Агенты и люди

      Он говорил по-русски бегло, теперь – спустя три-то года и десятки, сотни часов тренировок – абсолютно чисто и правильно, и никакие лингвистические выкрутасы, на которые был богат язык страны потенциального неприятеля, не повергали его больше ни в шок, ни в ступор. Он знал русский идеально.       И все же приветствие пилота, произносимое на этом языке, сейчас чудовищно резало слух, до физической боли, и Наполеон не выдержал – встал, хотя хождение по салону до и во время взлета было строжайше запрещено, и подался к бортпроводницам за очередным стаканом на удивление неплохого виски. Девушки, все как одна симпатичные, тоже болтали на русском. Соло попросил плеснуть на два пальца, потом, подумав, попросил еще два, вернулся в кресло и прикрыл глаза, сжимая стеклянный бокал, сглатывая вязкую, горькую слюну. Его тошнило, да и чего в этом удивительного? Он не спал четверо суток, за неделю дважды пересек океан туда и обратно, и Наполеону казалось, что сердце до сих пор колотится от марш-броска по Берлину. Ему вообще казалось, что он все еще бежал, бежал, бежал по ночным улицам, подгоняемый осенним беснующимся ветром, и видел перед собой только гладкую серую стену с колючей проволокой поверх, до которой – еще двадцать, еще десять, еще пять, еще сколько-то (Господи, да сколько же?!) минут. Он помнил, как после поворота из узкого переулка в глаза хлынул яркий свет прожекторов вышки, и никогда еще Наполеон Соло не был так рад тому, что добрался до этой чертовой Берлинской стены. Пролетел пустое КПП, ожидая окрика или сразу пули, и свалился прямо под хлипкую дощатую стенку будки охраны. Он тогда подумал еще, что уже точно не сможет встать и, если все сорвалось или если его просто надули как ребенка, он умрет прямо здесь – в паре метров от границы.       А потом он снова бежал, потому что бессовестно опаздывал на этот самый рейс, и путь до аэродрома виделся ему еще длиннее уже пройденного.       Пилот наконец-таки заткнулся (уже пару минут как, если по правде), милые работницы авиалиний проверили у пассажиров ремни, и самолет пошел на рулежку. За иллюминатором неспешно проплывали в отдалении здания аэропорта и радиовышка, блеснули белыми крыльями еще несколько стоящих в ожидании своих экипажей бортов. Они выкатились на ВПП, самолет замер перед разбегом. Даже в салоне первого класса турбины для Наполеона рычали чересчур громко.       Он, наверно, вновь ушел в свои мысли, потому что в следующий раз, когда бросил взгляд за стекло, там уже кренился горизонт, и Соло сцепил пальцы на коленях. Он никогда не был пай-мальчиком: был и солдатом, а значит, убийцей, был и вором, и просто паршивым человеком с кучей недостатков и гибкой моралью. Но предателем своей страны? И в мыслях не было.       «Ну что теперь, мама? – он усмехнулся, залпом допивая виски. – Теперь ты гордишься своим «Наполеоном»?»