Загляни в глаза, но не замерзай в них

Мне не хочется уходить отсюда, хотя я точно знаю, что еще смогу вернуться в это место, ведь рано или поздно оно станет моим домом. Нашим домом. Сейчас я могу только сказать, что это были лучшие выходные в моей жизни. И теперь предел моих мечтаний — запереться в этом доме и никуда не возвращаться. Ни о чем не думать. Не участвовать в том, что происходит за пределами высоких ворот. Драко понимающе кивает и протягивает мне свою ладонь. Этот жест уже кажется до безумия привычным и важным. Что бы ни случилось, где бы я ни оказалась, он всегда появится рядом и подаст мне руку. Я просто не могу представить, что когда-то было иначе. Малфой сжимает мою ладонь, и мы вместе трансгрессируем к моему дому. Элиот, наверное, заждался. Не успеваю даже открыть глаза, а в нос уже ударяет резкий неприятный запах. Нос чешется, и хочется чихнуть, но я внезапно осознаю, что так пахнет дым. Резко распахнув глаза, в ужасе замираю. Небольшой заборчик, прежде отделяющий мой дом от всего остального мира, сейчас повален. Но пугает совсем не это. Из разбитых окон рвутся языки пламени, пожирающие рамы и тяжелые шторы. Огонь уже подбирается к крыше, облизывая темную черепицу. Сверху валится горящая балка, опускаясь на землю с треском и разбрасывая искорки, перекидывает пламя на деревянную скамейку. Этого не может быть. Я лично накладывала сильнейшие защитные заклинания на свой дом. Никто не мог так просто их снять. Никто не смел лишить меня такого важного места. Медленно оборачиваюсь к Малфою. Парень выглядит не менее пораженным, но все же явно лучше справляется со способностью здраво мыслить. — Спенсер, — он кладет ладонь на мое плечо, а меня внезапно прошибает пот. Ноги подкашиваются, слабея в мгновение, но я удерживаюсь. Дыхание сбивается. В голове стучит единственная мысль, раскаленными плетями хлеща сознание. Элиот. — Элиот! — из меня вырывается неудержимый рев. Не раздумывая, выхватываю палочку, кидаясь вперед. Драко пытается меня остановить, но мое запястье выскальзывает из его пальцев, и слизеринец бросается за мной. Палочкой раздвигая пламя, понимаю, что это удается мне с трудом. Огонь магический. Если с Элиотом что-то случится, я найду каждого, кто приложил к пожару руку, и буду убивать очень медленно. Огонь охватывает темные обои, снимая их со стен. Переходит на многочисленные шкафы, уничтожая мою книжную коллекцию. Пожирает все вокруг, разрушая привычные комнаты. Дышать невозможно. Едкий дым проникает в легкие, у меня кружится голова. Передо мной опускается горящий обломок лестницы, наверняка сваливший бы меня с ног, но Малфой откидывает его подальше, туша. Плохо соображая и с трудом ориентируясь в тумане дыма, отрываю рукав мантии, палочкой намочив его. Прикладываю тряпку ко рту, но все равно продолжаю кашлять. Глаза слезятся, все вокруг трещит, но я прорываюсь в гостиную, пока меньше всего тронутую огнем. Сердце пропускает удар. На полу, прикрыв глаза, лежит мужчина в привычном строгом костюме. Я кидаюсь к нему, дергая Элиота за руку, но он не реагирует. Не понимаю, что делать. Малфой отталкивает меня в сторону, взмахивая палочкой и заставляя тело мужчины подняться в воздух. Он хватает меня за руку, таща к выходу, а я чувствую, как земля уходит из-под ног. Мы оказываемся на улице в тот момент, когда что-то яростно трещит и огромный каменный валун опускается на крыльцо, загораживая вход. Я бросаюсь к телу дворецкого, валясь на колени в снег. Каштановые волосы, почти доходящие до плеч и чуть вьющиеся, измазаны в саже и пепле, как и лицо мужчины. Белая рубашка выпачкана, а руки покрыты чем-то черным и слегка влажным. Пытаюсь нащупать пульс, но совсем ничего не слышу. Использовать для этого заклинание тоже не выходит — я совсем перестаю соображать. Попытки сделать искусственное дыхание проваливаются. Я ничего не могу. Только вцепляюсь в тело волшебника намертво, не прекращая реветь. Горло дерет от криков, а слезы не позволяют дышать. — Спенсер, — голос Драко едва пробивается в мое сознание. — Мерлин, отойди. Мунго. Я не понимаю обрывки его фраз. Слизеринец пытается оторвать меня от Элиота, но ничего не выходит. Малфой сжимает руку дворецкого и нас куда-то утягивает. Слепящая белизна бьет в глаза. Я ничего не понимаю, но через мгновение вокруг начинают бегать люди, кто-то кричит, словно из воздуха возникают носилки. Меня грубо дергают вверх, а я продолжаю вырываться, смотря, как Элиота куда-то уносят люди в белых халатах. Драко разворачивает меня к себе, вжимая в широкую грудь, и я пачкаю его рубашку в черных разводах. Парень аккуратно гладит меня по голове, не выпуская и не позволяя мне двигаться. Ноги внезапно подгибаются, и я обессиленно повисаю в сильных руках. Драко куда-то оттаскивает меня, усаживая на металлическую скамью. Голова раскалывается. Слышу рядом какие-то голоса, но не могу вычленить из этого потока ни одного слова, пока Малфой не разворачивает мое лицо к себе, ладонями обхватив щеки: — Спенсер. Фамилия Элиота, — мозг отказывается реагировать на вопрос, но строгий серый взгляд чуть возвращает меня в реальность. — Шервуд, — говорить безумно больно, голос просто пропадает. Малфой удивленно моргает, но тут же отворачивается от меня, с кем-то разговаривая. Колдомедик или регистратор согласно кивает и через пару минут отходит. Драко поворачивается ко мне, нежно касаясь моей щеки и пытаясь стереть с кожи грязь: — Все будет хорошо, Спенсер, слышишь? Ему помогут. Я слышу, но верю в это слабо, продолжая трястись. Малфой подносит к моим губам какую-то бутылочку, надавливая посильнее и вынуждая меня открыть рот: — Выпей, — послушно глотаю горькую жидкость. Притупленный нюх не успевает меня предупредить о содержимом бутылочки. Только ощутив вкус, узнаю зелье для сна без сновидений. А затем все вокруг поглощает тьма. *** Избыток белого утомляет меня. Идеальный порядок и стерильность в Мунго сводят с ума. Я бы ни за что не хотела тут оказаться, но сейчас не выхожу из огромной комнаты ни на секунду. Не знаю, почему Элиоту выделили одиночную и явно не самую обычную палату. Наверное, Малфой постарался. Белые стены, белый кафельный пол, белые занавески, белое постельное белье — как тут вообще можно идти на поправку? Куча неизвестной мне аппаратуры беспрерывно пищит, но я уже так свыклась с этим звуком, что даже не замечаю. Вытаскиваю из вазы на тумбочке старые цветы и заменяю их на новые. Я ни разу не смогла заставить себя вернуться к руинам своего дома. Едва ли там можно было обнаружить какие-то зацепки, а все, что сейчас меня беспокоит — найти и прикончить каждого, кто сотворил этот ад. Давно нужно было усвоить, что я подвергаю всех близких людей опасности. Может, это какое-то проклятие? Дверь тихонько открывается, и на мое плечо опускается знакомая ладонь. Я резко оборачиваюсь, кинув на Драко взгляд, полный надежды: — Что они говорят? Что-то изменилось? Слизеринец ободряюще сжимает пальцы на моем плече и отзывается: — Состояние стабильное. Они не знают, когда он придет в себя. Вскидываюсь, поднимаясь на ноги: — Что значит — они не знают? Что им нужно, чтобы они уделили ему больше времени и внимания? — почему я так редко вижу целителей в палате? Почему всем вокруг плевать? Малфой хмурится и пытается меня успокоить: — Они делают все, что в их силах. Не беспокойся, они уделяют Элиоту достаточно внимания. Обессиленно опускаюсь на стул рядом с кроватью. За последнюю неделю мои нервы явно потрепались. Я дергаюсь по каждому поводу, срываюсь на тех, кто ни в чем не виноват. Мало сплю и слишком много курю, если такое словосочетание вообще можно ко мне применить. — Идем, — мягко кивает Драко. — Ты и так сидишь здесь безвылазно неделю. Скоро каникулы кончатся, и мы так ничего и не узнаем. Знаю, Малфой пытается вывести меня отсюда, заботясь и надеясь отвлечь. И просмотр подаренных на Рождество воспоминаний Слизнорта он затеял только для того, чтобы я развеялась. Послушно встаю, легко касаясь бледной руки Элиота. Я никогда прежде не видела его не в костюме, а сейчас мужчина облачен в больничную пижаму. Из рук и носа тянутся бесконечные трубочки, и я даже не могу предположить их назначение. Окинув дворецкого последним взглядом, выхожу в светлый коридор следом за Малфоем. Каблуки громко стучат по кафелю, нарушая идеальную тишину. Спустившись в лифте на первый этаж, неуверенно оглядываю регистрационную стойку, за которой стоит вытянутая молодая ведьма с непроницаемым выражением лица. За последнюю пару дней, в которую мое утро начинается с регистрации посетителя, я успела неплохо ее запомнить. Девушка даже машет мне на прощание, улыбаясь, но я только лениво поднимаю руку, а улыбаться и вовсе не хочется. Миновав парадные двери, мы оказываемся перед огромным белым зданием больницы Святого Мунго, походящим на гигантскую безликую коробку. Позволяю Драко утянуть меня в поток трансгрессии и завести в собственное поместье. Он таскается со мной, как с маленьким ребенком, потерявшимся и заблудившимся. Рано или поздно ему точно надоест. Пинки, завидев нас, радостно попискивает, но я даже не нахожу в себе сил ответить, все делает Малфой. Это событие слишком сильно меня подкосило. Слизеринец доводит меня до кабинета деда и со знанием дела дергает на себя дверцу высокого шкафа, выкатывая вперед большую чашу, испещренную рунами. Безучастно выуживаю из сумки переданную Слизнортом баночку, выпуская белые нити воспоминаний в Омут Памяти, и оборачиваюсь к парню: — Ты со мной? Волшебник кивает, уточняя: — Если ты позволишь. Все же это ваша семейная тайна. Отрешенно смотрю в голубоватую жидкость, плещущуюся в чаше, и тихо протягиваю: — У меня нет от тебя секретов, Малфой. Он удовлетворенно улыбается, и мы синхронно опускаем головы в Омут. Ощущаю небольшой толчок, а затем — бесконтрольный полет. Мы оказываемся в кабинете Слизнорта, явно украшенном для какого-то приема. Сам зельевар выглядит куда моложе, но лицо его все такое же круглое и добродушное. Сначала мне кажется, что мужчина здесь один, но затем замечаю, как дверь прикрывает студент, облаченный в слизеринскую форму, и я сдавленно выдыхаю. Парень красив, как Дьявол. Высокий, статный, широкоплечий. Густые черные волосы разделены пробором и уложены набок. Лицо с очень правильными, едва ли не идеально выверенными чертами выражает легкое презрение ко всему вокруг. Синие глаза смотрят так, что все внутри холодеет. Синие глаза напоминают мне что-то. Это мои глаза. — Мистер Реддл? — Слизнорт поднимает на своего студента удивленный взгляд. — Вы что-то хотели? Волшебник шагает вперед, двигаясь грациозно и неуловимо угрожающе. — На днях я прочитал в Запретной Секции об одном заклинании и не совсем его понял, профессор. Слизнорт внимательно смотрит на слизеринца. Этот разговор явно не предвещает ничего хорошего. — И о каком заклинании идет речь? — уточняет мужчина. Молодой Том поворачивает голову, впиваясь в профессора ледяным взглядом: — Крестраж. Я чувствую, как у меня заканчивается воздух в легких. Зельевар мгновенно меняется в лице, переспрашивая, а слизеринец повторяет, ничуть не смутившись реакции. Поворачиваюсь к Драко, но тот лишь непонимающе хмурится, пока Слизнорт отвечает: — Не знаю, что Вы прочитали, Том, но эта магия темная. Поистине темная. Реддл расплывается в медленной змеиной улыбке и тихо, но твердо произносит: — Поэтому я и пришел к Вам. Другие, они не поймут, профессор, — и, вроде, нет ничего такого в его словах или интонации, но я прекрасно понимаю людей, которые говорили, что отец умеет убеждать. Я бы сама выложила этому человеку все, что только знаю. Слизнорт тяжело вздыхает и начинает говорить: — В крестраже человек заключает часть своей души. То есть он раскалывает душу, помещая ее в предмет, который будет существовать даже в том случае, если кто-то уничтожит тело. Я не могу осуждать профессора за этот рассказ. Том поворачивается к камину, вглядываясь в огонь, и смыкает руки за спиной в замок: — И как именно раскалывается душа, профессор? Слизнорт явно не хочет прямо отвечать на вопрос. Он причмокивает губами и отзывается: — Я думаю, Вы и сами знаете ответ, Том. Реддл не отрывается от разглядывания пламени. Лицо его совсем никак не меняется, и он проговаривает: — Убийство. Зельевар жалеет о сказанном. Это видно по неприкрытому волнению на его широком лице: — Мы же говорим теоретически, верно? — о, я бы не стала на это рассчитывать. Том поворачивается, нашаривая мужчину взглядом, и вежливо улыбается: — Разумеется, профессор. Картинка смазывается. Все исчезает, а обстановка меняется, и мы снова оказываемся в моем поместье. — И что это значит? — спустя вечность тишины уточняет Драко. Невидящим взглядом скольжу по комнате, опускаясь на лакированную поверхность письменного стола, и закуриваю: — Значит, что папулю не убить, — вяло отзываюсь, пытаясь осознать одновременно все и сразу. Озвученная мысль меня не пугает, а вызывает мимолетную радость. По крайней мере, если кто-то захочет лишить меня последнего родственника, ему придется с этим повозиться. — Он создал крестраж, — подытоживает слизеринец, тоже ошарашенный полученными новостями. Отрицательно покачиваю головой, задумчиво хмурясь: — Не один. Все постепенно встает на свои места. Я не чувствую разочарования. Я никогда не тешила себя мыслями о том, что отец — хороший человек. Странно другое. Почему я раньше не подумала об этом? Ведь нет ничего удивительного в том, что он прибегнул к подобной магии. Это многое объясняет. Поймав непонимающий взгляд Малфоя, медленно протягиваю, озвучивая не сформировавшиеся до конца мысли: — Нагайна, — закусываю губу, — была крестражем. В ней была частичка его души, то есть частичка моего близкого родственника. Поэтому удалось передать ей мои обязательства перед Квинси, — замолкаю, обдумывая сказанное. — Если бы она была единственным крестражем, вряд ли бы он стал так рисковать. Этого я знать, конечно, не могу. Малфой озадаченно смотрит на меня. Здесь нечего говорить. Нечего обсуждать. И я совершенно теряюсь в том, как к этому следует относиться. *** Остаток рождественских каникул я провожу в Мунго, абсолютно игнорируя новость о крестражах и вообще все, что происходит вокруг. Драко молчаливо следует за мной, не оставляя в одиночестве ни на минуту, заставляя хоть чем-то питаться и иногда спать. Я благодарна парню за эту заботу, но не готова пока обличать это в слова. В голове прочно заседает слишком много мыслей, и я не знаю, что делать со всей этой информацией. Я подумывала сказать отцу, что я в курсе его маленького секретика, но не уверена, что это хорошая идея. В конце концов, я удовлетворила свое любопытство касательно Нагайны, и, вероятно, не стоит лезть в это глубже. Бледное лицо Элиота кажется ужасно безмятежным. Волнистые волосы облепляют подушку, окружая голову. Мужчина выглядит настолько умиротворенным, что я невольно засматриваюсь. Малфой придет с минуты на минуту и попытается увести меня домой — зимние сумерки уже опускаются на лечебницу. С силой сжимаю руку дворецкого, сейчас не облаченную в привычную белую перчатку. Единственное, чего я хочу — чтобы с Элиотом все было в порядке. Вздрагиваю, когда привычный писк аппаратуры усиливается, а потом ощущаю, как пальцы мужчины сжимаются на моей руке. Замерев, поднимаю взгляд на бледное лицо и встречаюсь с теплым карим взглядом. Элиот силится улыбнуться и хрипит: — Мисс Спенсер, — вижу, что ему больно говорить. Прикладываю палец к губам, порывисто обнимая волшебника и, услышав вздох боли, вскакиваю на ноги, бормоча: — Ничего не говори, Элиот. Я сейчас приведу кого-нибудь, — в уголках глаз застывают счастливые слезинки. Вылетая из комнаты, ничего не соображая от радости, тут же поскальзываюсь на мокром кафеле и врезаюсь в кого-то, кто моментально подхватывает меня, не позволяя упасть. Встретившись взглядом с взволнованными серыми глазами, начинаю лепетать: — Элиот, там Элиот, Малфой, понимаешь? — Малфой, кажется, совершенно ничего не понимает. Он хорошенько встряхивает меня за плечи, вынуждая успокоиться, и я все-таки справляюсь с тем, чтобы выдать цельное предложение. — Элиот очнулся. Драко меняется в лице, разворачивая меня на сто восемьдесят градусов и подталкивая в сторону комнаты: — Возвращайся к нему, я приведу кого-нибудь. Благодарно киваю, мгновенно оказываясь в палате, и опускаюсь на кровать рядом с мужчиной. Сообразив, что я все-таки ведьма, трансфигурирую вазу в стакан и наполняю его водой, протягивая дворецкому. Сердце бешено колотится, и я не могу перестать нелепо улыбаться, глядя на волшебника. Тот жадно пьет, благодарно касаясь моей руки, и, наконец, произносит: — Спасибо, мисс. Отрицательно мотаю головой, все еще силясь сдержать слезы: — Я так волновалась, Элиот. Ты не представляешь. Мужчина хитро щурится, тут же отзываясь: — Прекрасно представляю, мисс. Не могу сдержать улыбку. Видимо, он совсем пришел в себя, раз шутит. В мгновение посерьезнев, спрашиваю, приблизившись: — Ты помнишь, что случилось? Кто это был? Мужчина отрицательно мотает головой, но мелькает в карих глазах нечто, вынуждающее меня усомниться в искренности Элиота. В палату врываются два колдомедика, сразу отталкивающие меня в сторону, и что-то спрашивают у дворецкого. — Мисс, нам необходимо провести осмотр. Вы мешаете, — недовольно хмурится приземистый седовласый волшебник. — Когда можно забрать его домой? — игнорирую слова целителя, не собираясь никуда уходить. Тот раздраженно поправляет на носу круглые очки, обдавая меня прохладцей: — Все завтра, мисс, Вы мешаете. Малфой аккуратно кладет руку мне на плечо: — Идем, им действительно стоит его осмотреть. Отрицательно мотаю головой, не желая даже допускать мысль о том, что оставлю Элиота в одиночестве, но Драко, очевидно, другого мнения. — Я приду завтра и заберу тебя домой, — радостно выкрикиваю, пока слизеринец тащит меня к выходу под улыбающийся взгляд дворецкого. Я не позволю ему оставаться в этом отвратительно белом месте надолго. *** Бесконечный беспорядок в комнате Эвы Спенсер уже даже перестал раздражать. Драко внимательно скользил взглядом по спальне соседки, понимая, что к этому бардаку и сам приложил руку. Форменную юбку с зеленой полосой по подолу, например, валяющуюся возле кровати, он лично скинул на пол, как и слизеринский джемпер, бесформенной тряпкой лежащий возле кресла. Эва, разумеется, могла бы подобрать свою одежду, но этой возможностью ведьма упорно пренебрегала. На тумбах хаотичной стопкой высились ее книги, а по столу раскинулись пергаменты и учебники. Сама же Спенсер задумчиво смотрела в окно, кутаясь в мантию. Малфой радовался, что смог утащить ведьму обратно в школу, хотя она рвалась остаться дома с выписанным Элиотом. Мужчина чувствовал себя превосходно, и необходимости в опеке или помощи не было, и потому он сам спроваживал девушку в Хогвартс. Хотя, возможно, дело было в другом. Элиот утверждал, что не помнит нападавших и вообще смутно понимает, что произошло, но Драко ему не верил. Пытаясь разобраться в происходящем, он даже попытался проникнуть в сознание дворецкого, откуда его тут же бесцеремонно вышвырнули, но обрывки воспоминаний ему увидеть все же удалось. Не удивительно, что заботливый верный Элиот не собирался посвящать Эву в события того дня. Достаточно было секундного обрывка мыслей, чтобы понять, что нападавшие приходили за Спенсер, и дворецкому, наотрез отказавшемуся говорить что-либо о ведьме, пришлось несладко. Ей нельзя было этого знать. Такая новость просто уничтожила бы ее, и Драко мысленно поблагодарил Элиота за такое бережное отношение. Впрочем, вопреки всем сказанным когда-то Малфоем словам, дурой Спенсер не была и прекрасно понимала, что нападение было нацелено на нее. Девушка никому не говорила, но Драко знал, что она винит себя в случившемся, хоть и пытается создать иллюзию нормального состояния. Это все усложняло. Через пару дней после выписки Элиота Драко обнаружил на тумбочке Спенсер черный матовый конверт и, не особо размышляя, вскрыл его. Прочитанное заставило парня резко выдохнуть. В конверте лежало приглашение на похороны Вивиан Хейз, и Малфой не представлял, что случится со слизеринкой, когда она услышит эту новость. Волшебник понимал, что это практически убьет Эву, но время выходило, подбираясь к назначенной дате, а просто скрыть от ведьмы смерть лучшей подруги парень не имел никакого права. Эва, вглядывающаяся в вечернее небо, казалась достаточно спокойной. Она держала в руках бутылку виски, бережно прижимая ее к груди, и о чем-то размышляла. Слизеринец решил, что тянуть больше просто не может. Он поднялся с кровати, медленно подходя к девушке и обнимая ее со спины, хотя собирался только аккуратно коснуться тонкого плеча. Спенсер, даже не вздрогнув, запрокинула голову назад, укладывая ее на плечо парня, и прикрыла глаза. Драко смотрел на длинные ресницы, узкие губы и острые скулы и не понимал, как можно было сообщить девушке, такой открытой и доверяющей ему, нечто подобное. — Эва, — тихо позвал он и сразу понял, что совершил ошибку, назвав ее по имени. Ведьма разомкнула веки, оборачиваясь и уставившись на парня взволнованным синим взглядом: — Что такое? Малфой злился. На себя, на ситуацию, на то, что ему приходилось причинять этой девушке очередную боль. — Я должен тебе кое-что показать, — он протянул черный конверт, ненавидя себя за то, что делает. Спенсер напряженно нахмурилась, сузив глаза, но конверт приняла. Тонкие пальчики быстро потянули алую ленту, и она вытащила плотную карточку, быстро пробегая взглядом по приглашению. Малфой остро ощутил, как его сердце пропустило удар. Эва пошатнулась, угрожающе накренившись, и осела на пол. Руки ее тряслись, отчего картонка в пальцах жутко дрожала, и ведьма ее отбросила. Подтянув к себе колени, она покачивалась из стороны в сторону, двумя пальцами вцепившись в переносицу. — Эва, — слизеринец опустился рядом, пытаясь привлечь внимание, но девушка его явно не слышала, продолжая смотреть в одну точку до боли в глазах, которые все равно никак не желали слезиться. Малфой еще пару раз попытался позвать Спенсер, но, осознав, что это бесполезно, потянул ее к себе, сжимая так сильно, что побоялся сломать ребра. Эва не сопротивлялась и вообще не делала совершенно ничего. Она не могла плакать. Не могла дышать. Не могла поверить. Не чувствовала успокаивающих прикосновений Драко, поглаживающего ее по волосам. В это мгновение Малфой хотел облегчить ее состояние любой ценой, думая о том, что лучше бы он переживал все это вместо Спенсер. В конце концов, пара горячих слезинок все же скатилась по бледным щекам, а из груди ведьмы вырвался стон, полный боли. А потом все сорвалось. Малфой никогда не видел Эву в таком состоянии. Она ревела в голос, цепляясь пальцами за его рубашку, давилась слезами. Ее трясло, нос и глаза опухли, дышать не получалось, и она задыхалась, воя. Челюсть дрожала так, что зубы бились друг о друга с громким звуком. Драко не знал, что ему делать. Только прижимал крошечное тельце к себе, обхватим двумя руками и пытаясь отгородить ее от всего мира. Ничего не выходило. *** Если у меня когда-нибудь спросят, кто такая Вивиан Хейз, я не отвечу. Потому что эта девушка — моя самая сильная не отпускающая боль. Потому что вместе с ней умерла частичка меня. Когда человек отчаянно тонет в самом себе, глупо полагать, что ты можешь ему помочь. Малфой напрасно считал, что его поддержка мне помогает. Что он не бессмысленно заставляет меня куда-то ходить, есть и спать. Мне не нужна ни помощь, ни поддержка. Они попросту не имеют смысла. Все, что мне нужно — время, чтобы пережить еще и эту потерю. Чертова Хейз даже в этой ситуации оказалась в своем репертуаре, не позволяя мне волноваться. Не позволяя мне быть рядом последнее отведенное время. И это, Мерлин ее подери, нечестно. Это совершенно несправедливо, и она не имела никакого права решать за меня. Если кто-то скажет, что Хейз не хотела меня видеть в свои последние дни, я достану палочку и кину в этого человека Авадой. Я не верю, что отколовшийся кусочек моей души кто-нибудь сможет вернуть на место, как и не верю в то, что боль когда-нибудь отступит. Нет. Это я буду нести с собой до самого конца, неосознанно думая каждое мгновение о том, что потеряла единственную подругу. Такой ведьмы, как Вивиан Хейз, не найти больше ни в одном уголке мира. Иначе мы бы и не сдружились. И я помню каждую минуту, проведенную рядом, каждую бессонную ночь и каждое событие, подталкивающее нас все ближе и в конце концов делающее просто необходимыми друг для друга. Когда я покидала Штаты, Ви улыбалась. Она говорила, что это не помешает нашей дружбе. Какое-то идиотское расстояние не сможет нас разделить. Хейз обещала, что мы будем писать друг другу обо всем, но я знала, что она лжет. Девчачьи переписки о мальчиках и новой школе были совершенно не в духе Вивиан. И, посылая ей бесконечные письма, надеясь выговориться хоть кому-то, я точно знала в глубине души, что ответа не придет. Только даже это не мешало мне чувствовать присутствие Хейз рядом. В этом и была ее особенность. Утопая в одиночестве и болезненных событиях новой школы, я каждый раз слышала тихий шепот Ви в своей голове. Что бы она сделала. Что сказала бы. Как повела бы себя. И это помогало принимать решения, помогало двигаться дальше. Но сейчас я понимаю, что тихий голосок в моей голове — разыгравшаяся фантазия моего больного сознания. Вивиан никогда бы не согласилась ни с одним моим поступком, потому что была в разы умнее. Рассудительная, уверенная, бесстрашная. Совершенно другая, моя полная противоположность. Аккуратно застегиваю угольно-черное платье-футляр, накидывая поверх такую же легкую мантию. В Штатах должно быть потеплее. Под внимательным взглядом Малфоя натягиваю черные шелковые перчатки, доходящие до локтя, и легким жестом опускаю на волосы широкополую бархатную шляпу. Сетчатая вуаль опускается до носа, а лакированные туфли кажутся невероятно неустойчивыми. — Спенсер, — мягко начинает Драко, а я уже знаю, что он собирается говорить. — Это не слишком? Должно быть, он считает, что я чокнулась. Но произошло это совершенно не сегодня. Видимо, мы с Хейз были сумасшедшими с самого начала, раз лет в пятнадцать решили детально обсудить свои похороны. В общем-то, разговор был шуточным, но не совсем. Ведя такой образ жизни, мы вовсе не тешили себя мыслями о том, что он никак не повлияет и не скажется на наших жизнях. Но умерла почему-то только Хейз, а все мои последствия — выпирающие кости, обтянутые просвечивающей кожей, впалые щеки и огромные синяки под глазами. Разве есть в этом справедливость? — Нет, не слишком, — вяло отзываюсь, оглядывая Малфоя. Парень тоже одет во все черное, но куда сдержаннее — рубашка, галстук, костюм и мантия. А я даже не отмечаю, как сильно ему идет этот цвет, оттеняя светлые платиновые волосы и серые глаза. Подхватываю с тумбы огромную охапку черных роз и молча двигаюсь к выходу. Малфой догоняет меня у слизеринской гостиной, где однокурсники смотрят на меня удивленно и испуганно. Драко поддерживает меня под локоть, словно я могу упасть в любой момент: — Спенсер, на улице все еще зима. Там холодно и снег. Безучастно пожимаю плечами: — А в Штатах — нет. Парень безнадежно оглядывает меня, но все же идет следом. И вот тут, пожалуй, он прав. Не представляю, как смогла бы выстоять на похоронах в одиночестве. Когда мы выходим из замка, Эствуд кажется не менее удивленным, чем все вокруг, но я даже не смотрю в его сторону. Ощущаю, как на мои плечи опускается мужская мантия, совершенно не думая о том, что Драко в одном пиджаке, должно быть, прохладно. Каблуки проваливаются в снег, но я не чувствую этого. Наверное, снова Малфой постарался, ну да какая, к черту, разница. Слизеринец не выпускает мой локоть, и я трансгрессирую, ощущая под ногами твердый асфальт. Поднимаю голову, вдыхая теплый воздух. Солнце не затянуто тучами и ярко светит в глаза. Легкий ветерок раздувает полы невесомой мантии. Я смотрю вперед, четко зная, куда идти, и медленно шагаю по гладкой дороге, обходя невысокую ограду. Величественное здание, на первый взгляд, кажется слишком маленьким. Серый камень украшен бесконечной витиеватой лепниной, а под покатой треугольной крышей размещаются мрачные уродливые статуи. Громоздкие каменные двери открываются медленно, и, пройдя внутрь, я не могу сдержать грустную улыбку. Хейз была бы не Хейз, если бы последовала всем традициям. Зал внутри оказывается огромным и холодным. Темные гладкие стены не изуродованы окнами. На них только висят изящные кованые подсвечники, усеянный бесконечными огоньками. Топот каблуков по мраморному полу эхом разносится по всему залу. Огромная массивная люстра под потолком держит сотни свечей ровно в середине комнаты. Никакого органа. Никаких церковных песнопений. По залу разливаются песни Queen, и мои губы невольно трогает ухмылка — Ви в своем репертуаре. Она наверняка подготовила все тщательно и заранее раздала указания нужным людям. Ее семья никогда бы не позволила чего-то подобного. Люди, порознь стоящие в центре зала, синхронно оборачиваются в нашу с Малфоем сторону. Видимо, мы последние. Волшебников, пришедших проститься с Хейз, не так много, но все же достаточно. Я нахожу взглядом семью девушки, недовольно морщащуюся из-за обстановки, родственников и наших с ней однокурсников, но смотрю только на высокий стол в центре, на котором высится длинный лакированный гроб. Воздух исчезает из легких, в глазах темнеет. Колени подкашиваются, но Малфой бережно поддерживает меня за руку, помогая пройти вперед. Мы встаем чуть поодаль от остальных, а я чувствую, как к горлу подкатывает тошнота. Музыка чуть притихает, но продолжает играть, вызывая во мне болезненный отклик на каждую ноту. Вперед выходит низкий сухой волшебник в черной мантии, расшитой алыми узорами. У него очень грубые черты лица и колкие темные глаза. Видимо, именно этому человеку Вивиан поручила все организовать. Он начинает что-то говорить, но я совсем не могу различить слова, слышу только обрывки — доблесть, высокие моральные качества, пытливый ум и доброе сердце. Все это не имеет никакого отношения к Вивиан Хейз, которую я знала. Игнорируя все произнесенные эпитеты, смотрю только на высокий гроб, силясь держаться на ногах и пытаться дышать. Осознаю, что что-то происходит, только когда волшебники выстраиваются вереницей, медленно текущей к гробу. Ноги меня не слушаются. Они словно врастают в мраморный пол, не желая передвигаться, и я заставляю себя сдвинуться с места только в самом конце, когда весь стол уже оказывается завален букетами. Подхожу к центру, ощущая, что Драко рядом, и замираю. Сердце словно прекращает биться, пронзенное острой тоскливой болью. У меня сводит руки, и букет роз почти сваливается со стола, но все же остается на уголке. Силясь вдохнуть, заглядываю в пока открытый гроб через высокие округлые бортики. Личико девушки, всегда такое красивое, оказывается до неузнаваемости бледным, хоть на нем и проглядывается искусственно созданный румянец. Я рвано выдыхаю, внезапно осознав, что никогда больше не увижу, как проявляются глубокие милые ямочки на бледных щечках. Она никогда больше хитро не сощурится, вскидывая идеальные светлые брови и потряхивая длинными локонами, предлагая очередное приключение. Намертво впиваюсь ногтями в каменный черный стол, пытаясь дышать. Глоток кислорода — все, что мне сейчас способно помочь. Малфой пытается поддержать меня, когда мелодичный голос раздается совсем рядом: — Вы — мисс Спенсер? — колкие глаза впиваются в мое лицо, и мужчина выдавливает из себя подобие улыбки. — Мисс Хейз изъявила желание, чтобы Вы произнесли пару прощальных слов. Даже песню для Вашей речи подготовила. Нет, я нисколько не удивлена. В конце концов, едва ли кто-то еще из присутствующих способен понять, что вообще здесь происходит. Едва ли она хотела бы слушать речь родителей, отвернувшихся от нее так же, как от меня отвернулась тетка. Я даже приготовила эту чертову речь, написав ее в одну из последних бессонных ночей. Сдавленно киваю и шагаю к возникшей из воздуха черной трибуне, вытаскиваю карточку с нужными словами. Музыка меняется, а у меня замирает сердце, когда я узнаю мелодию. Чертова Хейз словно хочет забрать меня за собой такими шуточками. Смотрю прямо в темную картонку, не собираясь даже поднимать голову, и пытаюсь игнорировать тихо звучащую музыку: — Вивиан Хейз была настоящей ученицей своего факультета, и я безмерно благодарна Ильверморни и факультету Птицы-гром за наше знакомство, — голос дрожит и трясется, музыка становится громче, и я отчетливо слышу слова песни, продолжая пытаться их не замечать. — Она была настоящей авантюристкой, и… — заминаюсь. Дальше у меня написано, что Ви была хорошим человеком, но это вряд ли. Она была кем угодно, но не светленькой идеальной ведьмочкой. Сминаю бумажку дрожащими руками и вскидываю горящий взгляд, адресуя его молчаливому гробу: — Хейз была жуткой стервой. Удивительно умной, расчётливой, иногда жестокой и отталкивающе холодной, но за близких людей она всегда билась до конца, жертвуя своими интересами, — вспоминаю ее внезапное появление в Хогвартсе и к горлу подкатывает ком. Собираюсь было продолжить, но музыка навязчиво бьется в сознание, разбрасывая там слова песни: «И если тебе не хватает любви, они окружат тебя вниманием и заботой. Друзья остаются друзьями. Когда ты пресытишься жизнью и надежда покинет тебя, Протяни руку, потому что друзья останутся друзьями до самого конца*». Я же сказала — стерва. Могу представить, как она наблюдает за происходящим и громко хохочет от такой удачной последней шутки. Это жестоко, слышишь меня, чертова Хейз? Вместо продолжения речи из меня вырывается протяжный полустон, а на глаза наворачиваются слезы. Нет, Мерлин, только не прилюдная истерика. Не могу сдержать отчаянный хриплый всхлип и роняю голову прямо на опасно пошатнувшуюся трибуну. Уверена, именно этого Ви и добивалась. Прикрываю глаза, смирившись с унижением, но на мои плечи опускаются теплые руки, и меня оттаскивают в сторону, а затем разворачивают, прижимая к себе и обнимая с такой силой, что ребра хрустят. — Все хорошо, Спенсер, все хорошо, — тихий шепот Малфоя возвращает меня к реальности. Утыкаюсь носом в его пиджак, а парень утирает слезы легким заботливым жестом. — Это нормально, что тебе больно. В этом нет ничего стыдного. Благодарно киваю, поднимая голову очень вовремя. Крышка гроба задвигается с оглушительным грохотом, а у меня внутри обрывается последняя ниточка, позволяющая цепляться за надежду на лучшее. Все синхронно вскидывают палочки, поднимая темный гроб в воздух, и молчаливая процессия двигается на улицу, огибая мрачное здание и попадая на кладбище, скрытое в лесу. Драко продолжает поддерживать меня под локоть, и мы шагаем вдоль мелькающих скамеек и безликих надгробий, не отгороженных друг от друга, но расставленных в определенном симметричном порядке. Острые каблуки проваливаются в рыхлую землю, и я обессиленно наблюдаю за тем, как гроб медленно опускается в широкую длинную могилу. Все тот же волшебник подает знак. Я поднимаю палочку вместе с другими, направляя кончик в небо, и выпускаю яркий сноп красных искр. Те взрываются на фоне белоснежного облака. Этой магией я должна все отпустить и перестать ощущать боль, но ничего подобного. Вот и все. Постояв с минуту, люди начинают расходиться. Никто не плачет, не убивается, все просто отправляются по своим делам. Я не могу оторвать взгляда от зачарованной лопаты, закидывающей лакированную поверхность землей. Не могу двинуться с места, как все эти люди. И Драко понимающе замирает рядом, не смея меня тревожить. Вивиан примчалась в Хогвартс, опасный и охваченный войной, только узнав, что я сделала с собой. Она появилась и, решив все проблемы, снова исчезла, но она вытянула меня из мрака, не бросила, помогла. А я даже не знала, что с ней что-то происходит. Не смогла поддержать. Не смогла понять, что с ней что-то не так. Поэтому она сбежала, когда чувства вернулись ко мне. Вивиан не позволила мне узнать ее секрет, не позволила остаться рядом, предусмотрев все. Впрочем, она всегда была куда умнее меня. — Мисс Спенсер, — вздрагиваю, яростно вскинув взгляд на волшебника, посмевшего меня потревожить. — Мисс Хейз пожелала Вам кое-что передать, — тот же суховатый мужчина, попросивший меня произнести пару слов, протягивает плотный широкий конверт. Отчужденно киваю, принимая его и неосознанно ощупывая. Я даже могу догадаться о содержимом. Волшебник посылает мне улыбку, скорее, вежливую, чем действительно соболезнующую, и, резко развернувшись, уходит. Поднимаю взгляд, обнаруживая ровную землю, на который высится небольшой темный памятник. Выдохнув, резко шагаю к нему, проводя пальцами по выгравированным на черном мраморе буквам: «Вивиан Хейз, 1980 — 1998». И ничего. Ни слова больше. Даже точных дат нет. В самом деле, не писать же на надгробии что-то вроде: «Стерва, манипулятор, но хороший друг». Хотя, с Хейз сталось бы. Здесь не принято врать даже после смерти. — Эва, — холодный властный голос застает меня врасплох. Я медленно поднимаюсь на ноги, нехотя оборачиваясь и натыкаясь взглядом на вытянутую статную женщину. Садящееся солнце играет лучиками в ее светлых локонах, пухлые губы поджаты в небрежном выражении, а зеленые глаза впиваются в мое лицо недовольным взглядом. Эта женщина до безумия похожа на Вивиан и ровно настолько же от нее отличается. Я ненавижу эту ведьму до глубины души. — Миссис Хейз, — нехотя киваю ей. — Приношу свои соболезнования. Изящным взмахом руки мать Вивиан прерывает мои слова, а я невольно прижимаю к себе послание подруги, словно знаю, о чем сейчас скажет женщина: — Вивиан передала тебе что-то? Думаю, это должно принадлежать нашей семье. Нам она не оставила даже записки. Яростно сближаю брови, сверля ведьму презрительным взглядом: — Не вижу в этом ничего удивительного. Вы отказались от нее, а она отказалась теперь от вас, — слишком много эмоций. Я не могу сдерживаться. Лицо женщины подергивается брезгливой маской. Она морщится так, словно я — самое жалкое существо в мире. Но это не так. Миссис Хейз в разы хуже. — Не тебе судить о нашей семье, — холодно изрекает она, поджимая пухлые губы. — Просто верни то, что принадлежит нам, — зеленые глаза сужаются в хищном прищуре. Драко рядом напрягается, но едва ли мне сейчас понадобится его помощь. Вся злость, боль, обида и бессилие соединяются воедино, смешиваясь в один безумный коктейль. Как она смеет? Сжимаю руки в кулаки, и на бледной коже ладоней краснеют глубокие следы от ногтей. Вскидываю голову, пытаясь скрыть дрожь в голосе, но вряд ли мне удается: — О, Вы думаете? — протягиваю гласные так мерзко, что это раздражает даже меня саму. — А кому же еще судить, если не мне? — женщина только насмешливо фыркает, но она об этом пожалеет. — Кто еще упрекнет Вас в том, что Вы бросили свою дочь в одиночестве, пытаясь защитить своего ублюдка-сына? Миссис Хейз меняется в лице. Она бледнеет, собираясь прервать мою речь, но едва ли уже сможет меня остановить. — Отказали ей в помощи. Не верили. Отгородились от правды, покрывая человека, который каждое лето истязал свою младшую сестру, — голос трещит, как ветки, подброшенные в костер. Кажется, на одной из отметин от ногтей выступает кровь. — И где же он? Даже не пришел на похороны любимой младшей сестренки? Миссис Хейз нервно отшатывается. Она пытается сохранить хотя бы видимое самообладание, но не может. И я искривляю губы в ухмылке: — И если Вы еще хоть раз подойдете ко мне или к этому месту, я не посмотрю на то, что Ви хотела сохранить все в тайне. Ведьма шагает ко мне, гневно сводя брови и посылая взгляд, которым, бесспорно, можно убить: — У тебя нет доказательств, потому что это ложь. Самообман. Какая прекрасная вещь. Прекрасная вещь для слабаков, не способных принять правду. — Не стоит врать себе, миссис Хейз, — гнев, переполнявший меня прежде, отступает. Всю эту чокнутую семейку стоило бы просто прикончить. Стереть с лица земли. Отомстить за подругу. Но Ви любила их. По-своему, конечно, но все же. Мать Вивиан уходит, гордо распрямив плечи, признав все-таки свое поражение. Ее фигура становится все меньше, а я чувствую, как что-то меня отпускает. Какая-то часть бесконечной боли растворяется легкой дымкой прощения. Когда женщина совсем исчезает из поля зрения, обессиленно обрушиваюсь на кованую неудобную скамейку, вытягивая сигарету и взмахивая палочкой. Малфой аккуратно опускается рядом: — И какого фестрала это было? Передергиваю плечами, не отрывая взгляда от черного надгробия и нескольких волшебников, которые все еще почему-то здесь. Драко понимает мое молчание. Он всегда чертовски понимающий. Всегда. Мне нечего сказать о семейке Вивиан, кроме того, что они чокнутые. — Смерть Ви — не такой веский повод, чтобы бросить это все, а, Эва? — неожиданный голос не оказывается ни ехидным, ни насмешливым. Только печальным. Не оборачиваюсь, прекрасно зная, в чьих словах могут звенеть колокольчики, даже когда больно: — Скорее, это веский повод, чтобы увеличить ежедневные порции, Маркус. Волшебник встает передо мной, и я вижу давно забытого однокурсника. Как он умудрился так измениться за какие-то полтора года? В золотистых волосах путается почти зашедшее солнце, а карие глаза, пусть и подернутые дымкой печали, смотрят на меня яркими искорками. Удивительно, куда исчезли все мои знакомые из Ильверморни, когда я уехала? Растворились во времени за одно простое короткое лето? — Жаль, что приходится встречаться за все это время впервые именно при таких обстоятельствах, — Маркус неловко заводит руку за голову, лохматя волосы. — Нам стоит… Прерываю его резким жестом и короткой фразой: — Нет, не стоит. Он не был моим другом. Не был другом Ви. Просто прошел вместе с нами небольшой путь, свернув на развилке в другую сторону. С Маркусом когда-то было весело, и он просто не раздражал нас с Хейз. Это уже было что-то. Щелчком откидываю окурок, вытягивая вторую сигарету. Молчание не угнетает, а, напротив, кажется каким-то удивительно правильным. Стоило бы представить его Малфою, но я не хочу. Драко незачем знать об этих людях. Незачем знать обо мне лишнее. О Вивиан. О Штатах. — Твоя речь была фееричной, — Маркус улыбается так, будто солнышко светит, и запускает в волосы пятерню. — Уверен, Ви этого и хотела. Ей бы понравилось. Невольно улыбаюсь. Он всегда мог сделать все таким простым и правильным. Собираюсь было ответить, но слова благополучно остаются на кончике языка, так и не слетев. — А я так не думаю, — насмешка в голосе даже не прикрыта. Только этого не хватало. Я просто физически не в состоянии встречаться со своим прошлым. Поднимаю взгляд, наталкиваясь на подошедшего парня. Волосы у него такие, словно голова Грэхема Монтгомери все эти годы была моей пепельницей. Серые, но блестящие. Мерзкие. А глаза такие голубые, что я пару лет задавалась вопросом — как человек с таким прекрасным взглядом может быть настолько ужасным. Если бы в каком-нибудь человеке заперли все дерьмо мира, это точно был бы Монтгомери. — А тебе откуда знать, чего она хотела? — скалюсь, готовясь к битве до последней капли крови. Я ненавижу этого мерзкого урода, красивого до потери пульса. И Ви ненавидела. По крайней мере, она упорно меня в этом убеждала. Не стоило ему приходить. — Катись к хренам, Монтгомери, — Маркус сжимает кулаки, и улыбка сползает с его лица. Надо было раньше щетиниться, Маркус. Надо было раньше нам помочь. Нам обеим. А теперь ты и мне-то одной помочь не в состоянии. Монтгомери примирительно улыбается, раскидывая руки для объятий, но я знаю, что каждый его жест — ложь, каждое слово — яд. — Надо же, почти чудо — мы все в сборе. Ну, почти все, — Грэхем многозначительно косит глаза в сторону надгробия. И ни грамма сожаления в его взгляде. Ублюдок. Грэхем Монтгомери попортил нам с Ви слишком много нервов. Одним и тем же методом, играя в свои игры, не думая о том, что игры эти — насмерть. — Серьезно, свали, Монтгомери, — меня трясет. Его не должно быть тут. Совсем. Я думала, что мы вчетвером были одинаковыми. Переломанные, израненные и отчаявшиеся, вместе танцевали на самой грани, рискуя всей компанией рухнуть в пропасть. Мы все делали на грани. Каждое чертово движение, слово, жест, чувство. И дружба на грани, только вот ни один вменяемый человек дружбой это не назовет. Скажет только, что это даже не на грани, а уже за ней. Я верила и шагала со всеми, а упали в итоге только мы с Вивиан, и то почти порознь из-за этих чертовых игр. Грэхем притворно обиженно вздыхает и тянет: — Да ладно тебе, Спенсер, — Мерлин, пусть он просто закроет рот. Пусть не посмеет сказать и слова, напомнить о том, что было. Малфой заметно напрягается, когда парень шагает ко мне, а я чуть заметно покачиваю головой, останавливая слизеринца от необдуманных лишних действий. Монтгомери щурится, глядя на мое лицо с интересом, и фыркает: — Смотри, как все просто. Раньше я не мог выбрать одну из вас, а теперь и выбирать не приходится. Только вот ты, кажется, нашла мне замену, в отличие от Ви. Не познакомишь? Познакомить я никого не успеваю. Маркус резко оборачивается, выбрасывая вперед кулак, разбивая высокую выдающуюся скулу. Поздно, Маркус. Чертовски поздно для геройств. Монтгомери хмыкает, утирая выступившую кровь, но на своего бывшего друга даже не смотрит. Протягивает руку в сторону Малфоя, расплываясь в улыбке: — Монтгомери, Грэхем. Драко смотрит на него так холодно и презрительно, словно вгоняет льдинки. Слишком по-малфоевски, но он даже половины произошедшего не знает. Не помню, как вскакиваю на ноги. Кончик палочки упирается в грудь старому знакомому. Родное древко врастает в пальцы: — Свали к чертям, Монтгомери, — его лицо так близко, что дыхание сбивается. Он улыбается, и голубое небо в его глазах окутывает мое сознание: — Я думал, ты изменилась, Спенсер, — его изящный палец касается выбившейся пряди волос. — Истерики ты закатываешь один в один, — он, катая на губах усмешку, выдыхает последнее. — А заводишься так же? Чертовы воспоминания сжимают свои гнилостные пальцы на моем горле. Ни вдохнуть, ни выдохнуть. Могу только еще сильнее вжать кончик палочки в его грудь, бессмысленно надеясь, что это причинит парню боль. — Спенсер, — голос ласковый и льется, как мед. — Ты не сможешь мне ничего сделать здесь. Рядом с ее могилой. Он допросится. Мерлиновы фестралы, у меня в принципе нет терпения, так почему я все еще держусь? — Ошибаешься, если действительно так думаешь, — выдыхаю, чувствуя, как голова идет кругом от такой близости с этим человеком. — Ты плохо меня знаешь. Я выкинула Монтгомери из своей жизни. Он в прошлом. Пусть туда и катится. И не смей своим поганым языком утягивать меня обратно. Но у Грэхема свои мысли на этот счет: — О, — высокопарно протягивает он. — Тебя все знают плохо, Спенсер. Даже твой дружок знает только то, что ты ему позволила. Может, поделиться с ним парочкой секретов? Он не втянет меня в это. Не втянет Малфоя. Это перебор. Он перегнул. Луч, ударяющий прямо в грудь, отбрасывает парня, переворачивая в воздухе и заставляя сбить чье-то серое безликое надгробие. Плевать. Волшебник встает и, усмехнувшись, деловито отряхивается, приподнимая руки, как бы показывая, что сдается: — Ладно-ладно, Спенсер. Я понял, — он хмыкает, и лицо его такое идеальное, что у меня сводит руки. Урод. — Напиши, когда готова будешь вернуться к своей старой версии. Красный луч разбивается о ближайшую к Грэхему лавочку, разбирая сиденье на щепки. Звук трансгрессии долетает до меня с опозданием. Монтгомери исчезает. Мою ладонь обхватывают теплые пальцы Малфоя, и я медленно выдыхаю. К черту. К черту Монтгомери, прошлое и все, что было в Ильверморни. — Он к тебе больше не подойдет, — мягко произносит Маркус, оглядывая меня своими солнечными глазами. Разумеется, не подойдет. Мы встретились случайно и больше никогда не увидимся. Во имя Мерлина, так и будет. — Пусть рискнет, — пожимает плечами Малфой, притягивая меня к себе. Он чувствует, что меня трясет, поэтому и не выпускает. Маркус улыбается понимающе. Так, Мерлин его дери, понимающе, что меня сейчас вывернет наизнанку. Вздергивает уголки губ, обнажая ровный ряд зубов, и смотрит на меня так, словно знает обо мне хоть что-то. Хотя, он, пожалуй, кое-что все-таки знает. — Я рад, что у тебя все хорошо, — и голос у него понимающей. Где же он был такой идеальный пару лет назад? Из меня вырывается невольный смешок. Все хорошо. У меня, мать его, все хорошо. Просто прекрасно. — Тебе пора, Маркус, — не хочу на него смотреть, но не могу отвести взгляд. Какая, к черту, разница? Почему я так болезненно реагирую на все эти встречи? Люди будут обманывать и дальше, но ведь у меня есть человек, которому я могу довериться. Остальное — пустая бессмыслица. — Конечно, — Маркус мирно кивает. — Пиши, если вдруг захочешь поболтать. Я был рад тебя видеть. А я нет. Ни капельки. Ни грамма. Маркус растворяется в воздухе, а я устало возвращаюсь на скамейку и закуриваю, кинув под язык таблетку. Слишком много для одного дня. Все это слишком. Драко опускается рядом. Смотрит вопросительно и задумчиво, наконец, уточняя: — И что это было? Потерянно пожимаю плечами, точно зная, что и слова ему не скажу, никогда не приоткрою завесу этих темных тайн: — Ничего. Просто псих старшекурсник из Ильверморни. Серый взгляд проникает ножом под ребра. Он волнуется, но только спрашивает тихо и безнадежно: — Как Забини? — о, Малфой, ты не хочешь знать ответ. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Отрицательно покачиваю головой, и это все, на что я способна. Нет. Этот парень хуже, чем Забини, хотя я едва ли представляла себе, что о ком-нибудь смогу так подумать. Да при одном взгляде Монтгомери память скручивается в иступлено колотящийся комок, сжимающий сознание. Когда его лицо вспыхивает в воспоминаниях, все мои внутренние демоны одновременно вопиют, вымаливая свободу. Сердце перерастает ребра. Все захватывает бесконечный мрак, сочащийся из Грэхема. Хейз унесла с собой эту тайну в могилу. И я сделаю то же самое. Пытаясь скрыться от внимательного стального взгляда, сменяю очередную сигарету и негнущимися пальцами распечатываю плотный конверт. На колени тут же падают кредитки, карточки, колдография, где мы обнимаемся, смеясь, хотя внутри все уже давно рушится и горит, пакетик кокаина и травка. Хмыкаю. Это даже не удивляет. Именно то, чего я ожидала. Становится жутко, когда я разворачиваю длинное письмо, написанное узким высоким почерком. Угловатым и скошенным. Знакомым до боли. «Не будет никаких «дорогая Эва», «милая подруга» и прочее. Ты же знаешь, Спенсер, это совсем не в моем духе, да и ты совершенно не милая. Надеюсь, тебе понравилась песня под твою речь. Извиняться не буду. Я просто не удержалась. Поплачь уж один вечерок, не умрешь из-за этого». Кто бы сомневался, Ви. «Ты бы знала, сколько раз я переписывала это письмо, пытаясь не скатываться в розовые сопли. Знаешь, оказывается, когда смерть дышит тебе в спину и ты чувствуешь обреченность, становишься такой сентиментальной. Тебе бы впору об этом знать, но тебя почему-то это не коснулось. Да ты просто сухая бесчувственная стерва. И не отрицай, что вякнула что-то подобное в своей прописанной до последнего слова прощальной речи». Я улыбаюсь совершенно неадекватно. Заметь кто из колдомедиков мое выражение лица сейчас, упекли бы в Мунго непременно. Да и Малфой наверняка об этом задумывается. «Я была бы готова часами писать о наших деньках в Ильверморни. Неплохое времечко было, правда? Знаю, что дерьмовое, но сделай вид, что скучаешь по каждой минутке. В конце концов, никому из них не удалось расколоть нас на части, хотя попытки были. Впрочем, ты сама все знаешь. Просто хочу сказать, я рада, что пришлось свалиться в омут отчаянья, держа твою неприятно узкую ладошку». Чертова Хейз. Чертовы слезы. Разве нормально внутренне умирать от каждого слова? «Наверное, сейчас мне действительно стоит поблагодарить тебя. Ты сама знаешь, за что. Ты столько раз вытаскивала меня из дерьма, что это никакими словами не описать. Раньше они и не нужны были, но теперь все иначе, верно? Так что — спасибо. И знай, что, когда ты в последний раз пересекла порог проклятой Ильверморни, я думала, что умру. Но умерла я не от этого, как видишь. Мне не стоило отталкивать тебя в последнее время. И я действительно хотела бы провести эти дни вместе, но это было бы слишком для тебя. Да, я впервые в жизни поставила твои интересы выше своих. Уж извини, что так не вовремя». У меня кружится голова. Ночь укутывает мои плечи черной шалью, но я не двигаюсь с места. Физически не могу шевелиться. «К черту сантименты. Давай уже поговорим о делах». Будто у меня есть выбор. Будто я могу прервать поток ее слов и перевести тему. Больше — никогда. «Прости, что не смогла присутствовать на твоей чудесной свадьбе. Слышала, там было весело». Чувствую, как из каждой буквы сочится яд. Густой, как смола, страшнее того, что влился в глотку моего женишка. «Если серьезно, Спенсер, ты дура. Чокнутая дура, вот и все. Ты знаешь, что всегда был другой выход, но снова решила выбрать путь полегче. Клянусь Мерлином, если решишь вытворить нечто подобное и добьешься успеха, я найду тебя на том свете и выкину обратно. Ты не смеешь так глупо распоряжаться своей жизнью. Для меня это просто оскорбительно. Ты еще здесь не закончила, так что не смей рваться к тому, что проще. Знаю, сейчас тебе будет больно. Но ты переживешь. И не спорь — не такое переживала. Мы еще встретимся, я обещаю. И ты прекрасно это знаешь. Но не вздумай ускорять эту встречу. Повеселись за нас двоих». На это можешь рассчитывать, Хейз. Именно на это. «Есть еще кое-что. Если приложишь палочку к конверту, найдешь там золотистые волосы. Не думай, что они мои. Я сошла с ума, разумеется, но не настолько. Этот артефакт абсолютно мерзкий, но моя семья хранила его много лет. А потом подошла моя очередь им воспользоваться, но я не смогла. Тебе же он пригодится. На оба конца нужно нашептать два имя — твое и того, кого ты любишь. Знаю, ты вряд ли мыслишь такими категориями, как любовь, но тем не менее. И все. Вы связаны навсегда. И все протекает куда проще и приятнее. Локон оберегает вас, не позволяя разрушить хрупкое. Только смотри, не ошибись, иначе привяжешь себя к чужому человеку. Думаю, красавчик, который помогал мне тебя вернуть, очень подойдет. Вообще, артефакт называется локоном Афродиты, но я уверена, это только для красоты. Ведь, если бы боги действительно существовали, они бы не допустили того, что с нами происходило. Вместе и порознь». Ошарашенно цепляюсь за конверт, прикладывая к нему палочку, наблюдая за чуть светящимися светлыми локонами волнистых волос. Действительно похожи на волосы Хейз. На вопросительный взгляд Малфоя отвечаю коротким объяснением. Теперь ясно, чего от меня хотела мать Вивиан. Вовсе не последних слов любимой дочурки. Как же мерзко, Мерлин. «Кстати, о красавчике. Это будет в завершение. Не вздумай его потерять, Спенсер. Я только и успокаиваю себя мыслями о том, что оставила твою тупую головку в надежных руках. Он действительно заботится о тебе. Это очевидно хотя бы потому, что он не рассказал тебе о моей болезни. Я просила его, но он сделал это ради тебя. Знаю, ты будешь злиться на него из-за этого. Но не слишком уж долго, пожалуйста». Коротко выдыхаю, не с первого раза осознав смысл написанного. Буквы плывут, и я цепляюсь взглядом за последнюю строчку. «Мерлин, клялась себе, что этого не будет, но нет. Я люблю тебя, Спенсер. Где бы я сейчас ни была, я люблю тебя даже оттуда». Я задыхаюсь, Мерлинова мать, я не могу дышать. Комкаю трясущимися пальцами письмо, не справляясь с тем, чтобы сложить его ровно. Засовываю все в конверт и продолжаю задыхаться. В голове все путается. — Ты в порядке? — теплая ладонь сжимается на моем плече, но я скидываю ее, вскакивая со скамейки. Он еще спрашивает? — Ты все знал? — бросаю на Малфоя совершенно невменяемый горящий взгляд. Он смыкает веки и коротко кивает. — Ты все знал, — голос перерастает в шипение, растворяясь в ночной тишине. Драко встает. Шагает ко мне, но я отшатываюсь. — Спенсер, Хейз меня попросила, — сталь во взгляде проникает куда-то в район сердца. Истерично мотаю головой, а из меня внезапно вылетает смешок: — Хейз попросила? Какой ты послушный мальчик, Малфой, а я и не знала, — голос пропитывается злой ехидцей. Он не имел права скрывать это от меня. Слизеринец, кажется, так совершенно не считает. Он яростно сверкает своими ледяными глазами и отрывисто произносит: — Я сделал это ради тебя, Спенсер. Ты бы не вынесла… — Кто дал тебе право решать за меня? — щурюсь так, будто солнце слепит глаза. Меня снова трясет. С подобным просто так в секунду не смириться. Парень снова подступает ко мне, протягивая вперед руку, но я выставляю между нами ладонь, не позволяя ему прикоснуться ко мне: — Я пытался защитить тебя, — знаю, у него на языке вертится что-то обидное, вроде «дура» или «идиотка». — Не надо, Малфой, — слова вылетают хриплыми, из легких выбивает воздух. — Оставь меня сейчас. Возвращайся в Хогвартс, — в уголках глаз предательски скапливаются слезинки. Он меня не послушается, если что-то не предпринять, я знаю. — Спенсер, — его слова доносятся до меня за секунду до хлопка. Трансгрессировав в знакомый квартал, упираюсь лопатками в неровную каменную стену, сползая по ней и пытаясь просто дышать. Путаю пальцы в волосах, впиваясь ногтями в кожу головы, выбросив шляпу в так удобно расположенный мусорный бак. Он все знал. Мерлиновы фестралы, он все знал и ни слова мне не сказал. Сглотнув тугой ком, резко распрямляюсь и шагаю по знакомому с четвертого курса маршруту. Малфой никогда меня здесь не найдет. А мне нужно забыться. Толкнув тяжелую металлическую дверь с облезшей краской, спускаюсь по непроглядной темноте подъезда. Ступени, обломанные местами, рискуют ускользнуть из-под моих ног, но я не сильно расстроюсь, даже если кубарем скачусь вниз, заодно свернув себе шею. Вдалеке видится свет, и я оказываюсь перед такой же обшарпанной дверью, но возле нее стоит высокий широкоплечий волшебник, угрюмо взирающий на меня. Молча всовываю в его шершавую мозолистую ладонь галеон, безынтересно следя за открывающейся дверью, пропускающей меня в настоящий хаос. Грязная омерзительная дыра с грохочущей музыкой и беспринципными посетителями. Смог стоит такой густой, что я едва справляюсь с тем, чтобы что-то разглядеть. Пара молодых волшебников нюхает кокаин, отрываясь от стола с совершенно безумным видом. Пьяная до чертиков ведьмочка выплясывает на барной стойке под плотоядные взгляды. Кажется, кто-то даже совокупляется в дальнем углу на потрепанном диванчике, видавшем и не такое. В центре огромная живая толпа пляшет так откровенно, что у меня на мгновение дух захватывает. Раньше мы с Ви были в самом сердце этой толпы, но сейчас я шагаю к бару, опускаясь на высокий хлипкий стул. Молодой и до жути красивый бармен с блестящими глазами выплывает передо мной через минуту. Я подтягиваюсь к нему, цепляясь пальцами за мятый воротник небесно-голубой рубашки, наклоняясь и крича прямо в ухо парня: — Мне все, что есть в меню. Бармен окидывает меня ошарашенным взглядом, вопросительно вскидывая пушистые брови, но я утвердительно киваю, не дожидаясь его вопроса, кидаю на стол мешочек с галеонами. Парень только пожимает плечами, медленно расставляя вокруг меня бокалы. Я опрокидываю один, уже наполненный, вытряхивая на поверхность белый порошок и уже через пару секунд вдыхаю дорожку. Одновременно закуриваю извлеченный из посылки Ви косяк, заодно закидывая несколько таблеток, даже не поняв, что в бокале. Так все и проходит: кокаин — алкоголь — травка — алкоголь. Боль не отступает, но притупляется. Едва держась на ногах, заваливаюсь в уборную, мутным взглядом всматриваюсь в грязное зеркало, ужасаясь мысленно своему отражению. — Кажется, тебе чего-то не хватает? Может, новых ощущений? Окидываю плывущим взглядом неприятного мужчину в темной мантии с невыразительными чертами лица. Приходится вцепиться в раковину, чтобы не свернуться на грязный пол. Волшебник подмигивает мне, а я протягиваю руку вперед, сипло выдыхая, путая слова: — Самое тяжелое, что есть. Он скалится, склоняя голову вбок: — Чем будешь расплачиваться, куколка? Едва уловив в голосе сальные нотки, извлекаю из клатча остатки денег, всовывая несколько монеток в его руку. Мужчина внимательно их пересчитывает и кидает мне баночку: — Не больше двух за раз, а то отъедешь. Волшебная новинка, — только двигаюсь к залу, хватаясь за стены, чтобы не упасть. Оглядев свою кучку напитков, закидываю в себя сразу три таблетки, проигнорировав предупреждение мужчины, и запиваю все ромом. Через пару бокалов что-то происходит. Мне становится легко и хорошо. Мысли в голове кажутся очевидными и точными, формулируются четко и осознаются легко. Я знаю, что это первый и главный признак того, что я совершенно перебрала, но только безотчетно отдаюсь охватившей меня эйфории. *** Малфой вернулся в ночной Хогвартс яростным и опустошенным. Он понимал, почему Эва злилась, но все равно считал, что поступил правильно. Драко заставил себя принять то, что Спенсер нужно побыть одной, и решил дождаться ее в замке. Если не объявится до завтра, то он непременно отправится ее искать, чтобы она не натворила глупостей. Он понимал ее. Принимал желание отвлечься и доверял. В спальни Малфой отправился крайне недовольный, и не заметил в гостиной Теодора, внимательно следящего за удаляющимся старостой. Нотт нахмурился, не заметив рядом с Малфоем Эву. Он переживал, что она сойдет с ума из-за новостей, но с каким-то упоительным удовлетворением ощутил, что они поругались. Тем не менее, волнение только усилилось. Спенсер всегда плохо себя контролировала, а сейчас появилась масса поводов натворить дел. Как вообще можно было оставить ее одну? Слизеринец встал, быстро выдохнув, и двинулся к выходу из гостиной, а потом уже и из Хогвартса. Ему совершенно не хотелось отправляться в Штаты. Как и не хотелось обходить все ближайшие к месту похорон бары, но Спенсер точно была где-то там. Не найдя ведьму уже, кажется, в миллионом сомнительном заведении, Теодор почти отчаялся и брезгливо толкнул обшарпанную дверь, шагая вниз по темному грязному пролету. Здесь Эве точно нечего было делать. Такое место слишком омерзительно даже для нее. Оказавшись внутри и на мгновение оглохнув от музыки, Нотт поморщился от отвращения. Медленно поднял голову и сразу же заметил ее. Спенсер было просто невозможно не заметить. Она отплясывала на барной стойке так, что черное платье бесстыже задиралось. Темные локоны метались из стороны в сторону. Тонкие ножки едва держались на этих ужасных каблуках, а синие глаза смотрели до безумия мутным взглядом, будто она вообще и не понимала, где находится. Казалось, что даже бледные щеки тронул румянец. Нотт видел жадные липкие взгляды на тонкой фигурке. Видел, как чьи-то руки снизу тянутся к ее ногам, чуть поглаживая, но Эве явно было плевать. Слизеринец прикрыл глаза, а затем двинулся вперед, распихивая невменяемых волшебников, пробиваясь к стойке. Под возмущенные возгласы он резко дернул ведьму на себя, поймав обрушивающееся тельце на руки. Спенсер смотрела на него, не особо узнавая, а Теодор не слышал, что она говорила, видел только, как шевелятся тонкие губы. Поставив девушку на ноги, он потянул ее за собой, вытаскивая на улицу. Пахнуло прохладным ночным воздухом. Эва, наконец, выдернула свою ладошку, но силы внезапно покинули ее, и она свалилась прямо на землю. Девушка ничего не понимала, с трудом узнала в парне своего однокурсника и вообще не была в состоянии о чем-то думать. Попытку Теодора поднять ее на ноги ведьма пресекла грубой руганью и, оставшись сидеть на асфальте, изрекла: — Какого фестрала, Нотт? Ты мешаешь мне веселиться. Слизеринец ощутил плохо скрываемое раздражение, когда девушка, взмахнув палочкой, снова закурила. Он быстро опустился на корточки, пытаясь оказаться на уровне ее лица: -Ты хоть понимаешь, что творишь? Понимаешь, что с тобой могло тут произойти? Тебе мало того, — он замялся, не в силах называть вещи своими именами, — что уже с тобой случилось? Эва закатила глаза, всем своим видом выказывая недовольство: — Мне все равно. У Теодора потемнело в глазах. Она ведь не считала так на самом деле? — Вставай, — он грубо дернул тонкое запястье. — Мы возвращаемся в Хогвартс, — но Эва снова начала заваливаться назад. Она просто не могла держаться на ногах, хотя минут пять назад беспечно танцевала. А, может, она просто не хотела. Сама Спенсер едва ли отдавала отчет своим действиям, и Теодор это прекрасно видел. Она явно была не в себе. Совершенно. Гораздо сильнее, чем обычно. Пришлось взять ее на руки, перехватив тонкие ноги под коленями. Девушка тут же прижалась головой к груди слизеринца, отчего тот рвано выдохнул. — Только не Хогвартс, во имя Мерлина, — она протянула так жалобно, что Нотт тут же сдался. Раздражение и злость отступили на мгновение, вытесняемые уничтожающей нежностью. — Отнести тебя домой? — сглотнув, уточнил он, продолжая сжимать крошечное тельце в руках. Эва подняла голову, ткнувшись носом в его щеку, и подумала, что кожа у парня чуть колючая. Это забавно. — Мой хренов дом сгорел, — отозвалась она. — А в другом — Элиот. Не хочу его волновать. Теодору стало обидно. То есть какого-то грязнокровку она волновать не хотела, а его заставляла изводиться от страха за ее хрупкую жизнь. — Куда тогда? Спенсер пожала тонкими плечиками, зачем-то пытаясь пересчитать его ресницы и забыв на мгновение, кто этот парень вообще такой: — Отведи меня в другой бар? Слизеринец недовольно поджал губы. Незачем вообще у нее спрашивать. Он трансгрессировал, едва не выронив брыкнувшуюся однокурсницу, и они оказались перед темно-серым особняком, чуть скрытым живой оградой. Тишина вокруг казалась звенящей, и парень шагнул к воротам, тут же распахнувшимся при приближении одного из хозяев дома. Иногда Нотту думалось, что все эти особняки совершенно одинаковые. Он спешно прошагал по каменной дорожке летнего сада, где уже начинал таять снег, и радостно отметил, что в спальне отца свет не горел. Теодор не представлял, что будет, если их застанет его отец. Оказавшись в холодном длинном фойе, он приложил палец к губам, заставляя удивленного домовика замолчать, но вот Спенсер решила вдруг разговориться: — Ты катаешь меня на ручках. Это так мило, — она улыбнулась и внезапно вытянула вперед тонкую ножку, обнажая бедро. Нотт устало прикрыл глаза. Да она просто издевалась над ним. — Принеси поесть, полотенца и чистую одежду в мою комнату, — прошептал он домовику, а Эва тут же добавила: — И огневиски! И шампанское. Или и то, и то, — маленький эльф испуганно кивнул и исчез, а Теодор ладонью зажал девушке рот, чтобы она не разбудила отца. Ведьма запротестовала, пытаясь укусить однокурсника за руку, а Нотт быстро взбежал по лестнице, словно эти три пролета были совершенно незначительным расстоянием. Заперев дверь в комнату, парень бережно опустил Эву на кровать, и тут же заметил перемены в его лице, а девушка вдруг протяжно всхлипнула: — Они все меня бросают, Нотт. Понимаешь? Нотт не особо понимал. Он вообще плохо мог соображать, когда Эва Спенсер валялась в его постели с задранной юбкой и размазанной по лицу помадой. Эва же совершенно не могла думать при таком количестве принятого и выпитого. Для нее ничего вокруг не существовало, кроме этого момента. Девушка даже не особо осознавала, кто она вообще такая. Слизеринец присел на кровать, аккуратно всматриваясь в печальное лицо, а ведьма продолжила: — Чертова Хейз меня бросила. В Ильверморни нас с ней все бросили. Проклятый Малфой мне врал. И ты меня бросишь, — она отчаянно хохотнула, махнув черными кудрями. Теодор смотрел на покрасневшие затуманенные глаза, на призывно приоткрытые губы и тонкие ножки и задыхался. Она даже не представляет, какую власть над ним имеет. — Никогда, — одними губами прошептал он, а Эва озадаченно уставилась на однокурсника. В комнате появился домовик, укладывая на письменный стол у окна, зашторенного тяжелой темной тканью, пару полотенец и несколько чистых рубашек. Рядом опустился поднос с бутылкой огневиски и шампанского, тостами, овощным салатом и свежей отбивной. Эльф исчез под недовольным взглядом Теодора, а Эва уже вскочила на ноги, словно ее не приходилось таскать на руках. Она безоблачно улыбнулась, громко сбив палочкой пробку из бутылки, и наполнила бокалы: — Выпей со мной. Давай отпразднуем. Нотт вымученно поднялся на ноги. Он совершенно не успевал за переменами ее настроения: — Что празднуем? — хмуро уточнил он, послушно принимая бокал. Спенсер назидательно подняла пальчик вверх: — Смерть, разумеется, — Теодор поежился от ее слов. — Хейз освободилась от всего этого дерьма. Я ей завидую, — она снова улыбнулась, перекидывая руку с бокалом через локоть слизеринца. — На брудершафт, конечно же. Нотту пришлось подойти ближе. Слишком близко. Опасно. Мерлин, он ведь не железный. Опрокинув бокал и опустошив его залпом, Эва отставила его на стол с громким звуком и сама тоже запрыгнула на лакированную поверхность. Слизеринец повторил ее жест, не понимая, как ему стоит себя вести. Он просто смотрел на однокурсницу, и мысли его поглощала одна единственная — Спенсер сейчас невероятно красивая. Девушка хитро сощурилась и, склонив набок голову, поманила парня пальчиком: -Те-о-дор, — раздельно произнесла она, прищелкивая языком. Нотта бросило в дрожь. — Какое забавное у тебя имя. Она смотрела на него снизу, явно не осознавая, что вообще происходит, а затем Нотт, совершенно теряясь в ее взгляде, хрипло выдохнул: — А у тебя имя красивое. Все замерло. Слизеринец мысленно проклинал себя за эту глупость, а Эва вдруг дернулась вперед, подцепив пальчиками слизеринский галстук, и поцеловала однокурсника. Точнее, просто врезалась губами в его губы. Нотт задыхался. Девушка целовала его жадно, и губы у нее были удивительно мягкие. Она запускала пальчики в черные волосы, путаясь в них, прижимала его к себе, не отпуская, и выгибалась, чтобы оказаться ближе. Теодор отчаянно ощутил на себе, что такое безумие. Он не мог сопротивляться ей, не мог сопротивляться себе. Острые коленки раздвинулись, пропуская слизеринца еще ближе. Еще ближе. Парень почувствовал, как все внутри напрягается и горячим жгутом пульсирует внизу живота. Он просто не может больше это терпеть. Не может приглушать в себе это желание, но должен. Мерлин, помоги ему. Нотт сдается. Проводит руками по хрупкой талии, опускается к бедрам. Целует тонкую шею бережно и аккуратно, а Эва дышит быстро и рвано, едва слышно постанывая. Он отрывает девушку от стола, обхватывая за бедра, а она сводит ноги за его спиной, и Теодор опускает ее на кровать, нависая. Приспускает с плеча платье, медленно целуя ключицу, опускаясь ниже, и думает о том, какая мягкая у нее кожа. Тонкие пальчики пытаются расстегнуть пуговицы мужской рубашки, но получается у ведьмы так себе, и тогда она тянется к ремню, дергая его на себя. Нотт думает о том, как она извивается под ним и какие у нее мокрые губы, а затем зачем-то заглядывает в глаза. И его прошибает пот. Он резко отстраняется, отворачиваясь, пытаясь не смотреть на почти раздетую и такую желанную девушку. Медленно выдыхает, пытаясь успокоиться, и отчаянно запускает пальцы в собственные волосы, сжимая их, почти выдергивая. Дышит тяжело. Какого гиппогрифа? Почему он отказывается от своих желаний, думая о чувствах этой дуры. Да она бы даже не вспомнила об этом на утро. Спенсер резко вскакивает с кровати, хватая бутылку шампанского и прикладываясь к горлышку, даже не пытаясь поправить платье: — Да пошел ты, — она шипит, расплескивая алкоголь и яростно запихивая в себя тост. Нотт пересекает комнату в два больших шага, грубо сжимая острые плечи: — Ты больная, ясно? Тебе надо лечиться, — он просто не может это выносить. Он разрывается, расползается по швам. — Урод, — шипит слизеринка, глядя куда-то сквозь однокурсника. Она дергается, пытаясь вырваться, но Теодор тянет ее на себя, яростно выдыхая: — Я о тебе же думаю, Спенсер. Но его подвиг, как и слова, уходит в пустоту. Эва его уже не слышит. У нее кружится голова, и ее жутко тошнит, аж до слезящихся глаз. Когда ее выворачивает несколько раз — на платье, на ковер, на стол — Теодор на мгновение прикрывает глаза, а затем ведет ведьму в ванную. Аккуратно умывает ее, дает воду. Снимает грязное платье, пытаясь не смотреть, ощущает ноющую тяжесть внизу. Укладывает на плечи свою чистую рубашку, старательно застегивая каждую мелкую пуговку. И чувствует себя настоящим кретином. Нотт укладывает ее, трясущуюся и поскуливающую, в постель, укрывая одеялом. Он хочет уйти, но не может. Вдруг с ней что-то случится. Вдруг ее снова вырвет и она захлебнется собственной рвотой. Со Спенсер и такое нельзя исключать. С человеком, который столько выпил и принял, можно ожидать что угодно. Поэтому Теодор зовет домовика и приказывает постелить на диване в собственной комнате. Опускается на мягкую подушку и не может от девушки глаз отвести. Даже сейчас. Даже в таком состоянии. Да это просто немыслимо.