, казалось бы, за что? За то, что она ворвалась с криками и перемешала все мои вещи, а я показал, что мне это не нравится? Почему любое, даже самое маленькое проявление моего недовольства вызывает у нее бурную истерику?       — Прости, пожалуйста, — проговариваю шепотом, вложив столько искренней вины, сколько вообще смог наскрести внутри. Голова от висков начинает потихоньку ныть — вся ситуация выматывает меня. За полгода я уже успел отвыкнуть от скандалов, которые раньше мне приходилось терпеть практически ежедневно. Хочется наконец остаться наедине с собой и чтобы меня никто не трогал. Хоть бы и снова ботать, но только пусть эта женщина вернется на кухню и оставит меня в покое.       — Меня в этом доме никто не уважает, никто никогда не поднимет зад, чтобы помочь! — вновь заводит извечную шарманку, а я просто не понимаю, при чем тут я, если мне было ясно сказано как раз-таки сидеть в комнате и учить алгебру. Опираюсь рукой о стол и изо всех сил стараюсь молчать, чтобы ей надоело и она наконец ушла. Кричит в пустоту еще какое-то время, затем оборачивается и орет уже моей сестре о том, как она надрывалась, готовя нам обед, и как ей не помогла будущая хозяйка. Вижу, как Наташка подрывается, видя, что обращаются к ней, и вынимает наушники. Слушает еще порцию упреков и, прежде чем выйти из комнаты вместе с матерью, отдает ей небольшой продолговатый плеер. Выдыхаю облегченно, осознав, что хищник нашел себе новую жертву и мне больше уже ничего не угрожает.       Сажусь наконец за стол, краем глаза замечая, как младший брат в другом конце комнаты возвращается к прерванной игре. Правильно, малыш, так и надо воспринимать это — без лишних нервов. Протягиваю руку туда, где, по моим соображениям, должна быть кружка с чаем, но хватаю пальцами лишь воздух, понимая, что она утащена на кухню, как «грязная посуда». Вот уж точно последняя вещь, которую хочется сейчас сделать, — это идти на кухню и заваривать новый. Поэтому поднимаюсь с места, только чтобы найти на полке тетрадь, переворошив в процессе половину стопок, и снова сесть за уроки. Несмотря на все старания, не могу сосредоточиться на задании и просто пялюсь в тетрадь, обводя в ней символы. Эту привычку я тоже позаимствовал у Вадима — хорошо успокаивает взвинченные нервы. Мысли цепляются за любимое имя, и я наконец начинаю думать что-то более-менее связное. К примеру, почему Вадиму я разрешаю шариться в моих вещах, а мать в такой же ситуации хочется немедленно вытолкать за дверь? Наверное, потому что он никогда не врывался так бесцеремонно, с кучей упреков и подавляя любые попытки к сопротивлению. Даже представить себе его таким не могу, ведь он всегда так подчеркнуто вежлив и тактичен. И еще после его уборки все не только красиво сложено, но и идеально оптимизировано.       Зачем-то пытаюсь найти как можно больше плюсов в Вадиме по сравнению с моей мамой. Как будто это имеет хоть какой-нибудь смысл и как будто их вообще можно сравнивать. Она все-таки хозяйка этого дома и имеет полное право врываться куда захочет и когда ей только вздумается. Кто знает, может быть, в своем доме Вадим ведет себя точно так же, истеря из-за каждой тетрадочки не на своем месте и методично вытирая пыль каждые пять минут. Это уже представляю себе куда более живо, но только сильнее начинаю грустить. Я имел все шансы это проверить, если бы не постеснялся попросить совместную комнату с ним еще в начале года. Уверен, у нас с ним получился бы идеальный симбиоз: я бы наводил бардак, а он бы его убирал. Улыбаюсь своим мыслям, обводя ручкой знак равенства. Прямо как мечтательная барышня, ей богу! Хотя сейчас и к лучшему, что мы не живем вместе: не придется переезжать в другую комнату, если он все-таки решит не общаться больше. Если уже не решил. ***       Часы проходят незаметно за мечтами, а когда меня немного отпустил стресс — еще и за делом. Уже чувствую небольшой голод, когда сестренка появляется в дверном проеме, чтобы позвать нас на обед. Ее волосы, собранные в пучок на затылке, чуть растрепаны, а взгляд горит искренней ненавистью ко всему живому. Чувствую даже некоторую вину перед ней за то, что ей пришлось выслушивать истерику матери в одиночку. Даже представить себе не могу, какой же ад быть девушкой, обязанной ежедневно помогать с готовкой. Понятия не имею, по какому принципу дела по дому делятся на женские и мужские, но традиции есть традиции, которые я не в силах изменить. Остается лишь взять малого за руку и следовать на кухню.       В тесном помещении стоит тяжелый дух лука и масла. Напротив входа сразу вижу отца, сидящего в кресле. Серая футболка на нем растянута и вся в пятнах, едва прикрывает круглый пивной живот. Красное осунувшееся лицо с темными кругами впалых глаз сосредоточенно глядит в телевизор, который мне приходится чуть загородить собой, чтобы пройти внутрь. На меня тут же шикают, мол, топай быстрее — не стеклянный. Ускоряя шаг, рефлекторно втягиваю голову в плечи и пригибаюсь, как делал, еще когда был меньше и вправду мог таким образом оказаться ниже экрана. Годы идут, а порядок вещей никак не меняется.       Пристраиваюсь на диванчике рядом, пока малого усаживают на стул, предусмотрительно подложив вниз подушку. Радостно хватает ложку, но не начинает есть, так как тарелку перед ним так и не поставили, а стучит ею по столу, самозабвенно отбивая одному ему известный ритм. Это вызывает у меня улыбку, но веселье не длится долго, потому что прибор у него почти сразу отбирают, чтобы не шумел, мешая слушать телевизионный бубнеж. Тут же начинает вертеться, лишенный развлечения, и не падает со стула только благодаря моей быстрой реакции.       Наконец на обед накрыто, и все приступают к еде, едва уместившись за одним столом. Немного напрягает сидеть впритирку, но это вполне обычная ситуация для нашей большой семьи, так что молча терплю, скребя ложкой по тарелке. Неосознанно отвлекаюсь на голос диктора, а впоследствии уже слушаю чисто из любопытства, так как и навскидку не смогу вспомнить, когда в последний раз смотрел что-то по телевизору. Снова война в стране, которую даже приблизительно не смогу показать на карте. И почему-то скучный политический сюжет об этом идет ну просто непростительно долго. Отказываюсь понимать, что в этом может быть занимательного и почему это надо смотреть настолько громко, заставляя всех присутствующих сохранять тишину и тоже вникать в эту муть. Доев, пытаюсь встать из-за стола, но меня останавливают:       — А как же второе? — Мама резко хватает меня за предплечье, вынуждая остаться на месте. Голос такой проникновенно-заботливый, что даже не верится, что именно эта женщина несколько часов назад выжимала из меня все соки своей истерикой.       — Нет, спасибо, я не голоден, — говорю мягким голосом со всей вежливостью, на которую только способен, и снова пытаюсь встать. Ох, просто пустите меня уже.       — Я готовила все утро, надрывалась, — заводится, каждое новое слово проговаривая на тон выше, а под конец почти кричит, вцепляясь ногтями в мое предплечье, а мне остается лишь шипеть от боли, пытаясь вывернуть руку из захвата.       — Хватит! — резкий вскрик и удар по столу, от которого подпрыгнули все ложки, заставляет меня вздрогнуть и обернуться на отца, от которого так и веет раздражением. — Заткнись и делай так, как сказала мать! — снова повышает голос, и реплика звучит настолько серо, что подошла бы практически к любой ситуации. Не удивлюсь, если он вообще не в курсе произошедшего и просто гаркнул что-то для проформы и чтобы криками не мешали тупить в телек. Злюсь так, как вообще не следует злиться на родных людей, но сдерживаю себя и тут же сдаюсь, неразборчиво буркнув что-то в качестве извинений.       Давлюсь картошкой с курицей, тихо ненавидя весь мир вокруг. И сбежать куда-нибудь побыстрее и подальше хочется невероятно сильно, но только так, чтобы не вступать в новый конфликт. Путь к этому только через пустую тарелку, поэтому я послушно жую, пытаясь отвлечься хоть на что-то, чтобы не разъедать самого себя злостью изнутри. По телевизору сюжет про войну давно закончился, сменяясь другими не менее скучными программами. Не слушаю и выпадаю из общей канвы, но неожиданно включаюсь, услышав сюжет про какого-то американского министра, который появился на официальной встрече со своим мужем. В первую секунду не могу поверить и думаю, что мне просто послышалось. Ну не могут по федеральному ТВ мусолить такую ерунду! Что дальше, личная жизнь морской свинки президента? Наверняка очень познавательно и интересно.       С минуту слушаем подробный разбор видео с этой встречи. То руки несчастным героям сюжета стеснялись жать, то позировали на фото с ними как-то неловко и словно нехотя. Тихо посмеиваюсь над притянутыми за уши аргументами и наконец получаю удовольствие от демонстрируемого на экране. Отец берет в руки пульт и остервенело выжимает кнопку переключения канала. Грязное и невозможно злое ругательство летит следом, и мне бы очень хотелось верить в то, что адресовано оно редакторам этого замечательного сюжета, хотя умом понимаю, что причина совсем другая. Меня словно парализует на некоторое время то ли от страха, то ли от новой волны негодования, которая снова поднимается внутри меня. Стараюсь успокоиться. Если буду так бурно реагировать на каждое проявление гомофобии, то в этой стране до совершеннолетия точно не доживу из-за убитых в хлам нервов. В конце концов, пора бы привыкнуть к такой реакции окружающих.       С невероятной скоростью забрасываю в себя еду, не желая больше оставаться здесь. Наверное, нехорошо, ну просто очень нехорошо вот так сбегать от собственных родителей, но я больше не выдерживаю их общества. Нет ведь ничего криминального в том, чтобы провести несколько часов вне стен этого дома? У меня же каникулы, в конце концов. Так оправдываясь перед самим собой, завершаю трапезу и молча поднимаюсь из-за стола вместе с тарелкой. Подвисаю немного у раковины, думая, стоит ли вымыть за собой посуду или уборка мне и так зачтется, и все же решаю просто оставить. Уже собираюсь наконец покинуть помещение, но вовремя вспоминаю про отобранный телефон. Вежливо прошу вернуть мне его и натыкаюсь на вновь недовольный взгляд и ворчание в духе: «И минуты без гаджета не можешь». Нет, мам, минуту могу, а вот практически полдня уже действительно сложно.       Наконец дотянувшись до верхней полки кухонного шкафа, возвращает мне мой смартфон, и больше меня уже ничего не удерживает. Благодарю смазанным поцелуем в щеку и практически выбегаю в коридор. Шнурую на ногах зимние ботинки, надеваю куртку, проверяю карманы: паспорт, ключи, наушники, немного денег на проезд — вроде все на месте, даже в комнату ни за чем бежать не нужно. Уже выбегая на лестничную клетку, кричу, что иду гулять и, если что, на телефоне. Ответ из другой комнаты о том, чтобы я не задерживался, звучит глухо и обрывается на полуслове, когда закрываю за собой дверь. ***       Снег медленно кружится в свете фонаря, мелкими блестками оседая на рукава и воротник куртки. Энергично пытаюсь стряхнуть их, чтобы не превращаться в сугроб, и белое липнет на темные перчатки, тая от тепла кожи и пропитывая все влагой. Стягиваю мокрую тряпку и гляжу на раскрытую голую ладонь, чуть раскрасневшуюся от холода. Ажурные снежинки приземляются на нее, поначалу сразу превращаясь в капли воды, а затем все медленнее и медленнее по мере моего обморожения. Даже успеваю разглядеть рисунок на некоторых, прежде чем они растают: и вправду нет ни одной одинаковой, хотя каждая имеет определенное сходство с другими. Начинаю чувствовать неприятное покалывание от холода и пытаюсь согреть конечность горячим дыханием, тут же пряча ее в карман.       Бреду по одной из центральных улиц родного города, подсвеченной огнями мелких магазинчиков и гирляндами, натянутыми вдоль фонарей в преддверии Нового Года. На пути периодически встречаются несчастные школьники и студенты с листовками, от которых прохожие только отмахиваются, а я обязательно хватаю из их рук бумажки чисто из солидарности. Просто потому, что сам несколько минут назад стоял, приплясывая на морозе, стараясь хоть кому-нибудь всучить объемную стопку флаеров. А теперь перебираю в кармане мелкие купюры жалкого заработка, пытаясь мысленно прикинуть, сколько удастся скопить за две недели. Не очень много, на самом деле, но на мелкие расходы до следующих каникул должно хватить, и, возможно, даже смогу отложить что-то на новый телефон. Думаю об этом совсем не весело, даже с некоторым раздражением, так как раньше не нужно было растягивать несчастные пару тысяч на полгода, а лишь по мере надобности брать небольшую подработку. С учебой в интернате все стало ни в пример сложнее.       В кармане вибрирует телефон, сообщая о входящем вызове, и я крупно вздрагиваю от неожиданности. Терпеть не могу звонки, предпочитая общаться со всеми посредством сообщений. Принимаю, не глядя, и слышу голос матери: спрашивает, где я и когда вернусь. Отвечаю односложно, терпеливо выслушиваю просьбу не опаздывать на ужин и отключаюсь. Экран еще несколько секунд мигает именем контакта, а затем выкидывает меня на главную страницу. Пялюсь какое-то время на пиксельный Хогвартс заставки, уже довольно сильно заляпанный каплями воды от тающих снежинок, а мой палец так и висит в миллиметре от голубого значка сети. Жутко хочется проверить сообщения, хотя умом понимаю, что, если там что-то и есть, мне бы уже давно пришло уведомление. Собираюсь уже отказаться от этой идеи и убрать смартфон в карман, но палец чуть дергается, случайно касаясь сенсорной панели. Белый цвет прогружающейся ленты горит гораздо ярче темных тонов ночного сказочного замка, что ненадолго ослепляет меня. Через пару секунд вижу первый пост в ленте: довольно пугающий нуарный арт к очередной крипипасте глядит на меня огромными вываренными глазами, демонстрируя зубы в два ряда и иссушенное гибкое тело, состоящее из тонкого скелета с мощными суставами, обтянутого серой голой кожей. Даже сглатываю, чувствуя трепет нервов в предвкушении отменной страшилки, прежде чем добавить запись в закладки, чтобы прочесть позже, ближе к ночи.       Если верить девственно белому значку диалогов, то в сообщениях пусто, но все равно тыкаю на него, чтобы проверить самостоятельно. Ну мало ли какой глюк может случиться с приложением. Как и ожидалось, в том самом диалоге так и горит беспокойное «Где ты?» и больше ничего. Уже который день. Сейчас чувствую лишь некоторое отчаяние вместе с бесконечной глубины тоской, хотя раньше это дико раздражало. Хотелось первому нарушить тишину, кинуть в пустоту что-нибудь очень злое и гордое в духе: «Можешь больше не думать, мне не нужен друг вроде тебя», — но понимал, как же это будет глупо. С другой стороны, я бы получил в ответ хоть какую-то реакцию, а не полный игнор, от которого хочется просто на стену лезть, на луну выть и совершать прочие классические действия, навеянные безысходностью. Ожидание — самое плохое, что только может случиться с человеком. Состояние беспомощной подвешенности, когда совсем не в силах повлиять хоть на что-то и вынужден просто сохранять терпение, пока все самое важное случится без твоего участия и тебе просто сообщат результат, который будет уже невозможно изменить. Так и вижу, как после каникул мне скажут, что я урод, не достойный жизни, и лучше со мной вообще не знаться. И тогда я даже представить себе не могу, как лучше на это реагировать. Просто тихо надеюсь, что все закончится благополучно.       Правда, с границами этого самого «благополучно» я так и не смог определиться. Вот, допустим, взаимная симпатия — это уже просто космос, который останется только приятной и, к сожалению, несбыточной мечтой в моем сознании где-то рядом с письмом, которое сова так и не принесла на моё одиннадцатилетие, и собственным ноутбуком, на который безуспешно пытаюсь копить начиная с восьмого класса. Продолжить общение с чистого листа, как будто и не было этого глупого поцелуя, — это определенно идеальное развитие событий, но не стоит ли снизить планку до «меня не ненавидят и даже изредка здороваются при встрече», что уже не плохо? Лишь бы не отвернулся, как от прокаженного. Или не решил-таки рассказать обо всем однокурсникам, чтобы начать коллективную травлю на меня — видел подобное в фильмах и впечатлился на всю жизнь, а потом и испытал демоверсию в последние месяцы средней школы. Нет уж, хватит с меня этого дерьма, лучше уж сразу забрать документы и с ещё действительными, пусть и очень средними результатами ОГЭ попытать счастья в местном техникуме. Хотя родители вряд ли позволят провернуть такое, как и совсем недавно, назвав хлюпиком, у которого не хватает смелости постоять за себя. У них на все мои проблемы один ответ.       Раздражённо закрываю окно диалогов и подумываю убрать смартфон, но в последний момент решаю включить музыку. Вконтакте с недавнего времени требует от меня сто пятьдесят рублей, чтобы не светить разблокированным экраном в кармане, мешая фоновому звуку прерываться каждую минуту и теряя таким образом трафик и заряд со скоростью звука. С чем я его довольно успешно посылаю, скачав другое приложение, позволяющее кэшировать аудио, и пиратский плагин к нему, чтобы это можно было делать из записей Вконтакте. В итоге, получаю все то же самое, плюс возможность прикупить лишние три шоколадки по акции — ну просто непревзойденный мастер экономии, черт бы её побрал. Главное теперь — не попасть под очередной акт устрашения со стороны властей и не присесть лет на пять за пиратство, а там уже ни музыки, ни шоколада и уж тем более денег, чтобы профессионально жонглировать ими между расходами, пытаясь удержать в руках как можно больше цветных бумажек, за которые в наше время можно приобрести практически все и которых всегда не хватает в самый необходимый момент.       В наушниках нарастает гул электрогитары, к которому довольно быстро подключаются другие инструменты, соединяясь в нервную, больно бьющую по ушам мелодию. Обожаю вот так включить тяжелый рок, чтобы заглушить больные мысли в голове. Идти в одиночестве, подпитывая внутреннюю черноту энергией безупречного надрывного вокала. Хотелось бы мне иметь и вполовину такой сильный голос, чтобы суметь закричать о своей боли на весь мир. Подпеваю едва слышно, чуть шевеля губами, и, закрыв глаза, представляю себя на сцене перед беснующейся толпой, представляю, как подношу микрофон ко рту и рычащим баритоном вытягиваю ноты, в которые вкладываю всю ненависть и отчаяние, что переполняют меня. Представляю, как множество людей, узнавая в этой эмоции себя, подхватывают звук, и вот уже моя задушевная ария отдается гулом миллионов голосов. Думаю, что в этом и состоит смысл музыки — в очищении души через звук, в публичной исповеди автора в своих чувствах и переживаниях. Не то что все эти популярные исполнители с легкими танцевальными мотивами, созданными только для того, чтобы, не забивая лишним голову, поплясать под что-нибудь задорное. Многие воспринимают музыку именно как веселенький фон на празднике, а что-то сложнее по смыслу и звучанию вызывает у них резкое отторжение. Мои родители в этом тоже не исключение, а метал для них — вообще музыка дьявола. Так что стараюсь лишний раз не светить своими вкусами, слушая только в наушниках и только в одиночестве, чтобы ненароком не попросили показать.       Следующая песня уже на английском, и я в очередной раз убеждаюсь, что музыка — это универсальный чувственный язык. Вот, например, сейчас мужчина в припеве просит дать ему какой-то резон* для чего-то, что не могу перевести, но делает это так эмоционально и настойчиво, что не могу не проникнуться к этому сочувствием, хоть и не разбираю и половины слов. Вообще-то, я не так уж и плох в иностранном, довольно хорошо разбирая тексты и даже речь, но скудный словарный запас и отсутствие практики делают свое. С другой стороны, что еще ожидать от человека, учащегося в шестой из шести групп по английскому? Стоило волшебной фразе: «Эта оценка никуда не идет», — прозвучать на распределительном тесте, как я без зазрения совести заваливаю его, оказываясь в последней группе вместе с теми, кто в старой школе учил немецкий или французский. Вот так за повторением алфавита и простейших фраз я совсем забросил язык и растерял даже уже имеющиеся на тот момент, пусть и скудные знания, не говоря уже о том, что не приобрел новые. И не то чтобы сильно переживаю об этом. Двадцать первый век на дворе, однако. Любой дурак в состоянии вбить в переводчик нужное слово и мгновенно получить ответ, так что совершенно нет нужды зубрить их значения.       Ловлю себя на том, что мысли наконец-то улетают вдаль, не цепляясь за проблемы, которые я все равно пока не в силах решить. Это и к лучшему, пора бы почистить голову от глупых загонов и просто наслаждаться моментом, пока еще есть такая возможность. Вот так, под невероятной красоты мелодии в ушах, медленно бреду прямо по центру тротуара, ощущая скрип каждой снежинки под подошвой и чувствуя себя наконец по-настоящему свободным и счастливым. Лениво гляжу по сторонам на толпу людей, спешащих каждый по своим делам. Чтобы занять мысли, даю волю воображению и, зацепившись взглядом за дамочку в длинном кашемировом пальто, неустойчиво ковыляющую куда-то на шпильках по заледеневшему асфальту, пытаюсь придумать, кто она и что делает в центре города. Спешит на свидание к принцу на белом коне, который галантно подхватит ее под локоток и, поддерживая так, доведет до шикарного ресторана, где они закажут вино и какие-нибудь пафосные скользкие мидии? Или несчастная просто выбирает подарки родным к празднику и вскоре, загруженная множеством пакетов, поедет домой на общественном транспорте, а такой боевой наряд — лишь надежда привлечь самца, который разделит с ней одиночество? Гипотез много и на каждую, словно какой-нибудь Шерлок с BBC, пытаюсь найти доказательства во внешнем виде или поведении особы.       Такая игра затягивает меня, один человек сменяется другим, а догадки становятся все более безумными. Наконец дохожу до нужной мне улицы и вижу остановку, к которой как раз подъезжает мой автобус. Раздумываю несколько секунд: бегом еще успеваю нагнать и запрыгнуть в салон, но нужно ли мне это? Нет совершенно никакого желания возвращаться слишком рано. Чекаю время на экране блокировки и прислушиваюсь к ощущениям в теле, выясняя степень оледенения и для себя определяя ее как терпимую. Решаюсь прогуляться еще немного, пока окончательно не закоченею, благо, район безопасный и улицы сносно освещенные. Беру курс по направлению маршрута автобуса, чтобы сразу же пересесть на него, когда мне надоест морозиться.       Снова корю себя за то, что совершенно не хочу контактировать с родственниками. Как же чертовски неправильно то, что мне совсем не хочется приходить в дом, где меня любят, пусть и проявляют это не так, как мне бы того хотелось. Все эти крики и нотации — всего лишь попытки позаботиться обо мне, которые стоит принимать с благодарностью, а никак не сбегать при любом удобном случае. Вина терзает меня изнутри по этому поводу уже довольно давно, и умом понимаю, как правильно себя вести, но никак не могу применить к реальности, вновь и вновь раздражаясь из-за этого. Отчаянно стараюсь быть идеальным сыном, но только сильнее отдаляюсь от них из-за слишком частого вранья. Иногда даже с ужасом осознаю, что самые близкие люди практически ничего не знают обо мне. Сначала недоговаривая только из жизненной необходимости, чтобы меня не прибили за схваченную двойку или драку в школе, вскоре я совсем перестал делиться чем бы то ни было, так как видел в качестве реакции на все мои увлечения и переживания лишь недовольство. Как итог, собственные родители стали мне совсем чужими. Общаюсь с ними, словно с незнакомыми людьми: стараюсь быть максимально вежливым и произвести хорошее впечатление, предусмотрительно оставляя все скелеты за кадром.       Каким-то краем сознания цепляю Вадима. С ним никогда не приходилось юлить и лгать, меня просто принимали таким, какой я есть на самом деле. Просто дружили, каким-то сверхъестественным образом находя темы для бесед, хотя мы практически не имели общих интересов, но, находясь на одной волне, чрезвычайно старались узнать их. С ним было легко, спокойно и в какой-то мере даже надежно. Я мог прийти с любой своей проблемой и, без сомнений, получил бы поддержку и понимание, а не кучу наставлений и упреков, если даже не насмешек. От этой мысли разливается приятное тепло, но вместе с тем больно тянет в груди. Вот он весь такой замечательный в моих мыслях, а на деле оказался гомофобом и своими предрассудками разрушил все, что нас связывало. Не до конца разрушил, но все же… Ладно, не разрушил, но явно собирается… Черт, я снова неосознанно защищаю его. Мысленно отвешиваю себе оплеуху, заставляя больше не думать об этом, и продолжаю путь, раздраженно пиная ни в чем не повинный снег под ногами. ***       В комнате тихо и темно. Слышу лишь мирное сопение под боком да стук собственного встревоженного сердца. Время навскидку второй час ночи, и все давно спят, только я ворочаюсь с боку на бок, отчаянно пытаясь поскорее отрубиться и проснуться уже в другом дне. Стараюсь провалиться в спасительную черноту, но вновь и вновь цепляюсь за липкие мысли, которые никак не могут покинуть мою голову. В последнее время слишком много думаю, буквально разрывая себя изнутри сомнениями. Сколько еще продлятся мои мучения? День, два, неделю? Ну уж до конца каникул он должен определиться, верно? Иначе я перекину свой единственный галстук для торжественных мероприятий через люстру и тихонечко удавлюсь так, не забыв указать в предсмертной записке причину суицида. Ну просто не в моих силах делать вид, что все нормально, еще и в школе, когда практически постоянно буду видеть его мелькающим где-то рядом. Чего стоили даже два последних дня перед отъездом, хотя в течение них мы и не виделись толком.       А что, если в итоге он просто пошлет меня, сказав, что нам не нужно больше общаться? Если придется молчать не хоть и примерно, но обозримый период времени, а всегда? Это в разы хуже. Получается, что я лишь обманываю себя, скидывая мою нервозность на долгое ожидание. Мне просто хочется видеться и говорить с ним, потому что не могу ничего поделать со своей глупой подростковой влюбленностью. Да, именно глупой и именно влюбленностью, высоких чувств здесь и близко нет. Мне даже иногда кажется, что я путаю сильную дружескую привязанность с любовью. С чего бы мне понимать, в чем отличия, если к более-менее сознательному возрасту растерял всех людей, что считал друзьями, оставив себе лишь случайных знакомых по интересам? И вправду, чисто теоретически, я могу быть натуралом, который просто запутался в своих чувствах? Мне ведь совсем не нравятся другие парни, кроме Вадима… то есть, я даже не пытался смотреть на других, на самом деле. Может быть, стоит попробовать, ну хотя бы в качестве эксперимента?       Хватаю телефон с тумбы у кровати. Нажать на кнопку сбоку, снять блок, открыть гугл. Висну на поисковой строке, не имея представления, как сформулировать вопрос. Может, «красивый парень»? Не слишком глупо? Ладно, пусть так, попытка — не пытка. Набираю слова на клавиатуре и нажимаю на лупу. Пару секунд загрузки, и вот мой экран заполоняют фотографии смазливых мальчиков. Все, как один, с взлохмаченными волосами и подкаченным рельефным торсом. Прислушиваюсь к ощущениям в теле, пытаясь поймать отголоски симпатии или даже возбуждения. Краем глаза цепляю Джастина Бибера: пухленькие губки, густые аккуратные бровки и мега-загадочный взгляд — и это образец прекрасного? Неосознанно морщусь и пролистываю дальше. Ладно, этот хмырь не считается, я просто не люблю слишком уж женственных позеров, которые пытаются в музыку, не имея и зачатка таланта к этому. Просто кукла, слепленная продюсерами, чтобы выкачивать деньги из малолетних фанаток, — ничего больше из себя не представляет.       Дальше ничего интересного, все такие же безупречные худощавые мордашки и кубики пресса. Периодически вижу смутно знакомые лица наверняка известных актеров, но не могу вспомнить, откуда могу знать их. По-настоящему узнаю только Дженсена Эклса — отчего-то его лицо мелькает каждые десять-пятнадцать картинок. Наверное, это и есть истинная икона мужской сексуальности, если гугл его так настойчиво предлагает. С ностальгией вспоминаю сериал «Сверхъестественное», по которому просто тащился в свое время, но бросил смотреть где-то на девятом сезоне, понимая, в какую Санта-Барбару все начинает скатываться. Освежаю в голове то предвкушение, с которым ждал каждую новую серию, и начинаю задумываться, не было ли то фанатичное обожание подкреплено еще и физическим аспектом. Иными и менее цензурными словами, не стояло ли у меня случайно на Эклса? Из груди против воли вырывается нервный смешок. Сколько мне тогда было лет? Двенадцать-четырнадцать от силы? Тогда едва ли получалось контролировать собственную физиологию и искать в ее проявлении хоть какую-то закономерность, так что нет смысла придавать этому какое-либо значение.       Ох-х, что-то меня снова несет не туда. Я, вообще-то, пытаюсь выяснить, гей я или просто дурак, так что пора бы подвести итог. И что же? Фото парней точно не вызывают во мне отвращение, если не считать отдельных уникумов, но тут уже имеет место личная неприязнь, так что не считается. Но и восторга я тоже не испытываю: парни как парни, чуть более ухоженные, чем обычно, но, в целом, ничего особенного. Совершенно ничего из такой реакции не следует. Для чистоты эксперимента повторяю запрос, но теперь ищу девушку. У всех яркий макияж и неестественно завитые волосы — идеальные куклы под стать современным стандартам. Ловлю себя на том, что чисто из спортивного интереса пытаюсь найти хоть одну не накрашенную особу, совершенно забыв о главной цели. Ну вот, отлично, получается, что девушки меня совсем не интересуют. От досады тыкаю в первую попавшуюся картинку, увеличивая ее размер. На меня глядят огромные густо подведенные черным глаза с резким изгибом бровей. Идеальная кожа и небольшой нос; пухлые розовые губы приоткрыты, обнажая белоснежные верхние резцы. Взгляд совершенно пустой и в какой-то мере безжизненный, а все лицо в целом невероятно усталое, словно бы ей очень плохо и она вот-вот грохнется в обморок. Такое выражение лица люди обычно называют соблазнительным и даже сексуальным, а меня совсем не привлекает такая мороженная томная вобла.       И все-таки это ничего не доказывает. Понятие красоты крайне относительное и сильно подвержено моде, так что выдаваемое гуглом с равной вероятностью может как понравиться, так и совсем не понравиться мне, и это говорит лишь о том, насколько мои собственные представления о красоте совпадают с общепринятыми. Изначально провальная была идея так проверять свою ориентацию. Гашу экран и некоторое время просто лежу, слепо пялясь в потолок широко раскрытыми глазами. Стараюсь таким образом заглянуть поглубже в себя, как обычно в таких случаях начиная чувствовать легкую головную боль. Казалось бы, вот он я, прям как открытая книга — читай не хочу, а осознать и разобраться в самом себе порою гораздо сложнее, чем в чужом человеке, который наверняка скрывает некоторые факты. Отчаянно пытаюсь припомнить, когда ранее чувствовал к кому-нибудь не только дружескую симпатию.       Едва не с пеленок меня учили, что мальчик может любить только девочку, потому и понятие «вторая половинка» у меня ассоциировалось исключительно с невинной фиалочкой в юбке и непременно с длинными волосами. Когда был совсем мелким, дружить с такими было неинтересно: ни подраться, ни в догонялки не поиграть, такие могут только тихонько сидеть в песочнице и нянчить кукол, чтобы ненароком не заляпать красивое платье. Когда стал постарше, то не пользовался у противоположного пола большой популярностью: неудачником я не был, но и звезд с неба никогда не хватал — был таким себе ничем не примечательным середнячком, потому на меня даже не смотрели. Вот так, пока мои одноклассники переживали будоражащий опыт первой любви и отношений, я одиноко закапывался в книжки, пропуская социальную жизнь мимо себя. Это обстоятельство сыграло со мной злую шутку, так как таким образом я постепенно терял друзей из-за расхождения интересов и к концу средней школы стал одиночкой, который много чем увлекался, но никогда не имел достаточно упорства и стремления, чтобы прилежно работать в интересующем меня направлении и добиваться успеха. Меня даже высмеивали и шпыняли какое-то время, потому что я был словно не от мира сего — странный пацан со странными увлечениями, нелюдимый и вечно особняком от коллектива.       Если бы в то время за меня не взялись родители, направляя мой потенциал в правильное русло, то я бы так и остался простым неудачником. Меня заставляли заниматься, ругая за бесхребетность и лень, покупали книжки по советам учителей и пихали в летние школы, лишь бы в моей голове отложились хоть какие-то глубокие знания, которые впоследствии помогут мне поступить в престижный ВУЗ. Как бы меня не раздражал их порою чрезмерный контроль, именно за это я им очень благодарен. Таким, как я, периодически нужен пинок, чтобы заставить что-то делать. В школу-интернат, в которой я учусь сейчас, я попал в том числе благодаря их настойчивости: мне не давали расклеиться и потерять веру в свои возможности, так что я почти зубами выгрыз себе место через большой конкурс очень умных и талантливых ребят. Учась там, я наконец увидел не ни на что не способных олухов, а по-настоящему повернутых на науке людей, воспитанных и целеустремленных, которые не боятся неизвестного и потребляют новую информацию со всей заинтересованностью. Именно здесь я наконец смог найти настоящих друзей, ну или просто знакомых по интересам, с которыми можно было говорить часами. Не могу припомнить, чтобы из вновь приобретенных знакомств меня кто-то интересовал не только как друг. На подобные глупости просто не было времени: новый большой город, новый распорядок дня, новая система обучения и огромные потоки интересной, но чрезвычайно сложной информации, которую я в первое время впитывал, словно губка.       Под эту же ностальгическую нотку вспоминается, как неожиданно узнал Вадима на вступительных испытаниях и едва ли поверил своим глазам. Сердце так и запрыгало где-то в горле от волнения, жутко хотелось подойти, чтобы как-то обозначить свое существование, но я не мог придумать, что сказать после такого долгого перерыва в общении. Я жутко боялся, что он не захочет меня видеть и я просто буду выглядеть глупо и наивно, пытаясь наладить давно утраченный контакт. И почему-то не тогда, а именно сейчас такие мои переживания из-за того, что обо мне подумает какой-то старый знакомый, кажутся мне слишком уж сильными. Скорее всего, уже тогда я чувствовал привязанность к нему и боялся, что меня отвергнут. Как и сейчас, впрочем, так же боюсь оказаться ненужным и брошенным лишь вспоминать время от времени приятные моменты, которые остались от былого общения с человеком, который так дорог мне. Чувства, которые я испытываю к нему, слишком сильные, и я едва ли могу припомнить за всю свою жизнь что-то хоть отдаленно их напоминающие. Это может быть любовь? Я понятия не имею, что такое на самом деле любовь, но если это и вправду она… Это ведь чертовски страшно — быть влюбленным в человека своего пола! Я сначала не верил, что ощущаю нечто особенное по отношению к нему, отказывался понимать, что со мной действительно что-то не так, и списывал все на эйфорию от того, что у меня наконец-то есть по-настоящему близкий друг. Но не признавать очевидное стало невозможно, когда я начал ловить себя на том, что откровенно пялюсь на него порою, а на его прикосновения мое тело реагирует… особо, не так, как вообще должно реагировать на друга.       И вот сейчас я нахожусь в каком-то тупике, в который забрел по собственной воле. Сам до конца не уверен в том, что я действительно гей, но при этом уже успел… совершить слишком уж экстравагантный каминг-аут. Все должно было быть не так, совсем не так. Я ведь подумывал поговорить с ним о моих сомнениях, как с самым близким человеком в этом мире. Начать издалека, мол, я чувствую странное влечение к парням, и оно меня пугает. Уверен, все было бы по-другому, начни я, осторожно и аккуратно вводя в курс дела, если бы признался в том, насколько мне тревожно осознавать все это, и попросил его помощи и поддержки, а не огорошил его вот так сразу. Он просто в шоке. Я бы тоже был в глубоком шоке… хотя и раньше не так уж остро воспринимал проявления гомосексуальности в фильмах — для меня это не более странно, чем гетеросексуальные отношения, так что пример неудачный. Какой секрет для меня мог бы стать поводом для мгновенного разрыва с человеком, даже если мы до этого прекрасно общались? Ну, разве что, если бы он ел живьем котят в полнолуние. Представляю, как случайно застаю Вадима за этим грязным делом… Мда, у меня бы тоже возникли сомнения в его адекватности, я бы даже мог повысить голос — настолько это возмутительно.       Перевернутая с ног на голову ситуация уже не кажется мне такой уж абсурдной и обидной. Иными словами, сам натворил — сам и расхлебывай теперь. И все-таки все закончилось более чем благополучно, меня даже пальцем не тронули, хотя за такое Вадим имел полное право вмазать мне разок. Он хороший человек, как бы я плохо не думал о нем в последние дни, отреагировал он более чем адекватно, учитывая его железные стереотипы. Не представляю, что бы сделали хотя бы мои родители, если бы узнали… Вспоминаю перекошенное злобой лицо отца сегодня в обед от одного только упоминания о существовании геев где-то за океаном, и грудь сжимает страх. Кажется, меня без какой-либо жалости просто бы на месте убили, стоило бы мне лишь заговорить о возможной своей неправильности. А если не идти сразу к отцу, а сначала поделиться наедине с матерью? Она вообще с сердечным приступом сляжет: если даже бардак на столе вызывает у нее истерику, то страшно представить, как она отреагирует на что-то более серьезное. Она ведь привыкла, что у нее растет идеальный послушный ребенок, а не чудо, за которым хвост из проблем длиннее, чем сама жизнь. Получается, что клубок из вранья во благо, который я уже успел накрутить, сам вышел мне боком. И я понятия не имею теперь, как им признаться во всем. А признаваться все равно рано или поздно придется. Иначе что я буду делать, когда лет через десять мама попросит познакомить ее с невестой, а там еще и затянет песнь про внуков?       Та-а-ак… Что-то я уж очень сильно успел себя накрутить всего лишь за пару минут самокопаний. Все же решать проблемы следует по мере их поступления, а не все разом, а то так и до нервного срыва недалеко. Я так и не выяснил, насколько я действительно гей, а уже на десятилетие вперёд строю план, как буду скрывать это. Как-то даже для паникера вроде меня слишком. Для начала, надо бы придумать другой способ проверить свою ориентацию. Казалось бы, нет ничего сложного — просто вспомни, на что дрочил в последний раз, и все будет сразу понятно. Эх, если бы все было так просто. Дело в том, что я даже в этом не похож на нормального парня, так как во время этого процесса ничего себе не представляю, сосредоточиваясь лишь на ощущениях. Даже думать о ком-то конкретном всегда казалось чем-то очень уж стыдным, а иметь перед глазами фото или видео и вовсе невозможно. Наверное, я единственный шестнадцатилетний парень во всей вселенной, который за всю свою жизнь ни разу, даже из любопытства, не смотрел порно да и вообще секс представляет себе очень уж схематично. Всему виной моё консервативное воспитание с вечным утаиванием сексуальных отношений между людьми, словно бы это нечто запретное и неправильное.       Может, стоит прикоснуться к этому самому «запретному»? Одним глазком заглянуть в так называемый мир похоти и разврата. По идее, это и есть стопроцентный способ узнать наверняка, кто меня больше привлекает: парни или девушки. Если понравится гейское порно, значит, точно голубой, тут вариантов уже быть не может. Никаких скидочек на вкусовщину — диагноз сразу будет ясен.       Отчего-то трясущимися руками вновь беру телефон и открываю поиск. Страшно и мерзко на душе от того, что собираюсь сейчас сделать. Медленно вдыхаю через нос и выдыхаю через рот, чтобы успокоить распаниковавшееся тело. Не получается с первого раза правильно вбить «pornhub» в строку запроса из-за предательски соскальзывающих пальцев. Даже задумываться не хочу, откуда знаю название этого сайта, иначе окончательно сгорю от стыда. Нужное мне сразу по первой ссылке, и я подвисаю пальцем над ней, все ещё не решаясь сделать последний шаг. Кто говорил, что попытка — не пытка? Кажется, что лишь стоит мне открыть этот сайт, как я моментально умру на месте от сердечного приступа. Ну давай же, Макс, хватит истерик, все равно придётся сделать это, иначе не узнать наверняка. Сколько хорроров 18+ за твоими плечами? Как будто совокупляющиеся мужики могут оказаться страшнее кровожадной нечисти или демонов из ада. Не смеши сам себя.       Делаю глубокий вдох и наконец тыкаю в экран. На время загрузки неосознанно затаиваю дыхание, подавляя жгучее желание немедленно все закрыть и больше никогда не возвращаться к этому. Наконец страница появляется, и ничего ужасного так сразу не происходит: меня, как грешника, не поражает молния и даже моя хрупкая психика выдерживает давление предупредительного баннера. Белые на тёмном фоне буквы гласят, что сайт содержит материалы для взрослых, а потому от меня требуется авторизоваться через Вконтакте для проверки возраста. Ха и ещё раз ха, едва ли эта мера меня остановит, в ней эффективности не больше, чем в галочке «Мне есть 18», что предлагают поставить некоторые сайты. Так что без малейшего шевеления совести внутри прохожу короткую процедуру, не забыв перед этим отодвинуть в профиле дату рождения.       Почти сразу оказываюсь на главной странице, и увиденное с первых кадров повергает меня в такой глубокий шок, что, не задумываясь ни секунды, блокирую телефон, а для надежности ещё и кладу его экраном вниз. Сердце стукает с какой-то невероятной скоростью, а в голове вертится паническое: «О Боже-боже-боже». Перетрусил самым глупым образом, даже не успев разглядеть ничего толком. Ощущения почти такие же, как во время моего первого знакомства с ужастиками, когда я по глупости открыл довольно криповый арт и вот так же со страхом глядел широко открытыми глазами в потолок, не в силах вновь посмотреть на экран, а мозг помнил только примерную форму пугающего объекта, но совсем ничего из деталей, что так сильно взбудоражили меня.       Через пару минут практически панической атаки наконец отваживаюсь снова взять смартфон в руки. Экран блокировки требует от меня провести пальцем по экрану, а я никак не могу отважиться сделать это. Опять смотреть на потирающиеся друг о друга голые телеса — это же такой стыд! Ей богу, мое сгорание заживо от стыда не стоит главной цели всей этой авантюры! На том и решаюсь и даже с чистой совестью откладываю телефон, но затем вспоминаю, что открытое пару минут окно никуда не денется и при следующей же разблокировке неожиданно напомнит о себе, а тогда люди рядом могут полюбопытствовать, что же меня так удивило. Да уж, разобраться со всем этим следует прямо сейчас: пока ночь и пока за мной никто не может проследить. Просто разблокирую, тут же закрою и наконец спокойно лягу спать, без лишних нервов и сомнений, а то они и так меня успели довести до крайности.       Чрезвычайно медленно, так, словно бы это была бомба, вновь беру телефон в руки. Стараюсь как можно спокойнее проговаривать в голове: «Разблокировать, закрыть, убрать — ничего сложного», — пытаясь самого себя убедить в том, что ничего страшного не произойдет. Нажимаю на кнопку сбоку, не давая себе медлить, тут же подчиняюсь приказу и провожу пальцем по сенсорной панели. Экран моргает, и вот на нем снова гордо растягивается причина моих беспокойств — целая лента постыдных превью к многочисленным роликам уже на главной странице: обнаженные девушки в развратных позах и самозабвенно вгоняющие в них свои причиндалы парни. Теперь, после пережитого первого шока, все это кажется не таким уж ужасным, но палец все равно запрограммировано тянется закрыть все это непотребство. Краем глаза случайно ловлю какое-то движение.       Пугаюсь, что случайно задел центр экрана и запустил одну из записей, и хочу мгновенно нажать на стрелочку возврата, но ее попросту нет. Несколько секунд отчаянно не могу понять, что происходит, а видео все продолжается. Загнанно пялюсь на девушку с миловидным, почти детским лицом, что самозабвенно мнет свои здоровенные бидоны (иначе это передутое нечто просто никак не обозвать) и счастливо натирает ими не менее здоровенный раскрасневшийся хер, так и истекающий смазкой. В следующую секунду, без какого-либо перехода, она уже скачет верхом на этом болте, растягивая губы в круглую о, а ее бидоны так и подлетают в такт каждому движению, так что едва не бьют ее по лицу. Понимаю, что это автоматически запускающееся некое попурри из самых… кхм, пикантных моментов данного видео, чтобы лучше заинтересовать потенциального зрителя и заставить его открыть полную версию.       Понимаю, но ничего не могу с собой поделать, продолжая смотреть на это, так ничего и не предприняв. Еще несколько «сюжетных поворотов», и все это начинается заново, а я просто не в силах сосредоточиться и отвести взгляд, словно загипнотизированный кролик перед удавом. Возбуждения нет и в помине — лишь шок, страх и нездоровое любопытство. Все смотрю и смотрю на это, каждый раз разглядывая все пристальнее и подмечая новые детали. Особенно меня интересуют особенности женского тела, так как член я вижу практически каждый день, а вот полностью обнаженную девушку — впервые в жизни. Между ног у этой нимфы розовые складки кожи, увенчанные курчавыми темными волосами и обилием прозрачной блестящей смазки. Такая картина вызывает лишь стойкое отвращение, но мне настойчиво, раз за разом пихают вид ее промежности прямо во весь экран, словно бы это — самое прекрасное и возбуждающее во всем видео. Также в подробностях показывают, как член вклинивается куда-то между этих складок, а я без каких-либо сомнений думаю, что по ощущениям там должно быть липко от влаги и мягко, что едва ли сравнится с привычным мне крепко сжатым кулаком. Тянущиеся в месте контакта нити смазки и вовсе навевают воспоминания об овсяной каше — серая масса так же тянется белковыми нитями, стоит испачкать в ней ложку.       Неосознанно морщусь, и наконец решаю, что натуралов с меня хватит и пора бы перейти к «самому интересному». Подмечаю значок лупы и нажимаю на него, вызывая строку поиска по сайту. Нужно вбить какой-то конкретный запрос, но я понятия не имею, как может называться гей-порно. Может, просто набрать «гей»? Так и собираюсь сделать, но вовремя вспоминаю, что сайт, вообще-то, англоязычный. А как это перевести на английский? Так же, как и звучит, или у них есть для этого какое-то другое слово? Лезть сейчас за ответом в переводчик кажется лишним и глупым, и я жутко злюсь сам на себя за то, что не могу сообразить самостоятельно из-за недостатка знаний. Кажется, это слово как раз заимствованное из английского языка, так что должно звучать так же. Получается, надо писать «gay»? А это случайно не переводится как «парень»? Отчаянно пытаюсь вспомнить, но никак не могу и решаю проверить опытным путем.       Набрать три буквы в строке запроса — быстро, нажать enter, чтобы начать поиск, — еще быстрее. Через пару секунд загрузки понимаю, что своими размышлениями попал точно в цель. На первой же превью парень вбирает головку члена в рот, ладонью обхватив за основание. Нервно сглатываю набежавшую слюну и жду еще немного, пока загрузится рваное и довольно плохо склеенное попурри из кадров видео. Начинается все невинно и даже как-то преувеличенно по-домашнему в классической комнате с двуспальной кроватью и зеркальным шкафом-купе на фоне. Два совершенно стандартных парня: блондин и брюнет — начинают с поцелуев, кадр за кадром избавляясь от одежды. Перемещаются на кровать, продолжая оглаживать и выцеловывать друг друга. Не совсем отдавая отчет своим действиям, открываю полное видео, максимально понижая громкость. Пересматриваю с самого начала уже без кривых склеек и чувствую странный азарт и предвкушение, от которого по телу разливается приятный жар. По рукам разбегаются щекочущие мурашки, когда один из парней начинает вылизывать другому соски, лениво разминая его член сквозь трусы.       Подобные взаимные ласки длятся довольно долго, так что вскоре начинаю раздражаться от такой вот неторопливости и даже в какой-то мере целомудренности. «Да разденьтесь вы уже полностью наконец», — говорю мысленно, и парни на экране подчиняются, стягивая последние куски ткани друг с друга. К огромному облегчению, перед глазами у меня оказались вполне средние эстетически приятные размеры и никаких здоровенных дубинок, что мне приходилось видеть раньше на этом сайте. Неосознанно закусываю губы, когда блондин начинает медленно спускаться поцелуями вниз по груди брюнета, обводит языком аккуратную ямочку пупка и движется ниже. Дальше вижу картинку из превью: светлая голова медленно опускается на вставший член, впуская ствол глубоко в глотку, а ладони медленно оглаживают худые бедра с сексапильно выпирающими тазовыми косточками. Камера берет ракурс от лица брюнета, и зрителю демонстрируют жадный взгляд орально ласкающего его парня, в котором столько страсти и обожания, что у меня сразу ощутимо тяжелеет внизу живота.       Брюнет что-то говорит, быстро шевеля резко очерченными губами, и заставляет блондина оторваться от своего члена, бережно, но твердо поднимая его голову ладонями. Ото рта к головке тянется тонкая ниточка слюны, а его взгляд плывет от возбуждения. В этом столько сексуального напряжения, что я не могу удержаться и развожу ноги под одеялом шире, а дыхание предательски сбивается. Они вместе усаживаются на постели, обнимая и целуя друг друга, а затем вновь принимают горизонтальное положение, но теперь брюнет подминает под себя блондина, прижимая его к кровати и потираясь давно стоящим членом о его бедро. Ноги блондина согнуты и расставлены так сильно, что парень оказывается максимально открытым перед своим любовником, который тянется под подушку за тёмным тюбиком и выдавливает немного прозрачного содержимого себе в руку, растирая гель между пальцами. Этой самой рукой лезет прямо между разведенных ног и начинает совершать медленные поступательные движения, постепенно увеличивая темп. Амплитуда не похожа на дрочку, и я отчаянно не понимаю, что происходит, пока блондин выгибается и стонет под такими ласками.       Не понимаю ровно до тех пор, пока кадр на меняется так, чтобы я во всех красках мог видеть, как брюнет вклинивает свой член между ягодиц партнёра и мягким, но настойчивым движением бёдер направляет его прямо в порозовевшую блестящую от смазки дырочку, которая податливо растягивается, принимая не очень толстый, но довольно длинный ствол и тут же смыкаясь на нем упругим кольцом. Меня так и пробивает осознанием того, что так тоже можно и что именно так, по всей видимости, и занимаются сексом геи. Рефлекторно зажимаюсь от одной только мысли, что в меня кто-то может что-то впихивать. Ну уж нет, ни за какие коврижки я этого делать не позволю, даже Вадиму. Но вот от фантазий, как, должно быть, там туго и как интимные мышцы могут с силой сжать или же наоборот — податливо расслабиться, пуская в жаркую глубину, внизу живота тяжелеет ещё больше и почти до боли хочется трогать себя. Сдавленно шиплю, ещё сильнее разводя ноги, и не позволяю себе творить разврат. Не здесь и не сейчас, когда под рукой нет не то что воды, а даже простой салфетки и когда под боком пока мирно сопит младший брат, но в любой момент может проснуться и заныть, разбудив родителей.       Тем временем, действие на экране и не думает сбавлять обороты. Поначалу медленные короткие толчки постепенно обретают большую силу и амплитуду, срываясь на совсем бешеный ритм. Пассив так и извивается на простынях, раскрывая рот в сладостных стонах. Его алый от прилившей крови и увитый вздувшимися венками член упирается ему прямо в живот и наверняка уже болезненно ноет, требуя разрядки. Блондин тянется помочь себе рукой, но её тут же перехватывают, заламывая за голову, и склоняются, чтобы увлечь его рот в французский поцелуй. Языки страстно сплетаются между собой так тесно, что, когда брюнет пробует отстраниться, они не сразу могут разъединиться, продолжая потираться друг о друга уже вне ртов. Зрелище настолько эротичное, что я едва не стону в голос от переполняющих меня эмоций и сдерживаюсь лишь ценой невероятных усилий. Мне становится почти физически плохо от неумолимо растущего изнутри напряжения, от которого не имею никакой возможности избавиться.       Движения на видео становятся резче, ласки — грубее и настойчивее, томление в моем теле — напряжённее, а тугой жгут, собравшийся внизу живота, кажется, готов раскрутиться в любой момент от одного, даже самого лёгкого прикосновения. Плотнее сжимаю зубы и стараюсь медленно дышать через нос, но быстро начинаю задыхаться. Мне невыносимо жарко, словно бы я километр пробежал без остановки, а действие на экране все больше подогревает этот жар. Пассив выгибается дугой, и на его живот брызгает белое, а тело пробивает судорога оргазма. Брюнет нежно слизывает капли спермы с его груди и тоже заканчивает парой грубых толчков в уже расслабленное тело. Экран темнит, сообщая об окончании видео, и круговая белая стрелка предлагает запустить его заново. Всего увиденного мне настолько слишком, что моё тело не выдерживает. Приподнимая бедра, чувствую, как внутри меня расправляется тугая пружина, и я до боли сжимаю зубами запястье правой руки, но все равно не могу удержать в груди стон удовольствия. Долго не могу прийти в себя: перед глазами пляшут цветные вспышки и тяжелая отдышка никак не прекращается, но мне так хорошо, что едва ли обращаю на это внимание. В теле приятные покалывания и легкость, а голова настолько пустая, что, кажется, стоит подумать мысль — и она тут же разлетится эхом по черепной коробке.       Придя в себя, все еще не очень понимаю, что со мной произошло. Тянусь рукой вниз и чувствую под пальцами влагу. Лицо тут же заливает краска, и хочется провалиться на месте от стыда за то, в каком положении оказался сейчас. На сухую прямо в штаны при просмотре порно — какой стыд! Ну мне же не тринадцать лет, в конце-то концов, чтобы вот так… С бессильным стоном сажусь на кровати, откидывая плед. Самому от себя мерзко, так что, стараясь не поворачиваться лицом к зеркалу, уныло ползу в душ. Стараюсь не шуметь сильно, чтобы не разбудить родных, и, аккуратно придерживая дверь, выскальзываю в коридор. Босые стопы шлепают по полу, прилипая к дешевому линолеуму, — единственный звук, не считая вездесущего в этой квартире тиканья механических часов. Лишь бы никто не проснулся, иначе грандиозного позора точно не избежать. Особенно мать будет дотошно выспрашивать, зачем я встал среди ночи, не приснился ли мне кошмар, а если еще и узнает истинную причину, то обязательно прочтет лекцию о целомудрии и личной гигиене. Кончики ушей уже заранее горят, стоит только представить себе это.       Комната родителей прямо напротив детской, и их дверь в коридор открыта. Страшно до ужаса с тихим щелчком открыть ванную, скользнуть в темное помещение, прикрывая за собой дверь. Протянув руку в образовавшуюся узкую щель, вслепую нащупываю снаружи выключатель. Стараюсь захлопнуть дверь быстрее, чем загорится свет, и при этом не отбить себе руку. Вроде получается, теперь главное — чтобы хлопок не вышел слишком громким. Голова идет кругом от совершенно неуместного сейчас адреналина в крови, так что не могу устоять на ногах, присаживаясь на край металлической ванны. Чувствую, как майка противно липнет к телу от пота, а между ног и вовсе скользкий ад. Сейчас бы стянуть одежду и целиком залезть под душ, но боюсь, что шум воды может разбудить кого-нибудь. Черт, как же много совсем лишних сложностей, которых не было в общаге. Быстрее бы пролетели каникулы и я вернулся бы обратно в интернат. Одергиваю себя, так как такие мысли едва ли должны посещать любящего сына.       Аккуратно, стараясь не измазать еще и ноги, стягиваю трусы. Стараюсь лишний раз не смотреть на себя, чтобы не стало еще более мерзко. Сейчас бы чем-нибудь вытереть липкое, и я оглядываюсь в поисках полотенца для рук: на крючках лишь большие банные, а нужное нахожу перекинутым через край ванны. Совсем сухое никуда не годится — только размажу мерзость по промежности. Медленно выкручиваю барашек холодной воды, и первые капли тут же громко звенят о ржавое дно. Вздрагиваю от резкого шума после почти полной тишины и в панике прижимаю жесткую ткань почти к самому началу водяного потока. Старый забитый известью кран чуть шипит, но этот звук едва ли будет слышен сквозь закрытую дверь. Мну намокающую тряпку в руке, и в голову отчего-то лезут мысли, что сейчас самое время политься черной воде, как во всех классических ужастиках. Вот сейчас вместо мерного шипения услышу хриплое: «Поиграй со мной», — прям как в третьей серии сериала «Сверхъестественное»**. Найдут меня потом утопленным со спермой между ног и будут думать, что это какой-нибудь призрак-извращенец меня прикончил. Представляю все так ярко, что не могу сдержать нервный смешок.       Отмываюсь быстро и без лишнего шума, затем закапываю измазанное полотенце на дно корзины для грязного белья, трусы — туда же. Совсем не вовремя вспоминаю, что еще в комнате забыл захватить сменное белье. И что, мне теперь с голым задом пилить через весь коридор? Быстро прикидываю в голове все возможные варианты и решаю, что снять майку и обмотать полотенце вокруг бедер — наиболее адекватный. Если вдруг меня кто-то перехватит по дороге, то я якобы из душа, причем это будет даже не вранье. На душе становится даже как-то спокойнее от того, что я наконец избавился от улик, указывающих на мой позор, и могу больше не скрываться изо всех сил, лишь бы меня никто не заметил. Наконец нормальный, ничем не примечательный с виду подросток.       Но мое спокойствие не длится долго: доходя до комнаты и не имея больше поводов для беспокойства, начинаю анализировать произошедшее. Я только что смотрел гейское порно, и мне понравилось… даже слишком. При этом вид обнаженной женщины вызывает во мне лишь отторжение. Диагноз этому ясен и неутешителен: моя ориентация цвета неба в ясную погоду — такая же ярко-голубая. Это уже совсем не смешно, скорее страшно, и это вводит меня в замешательство. Я просто не понимаю, что теперь делать, почему я такой и стоит ли как-то пытаться изменить себя. Мне даже поговорить об этом не с кем… Чувствую себя даже хуже, чем в момент осознания любви к Вадиму. Тогда я еще не был уверен, а теперь все ясно, как день, и от этого мне лишь больше тревожно. Не стоило вообще пытаться проверить, тогда бы у меня была хоть какая-то надежда на свою нормальность. Голова уже привычно начинает ныть от тяжелых мыслей, и мне с каждой минутой становится только хуже.       Беру телефон, чтобы подсветить экраном, пока ищу в шкафу сменную одежду. Руки отчего-то трясутся, пока натягиваю на себя белье. Мне плохо, и я не хочу больше думать эти мысли, но никак не могу избавиться от них. По лицу от глаз расходится жар, хотя все тело ощутимо морозит: температура на улице уже которую неделю в стабильно глубоком минусе, а центральное отопление, как всегда, работает с перебоями. Не могу понять, что со мной происходит, когда в груди собирается тугой клубок из сомнений и страхов и, кажется, собирается раскрутиться двумя тонкими нитями прямо через мои глаза, вокруг которых уже ощутимо печет. Стараюсь медленно вдыхать через нос и выдыхать через рот, пока внутри меня так и сжимает от боли. Ну за что мне все это? Опираясь о шкаф, поворачиваюсь к зеркальной дверце и смотрю на самого себя, подсвечивая лицо фонариком. Вообще-то я стараюсь избегать зеркал в темное время суток, во-первых, потому что знаю об эффекте «чужого лица», которое можно увидеть при тусклом освещении, а во-вторых, потому что прекрасно помню фильм «Зеркала», который посмотрел, будучи еще совсем несмышленым десятилеткой, и впечатлился на всю жизнь.       На меня глядит худощавый растрепанный парень, черты лица которого довольно сильно искажает свет под подбородком. Губы ну совсем не красиво кривятся то ли от страха, то ли от сильного эмоционального расстройства. Вижу этот ужас, и мне становится еще хуже, больнее. Так и разрывает отвращением к самому себе, потому что в последнее время я и так слишком часто плачу и теперь снова готов разрыдаться. Перед глазами встает раздраженное лицо отца из совсем ранних детских воспоминаний, и его настойчивое: «Мужчины не плачут! Ну-ка прекрати, ты же не баба какая-то! На тебя юбку напялить и бантик повязать? Ну-ка прекрати немедленно!» — так и отдается эхом в голове. Уже и не помню, когда и по какому поводу это было сказано, но такой образ преследует меня всю мою сознательную жизнь. Каждый раз, собираясь поддаться эмоциям, я всегда давлю их в себе, словно бы доказывая тому строгому родителю, что я настоящий сильный мужчина, который не проявляет слабости. «Да какой же я теперь, в самом деле, мужчина, пап», — думаю как-то совсем не весело. Действительно, теперь, когда я отчетливо понимаю, что меня сексуально привлекают парни, мне как раз-таки очень пойдет юбка и бантик. Представляю, как Наташа надевает на меня свои вещи и разукрашивает мое лицо косметикой, а вокруг все покатываются от смеха и показывают пальцем на уродца вроде меня.       Это становится последней каплей в моей и так переполненной чаше терпения, и меня прорывает. Ноги подкашиваются, и я опускаюсь на колени, заходясь рыданиями. Если бы был на Земле хоть один человек, которому было бы не страшно рассказать обо всем и который бы меня понял и не осудил, то было бы в миллион раз легче. А так есть только одинокий я на грани нервного срыва, потерявший единственного достаточно близкого друга, и виной всему моя неправильная ориентация, с которой я не понимаю, что делать. Хочется прокричать на весь мир о своей боли, но благоразумно сдерживаюсь, позволяя себе лишь достаточно тихий скулеж. Все еще вижу себя в зеркале, так как не удосужился выключить фонарик на телефоне, — морально разбитое зареванное недоразумение. Моя ладонь отпечатывается на стекле, стоит лишь мне попытаться прикоснуться к своему отражению. Эй, темный Я по ту сторону зеркала, забери меня отсюда, пожалуйста. Я даже на самые извращенные пытки согласен, только бы не эти колоссальные морально-нравственные страдания, которых слишком много для одного человека. Честное слово, лучше уж сомнения, чем неотвратимое осознание, от которого так и веет безысходностью.       Через некоторое время успокаиваюсь и прихожу в себя лежа на полу. Несмотря на расстеленный старый ковер, здесь довольно жестко, и я вынужден переползти на кровать. Кутаюсь в плед, натягивая его прямо по самую макушку, и только сейчас понимаю, как же сильно успел замерзнуть, пока бестолково размазывал сопли. По телу табунами бегают мурашки и волнами прокатывается легкая дрожь по мере того, как я согреваюсь. Тепло окутывает меня, а апатия, охватившая меня после сильнейшего выброса эмоций, постепенно отпускает. Боль не возвращается, только железобетонное спокойствие, которое неумолимо тянет меня в сон. Отчего-то я на все сто уверен, что мне просто нужно отдохнуть, и уже завтра все если не наладится, то уж точно начнет налаживаться. Время — лучшее лекарство от всех проблем. И его мне нужно чуть больше на осознание и принятие себя. Я злился на Вадима, когда он сказал мне про время, а теперь так остро понимаю его, что готов терпеливо ждать ровно столько, сколько нужно. Без каких-либо сомнений и лишнего раздражения, без глупых попыток просчитать возможные исходы. Вселенная — безумная фанатка энтропии, а потому подстроит все настолько невероятным образом, что все мои заготовленные логичные реакции окажутся просто бесполезными, а нервы при их продумывании уже будут расшатаны. Перестать себя жрать и заняться чем-то более полезным — единственное, что будет правильно сделать сейчас.