***
Сокджин паркует свой мерседес около небольшой кофейни, в которой омега каждый день пьет любимый флэт-уайт. Он недовольно морщится, когда уже прохладный осенний ветер проскальзывает под кожанку, пуская по телу рой неприятных мурашек. Блондин проходит внутрь, улыбается знающему его баристе, начавшему делать заказ при виде омеги. Сокджин оглядывается, заинтересованно наклоняет голову набок и изнутри щеку прокусывает. За дальним столиком сидит Пак Чимин, чьи отросшие волосы закрывают лоб и хаотично спадают на глаза. Из блондина он перекрасился в брюнета. Волосы цвета вороного крыла придают ему больше лет, делают старше, но не менее красивым. Сокджин два месяца все обещал себе проведать Чимина, но каким образом, не понимал. Ким не мог подойти к нему и спросить, как у того дела, ведь по меньшей мере — это глупо и неправильно. Джин не знал, что думать, когда два месяца назад на летней стажировке Пак больше не вышел на неё, потому что правду узнал, которую и омега, и Юнги пытались скрыть. Наверное, так и происходит. Пытаешься что-то скрыть, где-то соврать, но горькая правда обязательно наружу выйдет и всех растопчет, не щадя никого. Сокджин груз тяжелой вины до сих пор на своих плечах носит, забыть не может, как поступил с ребенком, у которого нормальную жизнь отнял. Ведь он — сообщник, причастный к преступлению. Не будь Юнги тем, кем является на самом деле, то Ким Сокджин давно бы за решеткой гнил по всем уголовным статьям. Блондин знает, что прежней жизни у Пак Чимина не будет, омега тоже это знает. Джин благодарит за кофе, расплачивается и идет к столику, за которым, опустив голову, сидит омега и что-то пишет в тетради. Он всего лишь студент, проблем у него сполна, но вряд ли он когда-нибудь сможет заниматься нормальной юридической деятельностью. Пак Чимина оберегать надо, потому что таких светлых и милых омег Сокджин сам за свою жизнь мало встречал. За время, пока Чимин работал с ним, он успел привязаться к пацану и даже начал разделять его взгляды на будущее, мысленно поддерживая и подбадривая на будущие свершения. Блондин ставит чашку на стол и отодвигает стул, привлекая к себе внимание Чимина, что отвлекается от писанины и поднимает взгляд на него. Джин осекается, замирает на секунду и на стул падает. В карамельных глазах поле выжженное, пустота, которая за собой утягивает на самое дно, где только тишина, и кроме тьмы ничего нет. Блондин чувствует, как рубашка к спине прилипает, ведь на таких страшно смотреть, страшно представить, что в мыслях творится. Пак Чимин смерть напоминает, что пришла за Джином нежданно-негаданно. — Что тебе надо? — голос холодом обдает, ёжиться заставляет, и Сокджин откидывается на спинку стула, впервые не зная, что ответить. А что ему нужно? Сам толком не знает, просто хочет убедиться, что у омеги все в порядке, но по взгляду одному видит, что это не так. — Чимин, — Ким в руки себя берет, пытается голосу уверенности придать, но не выходит, все равно застывает на секунды, слова пытается правильно подобрать. — Если тебе нужна помощь, то я могу помочь. Но Пак смеяться начинает, с вызовом в глазах на Сокджина смотрит и одной ухмылкой, что на устах появляется, привычное представление о нём ломает. С Чимином что-то не так, у Чимина серьезные проблемы, но омега только улыбается, продолжая внутренности Джина на части разрубать, как в мясорубке. Ким не выдерживает, опускает взгляд и смотрит на пенку в кофе и не думает: впервые мозг будто в отключку ушел и сказал «до свидания, дальше ты сам». — Ты уже помог, — Пак закрывает свою тетрадь, хочет встать со своего места, но резкое головокружение вынуждает его снова сесть на стул. Чимин больше месяца себя отвратно чувствует. Чимин потерялся где-то на границе реальности и безумия, потому что в голове и мыслях творится хаос, над которым омега не властен. Чимин обхватывает голову двумя руками, зарываясь пальцами в волосы, и делает глубокие вдохи и выдохи. Пак думал, что два месяца назад живым из квартиры Мин Юнги он не выйдет. Омега отчетливо помнит тот холод, что застыл в антрацитовых глазах, помнит ледяные руки альфы, что на секунду прикоснулись к лицу, а после забрали из рук папку с документами, что Пак никогда не должен был увидеть. Весь мир Чимина в очередной раз сделал поворот на сто восемьдесят градусов. Чимин не железный. Чимин всего лишь человек, у которого жизнь — одна отборная личная драма. Скрывая под улыбчивой маской всю ту боль, что неподъемным якорем преследовала его, Чимин думал, что справится, что сможет жить, не оборачиваясь в прошлое, что сможет построить счастливое будущее. Но у судьбы на него свои планы. Чимин думал, что сильный, волевой и с характером, думал, что ему все ни по чем и любые стены, воздвигаемые жизнью, сломает и пройдет. Нет. Чимин слабый, немощный и все, что он может проливать, слезы, хотя думал, что их больше нет и никогда не будет. Ошибался. Очередной раз в жизни ошибся, а еще доверился, проебался. Самое тошное, что Чимин думал, что у Юнги хоть капельку есть к нему чувств, но оказалось — только страсть и желание, которые создавали приторную иллюзию счастья. Чимин мечтал о большем, но все мечты на ветру разлетелись, их теперь не собрать, не склеить. Чимин с трудом на ногах стоит, а любой шаг вперед адскую боль приносит, которая конечности на части ломает. Тогда Чимин ушел, а Юнги не сказал ни слова. Альфа просто отпустил его без объяснений, оставив Чимина один на один со своими вопросами, что разрывают голову омеги на части и по сей день. Чимин в неведении обо всем, что творится вокруг. Из-за этого он чувствует себя полным идиотом. Пак осознает, что большая часть мира сокрыта под темным полотном, что спрятано за ним, известно не многим, и что обычным смертным к нему не притронуться. Чимин поднимает полный боли взгляд на сидящего напротив Сокджина и давит очередную ухмылку. Пак устал, единственное желание — зарыться с головой в одеяло в общажной комнате и ничего не слышать, никого не видеть. Чимин устало трет глаза, ибо очередная бессонная ночь сказывается на всем внешнем виде омеги. — Ты неважно выглядишь, Чимин, — выдает свой вердикт Джин, рассматривая Пака, который слишком сильно побледнел и исхудал. Острые скулы слишком ярко выделяются на красивом лице, а впавшие, как у наркомана, глаза придают болезненный вид. Сокджин тяжело выдыхает, продолжая внимательно рассматривать омегу перед собой. Ким хотел бы что-то сделать, как-то исправить ситуацию, но все, что он может, — это смотреть на Чимина, надеясь, что малыш справится, сможет выползти из болота, в которое его окунули. Пак опять поднимается со своего места, понимая, что на учебу он не пойдет. Его мутит, кружится голова и его тошнит. Выпьет очередную дозу снотворного и антидепрессантов, ляжет спать, ибо сил нет ни на что. Чимин ловит себя на мысли, что он даже говорить и думать в последние дни не может, не говоря уже о чем-то другом. Омега берет сумку, бросает полный ненависти взгляд на Сокджина и, заставляя сделать себя шаг, идет в сторону выхода. Выходит на улицу и делает глубокий вдох, кажется, что легкие сжаты, кажется, что дышать нечем. Воздух будто гарью пропитан, но на деле все так же. Тот же воздух, то же небо, те же люди вокруг, ничего не изменилось, только душа Чимина покрылась очередным уродливым шрамом. Чимин начинает плакать, слезы будто выжечь глаза хотят, взор застилают, Пак бежит по тротуару, думая, что сможет убежать от себя, от боли, от Мин Юнги. Но он его преследует. Образами, видениями, галлюцинациями, снами. Мин Юнги повсюду, он внутри сидит, как опухоль разрастается стремительно. Мин Юнги — его личная смерть, его начало и конец. Мин Юнги под кожей и в крови. Чимин облокачивается на стену здания и начинает кричать, потому что сил нет больше, больше нет ничего, только выедающая изнутри тьма. Омега сползает вниз по стене, продолжая рыдать, сам не понимая, как еще живет с такой дырой в груди. Чимин чувствует, как теплые руки обнимают и прижимают к сильной груди, а мягкий и душистый запах роз окутывает и немного успокаивает. Пак слабыми руками сжимает куртку Сокджина, что слова успокоения шепчет, обманывает, что все будет хорошо. Чимин знает, что не будет. Чимину просто не позволено счастливым быть.***
Чонгук идет вдоль вымощенной камнем дорожки и откидывает голову назад, подставляя лицо лучам осеннего, всё еще теплого солнца, что приятно ласкает кожу и на секунды заставляет чувствовать себя живым. Омега присаживается на корточки перед бассейном и проводит по поверхности водяной глади, создавая мелкие неровные узоры. И в воде резко отражение другого видит: альфу со стеклянными глазами и дырой во лбу, что Чонгук оставил ему два месяца назад. Омега резко отскакивает назад, приземляясь на пятую точку, и тяжело дышит, смотрит перед собой, будто призрака видит, но на деле — ничего. Но его фантазия сама рисует причудливые образы того, кто умер от его руки. Чонгук хватает голову руками, зарывается лицом в колени и пытается кошмарный образ из мыслей выбить. Он шепчет одними губами, что все это — лишь бурная фантазия, что все неправда, что все лишь мираж, но ему кажется, будто силуэт альфы над ним нависает, своим тяжелым дыханием обдает и обещает, что жить спокойно не даст. Чонгук кричать начинает. — Ты нереален, нереален, нереален! Омега руками машет, демонов из сознания пытается прогнать и не замечает, как крепкие руки обнимают и поднимают. Чонгук зарывается лицом в мощную грудь и делает глубокий вдох. Запах крови забивает ноздри, но Чонгук к этому запаху уже привык, уже без него свою жизнь не представляет. Кровь везде. На полу, на стенах и потолках, на всех поверхностях, эта кровь льется из крана и из душа, эта кровь растекается пятнами по белоснежному ковру в гостиной. Кровь на руках Чонгука не смоется, не ототрется ни через месяцы, ни через года. Она стекает вниз, расползается озером под ним и погрузиться в себя заставляет. Чонгук в ней тонет уже два месяца, захлебывается, но все уйти на тот свет не может, какая-то неведомая сила держит здесь. Чонгук цепляется пальцами за кофту Хосока, разорвать её готов, лишь бы не чувствовать тысячу чужих рук на себе. Все демоны внутри душу на части рвут, все монстры терзают и сжирают, ничто в покое оставить не может. Чонгук тяжело дышит, всхлипывает и глотает слезы, не может расцепить руки, что крепко вцепились в Хосока, не желая отпускать. Альфа садится на диван вместе с омегой, ласково по спине гладит и шепчет, что ему лишь показалось, что сейчас все пройдет. К себе сильнее прижимает, хочет теплом поделиться, которого нет, никогда в этом доме не будет. Хосок целует в макушку, просит успокоиться, а прислуге головой кивает. Через пару минут бета со стаканом воды приходит и баночкой белых таблеток. Альфа достает одну и просит омегу выпить. Чонгук пьет, глотает без воды, потому что невыносимо с чертями в голове бороться. Чонгук кладет голову на плечо к альфе и глубоко дышит, все секунды считает, когда все закончится и прекратится. Полтора месяца после рулетки Чонгук провел в частной психиатрической лечебнице с диагнозом «депрессия», которая была вызвана психоэмоциональными потрясениями. Все шесть недель строгого контроля, приема дорогостоящих препаратов и общения с психотерапевтами возымели свой эффект, Чонгука отпустили, наказав никакого стресса и переживаний в ближайшее время. Но как защитить от того, что во снах преследует, кошмарами наяву является? Чонгук в собственной клетке сидит, один на один с раздирающими на части мыслями. Хосок первое время на омегу не смотрел, приходил в палату, подолгу стоял около двери, но ближе подходить не смел. Чонгук неделю сидел в одной позе, развернувшись спиной к двери и лицом к стене, смотрел и смотрел, пытаясь разбившийся по кусочкам разум в целое собрать. Убийство не забывается, никогда не забудется, Чонгук с этой ношей на плечах через всю жизнь пройдет, на заляпанные невидимой кровью руки смотреть будет и понимать, что назад время не отмотать, что так всегда теперь будет. Чонгук пережил то, что в страшном сне не приснится. Чонгука на растерзание самому дьяволу собственный отец отдал, не задумываясь ни на секунду. Чонгук давно понял, что для Менсу он всего лишь пешка, жизнью которой как угодно распоряжаться можно. Дыхание выравнивается, мнимое успокоение постепенно накрывает сознание теплым одеялом. Рука Хосока продолжает нежно водить по спине, вычерчивая незамысловатые узоры, понятные только альфе. Чонгук проводит по татуировкам на руке рыжего и очерчивает подушечкой пальца глазницы черепа, поднимается выше и кладет руку на плечо мужчины. Чонгук привыкает к Хосоку, постепенно, шаг за шагом, потому что Хосок рядом постоянно. Он больше не угрожает, не рычит и не пытается как-то надавить, потому что и так тошно смотреть на растерзанного изнутри омегу. Хосок удивляется, как Чонгук держится, прислуге улыбается и даже общаться пытается, однако любой шорох или скрип в панику вгоняют. Хосок — личный ручной пес — покой Чонгука охраняет, старается не покидать его надолго и всегда тенью за ним следует, потому что страшно за него. Хосоку никогда страшно не было, пока в его жизни Чонгук не появился. Чон сам не сможет ответить на вопрос, когда Чонгук тем светом стал, что его дорогу темную освещает. Хосок был готов пулю за него получить на дуэли, если бы не Менсу. Чертов Менсу, который за поводок тянет в свою сторону, а ему в другую хочется, в ту, где лесом пахнет, где заблудиться хочется и бродить хоть всю вечность. Такой волшебный лес — один в своем роде, уникальный и таинственный, прячущий в чаще необыкновенных существ, чьи души наполнены светом. Этот лес — Чонгук. Омега поднимает голову и заглядывает в глаза Хосока. Целый необъятный космос с погасшими звездами, которые хочется возродить, искрами которых хочется наслаждаться. Хосок проводит по щеке ладонью, всякий раз удивляясь, какая у омеги нежная кожа. Чонгук льнет к ладони, улыбается уголками губ, отчего чёрствое сердце альфы в бешеном ритме заходится. Чонгук вздрагивает. Чонгук чувствует Менсу, чей бентли подъехал к особняку. Чонгука холод, словно копье, пронзает, невыносимой болью по телу разносится. Холод в крови отравляет существование, но омега ощущает еще один запах, незнакомый, но чарующий и притягательный, напоминающий сладость с горчичными нотками. Омега слезает с колен рыжего и садится рядом, опуская ноги на пол, пятки сразу утопают в мягком пушистом ковре. Чонгук медленно голову поднимает, стоит Менсу пересечь порог гостиной, стены которой невидимой изморосью покрываются. На Менсу костюм белого цвета и под ним черная рубашка, альфа напоминает дикое гордое животное, у Чонгука в голове образ хищника наконец-то вырисовывается. Менсу напоминает снежного барса, что одним движением челюсти глотку разорвать способен. Менсу внушает страх одним своим видом, мужчина чувствует страх Чонгука перед ним. Хищники ведь чувствуют феромоны жертв, так и Менсу слышит эти нотки в воздухе. У Чонгука трясутся колени, которые он накрывает ладонями, и пытается мысленно унять дрожь. Менсу не появлялся, не приходил два месяца, Чонгук только вздохнуть спокойно смог, как альфа вновь появляется, выстроенную стену рушит. — Здравствуй, Чонгук, — такой же холодный голос, от которого кожа покрывается ледяной коркой. — Ты лучше выглядишь, — Менсу садится в кресло, стоящее напротив дивана, и откидывается на его спинку, жестом приглашая гостя войти внутрь. Чонгук переводит взгляд на дверь, видя, что в проеме стоит красивый, высокий альфа в черном костюме, от которого у любого омеги дыхание бы сперло. Но Чонгук равнодушно скользит взглядом, опуская голову вниз, разглядывая свои руки. Отец с очередным сюрпризом пришел, ведь просто так он не приходит. — Познакомься, Вонхо, — мужчина берет с подноса бокал вина, принесённого прислугой, и делает небольшой глоток. — Твой будущий жених. Сегодня вы должны присутствовать на благотворительном вечере, так что иди наверх и собирайся. Сердце Чонгука громко в груди заходится, с глухим ударом на пол падает, кажется, что оно больше не бьется. Чонгука только что, как какую-то вещь, безвольную куклу, в другие руки отдали, не спрашивая, чего хочет он. Менсу снова своё превосходство показывает, снова жизнью омеги распоряжается, как пожелает. Чонгук сжимает руки в кулаки и поднимает полный ненависти взгляд на альфу, только усмехающегося и попивающего своё вино. Чонгук проклинает отца, желает, чтобы вино в яд превратилось, в кровь Менсу распространилось и мучительно отравляло его. Чонгук на трясущихся ногах поднимается в комнату и захлопывает дверь, неподъемным мешком на пол падает, утыкаясь лбом в деревянную дверь, начинает плакать. С ним играют, над ним издеваются, его жизнь ни во что не ставят. Чонгук, будто никто, будто его не существует. Чонгук срывается на громкие крики, абсолютно плевать, что его слышно на весь особняк. Его только что в зыбучие пески кинули без шанса на спасение. Чонгук бьет кулаками по двери, думая, что дверь немного заберет боль, что спутницей жизни стала. Но она не уйдет, только разрастаться будет, под собой похоронит, но не уйдет.***
Конечно, Чонгука не спрашивали, хочет он куда-то ехать с незнакомым альфой, улыбаться незнакомой публике и быть частью мира, в котором лесть, вранье и похоть правят. Чонгука не спрашивали. Его нарядили в белоснежную блузку и узкие темные штаны, сделали легкий макияж, подчеркивающий красивые черты омеги, что даже Менсу на секунду восхитился утонченностью и грацией сына, но вида не показал. Зато Хосок сжимал кулаки до хруста, провожая голодным взглядом омегу, что покорно сел в автомобиль и уехал вместе с Вонхо. Хосок свирепым взглядом отца пронзил, сел в свою ауди и на скорости двести помчался в сторону города. Ему напиться хочется в каком-нибудь захолустном баре, да снять омег и не одну, чтоб раздражение снять. Злость бурлящим вулканом в нем кипит, все на своём пути разрушить мечтает. Альфа сжимает сильнее руль, выворачивает на узкую дорогу и едет вперед. Гуляющий в салоне ветер немного мысли в кучу собирает. Жгучая ревность в отношении Чонгука печет где-то в районе ребер, Хосок уже представляет, как с Вонхо кожу сдирает, а после в огонь бросает. Хосоку такие чувства не нужны, Хосок должен выбросить из головы всю муть и следовать приказам, но альфа больше не может, не может слушать Менсу, потому что на кону кое-что дороже, на кону омега, из-за которого в душе Хосока буря бушует. Рыжий обо всем подумает потом, решит для себя, но не сегодня, сегодня он напьется и трахнет кого-нибудь, потому что другого выхода нет.***
Чонгук сидит на заднем сидении Роллс-Ройса, поглядывая на сменяющиеся декорации вечернего Сеула. Он так давно не был в городе, что все кажется ему новым, непривычным взору, ведь все, что в последнее время он видел, — были лишь белые стены больницы и комнаты особняка. Чонгук смотрит на пробегающих по тротуару людей и завидует им. Ему бы хотелось сейчас стать невидимым прохожим, который никого не волнует, но его окликает мягкий голос сбоку, заставляя повернуться. — Чонгук, твой отец необычный человек, он прямолинеен и немного груб, поэтому так прямо сказал тебе о женитьбе, — альфа выдыхает, смотрит в темные глаза напротив и, кажется, погибает. У Вонхо диссонанс в душе, он не ожидал, что Чонгук настолько прекрасен, настолько невинен и настолько красив. А его запах такой отчетливый и сильный, что альфа забывает все то, что было «до». Когда Менсу на одном из званных вечеров, разговаривая с его отцом, обмолвился, что было бы хорошо познакомить наших детей, то Шин принял это со скептицизмом и нотками презрения. Вонхо знал Хосока лично, но о Чонгуке ничего не слышал. — Мне бы правда хотелось узнать тебя поближе. Но Чонгуку отвечать на такое нечего. Омега мычит что-то нечленораздельное и снова отворачивается к окну, наблюдая за городом, что хранит чудовищные тайны, сокрытые темными ночами. Весь остальной путь они едут молча. Вонхо больше не пытается заговорить с омегой, не потому что не хочет, а потому что Чонгук выглядит слишком потерянным, слишком разбитым и сломленным. Альфа первым выходит из машины, открывает дверь омеге и подает руку. Их уже обступили толпы журналистов и фотографов, щелкая новоприбывшую пару. Чонгук хлопает длинными ресницами, непонимающе смотрит на Вонхо, но тот уверенно кивает, взглядом просит довериться ему. Чонгук доверяет, вкладывая в раскрытую ладонь свою руку и позволяя сжать её. Чонгук голову тут же опускает, когда вспышки фотокамер перед лицом оказываются, но охрана отталкивает папарацци, а альфа, расталкивая назойливых журналюг, идет в сторону входа. — Это закрытый прием, поэтому желтая пресса так отчаянно пытается запечатлеть хоть что-нибудь, — объясняет альфа и бросает взгляд на омегу, что, кажется, стал еще меньше, еще хрупче. Вонхо боится представить, через что пришлось пройти Чонгуку, ведь в глазах вековая боль застыла, её ничем не скроешь, ни от кого не спрячешь. Шин почувствовал её на подходе к особняку, а, когда вошел в гостиную, где на диване сидел омега с крышесносным ароматом, увидел воочию её, будто в себя вобрал. Эта боль, словно ураган, перекидывается на него, заполняя каждую клеточку тела. Альфа готов разделить её с Чонгуком, если он только позволит, только скажет. Этот ребенок чист, незапятнанный ничем, никакими грехами, он — ангел, чьи крылья обрезали, но и без них он прекрасен. Только Чонгук иначе считает. Чонгук вздрагивает, убитую горем сущность омеги на дно закапывает, но она будто оживает и наружу просится. Мята. Она все пространство заполняет вокруг, каждый уголочек, других запахов больше нет, никогда не существовало. Чонгук голову поднимает, видит того, кого больше всех ждал, на кого больше всего надеялся. Но так и не дождался.