Загляни в глаза, но не замерзай в них

Обеденный зал в поместье Малфоев уже давно стал привычным местом сбора. Зеленые стены и новый длинный мраморный стол действуют на меня угнетающе. Безвкусные старинные вазы, картины и статуэтки должны внушать мысли о состоятельности хозяев поместья, но я только раздраженно морщусь. Стоя возле Темного Лорда, я даже особо не слушаю его объявления и задания — чертов Поттер занимает все мысли мужчины, а я уже устала от его упоминаний. Наверняка проклятый избранный достаточно умен, чтобы спрятаться где-нибудь и переждать. Едва ли у кого-то есть шанс найти его. Бессмысленно блуждаю взглядом по стройным рядам Пожирателей. Их количество, разумеется, увеличивается в невероятных масштабах — кто не захочет примкнуть к победителю? Кто готов оспорить право Темного Лорда управлять магическим миром? Очевидно, никто. Знакомые лица отдаются внутри учащенным сердцебиением. Мне не нравится стоять вот так напротив них, но и в один ряд я бы ни за что не встала. Начинает казаться, что это вовсе и не моя война. Мне уже плевать, кто победит, плевать, что произойдет. Отчаянное опустошение наваливается с каждым днем все сильнее. Хочется только одного — прекратить поток унижений, опускающийся на меня с каждым вечером. Темный Лорд исчезает, а я решительно пропускаю его последние слова, но точно знаю, что теперь все ждут моего позволения, чтобы разойтись. Лениво взмахиваю рукой, наблюдая, как черные фигуры спешно покидают зал, но холодно протягиваю: — Лестрейндж, — я не верю в то, что ведьма сможет как-то мне помочь, но цепляюсь за последнюю надежду, все равно быстро идя ко дну. Пожирательница замирает, ожидая, пока последний волшебник покинет зал, оставляя нас наедине, и только потом оборачивается, склоняя голову в прислужливом поклоне: — Миледи? — ее подобострастный голос чуть дрожит, но я знаю, что она лжет. Тетка Малфоя едва ли испытывает ко мне хоть сколько-нибудь положительные чувства. Темный взгляд Беллатрисы касается моего лица, а черный неопрятный локон спадает на ее глаза. Терпеливо прохожусь по пустой комнате, наслаждаясь своим превосходством и властью. Наверное, это просто последняя возможность ощущать себя сильной, а не безвольной и так глупо обманутой. — Вы что-то хотели, миледи? — цокот моих каблуков утопает в ее сломанном голосе. Останавливаюсь, на всякий случай вытащив палочку, хотя знаю, что Лестрейндж не станет применять ко мне магию. Не так явно. Не так безрассудно. — Знаешь, — протягиваю, внимательно следя за лихорадочным взглядом безумных глаз. — Ты ведь так предана моему отцу. Как думаешь, что он сделает, если узнает, что ты предала меня? Тишина, повисшая в зале, прерывается ее тихим голосом: — Я не понимаю, о чем Вы, миледи. Мерлинова мать, мне надоели эти игры. Вздергиваю кончик своего магического оружия, стараясь держать себя в руках: — Моя клятва, палочка, договор. Ты ведь в этом всем замешана, — елейный голос дается мне так легко, словно я всю жизнь училась скрывать рвущуюся наружу ярость. Беллатриса смотрит на меня с секунду, и ее темно-красные губы поджимаются: — Я делала то, что мне было поручено, миледи, не понимаю, что… Нет, ну хватит. Вычерчиваю палочкой нужную формулу, с наслаждением наблюдая за тем, как ведьма падает на пол с полным боли криком. Кто-то услышит? Да мне плевать. Здесь и сейчас я могу делать все, что пожелаю. Склонив голову и застыв с довольной улыбкой, слежу, не мигая, как Пожирательница корчится на холодном полу. Ее черные кудри разметались по серому камню, а грязные лохмотья собирают занесенную с улицы пыль. Подойдя к ведьме, опускаюсь на корточки, временно отменяя заклинание: — Я убью тебя, если захочу, и отец едва ли как-то меня осудит, — дыхание сбивается, и я дергаюсь к женщине, приставляя кончик палочки к длинной шее. Вопреки всем моим надеждам, Пожирательница упирается ладонями в пол, усмехнувшись: — Я давно не боюсь смерти, миледи, — ее голос срывается на смех, ледяными осколками впивающийся в мое сознание. — Я готова отдать все ради службы повелителю и своих целей. Темные глаза вцепляются в мое лицо, а мне кажется, что черная злобная трясина затягивает меня. Нервно выдохнув, плотнее сжимаю древко палочки: — Почему? Почему ты это сделала? — словно мне важна причина. Будто это как-то поможет выбраться из этого ада. Лестрейндж вскидывает тонкие черные брови и легко сдувает волнистую прядь со своего лица. Длинный язык скользит по неровным гниющим зубам, и женщина дергается, шипя: — Ты, — она облизывает искусанные губы. — Ты отвлекаешь повелителя, мешаешь ему, — ошарашенно отодвигаюсь от ведьмы, не понимая, о чем говорит эта безумная. — Ребенок от этой жалкой выскочки, сдерживавшей господина. Единственная женщина в его жизни, а ты — ее отродье, точно также проникаешь в его разум, бессмысленно пытаясь разогнать тьму, — она заливается мелким жутким хохотом, а у меня закладывает уши. Пытаюсь сказать Лестрейндж, что она сошла с ума, но не успеваю вклиниться в поток речи: — Он считает тебя своей единственной опорой, доверяет только тебе, но я вижу тебя насквозь, — длинный черный ноготь оцарапывает мою щеку. — Ты сдохнешь так же, как твоя тупая мамочка, не сумевшая оценить, какая честь ей выпала, и повелитель поймет, кому стоит доверять, кто был верен только ему все эти годы. От трескучего гневного голоса закладывает уши, и я вскакиваю на ноги, внезапно осознав самую очевидную на свете вещь. Прикрываю рот рукой, ошарашенная свои открытием, пока ведьма, не сводя с меня глаз, отползает чуть подальше. Она продолжает шипеть гадости, но мои губы сами собой складываются в небрежной улыбке. Как я могла не замечать все это время? Сощурившись, горделиво расправляю плечи: — Отец никогда не посмотрит на такую, как ты, даже не надейся. Тебе никогда не почувствовать от него того, что он дает мне. Ты навсегда останешься не больше, чем слугой, готовой выполнить все, что он пожелает. Как и все остальные. Лестрейндж взвизгивает, поднимаясь на ноги: — Ты ничего не знаешь, глупая девчонка! Он поймет, повелитель все оценит. Ее лицо теперь кажется таким жалким, что я, шагая к выходу, снисходительно киваю и вкладываю в свои слова все имеющееся пренебрежение: — Да-да, конечно. Ты всегда можешь обманываться, хотя знаешь, что я права. Впервые вижу в безумных глазах боль, смешанную с отчаянной ненавистью. Ведьма хватает палочку, яростно разбивая ближайшую древнюю вазу, но я уже оказываюсь в холле. Ощущаю приятную легкость, улыбаясь, прикрыв глаза. Словно все, что приносит мне теперь удовольствие, все, что мне остается — упиваться болью других. Только вот это никак не облегчает мои собственные чувства. Разве что, на какое-то жалкое мгновение. *** Голова раскалывается. Эти идиотские зеленые шторы в собственной спальне давно пора перекрасить или выбросить к Мерлиновой бабушке. Стены давят, потолок шатается, а ноги не желают слушаться. Кажется, еще пара минут, и меня вывернет наизнанку. Наверное, я слишком увлеклась погружением в прошлое своей матери и совершенно забыла о том, что нужно как-то питаться, а еще лучше — принять парочку таблеток. Трясущимися руками выворачиваю ящичек стола, выуживая из него заветную баночку. Пальцы слушаются плохо, но я все же роняю несколько таблеток на ладонь, закидывая их в себя. Радостно вдыхаю, закрывая глаза, когда дверь распахивается с громким стуком ручки о стену, и я успеваю заметить разъяренного Забини с палочкой и суетящегося Квинси рядом. — Тварь, — голос Блейза кажется приглушенным, а мозг не успевает осмыслить происходящее, когда тело пронзает сковывающая боль. Обрушиваюсь на пол, зацепив рукой бутылку вермута и приложившись головой об угол стола. Длинным порезом на спине тянется кривая линия, отчего рубашка прилипает, а новые царапины покрывают все больше кожи на моем теле. Ничего не понимая, сдавленно хриплю, когда правая рука с треском выворачивается в совсем неестественное положение. Нужно просто добраться до палочки. Всего лишь доползти до чертовой тумбочки. Но шквал боли не отступает ни на мгновение, а порезы, ожоги и переломы с завидной тщательностью опускаются на меня летящими заклинаниями. — Блейз, остановись, — голос Филиппа долетает так отдаленно, словно парни совершенно в другой комнате. Сжимаю зубы до скрипа и прикусываю губу, услышав мерзкий хруст в области голени. Слезы наворачиваются против воли, а лицо Забини внезапно оказывает слишком близко. Я еще никогда не видела его таким яростным — черные глаза кажутся ониксовыми, венки на висках вздуты, губы сжаты в одну прямую полосу. Слизеринец хватает меня за грудки, вынуждая подняться с пола. Опираясь о сломанную ногу, тут же рвано выдыхаю. Кончик его палочки вжимаются в мою шею, передавив артерию. Воротник рубашки больно врезается в кожу, не позволяя дышать, и я нелепо машу руками, пытаясь освободиться и получить доступ к кислороду. — Адель, — его голос такой звенящий, что у меня закладывает уши. — Она умерла. Ты ответишь за это, Спенсер. Крепкая пощечина валит меня обратно на ковер, а красный луч Круциатуса выкручивает внутренности, но сквозь пелену все же проскальзывает отдаленная мысль. Мерлиновы гиппогрифы, я совершенно забыла о сестре Забини, и, между прочим, это совсем не моя вина. Утыкаюсь носом в мягкий ворс, тут же пропитывающийся моей кровью, надеясь хоть так приглушить разрывающую на части боль. Ногти впиваются в ладони, оставляя розоватые следы, но я этого и не замечаю. Надеюсь только, что заставлю себя не издать ни звука. Короткая передышка позволяет сделать необходимый глоток кислорода, и я поднимаю затуманенный взгляд на слизеринцев. Хочется смахнуть капающую над глазами кровь, но руки не слушаются. Квинси кричит и пытается образумить Забини, совершенно несолидно дергая его за рукав, но парень только впечатывает друга в стену. Я всматриваюсь в черные глаза волшебника и вопреки всем обстоятельствам и угрызениям совести расплываюсь в довольной улыбке, хоть это и дается с трудом. Боль. В глазах этого монстра сквозит боль. Если для этого нужно было умереть какой-то малознакомой девчонке, то невелика цена. Я хочу, чтобы его накрыло это ощущение, волнами накатывая и заставляя каждый раз думать о том, что это — его вина. — Ты еще смеешь улыбаться, мразь, — он не говорит — воет — и я жадно впитываю каждый звук его надломленного голоса, пока в районе груди не раздается треск, протыкающий насквозь. Кажется, сломано ребро. Сильный удар магией в район живота складывает меня пополам, и невидимые кулаки обрушиваются на меня повсюду. Дышать становится невозможно, очертания двух фигур начинают расплываться. Сознание заполняется только иступленной болью, отдающейся в каждой клеточке моего тела и уничтожающей все другие мысли. Кашляю, чувствую в своем горле что-то, мешающее пропустить воздух, и сплевываю алый сгусток крови, ложащийся поверх и так уже красного ворса. Все повторяется, и от спазма бронхов колет в груди. Я перестаю понимать, что происходит. Не разбираю, что кричит Квинси и что ему отвечает Блейз. Боль не отпускает меня ни на секунду, и я трусь щекой о мокрый мягкий ковер. Последний взгляд бросаю на вылетающего из комнаты Филиппа, но даже не могу осмыслить это. Наваливающаяся темнота отгоняет все, обволакивая и избавляя от магии, унося в другое место, где нет ничего, кроме беспроглядного мрака. И дышать не приходится. *** Квинси ворвался в комнату Теодора в самый неподходящий момент. Слизеринец сжимал в пальцах светлые локоны старшей Гринграсс и разочарованно скользил губами по ее ключицам, второй рукой освобождая девушку от ненужного белья. Дафна запрокинула голову назад, впиваясь длинными изящными пальчиками в накрахмаленную форменную рубашку, пошло постанывая. Нотт закрывал глаза и пытался представить на месте однокурсницы другую девушку, но происходящее совсем не вязалось с образом Эвы Спенсер. — Он убьет ее, Нотт. Забини сошел с ума, — хриплый голос слизеринца перекрыл даже громкие стоны Дафны. Теодор тут же оттолкнул девушку, резко оборачиваясь к внезапному гостю, а Гринграсс дернула на себя мантию, пытаясь прикрыться: — Тебя не учили стучаться, Квинси? — но ее вопрос остался без ответа. Нотт схватил с тумбочки волшебную палочку и, махнув рукой в сторону однокурсницы, вышел из комнаты, на ходу застегиваю рубашку. — Что случилось? — слизеринцы прошли общую гостиную, и Квинси, бессмысленно жестикулируя, ответил: — Адель умерла. Вроде, Спенсер в этом виновата, я плохо понял. Нотт почувствовал, как сердце испуганно сжалось и болезненно ухнуло куда-то вниз — он, разумеется, знал сестру Блейза, но ее смерть заботила слизеринца сейчас меньше всего. Теодор сорвался на бег, рывком дергая на себя дверь и оказываясь в спальне однокурсницы. Резкий запах крови беспощадно ударил в нос, подталкивая к горлу сжимающий ком. Казалось, даже воздух ей пропитался. Густая бордовая жидкость была повсюду — на бортике кровати, возле стола, на его деревянном уголке и на серебристом ковре. Уткнувшись щекой в длинный ворс, на нем лежала сама Эва, никак не реагируя на все еще летящие в нее заклинания. Маленькое тельце так нелепо сжалось на полу, что у Теодора потемнело в глаза. Нога, выгнутая под странным углом, тоже заляпанная кровью, казалась чужой, как и кисть, тянущаяся к тумбе, на которой лежала палочка Спенсер. Похоже, девушка уже даже не дышала — слизеринец никак не мог заметить хотя бы маленьких движений грудной клетки. Нотт живо взметнул палочку вверх. Ярость застилала глаза. Забини хоть и не ожидал нападения, но все же парировал атаку, посылая в друга ответный красный луч. На все эти игры совершенно не было времени. Теодор никогда прежде, даже на заданиях, где его жизни угрожала реальная опасность, не орудовал палочкой так яростно и точно. Перехватив вылетевшее из рук Блейза оружие, слизеринец толкнул его к стене, напарываясь на безумный жесткий взгляд: — Пришел спасать свою подружку, Нотт? — Забини дышал тяжело и быстро. Теодор, борясь с желанием придушить друга, ткнул кончиком палочки в жилистую шею: — Идиот, ты понимаешь, что делаешь? А если ты убил ее? Я не хочу ввязываться в это дерьмо из-за тебя, — фраза на мгновение отрезвила. Низкий голос никогда прежде не звучал так громко, и оба слизеринца удивленно притихли, а Теодор, выпустив из пальцев слизеринскую мантию, ринулся к Эве, опускаясь на пол и высвобождая ее лицо от слипшихся волос. Хрупкое тело казалось недвижимым. Руки слизеринца тут же испачкались в ее крови, не прекращающей вытекать из множества порезов. Бледную кожу было не разглядеть, и Нотт с ужасом отметил, что не может найти ни одного нетронутого места. Руки дрожали и не желали слушаться, но он спешно водил вдоль тела палочкой, пытаясь все исправить. Решительно ничего не выходило. — Чего ты встал? — он рыкнул, поднимая тяжелый взгляд на спокойно наблюдающего за происходящим Забини. — Ты хотя бы представляешь, что с нами будет, если она умрет? Вали в Мунго и приведи колдомедика, которого сможешь запугать настолько, что он не откроет свой рот, — Теодор задыхался. Он не понимал, что делать, а тонкие нежные веки, прикрывавшие до боли знакомый синий взгляд, даже не подрагивали. Блейз, словно очнувшись, встрепенулся и вылетел из комнаты, подгоняемый ругательствами однокурсника. Филипп стоял возле кровати, не решаясь ни подойти ближе, ни выйти из спальни, только нервно сжимал и разжимал древко свой палочки, так ни разу и не использованной. Нотт вдруг ощутил, что слизеринка не дышит. Схватив тонкое не сломанное магией запястье, он пытался прощупать пульс, но ничего не чувствовал. Сковывающий животный страх навалился внезапно. Он не боялся гнева Темного Лорда, не боялся того, что с ним будет, если кто-то узнает. Пугало только то, что он больше не сможет наблюдать, как тонкие пальчики сжимают сигарету, лениво помахивая ей из стороны в сторону, хотя он до скрипа в зубах ненавидел каждую вредную привычку Эвы Спенсер. Это несправедливая смерть. Она заслуживала совершенно другого. Иступлено подхватив слизеринку за плечи, парень несколько раз встряхнул ее, получив в ответ только струйку крови, стекающей с губ: — Мерлин, да открой ты свои чертовы глаза, — алые от чужой крови пальцы скользили по такому же испачканному лицу. Палочка судорожно металась от одного места к другому, но ничего не помогало. Кожа Эвы становилась пепельной. Минуты затягивались, превращаясь в часы. Осознав, что магия не особо работает, слизеринец заклинанием разорвал мантию, пытаясь хотя бы перевязать порезы рваными лоскутами, но понял, что их слишком много. Он ничего не мог сделать. Спенсер лежала у него на руках и умирала, если вообще еще была жива. Хваленая выдержка и бесконечное спокойствие неплохо бы помогли сейчас Теодору, но они покинули слизеринца в самый неподходящий момент, замещаясь паникой, мешающей здраво мыслить. Парень шептал все известные ему медицинские заклинания, когда в дверях показались две фигуры. Забини вел с собой низкого плечистого мужчину в белоснежной мантии, держащего в руках крошечный чемоданчик. Завидев Эву, волшебник тут же кинулся к ней, отталкивая Нотта и вытаскивая какие-то инструменты, Блейз что-то говорил ему, но Теодор уже ничего не слышал — только смотрел на безжизненно повисшую кисть девушки. Колдомедик аккуратно взмахнул палочкой, бережно перемещая слизеринку на кровать, и Теодор ощутил на своем плече ладонь друга: — Идем. Мы будем мешать, он сказал, что лучше подождать в гостиной. Волшебник поднялся на ноги, бездумно шагая за однокурсниками. Из головы никак не выходило пепельное лицо и алый ковер. Забини деловито опустился на диван, велев Квинси сбегать за бутылкой огневиски: — Никогда не думал, что ты способен так испугаться, — смысл слов доходил до Теодора с трудом. Подняв темный от злости и паники взгляд на парня, он процедил: — Ты чуть не прикончил ее, если все-таки не прикончил, в самом деле. Мы бы молили о смерти, узнай кто… Забини сплюнул, выругавшись: — Эта сука убила мою сестру, понимаешь? Жаль, если она не сдохла, для нее же будет хуже. Нотт длинно выдохнул. От страха за жизнь девушки все внутри скрутилось в тугой, иступлено колотящийся комок, который от слов однокурсника жалобно сжался и провалился. Хотелось убить его. Прямо здесь и сейчас. — Ладно, этот чудик сказал, что, если она выживет, он замаскирует все следы. Удобно, правда? Конечно, удобно. Им всем невероятно повезло найти такого полезного колдомедика. Теодор стиснул зубы и уставился на свои руки, заляпанные застывшей кровью. Она затекала во все мелкие трещинки и линии ладоней, запекаясь багровыми полосами. Манжеты рубашки, как и вся остальная ткань, промокли и окрасились в красный. Пытаясь сосредоточиться на этих алых пятнах, слизеринец все равно заметил, как Блейз отпивает из принесенной Филиппом бутылки огневиски, деловито хлопает себя по коленям и поднимается из кресла: — Ладно, мне пора. Нужно проведать мать, а то она там с ума сходит от горя. А для Спенсер куда лучше не выкарабкиваться из этого и умереть сейчас в своей комнате. Слизеринец кивнул Филиппу, побелевшему и отшатнувшемуся от друга, и вышел из гостиной. Нотт глянул в сторону оставшегося однокурсника и покачал головой. Квинси был напуган и только трусливо смотрел на дверь, надеясь, что его дорогая невеста все же выживет. Разумеется, ведь, случись с ней что, к нему первому появятся вопросы. *** Холодный почти зимний ветер беспощадно трепал сухие листья под ногами, залетевшие в комнату из незакрывающихся окон. Бесконечное уханье сов, цокот, шорохи и другие странные звуки создавали удивительную какофонию, сливаясь в единый громкий хаос. Резкая боль настигла Драко в совятне, вынуждая парня согнуться пополам и сдавленно выдохнуть сквозь сжатые до скрипа зубы. Очертания жердочек, окон и летающей живности в мгновение размылись, теряя четкость. Внутренности выкручивались, а кровь кипела, но продлилось это недолго. Малфой удивленно распрямился и непонимающе одернул подол слизеринской мантии. Таких внезапных вспышек боли он прежде не замечал, и это было очень странно, ведь никаких видимых причин для подобного не наблюдалось. Понимая, что боль отступила, слизеринец огляделся и, не заметив других поводов для беспокойства, развернул короткую записку: «Я ничего не знаю о том, что происходит с мисс Спенсер, но что-то здесь не так». Пара слов отпечатывалась в сознании, обжигая. Конечно, Драко не горел желанием общаться с прислугой Эвы, но другого выхода не видел. Элиот был для ведьмы самым близким человеком, что, к слову, заставляло внутри клубиться собственническую неприязнь. К тому же, дворецкий уже как-то неплохо помог парню, и Драко надеялся получить от него хоть сколько-нибудь вменяемый ответ, но в этот раз не вышло. Вероятнее, волшебник сам ничего не знал о происходящем, но проще от этого не становилось. Решительно свернув записку и зачем-то сунув ее в карман мантии, Малфой двинулся в свою комнату, с удовольствием наблюдая, как младшекурсники расступались от одного его взгляда, а девушки постарше сбивались в стайки, живо начиная шептаться. Миновав общую гостиную, где пришлось отвязаться от назойливый Астории, слизеринец шагнул в следующую комнату. Возле дверей в спальню его соседки стоял мужчина в форме колдомедика, что-то быстро говорящий белому, как призрак, Квинси. Тот внимательно слушал и живо кивал. — Что здесь происходит? — его холодный голос заставил всех присутствующих обернуться. Квинси вздрогнул, сжавшись, а маленькие карие глазки испуганно заметались по комнате. Незнакомый мужчина кивнул, чуть вздернув густые брови, и Филипп, расправляя плечи, слишком громко заявил: — Ничего особенного. Эва приняла слишком много, но сейчас она в порядке. Малфой, ощутив мгновенный липкий страх, шагнул в сторону волшебников. Слова и вопросы исчезли, нужно было просто зайти к Спенсер и убедиться в том, что она в порядке, но слизеринца остановил глубокий деловитый голос колдомедика: — Это передозировка. Такое рано или поздно происходит со всеми зависимыми. Хорошо, что помощь пришла вовремя, — он горделиво расправил плечи. Малфой недоверчиво сузил глаза, разглядывая волшебника. Было в нем что-то неприятное. Плевать. Нужно просто убедиться, что Спенсер цела. Игнорируя протестующие возгласы Филиппа, утверждавшего, что посещать Эву могут только близкие, а он, Малфой, ей никто, парень предостерегающе вытащил палочку, заставляя однокурсника замолкнуть и смириться с тем, что Драко пройдет. В спальне оказалось безумно холодно — окна были открыты нараспашку, и тяжелые бархатные шторы угрожающе надувались книзу сильным ветром. Слизеринец едва смог разглядеть на кровати среди вороха подушек маленькую хрупкую фигурку, сливающуюся с белым постельным бельем, зато сразу заметил сидящего у изголовья однокурсника. Нотт поднял на вошедшего тяжелый усталый взгляд и неразборчиво хмыкнул, поднимаясь на ноги. — Что ты сделал? — Малфою становилось труднее дышать, когда он смотрел на почти прозрачные сомкнутые веки девушки. Злость ширилась и росла, пытаясь найти виноватого. Теодор казался подходящей кандидатурой. — Я? — вымученно переспросил Нотт. — Я ничего не делал, просто Спенсер неверно оценила свой предел. Что он сделал? Этот чертов Малфой еще смел задавать ему такие вопросы? Да он спас ее, пока всеми любимый слизеринский принц где-то прохлаждался, а затем еще двадцать минут приводил комнату в порядок, вычищая кровь с серебристого ковра. Раздражение и несправедливость так и не закипели, вытесняемые эмоциональным истощением. Нотт шагнул к двери, планируя оставить Малфоя наедине с девушкой, но тот высокомерно вскинул брови: — Да что ты? — поджатые губы сложились в ровную полоску. — Вот так внезапно приняла слишком много? Впервые за все это время? Теодор устало прикрыл глаза. Слизеринскому старосте стоило получше присмотреться к происходящему и верно выбрать виноватого. — Раскрой уже глаза, Малфой, — бросил слизеринец, не выдавая ни единой эмоции. Он двинулся к двери и все же вышел из комнаты. Оставшись наедине с Эвой, Драко мгновенно оказался возле ее кровати, зачарованно разглядывая бледное неживое лицо. Чтобы заметить, что ведьма дышит, приходилось хорошенько присматриваться. Малфой опустился на любезно оставленный Ноттом стул и откинул с лица спящей девушки локон, случайно коснувшись острой скулы. Спенсер никак не отреагировала, а Драко продолжил прокручивать в голове последние слова Нотта, пытаясь откинуть ревнивую ненависть и личную неприязнь. Да как, в конце концов, он должен был это понимать? Проводя пальцем по тонкому женскому запястью, Малфой оглядел комнату, пытаясь найти следы борьбы или нападения, но не заметил совершенно ничего интересного. Спальня была безукоризненно прибранной, словно вылизанной, и смахивала на его собственную. Идеально чистый ковер, свободный стол, закрытые шкафы и блестящие ножки кровати, будто их вымыли не больше четверти часа назад. Малфой обмер, отчетливо ощущая, как учащается сердцебиение. Комната Эвы Спенсер всегда смахивала на безумный хаос, порой там ступить негде было, чтобы не наткнуться на разбросанные книги, одежду или бутылки. Вылизанная чистота и порядок вопили о том, что с хозяйкой спальни что-то было не так, а Драко чувствовал, как пугающие мысли и страшные догадки разом влетают в его сознание роем неприятных насекомых. *** Окутывающий мрак трусливо расползается в стороны, и я с трудом справляюсь с тем, чтобы открыть глаза. Все предметы расплываются, но я понимаю, что нахожусь в своей комнате. Вдох дается нелегко, и воздух неприятно царапает горло, вынуждая зайтись болезненным долгим кашлем, отдающимся в легких острым покалыванием. — Эва, — не могу повернуть голову, но узнаю голос Теодора, все это время сидящего возле кровати. Парень резко вскакивает со стула и возвращается уже со стаканом воды, приятно смачивающей горло. Руки слушаются плохо, но мне все же удается попить, и трясущиеся пальцы сжимаются на древке палочки, лежащей на прикроватной тумбочке. Нужно срочно закурить. Мне хватает сил, чтобы призвать пачку сигарет и поджечь одну, но на этом руки опускаются. Теодор осуждающе смотрит за моими действиями, но ничего не говорит, только снова опускается на мягкий стул, потирая виски подушечками пальцев. Двигаться тяжело и больно, но я все же принимаю сидячее положение, упираясь спиной в бортик кровати: — Сколько? — голос никогда прежде не был таким хриплым и надломленным, голосовые связки явно застоялись. — Три дня, — мрачно отдается слизеринец, отводя от меня взгляд. Только сейчас заметив иглу в своей руке, резко выдергиваю ее, чуть надорвав кожу, и магическая капельница обрушивается на пол. По всему телу ощущается неприятная магия, и я снимаю ее, проводя палочкой по коже. Слышу сдавленный вздох однокурсника, невидящими глазами следя за расплывающимися кровоподтеками и чуть стянувшими края порезами. Что ж, по крайней мере, я еще никогда не выглядела так красочно. — Никто не в курсе, что случилось? — вопрос выходит слишком безнадежный, и слизеринец только отрицательно мотает головой: — Ты раньше и по неделе могла не появляться на уроках, а тут всего три дня, — он замолкает, но я вижу, что Теодор что-то не договаривает. — Малфой заходил. Замираю, так и не донеся стакан с водой до рта. Сердце болезненно сжимается и проваливается. Слова решительно не хотят складывать в вопрос. Нотт морщится, словно ему неприятно об этом говорить: — Он ничего не видел. Квинси сказал, что ты приняла слишком много всего и, — я возмущенно вскидываю руку, не позволяя парню договорить: — Передозировка? Серьезно? — и без того хриплый голос срывается от крика. — Жалкий трусливый урод. Да как он мог? — перевожу сбившееся дыхание, пытаясь успокоиться. От резких движений начинает кружиться голова. Надеясь так отвлечься от всего этого, тихо уточняю. — Девчонка действительно умерла? Произнести ее имя не выходит, а я совершенно не понимаю, что чувствую. Конечно, Адель была милой и хорошей девочкой, но видеть боль в глазах ее братца — бесценно. Хоть все внутри и возмущается моей тихой радости, я знаю, что повторила бы свой поступок бесконечное количество раз, упиваясь обреченным видом Забини. Теодор отстраненно кивает. Он не осуждает и не винит меня. Подобные чувства из-за чьей-то смерти вообще не в духе моего любимого факультета. В конце концов, практически любой из нас перешагивал через чужие жизни в угоду собственных интересов. Ну и как в таком окружении сохранить рассудок? — Слушай, — поднимаю на парня благодарный взгляд, накрывая длинные бледные пальцы своей ладонью. — Это ведь ты его остановил? Я выжила только благодаря тебе. Спасибо. Его рука подрагивает под моей ладонью, и слизеринец неопределенно мотает головой, а я хмурюсь. Странно скрывать подобный поступок. Осознав, что пауза затягивается, Нотт поднимает на меня тяжелый взгляд, и я только сейчас замечаю, как плохо он выглядит — лиловые синяки и глубокие припухлости под глазами, лицо, подернутое пленкой усталости и кажущееся серым, даже привычная школьная рубашка, похоже, не такая уж и свежая. Мерлин, сколько он здесь просидел? — Я не уверен, что сделал для тебя лучше, — его слова медленно оседают в воздухе, пока я пытаюсь вникнуть в смысл. — Забини окончательно сорвался, и я теперь совершенно не могу тебя защитить. Отгоняя от себя внезапно навалившийся страх, выдавливаю улыбку, с силой сжимая его пальцы: — Не беспокойся обо мне так. Я справлюсь, — киваю в подтверждение своих слов, хотя сама совсем не уверена в том, что выполню обещание. Слизеринец набирается решимости взглянуть в мое лицо, и меня уносит в водоворот его эмоций. Теодор слишком долго беспокоился обо мне и заботился. И это не прошло бесследно. Мне стоило раньше задуматься о его чувствах и хотя бы поблагодарить парня. Ведь он единственный человек, который остался в моей жизни. Без осуждений, упреков и дешевой жалости. *** На Хогвартс медленно опускалась зима, снежным пледом укрывая дороги, поле для квиддича и сам замок. Белоснежные хлопья неспешно кружились в воздухе, укладываясь в светлое блестящее полотно. Студенты не спешили радоваться первому снегу, выходя на улицу, как обычно — Хогвартс продолжал оставаться мрачным и отрешенным. Драко аккуратно застегивал мелкие пуговицы школьной рубашки, пытаясь осмыслить события последних дней. Уверенность в том, что происходит нечто странное, пришла к нему вместе с приглашением на похороны Адель Забини. Это просто не могло быть совпадением. Но могла ли Эва слишком болезненно воспринять новость о смерти сестры Блейза, в которой однозначно была виновата? Могла ли она из-за этого переборщить со своими развлечениями? Слизеринка вернулась к занятиям только вчера, и Малфой не смог с ней поговорить. Каждый раз девушка избегала даже минутного контакта, сбегая и игнорируя все попытки парня узнать правду. Задумчиво завязывая галстук привычными движениями, Малфой вспомнил, что Астория все еще в его комнате. Девушка только сейчас почему-то решила рассказать ему о своей стычке с Эвой. Правда, с ее слов, Спенсер сама требовала встречи и просто начала угрожать Гринграсс. Разумеется, Драко совершенно в это не верил. Что бы там ни происходило, Эва Спенсер никогда бы не опустилась до этих жалких девчачьих разборок. — Что она сказала? — вдруг переспросил слизеринец, внезапно ощутив какую-то зацепку. Астория встрепенулась, почувствовав, что парень ее все-таки слушает и заинтересован в разговоре: — Сказала, что я должна бежать к тебе и просить защиты. Мне страшно, Драко, понимаешь? Она же неадекватная, мало ли, что взбредет в ее пропитую голову, — ведьма фыркнула, передернув тонкими плечиками. — Надо же — не винить ее? А кого еще винить, если она не в состоянии держать себя в руках? Малфой замер, пару раз моргнув. Просить у него защиты? Не винить во всем ее? Неопределенно мотнув головой, слизеринец попытался выбросить из головы эти мысли. Передавать какие-то скрытые послания через разговор с младшей Гринграсс — слишком глупо и безрассудно. Парню казалось, что он просто цепляется за любую надежду на то, что все происходящее — нелепая ошибка, какое-то отвратительное неудачное стечение обстоятельств. Попытавшись отмахнуться от всех наваливающихся проблем, Драко двинулся в Большой Зал, собираясь потом посетить все уроки. Заклинания действительно прошли вполне спокойно, как и зельеварения, и парень уже скинул учебник в сумку и почти направился в сторону кабинета ЗОТИ, когда излишне радостный голос Слизнорта коснулся его слуха: — Мисс Спенсер, не могли бы Вы задержаться? Хотелось бы обсудить Ваше последнее эссе. Малфой вскинул брови. Что? Спенсер написала эссе? Девушка оглянулась и, кивнув, медленно поплыла к профессору от дальних парт. Студенты покидали кабинет, спеша на следующий урок, а Малфой остановился у дверей. Желание Слизнорта обсудить что-то с Эвой было очень кстати. Школьный колокол оповестил о начале следующего урока, коридоры живо опустели, но Спенсер явно не торопилась покидать кабинет. Прикрытая дверь отворилась только через четверть часа, и девушка тихонько выскользнула в подземелья, не спеша посещать Защиту. Слизеринка двигалась к общей гостиной, и Малфой, вышагнув из-за угла, столкнулся с девушкой лицом к лицу: — Спенсер, — его тихий голос оказался слишком громким для пустого коридора. — Нужно поговорить. Ведьма испуганно вздрогнула, подняла голову, и Малфой встретил потухший синий взгляд. Бледное лицо выглядело потерянным, а уголки тонких губ безвольно опустились. Эва спешно отступила назад и отрицательно мотнула головой: — Нет, не нужно, — даже слова у нее выходили сухими и безразличными. Драко уставился на однокурсницу, словно впервые видел ее. В самом деле, ведьма казалась совершенно другим человеком — потерянным, испуганным и забитым. — Эва, — он выдохнул имя, невольно протянув руку и коснувшись острого плеча, накрытого бесформенной черной мантией. Слизеринка дернулась в сторону, яростно скинув ладонь. На пустом бледном лице в мгновение промелькнула редкая буря эмоций — страх, злость, боль. — Я не хочу тебя видеть, — хриплый голос дрогнул, обрываясь, и девушка кинулась в сторону гостиной. Драко перехватил тонкую кисть, пытаясь выяснить, что все-таки происходит, но Спенсер резко дернулась, пальчиками прижимая руку к себе. Ее взгляд метался по подземелью, и Эва слишком быстро выпалила: — Никогда не трогай меня. Никогда, — Малфою показалось, что ей больно, но он не успел обдумать свое открытие. Эва скрылась за дверью в гостиную, оставляя Драко задумчиво вспоминать этот потерянный, совсем неживой взгляд. *** Я не верила Нотту, когда он предупреждал меня о том, что теперь на меня опустится кромешный беспросветный ад. Мне даже было смешно — что еще они могут мне сделать? Но Теодор был прав. Им больше не нужна была Амортенция, чтобы делать все, что только взбредет в их темные головы. Моя жизнь превратилась в бесконечную беспробудную боль, среди которой видны только черные глаза Забини, ликующие и наслаждающиеся моими мучениями. Перерывы между болью и унижениями проходят в глубоком самоуничтожении. Все, что со мной происходит — моя вина, и переносить это стойко у меня больше не выходит. Каждое прикосновение, каждая секунда боли и каждый наливающийся след на коже отпечатываются в памяти гноящимися рубцами, вытесняя оттуда все остальное. В моей голове остаются только темные мысли и воспоминания, заставляющие сдавленно всхлипывать в ванной, хотя я ненавижу плакать. Опустошение захватывает, закрывая всю надежду на исправление. У меня действительно нет выхода, а от красивой торжественной свадьбы меня отделяет всего пара дней. Только вот после нее все станет еще хуже, в этом даже не приходится сомневаться. Я отрешенно наблюдаю за всеми приготовлениями, согласно кивая на любые вопросы и позволяя снимать с себя мерки для пошива платья. Я даже не знаю, как оно будет выглядеть, да и мне плевать — на примерках упорно зажмуриваю глаза, только ощущая на себе ворохи пышной тяжелой ткани и плотный корсет. Теодор бережно проводит палочкой вдоль моих новых порезов, сближая края и останавливая кровь, а я бесцельно смотрю в одну точку, подкуривая сигарету. Самое страшное в другом — из этого мрака меня больше не вытягивают ни таблетки, ни алкоголь. Я даже не знаю, какое количество всех своих запасов нужно принять, чтобы вынырнуть на поверхность и перестать захлебываться собственной болью и унижениями. Взгляд фокусируется на резной дверце шкафа с одеждой, и я набираю в легкие побольше воздуха, надеясь запастись решимостью для своих слов: — Теодор, — я редко называю его по имени и чувствую, как это влияет на парня. — Мне нужно, чтобы ты кое-что для меня достал. Волшебник не отрывается от своего занятия, продолжая заботливо сжимать мое запястье, чтобы я не дергала рукой: — Ты же знаешь, я сделаю все, что в моих силах. Что тебе нужно? — его голос такой будничный, что я на мгновение колеблюсь. Прикусив губу, пару раз выдыхаю и быстро выговариваю: — Мне нужен яд, — слова повисают в воздухе, словно не желая проникать в сознание парня. Нотт замирает, сжимая мое запястье чересчур сильно, и на меня поднимается тяжелый темный взгляд: — Яд? Спенсер, Забини не настолько глуп, чтобы пить что-то из твоих рук, а Квинси вообще не представляется возможным убить без вреда для тебя. Я отворачиваюсь, молча опуская плечи. Нужно что-то сказать, но в голову совершенно ничего не идет, будто все слова внезапно исчезли. — Спенсер, — он требовательно дергает меня за руку, заставляя повернуться к себе, и разделяя слова, уточняет. — Зачем тебе яд? Идиотка. На что я вообще рассчитывала? Нашла дурака, который принесет отчаявшемуся орудие тихого убийства. В темных глазах мелькает осознание, и парень выдыхает охрипшим в секунду голосом: — Свадьба. Это вовсе не для Забини, верно? Старая традиция, по которой вам придется выпить одновременно красное вино — символ крови, — его голос надламывается. Вижу, как обреченная ярость плещется в темном взгляде, и Теодор приближает свое лицо, гневно начиная: — Я не позволю тебе так… Указательным пальцем касаюсь его губ, заставляя замолчать: — Посмотри на меня, — не знаю, звучал ли когда-то еще мой шепот так аккуратно. — Посмотри, что они сделали. Откидываю с ног одеяло и приподнимаю юбку, показывая не скрытые еще магией следы ярости Забини и глупости Квинси, а вместе с этим слетают и все натянутые маски. Боль вырывается наружу, скатываясь крупной слезинкой по оцарапанной коже лица. Ребром ладони провожу по щеке парня, доверительно качнув головой: — Я не могу так больше. И никогда не смогу через это перешагнуть и жить дальше, понимаешь? Знаю, ты считаешь, что я сильная, но я не могу. В этом нет твоей вины, ты помог мне продержаться чертовски долго, а теперь можешь прекратить этот ад. Я знаю, что нужно говорить — продумывала ни один вечер. Теодор поджимает губы, чуть подрагивающие, и, не мигая, смотрит на меня. Я вижу, как ему тяжело. — Спенсер, — из широкой груди вырывается несвойственный хрип. Отрицательно мотнув головой, резко придвигаюсь к слизеринцу, оставляя на сжатых губах легкий поцелуй, и, не отодвигаясь, выговариваю, прислонившись своим лбом к его: — Умоляю, помоги мне. Нотт закрывает глаза, касаясь своим носом моей щеки, и медленно выдыхает, сглатывая подступивший к горлу ком. Секунды растягиваются, и мне кажется, что проходит целая вечность, прежде чем парень резко отстраняется: — Какой? — он не договаривает, не желая озвучивать мое глупое решение. Сердце пропускает удар, а по телу разливается тихая радость. Скоро это все закончится. — Худший из всех, что сможешь найти. Чтобы больно было точно. Слизеринец яростно дергает головой, словно не соглашаясь со мной, но все же произносит: — Хорошо. Я благодарно улыбаюсь, хотя знаю, что уничтожаю сейчас единственного человека, который был добр ко мне в последний месяц: — Не вини себя, пожалуйста, — фраза выходит совершенно глупой, и волшебник кидает на меня полный отчаянья взгляд, покачивая головой. Губы слизеринца изгибаются в печальной усмешке, и он выходит из комнаты. Он никогда не простит себе этого. Откидываюсь на подушки, прикрывая глаза. Страх исчезает, и я сейчас прекрасно понимаю всех, кто говорит, что смерть — не самое ужасное, что может случиться. *** Завтра. Уже завтра все закончится, и я буду свободна. Так странно, что я не чувствую ни страха, ни сожаления. Я не чувствую ничего. Когда Нотт вложил в мою ладонь маленький пузырек, все отступило. Мне потребовалось только откупорить пробку, чтобы понять, что это за яд. Углубленное зельеварение, Мерлин его дери. Мое последнее эссе было про самые жуткие яды, и было бы странно, если бы я не узнала этот. Красочные описания возникли в голове сами собой — яд проникает в кровоток в считаные секунды, разрушая оболочки сосудов по всему телу. Кроваво и чересчур пафосно, пожалуй, но зато до безумия больно. Дыхание сбивается, но не от страха, а от молчаливого предвкушения. Я успею заметить, как ненавистные карие глаза краснеют, как из глазниц хлещет кровь, как Филипп кашляет, сплевывая бордовые сгустки. Пусть мне будет не легче, но я уверена, наслаждение этим видом затмит любую боль. Наверное, будучи ведьмой, намного проще относишься к смерти, наверняка зная, что она — очередное испытание, которое откроет нечто новое. Теодор выходит из моей спальни сразу, как отдает зелье. Не говорит ни слова, даже не смотрит на меня. Это глупо, но не мне его винить. В свой последний день я нахожу себе единственное занятие — упорно отсиживаю все уроки и посещаю каждый прием пищи, не сводя взгляда с аккуратно уложенных платиновых волос и красивого аристократического лица, слепо веря в то, что парень ничего не замечает. Драко Малфой — единственное, что отзывается в глубине души тупой отчаянной обидой, но я уже смирилась с тем, что никогда больше не коснусь его теплой руки и не переплету наши пальцы, сжимая их до боли. Остается только закрывать глаза и мысленно благодарить слизеринца за каждый совместный момент, делавший мою жизнь менее пустой и бессмысленной. После ужина я делаю самую нелогичную вещь, упорно шагая в Выручай-комнату, твердо решив провести там свои последние три часа в Хогвартсе, прежде чем придется отправиться в место, где мне предстоит ночевать перед свадьбой. Комната встречает меня угрюмой тишиной и грудами магического хлама, но я уверенно следую выученному маршруту, попадая в нашу старую обитель. Тут ничего не меняется — словно мы побросали все вещи на местах и исчезли. Хотя, пожалуй, так и было. Желтые стены уже не кажутся такими раздражающими. Диван, где мы приятно провели слишком много времени, остается расстеленным, будто я встала с него только сегодня утром. Исчезательный шкаф больше никому не нужен. Он тихонько поскрипывает дверцей, а я избавляюсь от внезапного желания зайти в него. Даже котел, где варилось зелье для починки, бессмысленно стоит возле стола, на котором молча возвышается приемник. Не сдерживая грустной улыбки, опускаюсь на стул, пальцем проводя по пластиковому корпусу. Если уж решили уничтожать себя воспоминаниями, стоит сделать это в полной мере — тыкаю на пару кнопок, ловя нужную волну. Музыка приятно проскальзывает в комнату, а я закрываю глаза, закуривая и выставляя на столик бутылки виски. Почему мы тогда не понимали, что все еще пока довольно просто и стоит только осознавать, как счастливо мы проводим время, наслаждаясь друг другом. К чему были все эти надуманные проблемы и трудности? Чувствую, как время растягивается, любезно позволяя мне чуть дольше предаваться единственным значимым воспоминаниям. Ощущение прикосновения на плече пробивается даже сквозь толстую ткань мантии, и я резко распахиваю глаза, поворачивая голову и упираясь в длинные бледные пальцы. — Что ты здесь делаешь, Спенсер? — аккуратный бархатный голос Малфоя выбивает из меня всю спокойную уверенность. — Как ты меня нашел? — больше не дергаюсь и не пытаюсь вырываться. Какая теперь, к черту, разница, что будет? Слизеринец обходит стул, оказываясь передо мной, и лениво поясняет: — Шел за тобой от Большого Зала. Думаешь, сложно заметить, что ты весь день глаз с меня не сводила? Нотт уже надоел, захотелось чего-то другого? — он высокомерно вскидывает брови, но я знаю, что это показное. Внезапно рассыпаюсь ледяным хохотом, все же стараясь не смотреть парню в глаза: — Ты придумал себе лишнего. Не слишком много чести? Я жду, что он разочарованно выдохнет и уйдет, убедившись в моих словах, но слизеринец хватает стул, ставя его рядом, и опускается на него, оказавшись слишком близко ко мне. Губы насмешливо подрагивают, и он вкрадчиво произносит: — Ну давай, посмотри мне в глаза и скажи, что я тебе не нужен, что тебе плевать и ты не хочешь меня видеть. Коленки мелко подрагивают. Да что он вообще творит? Яростно вскидываю голову, глядя все же чуть выше платиновой макушки: — Я… — воздух заканчивается. Почему сейчас? Ну же, всего пара простых слов, я ведь говорила это столько раз. — Мне… Черт, да что со мной не так? Нужно взять себя в руки. Два пальца обхватывают мой подбородок, заставляя чуть опустить голову, встречаясь с серым смеющимся взглядом: — Расскажи мне, что с тобой происходит? — голос такой доверительный, что вся моя выстроенная стена между нами рушится от одного его слова. Будто чувствуя, что я готова сдаться, Драко опускает ладонь на мое колено, сжимая пальцы. Электрический разряд пробегается по моей коже, и перед глазами вспыхивают слова Обета, данного Квинси. Мерлинова мать, какая же я тупица. Просто беспросветная дура. Я поклялась оборвать связи с Малфоем, и я это сделала, но ничего не обещала насчет своих будущих действий. Да, я не расскажу ему или другому человеку об Обете, но не могу запретить ему слышать мои слова. Дергаюсь в сторону, отворачиваясь от парня и вскакивая на ноги. Сверлю взглядом пластиковый серебристый корпус и севшим от своего открытия голосом выдаю: — Слушай, приемник, — плевать, сработает ли это. Самое время проверить. — Тут такое дело… Малфой непонимающе смотрит на меня и протягивает: — Спенсер, я знал, что ты сошла с ума, но и подумать не мог, что все так серьезно. Раздраженно передергиваю плечами. Мерлиновы гиппогрифы, он может просто замолчать? Я тут вообще-то рискую получить вечные муки и оставить при этом Филиппа в живых. — Так вышло, что я не могу говорить об этом с людьми, вот и приходится беседовать с тобой, приемник, — прислушиваюсь к своим ощущениям, игнорируя присутствие Малфоя. — Дело в том, что мне пришлось дать Непреложный Обет. У меня просто не было выбора, — опускаю подробности. Ничего не происходит. — Так вот, приемник. Я поклялась оборвать все связи с одним человеком, который очень дорог мне, и не могла никому рассказать об этом. Не было такого дня, чтобы я не жалела… Не успеваю договорить, когда сильная рука дергает меня, оборачивая. На глаза наворачиваются слезы, серый взгляд впивается в мое лицо, а длинные пальцы пробегаются по моим волосам: — Это Квинси? Он заставил тебя это сделать? — вижу, как злость кипит в нем, сжигая все, что стояло между нами так долго. Киваю, улыбаясь вопреки всем обстоятельствам, и быстро касаюсь его щеки, такой привычной и родной: — Я так скучала, Малфой, — если сейчас сработает магия Обета, я едва ли стану о чем-то сожалеть. Это стоит любой боли. Его теплый взгляд стоит того, чтобы умереть. Его дыхание обжигает кожу, а руки ложатся на мою талию, опускаясь чуть ниже и задирая юбку. Я даже не дергаюсь, потому что его движения точно отличаются от прикосновений Забини или Квинси. Импульсивно подаюсь вперед, натыкаясь губами на его губы, и сдавленно выдыхаю, зарываясь пальцами в платиновые волосы, радостно ощущая почти забытый миндальный аромат. Слизеринец толкает меня на стол, дергая пуговицы рубашки, и останавливается у моей шеи, отрываясь, заводя мои руки за голову: — Никогда больше не смей вот так оставлять меня, слышишь? Я киваю, а эта маленькая ложь кажется совсем простой. В конце концов, то, что произойдет на свадьбе, будет только завтра. И он обязательно меня поймет. Дергаю на себя слизеринский галстук, скидывая его на пол, приближая парня к себе за ворот рубашки. Его пальцы мягко касаются внутренней стороны бедра, заставляя меня запрокинуть голову и рвано выдохнуть. Губы слизеринца скользят вниз от моей шеи. Юбка с зеленой полоской по краю точно так же улетает на пол, а скоро к ней присоединяется белая накрахмаленная мужская рубашка. Закрываю глаза, позволяя парню избавить меня от остатков одежды и, ощутив его тело совсем близко, откидываю все страшные мысли, отдаваясь горячей волне удовольствия, смывающей все остальное. *** Драко умиротворенно разглядывал девушку, накручивая на палец темный локон. Они смогли разобраться, и теперь все должно было быть, как раньше. Они справились и с этим. Только Эва отчего-то прятала взгляд и, неловко привстав, потянулась за своей рубашкой. Длинные волосы перебросились набок, обнажая тонкую шею, и Драко замер. Четыре синих следа, похожие на отпечатки пальцев, окружали огромный лиловой кровоподтек. Он точно не мог сделать ничего подобного, но и раньше этого не замечал. — Спенсер, — голос хрустнул и оборвался. — Что это, — он дернул слизеринку за руку, возвращая на диван, и платиновые брови тут же взметнулись вверх. На фарфоровой коже тянулась бесконечная вереница гематом и длинных порезов. Пытаясь вдохнуть и спокойно уточнить, что произошло, Малфой сжал тонкие руки, пробегая ошарашенным взглядом по таким же израненным ногам. Дыхание перехватило. Девушка, заметив, что маскирующая магия спала в такой неподходящий момент, испуганно вздрогнула и начала яростно вырываться, натягивая на бедра уже накинутую рубашку. Слизеринец, игнорируя все попытки Эвы высвободиться, толкнул ее на мягкие подушки, придавливая своим телом. Гневно дернув ткань рубашки вверх и скользнув взглядом по бедрам и животу, он ощутил, что задыхается. Да на ней в самом деле не было живого места — только плохо залеченные порезы и огромные синяки. — Спенсер, — хриплый полурык вырвался невольно. — Что, Мерлин тебя дери, это такое? — в глазах темнело от злости и стремящейся наружу ярости. — Кто это сделал? Девушка едва слышно всхлипнула, когда тонкий палец очертил края длинной глубокой царапины, утыкаясь в широкий, уже почти пожелтевший кровоподтек. Темно-синие глаза впились в бледное лицо, и слизеринка дернулась, пытаясь встать: — Малфой, пожалуйста, мне нужно идти. Меня уже ждут. Мне жаль, что тебе пришлось это увидеть, — испуганный голос звучал на несколько тонов ниже обычного. Драко медленно выдохнул, силясь избавиться от затмевающего все вокруг гнева: — Кто это сделал? — громкий и грозный вопрос заставил Эву вскочить с дивана, быстро мотая головой из стороны в сторону. Она дрожала и спешно натягивала на себя юбку, укутываясь в мантию: — Умоляю, Драко, забудь. Ты ничего не видел. Исчезательный шкаф за спиной Спенсер разлетелся в щепки. Парень яростно сжимал древко своей палочки, тяжело дыша, и вперился серым взглядом в тонкое бледное лицо, перечеркнутое длинной царапиной. — Спенсер! — он сам не узнавал себя, но ведьма уже бежала к выходу, захватив свою сумку. Громкий крик разнесся под быстрый топот высоких каблуков. Малфой стиснул зубы, пытаясь угомонить зашедшиеся в яростном движении желваки. К чему эти глупые вопросы, если и так очевидно, кто во всем это виноват. Мерлин, как он мог не замечать? Как мог допустить все это? Драко накинул школьную мантию, едва ли не бегом устремляясь в сторону подземелий, отчетливо решив уничтожить каждого, кто посмел хоть пальцем прикоснуться к Спенсер без ее согласия. Как вообще это могла произойти? Она использовала свою палочку лучше любого, кто мог бы ей навредить. Найти Квинси и его компанию не составляло труда — вечер перед свадьбой означал вечеринку, а где устраивают все подобные мероприятия Драко прекрасно знал. Сердце бешено колотилось, норовя выскользнуть из груди, а кровь яростно стучала в висках, заглушая все остальные звуки. Портрет Салазара Слизерина в общей гостиной послушно отодвинулся, позволяя волшебнику живо спуститься по винтовой лестнице в их тайное место. Музыка слышалась еще сверху, и Драко не удивился, увидев в изысканной комнате десяток парней. Он никого не узнавал, да и не пытался — лица смазывались — но нужного человека слизеринец заметил сразу. Не отдавая отчета своим действиям, полностью отдавшись безжалостному бескрайнему гневу, парень разрезал воздух палочкой, вычерчивая давно знакомую формулу. Никто не успел заметить красный луч, врезавшийся в фигуру виновника веселья. Филипп обрушился на пол, вскрикнув, но Малфой уже шагал вперед, посылая в парня все новые заклинания, не видя никого и ничего вокруг. Карие глаза Филиппа остановились на лице однокурсника, и он протянул: — Малфой? Обиделся, что я не пригласил тебя на свой маленький праздник? От этого голоса хотелось зажимать уши, лишь бы не слышать его. Драко яростно вздернул палочку, направляя ее на вставшего парня: — Что ты с ней сделал? — низкий гортанный рык. Лицо Филиппа приобрело удивленное выражение, прилипающее к коже восковой маской: — С кем? С Эвой? — он улыбнулся, игнорируя угрозу. — Ничего такого, что бы ей не понравилось. Рука Малфоя гневно дернулась. Этот клоун еще смел отказываться от своих действий? Но летящее в однокурсника заклинание кто-то отбил, и Драко удивленно обернулся, пока Квинси трусливо отшагнул к своим друзьям. Плотное кольцо однокурсников обступило его, а десяток кончиков волшебных орудий был направлен на слизеринского старосту. — Тебе не стоило приходить, дружище, — смеющийся голос Забини прошел мимо. Малфой спешно просчитывал варианты, прекрасно понимая, что не сможет отразить все атаки в таком положении. Что ж, зато наверняка сможет прикончить парочку старых друзей. Ярость все еще не отступала, диктуя каждое действие и мысль, и Драко не сразу осознал, что произошло, когда с одной из палочек слетел красный луч. Он дернул кистью, чтобы его отразить, боковым зрением замечая, как одна из фигур отделяется от однокурсников, вставая спиной к его спине: — Девять на двоих. Сойдет, — голос Теодора казался удивительно спокойным и почти сразу потонул в треске заклинаний и звоне бьющихся кубков и бокалов. У Драко не было времени на осмысление появившегося союзника, но его помощь однозначно не была лишней. Нотт же внимательно наблюдал за движениями своих однокурсников, сосредоточенно размахивая палочкой. Он уже почти смирился с решением чертовой Спенсер, но тут появился Малфой, и в душе снова вспыхнула надежда. В отличие от своего союзника Теодор прекрасно понимал, что силы не на их стороне. Шансы, конечно, были, но кто-то из них мог пострадать, и тогда у Спенсер не было возможности спастись. Соображать, отбиваясь от шквала заклинаний, оказалось не так просто, но слизеринец принял единственное верное решение. Резко обернувшись, он заклинанием вырвал палочку из рук Малфоя, сжимая чужое древко в своих пальцах, и резанул палочкой воздух: — Остолбеней. Драко, не ожидавший сейчас удара в спину, завалился набок, перестав контролировать свое тело. Нотт, наблюдая за замершими однокурсниками, деловито одернул мантию и сунул чужую палочку в карман. — Идем, — он обращался, скорее, к Блейзу, прекрасно понимая, что именно он решает, что делать дальше, надеясь, что тот поверит в спокойный и уверенный голос. — Лучше запереть его здесь до завтрашнего вечера, чтобы он не смог помешать. Забини хмыкнул, внимательно разглядывая однокурсника, словно решал, верить ему или нет, и, наконец, кивнул. Теодор медленно выдохнул, ощущая, как страх постепенно отступает, и двинулся за слизеринцами, хорошенько запечатывая вход в их тайную комнату.