***
В жизни каждого человека должны были быть маленькие радости, пустячные для посторонних, но дорогие лично для него. Для Ичиго такой радостью было то, что окно его комнаты не было видно никому из соседей. Например, бабуле Цукихо из дома слева, которая постоянно к ним захаживала: то сёстрам помочь, то об его школьных успехах справиться, то бате попенять на упущения в воспитании детей. И вот так спросит этот божий одуванчик за чаем, а что это за одноклассница вылезает из окна Ичиго-чана по водосточной трубе утром — и допустим, перед сёстрами он ещё как-нибудь со стыда не сгорит, объясняясь, а вот батя ему жизни не даст, просвещая о пестиках-тычинках и технике безопасности при опылении. — Ты же и форму где-то надыбала, и документы для зачисления тебе где-то нарисовали, — разорялся Ичиго по дороге в школу, — Неужели в вашей шинигамьей канцелярии не смогли организовать хоть какую-нибудь жилплощадь? — Я сейчас не шинигами даже, а почти что обычная душа в искусственном теле, — в тон ему огрызнулась Рукия, — А вся моя сила — у тебя, только ты ей пользоваться не умеешь, и что из себя представляют обязанности шинигами, тоже без понятия. И раз уж так получилось, то я должна постоянно быть рядом, чтобы ты опять не начал перед Пустым тупить. — И сколько так будет продолжаться? — Пока я не восстановлю силы. — Год, два? — Не сглазь! — ужаснулась Рукия, — У меня дежурство заканчивается через два месяца, если к этому времени силы не вернутся, то не сносить мне головы! — Ну тогда будем надеяться, что пронесёт, — вздохнул Ичиго, — Лады, разделяемся тут. Смотри, не заблудись опять. Почему нельзя приходить в школу вместе, Рукии пришлось объяснять чуть ли не пальцах — та сначала не могла понять, в чём проблема, зато когда поняла, то заалела как благородная девица и долго возмущалась. Параллели с проживанием в комнате парня, правда, так и не провела, и Ичиго махнул рукой — как он смог вычленить из обронённых то тут, то там фраз, шинигами образовывали что-то вроде армии, где между мужчинами и женщинами различий делали довольно мало. Вполне возможно, что в родной казарме они все спят вперемешку, ну ли отгораживаются ширмочками. На этом парень благоразумно попридержал крылья воображения, и закончил размышления на том, что общество шинигами застряло в дремучем средневековье, и нравы имело соответствующие, и не ему, цивилизованному подростку, с ними бороться. От одноклассников, конечно, не укрылось то, что Рукия слишком уж быстро сошлась с Ичиго, так что тут пришлось безбожно врать, что она-де внучатая племянница четвероюродного брата его деда по линии покойной матушки, спустя два поколения вернулась на историческую родину из Европы — отсюда, кстати, такие странные манеры и говор. И хоть сам он видит её впервые, но даже седьмая вода на киселе всё же родня. Друзья с его семьёй не виделись, так что практически не было шансов на то, что обман вскроется. А когда Рукия наконец свалит, он скажет, что она укатила домой обратно. Опасность, конечно, подстерегала со стороны одноклассников, которые обязательно начали бы расспрашивать про Европу, о которой они оба имели довольно смутное представление. Но тут несчастье помогло, потому что все выли и стонали из-за подготовки к контрольным срезам, и отвлекаться на новенькую не было ни сил, ни времени.***
— За Рондон изу за капитору офу за Гурейто Буритайн...[1] — Артикля в начале нет. — Ась? — Перед названиями городов артикли не ставятся. Лондон — это название города. Кейго посопел, но в тетрадке почёркал. — Больно ты умный стал, Мизуиро, — буркнул он себе под нос. — Раньше ж говорил, что будешь жить на деньги любовниц. — И буду жить, — безмятежно отозвался тот. — Но Куре-сан сказала, что смазливая мордашка у меня когда-нибудь кончится, а вот мозги при мне останутся, и женщины при деньгах ведутся как раз-таки на мозги и их грамотное применение. — Она, что ли, на них ведётся? — ухмыльнулся Кейго, и пихнул друга локтем. — Ты смотри, небось растит тебя под себя, а как только ты школу закончишь, она тебя сразу и окрутит. Бабы, они страаашные. — А ну не смей порочить доброе имя моей дорогой домоправительницы! — с притворным возмущением воскликнул Мизуиро. Не то чтобы Кейго верил, что эта женщина имела какие-либо виды на его лучшего друга. Да и пока что сам Мизуиро не смотрел на настолько взрослых женщин, вроде бы... — Здаров, ребят. Чё тут у вас? На крышу выбрался Ичиго, за которым маячила новенькая, оба с бутербродами и соком из столовой. — Асано-кун домашку по инглишу не сделал, помогаю, — охотно наябедничал Мизуиро. — Кстати, день добрый, Куросаки-сан, Кучики-сан, как мило, что вы наконец почтили нас визитом. Кучики Рукия начала приседать в реверансах, зато Ичиго набычился. — Вот не надо тут мне обижаться, — сказал он, усаживаясь рядом и указывая девушке на место позади себя, — я ж сказал, что занят был. — Понимаю, понимаю, — со знающим видом покивал Мизуиро, мило улыбаясь Рукии. Куросаки было зашипел, что понимает он всё неправильно, но тут вклинилась Рукия. — Ичиго, не представишь? Зашипел уже Кейго, что-то потрясённое про то, что новенькая обратилась к Куросаки без хонорифика. — Башка твоя дырявая, одноклассников запомнить не можешь, — проворчал Ичиго. — Вон тот — Асано Кейго, он нормальный. Этот — Коджима Мизуиро, с ним осторожнее, он бабник. — Я не бабник, я просто вежливый и учтивый с дамами, — любезно поправил Мизуиро, — и предпочитаю студенток, так что школьницы в полной безопасности. Ичиго мог бы сказать про реальный возраст Рукии, но вряд ли ему бы поверили, да и сама Рукия могла наврать про сотню с лишним лет. С друзьями он и правда не виделся нормально с тех пор, как стал шинигами, но получилось отбрехаться недомоганием. Те, к счастью, поверили, ведь когда в первый раз бывшая шинигами потащила его к Пустому (прямо на перемене, между прочим!), бездыханное тело Ичиго нашли и оттащили в медпункт именно Кейго с Мизуиро. А когда Рукия объявилась в школе в качестве ученицы, пришлось врать про то, что на правах родственника его попросили помочь ей освоиться, так что извините, друганы, но времени почти что нет. Хотя зря он сегодня дал Рукии увязаться следом — эти двое наверняка начнут неудобные вопросы задавать, мало ли чего всплывёт. Хорошо хоть, что от большой перемены осталось всего ничего, а там на уроки и домой. Вот Мизуиро уже было открыл рот, чтобы что-то спросить, но тут замахал рукой Кейго. — Чад, привет! Айда сюда! Рослый парень, однако, зашёл сначала в тень лестничного выхода, и только потом направился к друзьям с чем-то в руках. — А я всё думал, почему ты без пиджака, — удивился Кейго, — Как тебя на входе не тормознули за нарушение формы? — Так он же только ко второму уроку пришёл. Через забор перепрыгнул? — поинтересовался Мизуиро. Ясутора угукнул, снимая пиджак с клетки. Попугайчик внутри беззаботно зачирикал и захлопал крыльями. — Опять с животным, — покачал головой Кейго. — Чего дома не оставил? — Не с кем, — ответил Чад, подливая в поилку воды. — А тётка твоя? — Не хочет. Мизуиро меж тем достал телефон, побренчав брелком-омамори,[2] и навёл объектив на попугайчика. — А почему не хочет? — спросил Мизуиро, делая несколько фоток. Ясутора промычал какое-то слово на испанском, и под непонимающе-выжидательными взглядами товарищей задумался над аналогом. — Беда будет, — наконец выдал он, и пожал широкими плечами. — Ерунда это. — Ничего себе ерунда! — вздрогнул Кейго, — ты про Адского Попугайчика не слышал? Дюжина жертв уже, последнюю в Кагамино нашли, а это совсем рядом с нами! — Ерунда, — повторил Ясутора, тоном голоса намекая, что за попугайчика будет стоять своей необъятной грудью намертво. Мизуиро похлопал Кейго по плечу. — Оставь товарищу его маленькие слабости, тем более если это благородная забота о братьях наших меньших. Ичиго же хмуро приглядывался к Чаду. — Чад, что у тебя с рукой? Правая ладонь Ясуторы была на совесть заклеена пластырем, а из-под манжеты рубашки выглядывали бинты. — Парень на байке навернулся, — ответил Садо после некоторых раздумий. — Я ждал, пока скорая подъедет заберёт. — Ага, так прям просто навернулся, — не поверил Ичиго, — а тебя так, за компанию замотали. — Так замотали же, — пожал плечами Садо. — Чтоб потом сходил на нормальный осмотр, — дежурным тоном сказал Куросаки. — Угу. Асано ещё раз перевёл взгляд с перебинтованной руки на клетку. — Чад, а Чад, — протянул Кейго, — а как давно у тебя попугайчик? — Со вчерашнего. — Ага, ага, понятненько, — нарочито бодро закивал Кейго. — Ну ладно, скоро уже звонок будет, а англичанка нам обещала тест впаять. Я в класс. Мизуиро, ты со мной? Асано с Коджимой ушли, первый — с той же нервной бодростью болтая о ерунде обычного японского школьника, второй — уткнувшись в телефон и изредка поддакивая. Куросаки и Кучики неспешно разделались с бутербродами и соком — причём у девушки возникли необъяснимые проблемы с трубочкой — и тоже ушли с крыши, хмуро шушукаясь о планах на вечер. Ясутора убрал клетку в тень и снова накрыл её пиджаком. — Братик, не бросишь? — жалобно спросил попугайчик. — Не брошу. Жди.***
В жизни Ясуторы было много вещей, которые он понимал лишь смутно. Например, зачем было переезжать из Японии в Мексику. Кто именно из соседских las tiìtas y los tiìtos приходился ему родными тётями и дядями. Почему эти самые соседские тётушки и дядюшки называли его chinito, хотя китайских корней у него не было, да и пошёл он в папу. Почему после смерти Оскара Хоакина де ля Росы ему пришлось возвращаться в Японию, хотя окинавские родственники не очень-то горели желанием принимать его в семью. Чем тётушке Марие не понравился попугайчик, Ясутора тоже смутно понимал. Однако стоило появиться с ним на пороге, как начались причитания про mal del ojo[3], и стоило больших усилий уломать её оставить попугайчика хотя бы на балконе. И то она потом водила вокруг клетки стаканом с водой и разбитым в нём яйцом, бормоча под нос какую-то христианскую молитву, да ещё и выставила на балкон кадку с диффенбахией. Садо честно поинтересовался, нести ли попугайчика к синтоистскому священнику, если мексиканские методы защиты от дурного глаза не сработают, на что тётушка выдала ему телефон и адрес своей знакомой hechicera. Не то чтобы Ясутора хотел идти к ведьме, пусть его и заверили что это исключительно приличная женщина. Но Такеда Мария хоть и была мексиканкой всего на четверть, а родину своего деда видела лишь маленькой девочкой на каникулах — что для пожилой женщины было довольно давно — за суеверия и народные обычаи держалась крепко. А Садо слишком ценил и божескую цену за съём комнаты, и еду из детства под мексиканским солнцем, и то, как она взяла его под крыло будто родного племянника. Поэтому был вполне готов смотаться после школы в Наруки и узнать, как изгнать засевшего в корелле беса — тем более, что сам попугайчик ясно давал понять, что помощь ему нужна. До Наруки Ясутора не добрался. Казалось бы, дороги в Японии одни из самых безопасных, а Каракура — вполне себе тихий город. Как так получилось, что на достаточно спокойном перекрёстке в лоб столкнулись двое водителей, зацепив по пути ещё парочку машин и несколько пешеходов — загадка. Но вот же — получилось, столкнулись, зацепили. Садо обязательно бы помог пострадавшим, пусть и сам был в их числе, но по ощущениям, обычно крепкий организм решил, что лимит потрясений за неделю он исчерпал. Так что волей-неволей, а парню пришлось сначала дать себя дотащить до клиники Куросаки, а потом там и остаться. Только и смог, что отзвониться тётушке, да забрать с собой в палату клетку с попугайчиком, чудом оставшуюся целой. Беготня в клинике постепенно затихала. Отделавшихся лёгкими травмами забирали родственники, тяжёлых забрала главная клиника Каракуры. К вечеру Ясутора оклемался достаточно, чтобы дойти хотя бы до дома, но Ичиго сделал страшные глаза, припомнил утреннего мотоциклиста, и пригрозил недельным стационаром, если он не отлежится у них ночь. За себя Ясутора не беспокоился — заживало на нём как на собаке. За тётушку тоже — та волновалась хоть и бурно, но отходила быстро. Немного Ясутора беспокоился за остальных пострадавших, но в живых были все, а врачи в крупной больнице были толковые. Беспокоился Ясутора за попугайчика. Тот сник ещё когда школьник сказал о визите к ведьме, и заверения в её добром нраве его не успокоили. В аварии попугайчика, к счастью, не зацепило, но вид у него всё равно был пришибленный. Весь вечер он сидел тихо, рис клевал вяло, а оживился только к ночи. Вот только оживление было нездоровым — попугайчик нервно ходил по клетке, всё дольше и дольше замирая перед прутьями и глядя в окно. — Мама, — тихо скулил он голосом потерянного, испуганного ребёнка, — надо помочь маме... Ясутора смутно понимал, что Юичи — совсем не обычный попугайчик. Как он оказался в таком положении и где была его мама, он понимал вообще никак, но принять решение это не особо мешало. Когда Куросаки-младший, одетый в униформу шинигами, глубокой ночью пробрался в палату Ясуторы, там была только аккуратно заправленная койка, пустующая тумбочка, и открытое окно.