Энтропия

POV Максим       Ночь выдалась тревожная. Наконец прекратив трястись в истерике, я смиренно выпил последнюю таблетку успокоительного и старался как можно идеальнее выполнить задание Олега. Понимаю, что завтра мне нельзя давать ему ни единого повода злиться на меня, потому что когда мой суровый учитель злится, он начинает сыпать далеко не безобидными колкостями, а если мне очень не повезет и Вадима не будет рядом, может даже накричать. Я привык не принимать это близко к сердцу и, покивав смиренным болванчиком, обещать в следующий раз стараться лучше. Но завтра со мной не будет таблеток, что делает мои реакции совершенно непредсказуемыми, а значит, надо вести себя вдвое осторожнее, не лезть в опасные ситуации и максимально обезопасить себя от любого стресса. Сомневаюсь, что смогу сделать все идеально, но очень постараюсь. Дословно вызубриваю лекцию и стараюсь придумать вопросы действительно по делу, чтобы не злить Олега лишней глупостью.       Чувствую себя словно на крыше высотного здания, на карниз которого я скоро вступлю и буду гулять до тех пор, пока не свалюсь… или пока меня кто-нибудь не вытащит, но от этого варианта я заранее отказался. Подстилаю себе соломку везде, где только можно, и занимаюсь в упор, до отбоя, рискнув даже вывести пару примеров из таблицы, практически точно неправильно, но так Олегу хотя бы будет видно, что не так и в каком направлении со мной дальше работать, что дает мне хоть какой-то шанс не получить тонну негатива. Ложусь в кровать ровно с отбоем и правда собираюсь выспаться, но от предвкушения очень тяжелого дня не могу заснуть. Ворочаюсь с боку на бок, думаю по кругу миллион мыслей, обнимаю попеременно то край одеяла, то подушку, но и это не лечит мою бессонницу. Не помню, спал ли вообще, поутру как обычно умирая от желания хоть на пару минуточек остаться в кровати.       Не даю себе поблажек и поднимаюсь ровно по будильнику, потому что учеба — одна из тех вещей, что будет держать меня на плаву в случае чего. Да и Вадим может что-нибудь заподозрить, если ему придется впервые за столько недель вытаскивать меня из постели на завтрак. Он в любом случае что-нибудь заподозрит чисто по своей природной проницательности, но есть шанс, что не будет расспрашивать в подробностях, если не почувствует, что все серьезно. Стараюсь не играть спокойствие, а действительно почувствовать его, а в крайнем случае — внушить, ведь нельзя недооценивать самопрограммирование на хороший исход. Сейчас соберу вещи, Вадим зайдет за мной на завтрак и весь день пройдет вполне обычно. Не без сожаления принимаю с утра одни витамины, но надеюсь, что смог исключить все раздражители и тем самым обезопасить окружающих от моих истерик.       В обнимку с портфелем жду Вадима. Готовлюсь, как только дверь откроется, тепло улыбнуться ему и завести непринужденный диалог, чтобы не дать ему шанса самому спрашивать, как у меня дела. Но его нет. Опаздывает уже на десять минут, и это не на шутку меня волнует, но, немного пораскинув мозгами, думаю, что он просто готовится к контрольной по биологии и поэтому пропускает завтрак. На тот момент такое объяснение казалось мне вполне логичным, так что, лишь обиженно пожав плечами, иду в столовую один, по инерции начиная есть кашу… За месяц Вадим так меня выдрессировал, что даже пресная гречка с молоком не кажется мне такой уж противной. Послушно ем так, если бы рядом со мной сидел Вадим и строго наблюдал за тем, чтобы я обязательно доел свою порцию. Представляю, как с гордостью впервые не совру на его вопрос про еду и получу похвалу и чуть больше доверия в ответ. Лелею в себе эту мысль, впервые не думая о Вадиме как о проблеме. Может, пойти ему на сближение? Точно, предложу сесть вместе на контрольной по биологии и помогу написать что-нибудь. Заглажу свою вину за вчерашнее и тем самым сброшу градус напряжения между нами, чтобы еще немного снизить давление на свою психику.       На уроках Вадима тоже нет, но и это меня не испугало — прогуливает, готовясь к контрольной. Учитывая, что Олег тоже не явился, думаю, что всеросникам так можно и они наверняка сейчас готовятся вместе или пытаются найти человека из биокласса, у которого можно было бы списать. Не переживаю по этому поводу вплоть до последнего урока, на который Вадим тоже не является. Олег приползает, помятый и словно только что проснувшийся, а Вадима нет! Откровенно паникую, но не успеваю ничего предпринять, так как начинается урок. Вдумчиво решаю тест, стараясь забыть про Вадима, но никак не могу абстрагироваться. Отмечаю автоматически правильные ответы, там, где не знаю, ставлю наугад, но таких мест немного. То и дело оглядываюсь на класс в надежде, что просто не заметил приход Вадима, за что даже получаю замечание от учителя. Приходится уткнуться в листочек и каллиграфическим почерком заполнять развернутые ответы, чтобы хоть чем-то занять ум.       Выдумываю ответы на вопросы, в которых абсолютно не понимаю, о чем речь, лишь бы занять себя на весь урок и не искать его. Ну мало ли, где он шарится, может, решил прогулять? Но ему очень нужен этот зачет, прогулять — просто глупо и совсем не в стиле Вадима. Вот даже вечно пропускающий все уроки Олег притащился, чтобы не иметь лишние проблемы — почему Вадима-то нет? Не могу придумать этому никаких оправданий, что еще больше ввергает меня в панику. Почти заставляю себя дописать контрольную и сдать со звонком, снова привлекая к себе лишнее внимание, так как делаю это самым первым. Никогда и нигде, кроме химии, я не блистал, а потому такое мое поведение на контрольной, которую весь класс так боялся и судорожно пытался списать, никак не могло остаться незамеченным. И всем глубоко плевать на то, что половину ответов я взял с потолка и максимум могу рассчитывать на тройку, всем главное лишний раз перемыть мне кости. Все равно, меня это не касается, я спокоен, как удав.       Так себе внушаю, собирая вещи и выходя из кабинета. Чувствую себя странно. Вроде остро реагирую на каждое обстоятельство в жизни, но запрещаю себе переживать об этом и каждый раз стараюсь направить энергию в другое русло. Вообще, ничего ужасного пока не случилось: мое сегодняшнее состояние аналогично единично забытой таблетке, а вот что будет после обеда, я даже думать не хочу. Пока надо решить текущую проблему: куда делся Вадим? Пишу об этом Олегу, и он отвечает почти сразу, так как тоже уже закончил решать контрольную: «Приходи как обычно, расскажу», — пугает меня излишней загадочностью. Вариант с тем, что Вадим неожиданно заболел, отпадает сразу — ни к чему было строить лишние тайны. В таком подвешенном состоянии иду на обед и опять ем все, что дают, просто по привычке. Надеюсь, что все хорошо, и запрещаю себе, как обычно, строить в голове самые пессимистичные планы. Возвращаюсь в комнату, где в который раз повторяю лекцию, после чего иду на казнь. Все еще не прекращаю мысленно называть так наши занятия, хотя давно не отношусь к ним с такой нелюбовью.       Только в этот раз чувствую, что грядет что-то плохое, а потому не хочу идти. Хочу узнать, что с Вадимом, но при этом знаю, что ответ меня не порадует, а потому одновременно не хочу. Лучше в подвешенном состоянии находиться, чем падать в пропасть… Хотя, может, зря я себя накручиваю и все нормально. Может, сегодня свадьба двоюродной племянницы его попугайчика — мне-то откуда знать? Почему мой мозг постоянно подсовывает мне самые ужасные догадки? Он точно не умер, иначе бы вся школа к утру стояла на ушах, — это уже хорошо, и от этого надо отталкиваться. Все остальное — просто мелочи. Так себя успокаиваю, входя внутрь, и первое, что бросается в глаза — это пустые полки у Вадима в шкафу, который стоит прямо напротив входа. Меня словно током прошибает, эта пустота в мозгу отпечатывается и пугает лучше любого самого страшного образа.       — Что с Вадимом? — спрашиваю, и голос хрипит, потому что в один момент мне стало не хватать воздуха. Все самые-самые страшные догадки в итоге оказались правдой. Вспоминаю наш старый диалог про его отъезд в Питер. Неужели правда? Со мной вот так расстались, даже не сказав ничего, он просто собрал вещи и уехал, посчитав, что больше мне не нужен. Ну нет же, так не может быть! Это не в духе Вадима. Он бы обязательно сказал мне, что подошел к точке кипения, он бы попросил меня быть теплее… И вот я только сейчас понимаю, что он за последний месяц он только и делал, что просил. Пытался по-всякому подойти ко мне, вчера почти умолял уделить ему время, а, в итоге, я так и не понял его состояние. Что он больше не может терпеть меня и думает уехать… Идиот, какой же я идиот.       — Уехал в Питер. Завещал тебе заниматься и обязательно стать великим химиком, — как обычно издевается, но другого я от него и не жду. Прикрываю глаза и стараюсь успокоиться, чтобы не терять лицо хотя бы перед Олегом. Можно я закрою глаза, и окажется, что это всего лишь сон? Это не может быть реально, Вадим не может так поступить, это какая-то ошибка… Без спроса сажусь за стол и молнией лезу в телефон, чтобы немедленно написать ему. Его нет в сети, но, надеюсь, отреагирует на пришедшее сообщение и ответит. Обязательно ответит мне, не может не ответить… В смысле «отправка сообщений ограничена»?! Как это понимать вообще? Лезу к нему на страницу: «Ограничил доступ». Ну да, отлично. Очень по-взрослому бросать друг друга в черный список без объяснения причин. Когда я его блокировал, то он хотя бы знал за что. Он пытался наладить со мной контакт, сыпал тысячи сообщений с извинениями — за что и получил блок.       Я-то, понимаю, накосячил, но вся моя вина в том, что я слишком медленно сближался с ним… И вот теперь, когда я все осознал и хочу исправить, уговорить его вернуться и по-человечески обсудить все возникшие проблемы, мне и этого не дают сделать. Зачем было меня блокировать? Чем я так сильно обидел его? Куда он поехал среди недели? Все эти вопросы мне просто необходимо задать ему, и не важно, что для этого придется сделать. Хоть пешком до Питера пойду — это нельзя просто так оставить и дать случиться непоправимому. Я не хочу его терять.       — У тебя есть номер Вадима? — спрашиваю и едва не скрещиваю пальцы за спиной, лишь бы он не начал сыпать новыми издевками. Олег только кивает с деланным равнодушием. — Дай его мне, пожалуйста! Мне нужно поговорить с ним, — почти умоляю, но Олег опять же равнодушно мотает головой и смотрит на меня словно оценивающе. Думаю, что смогу его продавить и начинаю сыпать новыми мольбами, но все как об стену горох — он меня просто не слушает.       — С чего мне давать тебе его номер? — спрашивает так, словно не понял ни слова из моих аргументов. Собираюсь повторить все с самого начала, но меня обрывают: — Напиши ему в ВК, в чем проблема? Он тебя заблокировал, да? — откровенно издевается, старается поддеть меня и, как обычно, вывести на эмоции, что крайне опасно для моего сегодняшнего состояния. — И как ты себе это представляешь — дать тебе его номер? Что означает, когда человек добавляет тебя в ЧС? Это значит, что с тобой не хотят разговаривать, зайчик, и не надо искать обходные пути. Если Вадим захочет, он сам с тобой свяжется, — объясняет, словно маленькому ребенку, будто понимающе, но одновременно явно издеваясь. Не относится ко мне серьезно и смотрит, как на зверушку, употребляя еще и это приторно-сладкое «зайчик». Злюсь на него слишком сильно, учитывая, что должен за столько времени привыкнуть к его манере общения. Все-таки сказывается отсутствие успокоительного в крови. — Давай заниматься, что ли? — предлагает совершенно спокойно, словно ничего не произошло.       — Я не… — не могу даже закончить мысль, потому что совершенно не понимаю, что происходит и как можно вот так просто переключиться на обыденные для нас темы, когда Вадим уехал. Хочу, наверное, сказать, что не могу заниматься или что не понимаю его холодности по этому поводу, но не успеваю договорить — меня перебивают:       — Не сделал домашку? Причина? — цепляется за мое «не» как за спасительную ниточку и старается вырулить наш диалог в спокойное русло, но внутри меня кипит все сильнее. Как он может делать вид, что ничего не произошло? Когда Вадим уехал, заблокировал меня и даже единственную спасительную ниточку диалога с ним у меня отбирают с формулировкой «если захочет, свяжется с тобой». А если не захочет? Что если обиделся слишком сильно на меня и больше не хочет даже слышать о моем существовании, то что мне тогда делать? Как мне забыть его и жить своей жизнью, если только вчера он был рядом — только руку протяни, а сейчас безнадежно далеко, и мне никак до него не добраться и не достучаться? Вчера нужно было согласиться позаниматься с ним вместе биологией! Это стало последней каплей? Да откуда же мне было знать?! Как я должен был предсказать, что вчера я в последний раз в принципе виделся с ним?       — Я не буду, — отвечаю чересчур безэмоционально, изо всех сил стараясь сдержать так и рвущиеся наружу чувства. Не хватало еще впасть в истерику на глазах у Олега. Я точно не буду сегодня, как ни в чем не бывало, решать примеры и пересказывать ему лекцию про интегралы. Максимум — уговорю дать мне номер Вадима, потому что все занятия и попытки перевода в хим.класс абсолютно не важны и не нужны без него. Что толку учиться в Москве, если он свалил в Питер? Когда мы так много пережили вместе, после того как я лежал в больнице с нервным срывом, а он вымаливал у меня прощения за это, после всего лишь нескольких недель мнимой стабильности, да с моей излишней холодностью, да, со скандалами, но, учитывая, что я не хотел после всей причиненной боли даже видеть его, это уже большой прогресс, и вот так все закончить?       — Чего ты не будешь? Учиться? Пойдешь рыдать в подушку от полученной новости? Будешь, как обычно, жалеть себя, думать, что же стало последней каплей для него? Так слушай: я это сделал, я подкинул ему эту идею. Но хочешь знать, почему все равно виноват ты? — давит так же зло, как больше месяца назад, когда мне «посчастливилось» прокатиться с ним до мехмата. Но в этот раз сильнее. Не специально и не играет, а по-настоящему растаптывает меня и мою психику, цепким взглядом удерживая на месте и не давая права даже пошевелиться, пока не закончит. — Потому что если бы с Вадимом все было нормально, он бы только посмеялся над идеей свалить на хуй из Москвы. Ты знал, что из-за тебя, гаденыш, он сказал отцу, что гей, и окончательно похерил с ним отношения? Что у него жопа с уроками, по которым, ты, гнида, мог ему помочь? Что ему заблокировали все карты за слишком дорогой подарок, опять же, тебе, и ему приходится занимать у меня? Не наоборот, как это обычно бывает, — словно гвозди в крышку гроба, вколачивает каждый упрек, и у меня, правда, нет сил это слушать.       — Нет, я не… — начинаю было говорить, что не знал, как-то оправдываться, но совершенно не знаю, что сказать и нужно ли вообще что-то говорить. Не могу себя защитить перед откровенными нападками, и Вадима рядом тоже нет, чтобы осадить его одним взглядом, а потому мне приходится терпеть, что без успокоительных просто невыполнимая миссия. Еще чуть-чуть, и разревусь, закопав все мои попытки быть сильным и независимым, сокрушаясь под одним сильнейшим ударом.       — А почему ты не знал? Почему я выслушиваю вечерами его нытье, а не ты? «Ой, Вадим, я не могу, я так устал и вообще не трогай меня, это не твое дело», — передразнивает меня, — офигенные отговорки, просто десять из десяти. И после всего ты хочешь сказать, что любишь его? Ты любишь мотать ему нервы и чувствовать себя ахуенно важным и нужным, хотя ничегошеньки из себя не представляешь. Хочешь послушать, что такое «любишь»? Это когда я тебя, например, терпеть не могу. Я тебя, сука, ненавижу, но меня очень попросили заниматься с тобой, и вот я уже всего себя вкладываю в это дело. У меня есть дела поважнее, мне дороги мои нервы и мне совсем не в кайф возиться с тобой, обращаясь как к принцессе на горошине, но я делаю, потому что знаю, что ему нужна моя помощь. Знаешь, что он мне с вокзала написал? Не «До свидания, Олег, ты был моим самым лучшим другом», а «Не бросай Максима, помоги ему с математикой, и пусть он поступит, куда хочет». Меня это бесит, но я не жалуюсь, а делаю то, о чем он просит, потому что знаю, что этим хоть немного помогу ему. Это и называется «любишь»… как друга, но, честное слово, если бы у меня хоть на миллиметр приподнимался на парней, мы были бы с ним ахуенной парой, потому что я, по крайней мере, уважаю его чувства, — доказывает мне то, о чем мне даже думать противно.       — Прекрати, — говорю, а слезы уже рекой, и мне даже не стыдно за них, так как он целенаправленно меня довел. Я плохой и абсолютно во всем проигрываю, я ревную Вадима уже давно и прочно к Олегу, с которым у него тишь да гладь, потому что никто из них не думал признаваться в любви друг к другу и терпеть натуральные издевательства. Никому из них не пришлось заново собирать себя и пытаться как-то жить, когда на уже титанические усилия по тому, чтобы просто общаться с бывшим мучителем, тебе говорят, что ты не проявляешь достаточно тепла. И в какой-то момент я заигрался, пытаясь наказать Вадима за это, но это не повод вот так меня бросать наедине со своей цепной овчаркой, которой только дай повод — разорвет. У Олега есть все ключи, у него есть номер и открытый ВК, а у меня вообще ничего, даже одного прощального слова. Меня словно и не было никогда, и это невероятно больно, особенно в купе с обидными словами Олега. Я виноват, сто раз виноват в том, что не понимаю, как мне нужно поступать в совершенно новых для меня отношениях, которые имеют такое умопомрачительное начало, что я до сих пор удивляюсь, как мы смогли договориться попробовать хотя бы так.       — Плачь, — почти приказывает мне, окончательно добивая, после чего отходит на свою кровать и берется за какую-то книжку. Слава Богу, перестал сыпать обидными фразами, но и уже выслушанного мне с лихвой. Опускаюсь до настоящей истерики, положив лоб на скрещенные на столе руки. Сжимаю в ладони абсолютно бесполезный сейчас телефон, и реву, как белуга, с подвываниями и сильнейшими спазмами грудной клетки, от которых ломит ребра и тяжело дышать. Никакими самовнушениями упокоиться не могу, в голове так и звенит хлесткое «плачь», и я его слушаюсь. Выматываю себя слезами, рискую снова поехать головой, а Олег просто молчит, как ни в чем не бывало, читает книгу, ходит в коридор за чаем, на вопросы еще одного соседа только лениво огрызается и говорит не трогать меня, выдумывая миллион и одну бредовую версию случившегося со мной. Мне жутко стыдно, но прекратить это я не в силах. Спустя довольно большой промежуток времени наконец беру себя в руки и, все еще тихонько всхлипывая, собираю вещи, чтобы уйти. Олег предлагает мне остаться, но я только мотаю головой. Откреститься и не дать слово зайти завтра, у меня не получается. Стоит на своем железно и намерен исполнить последнюю волю Вадима, а на мои желания ему наплевать.       Меня он совсем не жалеет и даже, наверное, был бы рад толкнуть меня в пропасть и оставить гнить в психушке. А к этому я очень близок, так как капитально раздавлен злобным монологом Олега и не могу успокоиться на протяжении уже нескольких часов. Если бы я мог сделать хоть что-то, хоть как-то повлиять на ситуацию, то я бы ухватился за эту ниточку, успокоился и сделал все от меня зависящее, чтобы вернуть Вадима, поговорить с ним и убедить не рубить с плеча вот так сразу, но никак. Неужели и правда остается только смириться? Ждать, когда со мной выйдут на связь, до старости? От перспективы больше никогда не услышать и не увидеть его, становится очень больно и проливается новая порция слез. От горя и бессилия трясет, а еще хуже от полного безразличия того же Олега, который мог бы помочь мне… Но не станет, а потому придется справляться самому. Думать, срочно думать и не давать себе раскиснуть, опуская руки раньше времени.       Писать Вадиму с другого аккаунта или просить кого-нибудь другого точно не стоит, он снова заблокирует меня и ничего добиться не получится. Мне необходимо достать его номер. Олег точно не даст, он меня ненавидит и имеет свои виды на Вадима, ему не нужен конкурент. Кто еще, Данила? Вряд ли, они почти не общаются и он также не знает о нем ничего, кроме страницы в соц. сетях. Других его знакомых я не знаю, да и если бы знал, никто бы не дал мне нужную информацию, как и Олег, посоветуют связаться с ним по интернету, где он меня заблокировал. Где еще, кроме как у друзей, можно достать номер Вадима? Мучительно соображаю, все еще то и дело вытирая пустые слезы. Выпрашиваю у обеспокоенного, но ни капли не удивленного Данилы пакетик ромашкового чая, чтобы хотя бы так себя успокоить, и перебираю все возможные варианты.       Может, у старосты? У него должны быть все наши контакты, но на тут же отправленный вопрос об этом, мне прилетает «нет». Нет у него номера Вадима. Номера всех, включая меня, есть, а Вадима, нашей звездочки, нет — это просто издевательство. Ругаюсь от души и встречный вопрос о том, куда делся Вадим, игнорирую. Пусть Олега с этим трясет — они вон друзья не разлей вода, пусть он объясняется, если, оказывается, знает больше меня. А мне некогда, мне срочно нужно придумать, где еще найти заветные 11 цифр, которые помогут мне все исправить. Что и как буду говорить, чтобы он тут же не бросил трубку, понятия не имею, но пока главное — просто достать номер. Если уж думать в направлении учебы, то у классручки тоже должны быть все телефоны, но связываться с ней мне совсем не хочется. Да и, скорее всего, номера именно Вадима у нее нет, только его родителей, а как я перед ними буду объяснять, кто я и откуда у меня их контакты, просить дать мне Вадима… один стыд. Оставим этот вариант как крайний и попробуем подумать еще.       Около часа перебираю всех общих знакомых, получая от каждого неизменное «нет», и самое ужасное — не могу никак проверить, правда нет или же просто не хотят помогать мне, местному фрику. К концу дня приходит совсем бредовая идея — найти в учебном отделе личное дело Вадима. Там точно должны быть все телефоны, но мне никто не даст доступ к ним, потому придется как-то выкрасть. Так и представляю, как ночью с фонариком буду перебирать сотни и тысячи папок, пока меня не шуганет сторож… Что ж, звание самого крайнего варианта переходит к этому, а подойти к Раиске уже не кажется настолько страшным. А родители Вадима… во-первых, я с ними уже заочно знаком (спасибо за то, что у моего любимого язык без костей), а во-вторых, никто не мешает сказать, что я просто друг и волнуюсь за него. Друг, у которого нет номера телефона — офигенный я друг. Не говоря уже о том, что вроде как считался его парнем только недавно, но тем не менее его номер есть, блин, у всех, кроме меня. Надо было озаботиться этим заранее, но откуда же мне было знать, что вскоре столкнусь с такой проблемой?       Иду на ужин по инерции и в который раз чувствую боль от того, что со мной рядом нет Вадима. Вот кто мне мешает просто не поесть прямо сейчас и снова на несколько дней уйти в голодовку? Почему именно тогда, когда у меня закончились таблетки, ему приспичило меня бросить? Я остался один на один со своими истериками, еще и вынужден лихорадочно придумывать, как связаться с ним. Может, зря это все и он даже слушать меня не станет? Сбросит и заблокирует номер, как раньше в ВК. И что тогда? Цепляюсь за мнимую ниточку, мотаю себе нервы, а в итоге окажется, что все зря. Послушно съедаю всю порцию, зачем-то думая о том, что когда он вернется, ему станет стыдно от того, что бросил меня одного со всеми проблемами. Мог бы просто поговорить со мной — ну неужели я бы не понял его настрой? Нет, блин, надо послушать Олега — он же идеальный друг и парень, просто находка, а не человек. С ним можно пить вечерами всякую дрянь и перемывать кости дурачку Максиму, вместо того, чтобы мне в лицо сказать, что не так, и попытаться решить это. Нет же, мы будем молчать и делать вид, что все нормально, чтобы неожиданно уехать.       Возвращаюсь в комнату, снова впадая в отчаяние. Обнимаюсь с подушкой и реву, думая о том, что никогда не смогу быть с ним на равных. Даже если он вернется, я снова все испорчу, потому что не умею общаться и дружить так же, как Олег. Вот я один раз закопал все свои интересы ради благополучия Вадима, как советует Олег, и попал в больницу, потом решил, что больше ни разу не пожертвую собой, и в итоге оттолкнул любимого человека. Я то и дело перегибаю, а, может, и вовсе не умею нормально общаться. Или требования к другу в разы меньше, чем ко второй половинке, и поэтому я не справился? В любом случае, уже поздно что-либо исправлять. Ну достану я его номер, и что дальше? Он все равно не станет меня слушать, да мне и сказать-то особо нечего, кроме «ты мне нужен» и «я люблю тебя», что он и так знает. Знает, но его это не остановило. Может, и правда, я ему надоел, но объяснять мне это не захотели, решив, что рациональнее будет просто кинуть меня в черный список?       Ближе к ночи, когда я устаю жалеть себя и литрами пить ромашковый чай, наглейшим образом опустошая запасы Данилы, мне пишет Олег с предложением все-таки позаниматься. Пишу в ответ, что все еще не успокоился, на что получаю агрессивное пожелание наконец взять себя в руки и перестать размазывать сопли впустую, ведь Вадим все равно меня не видит, а всем остальным наплевать. Все еще думает, что я просто играю, и я не собираюсь его разубеждать. Что вообще возможно доказать человеку, который прямым текстом сказал, что ненавидит меня? Сейчас бы ждать понимания и сочувствия от Олега… Хотя за прошедший месяц я грешным делом подумал, что мы начали понимать друг друга и стали если не друзьями, то хотя бы хорошими знакомыми… Как же искусно он лицемерит, когда ему это необходимо. А мне пора бы разбираться в людях и понять, большинство моих социальных связей держались на Вадиме. На звездочке и умнице Вадиме, рядом с которым я смотрелся максимально убого. Может, для него будет лучше уехать и нечего мне пытаться связаться с ним? Я его не заслуживаю.       С этими мыслями ложусь спать, но, ожидаемо, снова не могу заснуть, прибитый тяжелыми размышлениями. Лежу в кровати час, второй, третий, ворочаясь с боку на бок, нервно одергиваю одеяло и вроде чувствую себя смертельно уставшим, учитывая прошлую такую же бессонную ночь, но сон никак не идет. Сжимаю глаза до боли, накрываюсь с головой, думая, что мне мешает еле пробивающийся через плотные шторы свет фонаря за окном, но, что бы я ни делал, как бы ни вертелся, ища удобное положение, заснуть не получается и приходится раз за разом возвращаться к тяжелым мыслям, которые окончательно прогоняют всякий сон. Мучительно пытаюсь отключиться и не оставаться один на один со своими сомнениями, но получается это у меня только под самое утро, когда занимается заря и до сигнала будильника остался, от силы, час. Естественно, чувствую себя как поднятый из могилы мертвец.       Злюсь на то, что столько часов ушли впустую: когда целенаправленно не спишь, залипая в какой-нибудь фильм или готовясь к экзамену, наутро чувствуешь себя героем, помятым, но все-таки сделавшим что-то полезное, а сейчас я просто грустный овощ, вареное безэмоциональное нечто. И не удивлюсь, что даже с такой титанической усталостью, если снова лягу, то не смогу уснуть. Опять буду валяться с прикрытыми глазами, слушая мерный гул в тяжелой, как шар для боулинга, голове, и так и не смогу уснуть. Что за напасть такая? Самая отвратительная средневековая пытка гораздо приятнее, чем вот это. И никогда у меня не было таких проблем. Бывает, не могу заснуть от переживаний, но никогда не бывало, чтобы это продолжалось несколько дней и вот так мучительно. Меня так подкосила новость об отъезде Вадима? Или это так неожиданно ударил синдром отмены?       Умываюсь, надеясь, что хотя бы это меня освежит. По привычке сбриваю снова отросшую щетину, против воли думая, что это все бесполезно и никто на меня все равно не смотрит. Круги ада под глазами привлекают к себе гораздо больше внимания, чем колючий подбородок. Шатаюсь от кабинета к кабинету все утро, даже не записывая конспекты и не пытаясь заниматься математикой. Живу пустую жизнь, лениво открещиваясь от Олега, все еще не оставляющего надежды заставить меня заниматься. К концу дня набираюсь смелости подойти к Раиске спросить телефон Вадима (понимаю, что скорее всего это бесполезно, но руководствуюсь принципом, что лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть), но, даже не успев задать свой вопрос, выслушиваю о себе столько «ласковых», что едва уношу ноги. Не даю себе переживать о ее намеренно злых словах. Она практически как Олег, только на максималках: невзлюбила меня с первого взгляда, еще и каждый мой прокол записывает в свой мерзкий блокнотик, полностью игнорируя все успехи.       На этот раз наорала за то, что не поставил ее в известность по поводу перевода в другой класс. Ее, старой карги, какое дело? Моя мама даже с таким шоком не реагировала: плела, конечно, по телефону, что химия — это дико вредно и вообще менять направление в последний год учебы рискованно, но аргументы Вадима и обещание на следующий год снова учиться в Москве ее убедили. И вот теперь мне приходится второй раз все это объяснять безумной бабке, перебивая манипулятивное «Я твоя вторая мама». «Мне первой хватает, отстаньте, пожалуйста», — говорю в последний раз, не выдержав, и как можно быстрее почти сбегаю, пока она не разразилась новой, на этот раз более гневной, тирадой. Мои реакции после двух бессонных ночей замедленны, а здравый рассудок забился в самый темный угол сознания и тихо скулит, прося пощады. Ну хоть часочек отдыха, не говоря уже о здоровом восьмичасовом сне. Пытаюсь прилечь сразу после обеда, но снова белый день и шебуршание соседа мне мешает… несколько месяцев назад никак не мешало, а сейчас, когда адски болит голова и глаза слипаются, сон не идет. Лежу, урывками проваливаясь в беспамятство, но, в основном, слушаю шелест конспектов Данилы и даже, блин, его дыхание!       Изо всех сил старается вести себя как можно тише, потому что полностью понимает мое состояние и, наверное, заключает, что лучше уж я буду спать, чем реветь непонятно о чем. Кстати, удивительно, как легко он купился на историю о похоронах дальнего родственника Вадима, из-за которых ему пришлось уехать в неведомые ебеня на неопределенный срок. Только предложил все-таки рассказать ему о таблетках, но без особых уговоров согласился с моим очередным «нет», приправленным аргументом о том, что не хочу его волновать. Верит в то, что я просто идеальный парень и забочусь о нервах своего благоверного, а еще жду его, словно верная жена своего мужа из командировки. Стыдно. Это чувство просто преследует меня в последнее время. Опять мой мозг думает о чем угодно, только бы не спать… Спустя еще час бессмысленных попыток заснуть мне это надоедает, поднимаюсь и думаю, чем бы заняться. Взбодриться бы, если по-нормальному набраться сил у меня не получается.       Пишу Олегу с просьбой прийти к нему. «После ужина», — отвечает, как обычно не тратя энергию на лишние слова для меня. Ну и пусть, я больше не прошу быть радушным ко мне. Олег есть Олег и нет смысла требовать от него быть другим, мне нужны только занятия по математике, и если Вадим напоследок оставил мне такой подарок, им надо пользоваться. Рано или поздно найду его номер и позвоню, уговорю вернуться, и все будет нормально… Вряд ли все будет так радужно, но все-таки не стоит снижать вероятность нашего «долго и счастливо» демонстративным отказом от подготовки к переводным экзаменам. В любом случае это будет мне не лишним, с Вадимом или без него. Все равно мне придется догонять пропущенные темы, и будет лучше, если в этом мне поможет Олег.       На ужин решаю не идти, вместо этого заваривая себе кофе (теперь-то мне можно). Сыплю две ложки на кружку, как всегда любил, но, подумав немного, добавляю еще две сверху. В смеси с кипятком получается густоватая бурда, выжигающая язык горечью при первом же глотке. Выпиваю без особого удовольствия, просто как лекарство, и надеюсь, что этого будет достаточно, чтобы заставить титанически вымотанный мозг работать. Не хочешь по-хорошему отдохнуть и не мучить меня? Тогда пойдем к вечно всем недовольному Олегу, который заставит тебя работать, и хоть так мы проведем время с пользой… От усталости начинаю говорить сам с собой — хорошо, что не вслух, а то новая госпитализация была бы не за горами.       — Херово выглядишь, — заявляют мне прямо с порога, а я против воли морщусь, так как едва ли хочу обсуждать с Олегом свои проблемы.       — А тебе не все равно? — огрызаюсь, самым наглым образом еще и без спроса садясь на «свое» место, что непривычно завалено какими-то учебниками. Стараюсь разгрести себе чистый угол, на что Олег раздраженно шипит и приказывает мне убраться нормально так, словно это мои вещи и учиненный мною бардак. Тем не менее молча подчиняюсь, так как спорить с ним не входит в мои планы: чего доброго еще прогонит, чем обречет меня на еще один пустой вечер в попытках придумать сто и один безумный способ достать номер Вадима или заснуть.       — Ну… Если Вадим вернется, то, наверное, расстроится, увидев, что ты тут подох без него. Я серьезно, ты того и гляди свалишься от истощения. Опять не ешь? — не унимается, а в конце пламенной речи выдает то, к чему я был не готов. В смысле, он в курсе моих голодовок? Просто офигенные откровения. А что еще мой благоверный растрепал этому придурку? Вернется — придушу исключительно для того, чтобы восстановить справедливость. Не хватало мне еще одной няньки, особенно в лице Олега. Это — моя проблема, и только мне решать, кому об этом рассказывать. Почему я с Данилой не обсуждаю подробности личной жизни Вадима? Растрепал бы про его нервный тик — это же такая ерунда… Наверное, потому что я нормальный и понимаю, что так нельзя.       — Это не твое дело, окей? Вадим уже показал, что ему на меня наплевать. Уехал — и скатертью дорожка, я не должен хранить себя в надежде, что Его Величество когда-нибудь вернется и будет недовольно моим видом, — ненормально злюсь и даже не думаю себя останавливать, сочтя, что плеваться ядом лучше, чем впасть в очередную истерику. Даже просто думать о возможном возвращении Вадима больно, и Олег не смеет таким образом взывать к моей совести. Если так обеспокоен этим, то пусть позвонит Вадиму и скажет, что я тут умираю. Все остальное — лишь пустой треп. — Ты меня ненавидишь, и я тоже всей душой тебя недолюбливаю, так что давай ты не будешь играть, что тебе не поебать, и утруждать меня играть в ответ благодарность, — завершаю свою пламенную речь, только после задумавшись о том, что получилось грубовато и после Олег буквально размажет меня в лепешку ответной атакой.       — Что ж я тебе такого сделал, чтобы ты меня «недолюбливал»? Ношусь с тобой, как с хрустальным, а в ответ получаю такие откровения. Говорю как есть — рыдаешь; пытаюсь позаботиться, хотя бы как о собственности Вадима, которую он повесил на меня, — хамишь. Не характер, а какая-то ходячая задница. Как Вадим тебя вообще терпел так долго? — как обычно, перекладывает на меня всю вину, но, в отличие от обычных наших прений, встает и стремительно подходит ко мне. Не успеваю почувствовать опасность и хотя бы попытаться закрыться, как заламывает мне руки за спину, а голову припечатывает к только-только освобожденной поверхности стола. На все — меньше пары секунд, и вот он уже склоняется к моему уху, в который раз нарушая личные границы, чтобы подарить мне максимально неприятные ощущения. — Высказал все, что хотел? Почувствовал себя крутым? — шипит, наваливаясь сверху, а мне так мерзко, что просто молча перетерпеть его срыв я не могу.       — Пусти! — воплю во всю глотку, надеясь, что на мои визги прибежит хотя бы кто-нибудь из соседних комнат. Пытаюсь вырываться, но меня без лишних слов приподнимают за едва-едва отросшие волосы, длины которых оказывается вполне достаточно, и со всей силы снова прикладывают о столешницу, до звона в ушах и наверняка шишки на виске. От боли и страха наворачиваются слезы и становится трудно дышать, так что я могу только прерывисто выдохнуть и снова попытаться вырваться, за что получаю новый такой же удар, который от того, что приходится практически в то же самое место, кажется сильнее раз в двадцать (а может, это Олег от злости повышает интенсивность воздействия).       — Все, успокоился, будем слушать? — спрашивает снова, уже громко и выпрямившись надо мной, но все еще держит руки и волосы, причиняя боль, и я даже не знаю, что хуже. Сопротивляться больше даже не пытаюсь от страха схватить новый удар. — Ты — мелкая жалкая пыль, об которую мне жалко даже марать руки. Думаешь, я что-то должен тебе? С тобой пытаешься общаться по-человечески, а в ответ получаешь ушат дерьма. Если я спрашиваю, мелкая ты дрянь, значит, мне не поебать. Но станет, если продолжишь вот так выебываться на пустом месте. Я тебя ни разу даже пальцем не тронул, хотя, поверь, руки еще как чесались ебнуть тебе хорошенько, чтобы мозги на место встали. Объяснял тебе, поросю, как вести себя нормально, терпел все твои выходки, а в ответ слышу, что ты меня «недолюбливаешь». Да я тебе и посреди уроков, и ночью отвечу, выпрошу любые конспекты, напишу и надиктую свои, регулярно жертвую своим личным временем, всегда пойму и объясню сто раз. Что еще для тебя, сволочи неблагодарной, сделать, чтобы получить элементарное «спасибо»? К тебе чем лучше относишься, тем наглее ты становишься, — договаривает, наконец отпуская меня.       — Ты нормальный вообще? — рискую сказать, выпрямившись и потирая сжатые до красных пятен и наверняка будущих синяков руки. В голове звенит, и я откровенно боюсь находиться и дальше с этим садистом в одной комнате, но быстро взять себя в руки и сообразить сбежать не могу — сказывается длительное отсутствие сна. Ответа на свои слова не слышу, а смотреть на него не хочу, а потому рискую обратиться снова: — Я тебе должен сказать «спасибо» за то, что ты на меня вот так набрасываешься? — жалуюсь, окончательно потеряв все инстинкты самосохранения. Тру свежую шишку, переживая за то, как бы за ней не скрывалось сотрясение — и это в данный момент волнует меня гораздо больше, чем все еще не остывший Олег рядом. Рискую поднять на него глаза и сталкиваюсь с крайне недоумевающим взглядом.       — А, ну да, чего я еще ожидал? — словно сам с собой разговаривает, пожимая плечами. — Почему до тебя все через жопу доходит? — интересуется у меня, правда ожидая получить ответ, но тон мгновенно холодеет градусов на десять. — Давай еще раз, но теперь спокойно. Может, так ты услышишь. Я не люблю тебя — это факт, но стараюсь относиться нормально и делаю для тебя столько, сколько никто не делает. И я хочу получать за это «спасибо», а не очередное хамство, усек? — повторяет, снова возвышая себя в ранг великомученика, но теперь хотя бы не бросается и не бьет… И с каких пор это достижение? Мне тогда необходимо ежедневно ставить памятники за отсутствие агрессии. И столь желанное «спасибо» ему уже говорит Вадим, помогая с английским. У них вообще бартер, а Олег мне пытается внушить, что идет на великие жертвы ради меня. Либо его монолог про настоящую любовь, либо про то, как он много для меня делает — оба они не могут существовать в одной вселенной как правда.       — Твое «спасибо» — это помощь Вадима с переводом и языком. Не надо мне навязывать лишние обязательства. Многого хочешь, — чувствую себя абсолютно правым, а потому почти совсем не боюсь говорить такое, рискуя навлечь на себя новый гнев. Не буду я ему благодарным никогда. Он крутой учитель, но если бы это было хоть на толику бескорыстно. Нет, язык себе откушу — а не скажу «волшебное слово», еще я не говорил спасибо человеку, который откровенно издевается надо мной, а в отсутствие Вадима даже рискует поднять руку. Собираюсь уйти и не возвращаться больше, как только этот разговор будет завершен. Не буду я принимать такую помощь. Лучше разбираться самому, долго и муторно, но зато с целой головой и руками, а главное — нервами.       — Ты меня сейчас специально доводишь? Осознай наконец, ты ведешь себя как конченая мразь, а потом плачешься в подушку от того, какие все вокруг неуравновешенные сволочи, — снова прививает мне парадигму «сам виноват». Я ему отвечал резко — не спорю, но кто ему мешал ответить мне так же резко (и это было бы справедливо), а не набрасываться с кулаками? — И я помогаю тебе вовсе не потому, что услуга Вадима бесценна. Он молодец, здорово мне помог, но вечно занят и язык помнит скорее по интуиции, а потому едва ли может кого-либо чему-нибудь научить. Я помогаю, потому что он просит — скорее так… Но это не освобождает тебя от благодарности, потому что я могу начать делать вдвое меньше, и ты сразу же это ощутишь, — обещает, а я отвечаю ему только одним скептическим взглядом. Да ну, что он такого особенного для меня делал? Ну не ответит мне сразу — обязательно сделает это через десять минут, а этот страшный удар я как-нибудь переживу. — Например, не расспрашивать тебя о самочувствии, сразу же посадив решать примеры, чтобы ты помер у меня на руках. Или не вникать в твои истерики, давая огромные домашки за пропущенные дни и наказывая за невыполнение так, словно ты целый день провел в свое удовольствие. А еще я могу не вправлять тебе мозги и просто выставить за дверь, пока не извинишься, и никак при этом не менять план занятий, заведомо зная, что тогда ты не успеешь все выучить к экзамену. А могу сделать еще жестче, никак не учитывая в занятиях твои особенности и по восемь часов в день заставляя сидеть на одном месте, нагружая одной только алгеброй, потому что мне так будет в разы удобнее. Ну что, поставим эксперимент? Интересно, через сколько дней ты взвоешь?       Оглушен предложенными им вариантами, а потому не могу ничего ответить. Голова кругом не только от пережитого стресса, но и от свалившегося на меня осознания. Олег действительно во многом мне уступает, и если бы по-настоящему хотел надо мной поиздеваться, то у него есть для этого куча рычагов, которые он осознанно не использует. Может, и правда стоит быть благодарным? Для разнообразия не воспринимать Олега как заведомого врага и не искать в его действиях корыстные мотивы? Все-таки он тоже человек, со своими странностями и частично окаменевшим сердцем, но может понять меня и поддержать. Рассказать про бессонницы? Смотрю на него в упор, стараясь предугадать его реакцию, и все-таки решаю промолчать, так как он мне все равно ничем не поможет. Максимум — выставит за дверь, приказав сходить к врачу, но это все я и так знаю.       — О-о, пошла мысль! — вскрикивает победно и весь просто светится от триумфа. Сделал такие выводы, исходя только из моего выражения лица, на что я морщусь и пытаюсь отвернуться. — А теперь давай ты мне скажешь, откуда серый цвет лица и красные глаза? У меня нет никакого желания мучить тебя учебой, если это не результат двухдневной истерики, а что-то серьезное, — играет участие, но, скорее всего, просто не хочет вешать на себя лишние проблемы. Если Вадим вернется и узнает, что Олег насиловал меня учебой, видя мое ужасное состояние, то не на шутку разозлится, а я уже видел, как сильно Олег не хочет потерять друга. Ему приходится заботиться обо мне, как об ущербном кусочке жизни Вадима, и, наверное, за это мне тоже стоит быть благодарным.       — Истерики. Не бери в голову, — спешу ухватиться за подброшенную им же отговорку, так как отправиться в комнату ни с чем никак не входит в мои планы. Продолжаю убираться на столе, как ни в чем не бывало, пока Олег по обыкновению отходит к стеллажу с книгами за неоново-зеленой папкой, в которой оказалось столько всего полезного, что у меня периодически чешутся руки выкрасть ее целиком, не выпрашивая по одному листочку бесценные конспекты.       — Если ты так любишь Вадима, что за два дня его отъезда довел себя до ручки, почему всячески избегаешь его? — задает очень правильный вопрос, который я сам себе периодически задаю, но так и не нашел ответа. Не «почему», просто так, потому что до определенного момента мне нравилось его мучить, а потом я оказался заложником ситуации. — Хочешь, напишу ему, что тебе херово без него и ты едва не в ногах у меня ползаешь, выпрашивая его номер? — проявляет невиданную щедрость, но я только мотаю головой, отказываясь.       — А смысл? — говорю то, что крутится на языке. И правда, какой смысл? Если Вадим и так все знает, но тем не менее бросил меня здесь одного, то глупо ожидать, что сегодняшнее мое состояние вызовет у него жалость и желание немедленно вернуться или хотя бы связаться со мной. Хотел бы услышать это от меня — оставил бы открытым хотя бы ВК, не говоря уже о том, чтобы заглянуть ко мне перед отъездом. — Он уже показал, что я ему не нужен. И нечего искать обходные пути, — говорю и почти сам верю. Если и был нужен когда-то, то теперь, когда он обжегся о мою холодность, не захочет возвращаться, даже если узнает про мои бессонницы. Ему не нужны лишние проблемы.       — Приятно это слышать от тебя. Я, конечно, не надеюсь, но, может, ты повзрослеешь и поймешь, что мир не крутится вокруг тебя. Отвали от Вадима и дай ему самому решить, что ему нужно, — дает дельные советы, на которые я только киваю и спешу предложить все-таки заняться математикой. Остаток дня проводим за разбором домашнего задания по интегралам. Провожает меня почти перед самым отбоем, пожелав «выспаться нормально», а мне жутко от его проницательности. Киваю согласно и обещаю постараться, и правда поначалу пытаюсь — по крайней мере ложусь в кровать, но опять ничего не получается.       Терплю час, чувствуя, что прямо сейчас сдохну от усталости, но сон не идет. Терплю еще час бесцельного лежания, снова ворочаюсь с боку на бок, так что даже Данила шикает на меня с просьбой наконец успокоиться, но и застыть в одном положении, неловко обняв край одеяла и прикрыв глаза, не помогает. Виню во всем переизбыток кофеина вечером и злюсь на себя, потому что больше не на кого перекинуть свою проблему. К двум часам ночи начинаю даже рыдать от бессилия и невозможности которую ночь выспаться нормально. Ну все уже, с Вадимом решил — я его отпускаю и больше не думаю о возможности сойтись, какие еще переживания не дают мне отключиться? Еще больше сил из себя выжимаю этой истерикой, после нее наконец заснув, но жалкий час спасительного сна был полон кошмарами и совсем не подарил облегчения — голова только стала еще тяжелее и усилилось желание пойти на футбольное поле копать себе могилу. В школьный медпункт даже не думаю идти: на все мои жалобы о головных болях мне наверняка скажут «поспи» — с их квалификацией я другого и не жду.       Несколько дней не живу даже — существую, отдыхая урывками по паре часов в день. Продолжаю заниматься с Олегом, держась за него, как за последнюю спасительную ниточку к Вадиму, и даже он начинает в какой-то момент проникаться ко мне жалостью и рассказывает подробности из их переписки. Пытается успокоить меня рассказами о его походах к психотерапевту и незапланированных каникулах, которые он проводит на всю катушку, автостопом катаясь по пригородам Петербурга. Пытается убедить меня, что с моим любимым все хорошо и я принял правильное решение, оставив попытки связаться с ним, на что я только киваю, даже не играя согласие — я и так знаю, что ему без меня лучше. Всегда было. В конце очередного такого диалога не сдерживаюсь — начинаю рыдать от обиды и усталости вместе взятых, и Олег как обычно меня не трогает, позволяя самому успокоиться и прийти в норму, но после открывает страшную тайну, что Вадим возвращается после выходных. Оказывается, в его отце проснулись какие-то чувства, и он теперь требует сына обратно в Москву, да и мать настаивает на том, чтобы год закончить в этой школе.       Делаю вид, что счастлив, хотя получается откровенно жалко. За столько дней пытки от моего организма у меня осталось одно желание — наконец нормально поспать, а как там Вадим и что с ним, отошло на второй план. Видя мою кислую реакцию, Олег даже признается, что рассказал о моем состоянии и услышал от Вадима, что тот тоже по мне соскучился. Этого оказывается слишком, и я хоть и не высказываю всех своих мыслей о том, что если бы действительно скучал и горел желанием увидеться, то хотя бы написал мне, но прошу больше не держать меня в курсе по поводу дел Вадима. Видимо, это звучит максимально жалко, и мне даже предлагают дать его номер, чтобы я сам мог с ним поговорить… я отказываюсь. Думаю, что, как только услышу его голос, разрыдаюсь в трубку, что не вызовет в Вадиме никаких чувств, кроме жалости или, возможно, раздражения. Я ему не нужен. Если бы был нужен, он бы мне сам написал.       Сейчас в который раз сижу в комнате в обнимку с подушкой. Кладу лоб на пуховый край и тихо плачу от невозможности нормально отдохнуть. Не жизнь, а пытка, и я настолько устал, что не нашел стыдным пожаловаться маме, конечно, не в подробностях, а ограничившись лишь тем, что «плохо сплю». Получил в ответ миллион и один совет по быстрому засыпанию с отварами неведомой травы-муравы, так что по существу был только совет сходить к врачу. Послушался и навестил школьный медпункт, где перепуганная медсестра сразу же записала меня к терапевту, даже не поворчав о попытке прогулять уроки. Иду завтра, что дает мне хоть какую-то надежду, но никак не избавляет от перспективы еще одной бессонной ночи. Еще хуже от того, что сегодня приезжает Вадим… а, может, уже приехал, но не заходит ко мне по понятным причинам. То и дело порываюсь спросить Олега, так ли это, но каждый раз нещадно бью потянувшуюся к телефону руку — ничего мне это знание не даст, только хуже сделает.       Раскачиваюсь из стороны в сторону, подвывая на мотив детской колыбельной про волчка (благо, Данилы нет рядом и могу себе это позволить без перспективы немедленно быть отправленным в дурдом). Когда организм сбоит и перестает выполнять простые жизненно необходимые функции, начинаешь по-настоящему ценить каждую секундочку сна. Вздрагиваю при стуке в дверь, замерев все так же в обнимку с подушкой, но не отзываюсь. Кого бы там ни принесла нелегкая — пусть убирается, у меня нет никаких сил контактировать с кем-либо. А когда этот «кто-либо» нагло открывает дверь, не дождавшись ответа, пропадают все сомнения. Мне даже его робкое «можно?» не нужно, чтобы догадаться, что это Вадим. Весь сжимаюсь, все еще не поднимая взгляд и готовлюсь не жаловаться, даже если ему придет в голову спросить, что такого во мне заметил Олег. Он не должен оставаться со мной из жалости.       — Привет, — говорит, когда отчаялся дождаться ответа от меня. Жаль, что я сейчас не в постели — можно было бы притвориться, что сплю. — Даже не посмотришь на меня? — спрашивает, выходя на середину комнаты, и в этот момент я твердо решаю не поднимать глаза, так как при одном взгляде на мое лицо можно понять, что все очень и очень плохо. Лишний раз нервировать Вадима я не хочу. — Олег сказал, тебе очень плохо… Я даже боюсь предположить, что на самом деле, если даже он со своей кастрированной эмпатией заметил. Поговоришь со мной? — предлагает, а я даже не знаю, что сказать. «Люблю тебя»? Да он это и так знает, а я не хочу держать его рядом с собой только из жалости.       — Не переживай, все нормально, — пытаюсь заверить его, но голос хрипит, как у столетней старухи, и я спешу прикусить себе язык, только сейчас подумав, что лучше было промолчать. Демонстративно откашливаюсь, списывая все на простуду. — Иди к Олегу, он тебя очень ждал. Развесил гирлянды к твоему приезду? — пытаюсь острить, но получается откровенно слабо из-за того, что мозг клинит и не может придумать ничего интереснее. При мысли об Олеге снова готов расплакаться — вот с кем у Вадима все отлично. Тот, с кем он все эти дни держал связь… А я так, по сравнению с ним, пустое место. Может, не скажи Олег, что я тут умираю, ко мне бы даже не зашли, сделав вид, что ничего не произошло. Этот вариант исключать нельзя.       — Возможно. Я еще не заходил в комнату. Сразу к тебе, даже чемодан не занес, — отвечает вполне серьезно на мои жалкие попытки пошутить, а я снова не поднимаю взгляд, даже чтобы поверить, что это действительно так. Снова против воли его отталкиваю, но решаю, что лучше так, чем он будет утешать меня и лживо обещать быть рядом, когда совсем недавно бросил и даже одного прощального слова не написал. — Не будешь говорить со мной? Олег сказал, ты два дня подряд рыдал после моего отъезда. Неужели сейчас нечего сказать? — старается вытянуть из меня хотя бы одно слово, но я стоически молчу.       — Что тебе сказать? «Люблю, скучаю»? Что из этого ты не знал? — проговариваю вслух свои сомнения. И правда, сказать мне нечего. По крайней мере, ничего нового для него выдумать не могу. Если один раз решил уехать, неоднократно слыша и зная все это, то что сейчас изменится? Больно от этого так, что сердце разрывается, но Вадим уже сделал свой выбор, а прощать и снова пытаться быть со мной из жалости он не станет. Пусть идет и не выжимает из меня эмоции, сил на которые нет. — Я тебе не нужен… такой, — говорю и почти плачу навзрыд. Ну вот что он от меня хочет, чтобы я поднял глаза и рассказал, что не сплю нормально уже дней пять, чтобы у него был формальный повод жалеть меня? А когда у меня закончатся все проблемы со здоровьем (ведь должно же это когда-нибудь закончиться), как я буду держать его рядом? А нужно ли вообще иметь сердобольную няньку под боком, вместо взаимно любящего человека?       — Такой — нет, — даже не думает развеивать мои догадки, чем причиняет только новую боль. — И всего этого я правда не знал. Знаешь, когда тебя прямым текстом посылают целый месяц, не особо верится в «люблю». Я дорожу тобой и хочу быть рядом, но только если чувствую, что тебе тоже этого хочется. Ты настолько отстранился от меня, что я думал, ты только с облегчением воспримешь мой отъезд. Не нужно было тебя бросать? Скажи мне, я устал догадываться, что на самом деле ты чувствуешь, — признается и буквально выбивает из меня ответное признание, но сказать что-либо через спазмы, сковавшие мою грудную клетку, у меня не получается. — Ты сейчас плачешь, а я не знаю почему, отчего, что мне сейчас делать, чтобы не усугубить. Скажи, нужно тебя обнять?.. Или, может, наоборот, уйти? Я устал постфактум узнавать, что сделал все неправильно, — ставит меня перед выбором. Попросить его уйти или жалостью снова привязать к себе? Не могу выбрать и, в итоге, просто рыдаю, один, пока Вадим стоит посреди комнаты и не смеет даже шевельнуться, пока я не дам ответ.       — Если хочешь… — хочу сказать, чтобы он ушел, но понимаю, что тогда это конец. Мой эгоизм и желание чувствовать его рядом побеждают любые мои установки, — черт, я, правда, не хочу вешать на тебя свои проблемы. Тебе было классно без меня… Олег рассказывал. Скажи, зашел бы ко мне, если бы не знал, что мне плохо? — наконец выражаю единственную связную мысль, то и дело прерываясь на полувсхлипы. Не чувствую в себе сил нормально закончить этот диалог. Пусть лучше он честно скажет, что не горит желанием продолжать, и просто уйдет, утопив меня в моем болоте.       — Наверное, нет. Да я и, зная, не хотел. Олег сказал, что если я увижу своими глазами, что с тобой творится, то пойму, что ты сильно жалеешь о том, что весь месяц избегал меня. Это правда? — спрашивает с надеждой, но не смеет делать никаких выводов без моего ответа. А меня всего перекручивает от его «нет». И что ему от моего раскаяния? Это что-то исправит между нами, заштопает мою рваную рану и его обиду? Угукаю тихо в ответ и чувствую, что мое сердце сейчас взорвется от боли, и я умру от внутреннего кровотечения. Я устал, я не хочу выяснять отношения и вымаливать у него снова быть со мной. Он не хочет, он обижен на целый месяц молчания, и мои слезы его никак не убедят. Продолжаю трястись от новых и новых слез, чувствуя, как последние силы покидают меня. А что если я усну во время столь тяжелого диалога с ним? Что для меня важнее: получить полноценный сон спустя столько дней пустых урывков или прояснить все с Вадимом? Не вижу смысла выбирать, так как без первого осуществить второе у меня никак не получится.       Стоит рядом, не смея даже тронуть меня, и молча пережидает мою истерику. Не понял моего неразборчивого «да» и наверняка сейчас борется с собой, чтобы дождаться наконец моего ответа и не уйти раньше времени. А я не могу. Мне плохо и больно, и, кажется, я прямо сейчас просто умру от нервного и физического истощения. Почему он приехал именно сегодня, когда я и без того вымотан отсутствием сна? Это не может подождать хотя бы до завтра, когда мне выпишут какое-нибудь снотворное и я посплю часов двадцать, компенсируя каждый тяжелый день, переполненный ожиданием и новыми потрясениями? Это все нужно ему сказать, но удушающие слезы не дают.       — Я… — начинаю, но снова проваливаюсь в рыдания. — Я не могу сейчас… говорить… вообще, — наконец выдавливаю из себя, надеясь, что он поймет и оставит меня, не сделав безумных выводов о том, что я снова его бросаю или пытаюсь прогнать не потому, что, чувствую, при всем желании не смогу взять себя в руки, а потому что не хочу его видеть.       — Мне можно подойти и утешить тебя? Просто одно «да», и я посижу рядом, пока ты не успокоишься. «Нет» — я уйду, — не может успокоиться и заставляет меня выбрать, натурально издеваясь. Что ему от моего «да», если он не хотел меня даже видеть? Заставить его успокаивать меня, зная, что это могут сделать только какие-нибудь серьезные транквилизаторы? Он собирается до завтрашнего утра со мной сидеть? И все-таки отвечаю «да», чтобы не томить его и не провоцировать неправильные выводы. Хочу чувствовать его рядом, но не такой ценой. Ко мне подходят и тут же обнимают. Укачивают, как меленького, и просят не переживать. Силой отнимают подушку и заставляют расслабиться в чужих руках, а мне так его не хватало за все эти дни, что я и не думаю сопротивляться. Чувствую жуткий стыд за то, что вот так использую его, но не сопротивляюсь. Дышу его запахом, горьким и непривычно глубоким, тону и гораздо быстрее чувствую облегчение, представляя, что меня любят и действительно хотят помочь… а, может, все действительно так и есть — не знаю. — Зачем же ты так? Я буду рядом, если ты захочешь. Всегда. Не надо, все хорошо.       Теряю нить его слов, закрывая глаза и от бессилия проваливаясь в новый огрызок сна, в котором барахтаюсь, словно в темном омуте, но неизменно нахожу себя в его руках. Теперь действительно верю, что будет рядом и не бросит, пока я не скажу ему «нет», а больше я такой глупости не допущу. Не могу открыть словно песком засыпанные глаза, и начинаю в полудреме сознаваться во всем: почему оттолкнул поначалу, что помешало мне позже проявить тепло, извиняюсь за все, говорю, что без него было плохо… В конце сознаюсь, что уже дней пять не могу нормально поспать, на что получаю возмущенно-обеспокоенное: «Сколько?! С этим надо срочно к врачу!» Успокоить его после могу только тем, что уже записался и пойду завтра. Он сочувственно гладит меня по голове и советует попросить у Олега снотворное (оказывается, выход был гораздо ближе, чем я думал, снова забыв, что вокруг огромное количество людей, которые могут и хотят мне помочь). Так мы проводим оставшийся вечер. Он тоже извиняется за то, что бросил меня, так толком ничего не объяснив, рассказывает, почему заблокировал и боялся написать. И я его понимаю. Обижаюсь, но понимаю, потому что у него ко мне не меньшее количество претензий. Взаимно прощаем все друг другу, понимаем, что каждый вел себя по-своему ужасно, и решаем начать сначала. Я почти в беспамятстве соглашаюсь, да и, наверное, в любом случае бы согласился. Только сейчас, чувствуя его так близко, понимаю, насколько мне не хватало его поддержки, тепла и любви.       Оставляет меня только на несколько минут, чтобы принести мне таблетку, а после смиренно ждет, когда лекарство подействует, уложив мою голову к себе на колени и приятно ероша пальцами мои короткие волосы. Обнимаю его обтянутую джинсой коленку, только сейчас замечая, что он не в строгом костюме, а в мятой с дороги футболке и в старых джинсах. Полусонный, признаюсь, что таким, настоящим, он мне нравится гораздо больше, а он в ответ говорит, что ему нравится чувствовать тепло от меня. Что ж, мы взаимно друг другу нравимся — это уже прогресс. «Только не обижай меня больше», — добавляю и согласно киваю на его «и ты меня» в ответ. На этом и сходимся, и, честное слово, в этот момент я чувствую себя самым счастливым. Упускаю границу между сном и явью, а потому не знаю, была ли на самом деле та волшебная сцена, когда он уложил меня на подушку, накрыл одеялом и, поцеловав в лоб, сказал: «Спи». Пожелал скорее, чем приказал, но я все равно слушаюсь, наконец хоть одну ночь проведя в глубоком сне без кошмаров.