Погребенные заживо

Четыре года и два месяца уходит на то, чтобы нутро бункера начало трещать по швам. Работа основных систем налажена, каждая из них буквально собрана сызнова. Но, словно насмехаясь над едва вздохнувшими с облегчением пленниками, начинают постепенно, один за другим, сыпаться винтики поменьше. Забиваются стоки и вентиляционные шахты. То и дело вянут растения из-за нарушенной системы орошения. Выходит из строя освещение. Три часа с четвертью на этот раз требуется Джахе с командой разношерстных помощников, чтобы прочистить и продуть трубы на гидропонной ферме. Три часа пребывания в отсеке, где его и быть-то не должно. И все же познания Кейна в механизмах куда обширнее, чем у новой группы стажеров-землян, и потому выбор Джахи легко объясним. Три часа с четвертью и всего пара минут после - на обнаружение злополучной трещины, виновницы утечки азота и бог его знает скольких часов интоксикации. На выявление упрямо игнорируемых симптомов они тратят еще пару дней. На лечение мучительной болезни, выворачивающей его наизнанку, кажется, вечность. Маркус не так давно перенес воспаление легких и отравление токсином ударяет по нему сильнее прочих. В том, что в будущем у него будут проблемы с системами дыхания, Эбби уже не сомневается. Присоединятся ли к ним нарушения сердечно-сосудистой системы или свертываемости крови, еще предстоит узнать. Но она не спешит делиться не нужной, не ко времени, информацией, на удивление искусно скрывая ее за отвлеченными беседами. Об их будущем за пределами этих ненавистных стен. О небывалом урожае злаковых. О коварных планах по требованию преференций в виде отдельной комнатушки три на три квадрата у Октавии. Непостижимой, непозволительной при обычных обстоятельствах роскоши лишь для двоих. Каждый второй приступ мучительного кашля выталкивает из него жалкие крохи того, что ей удастся заставить то шантажом, то увещеваниями проглотить, и уже через неделю Маркус заметно теряет в весе, что-то вымученно шутя про возвращение к форме двадцатилетнего. Под глазами черные круги от непреходящей слабости и нехватки сна. Забыться больше, чем на пару часов удается редко, - они оба просыпаются от страшных булькающих звуков, когда во сне он начинает захлебываться отходящей мокротой с кровяными примесями и еще долго после не может толком отдышаться, физически ощущая как нежелательно расширяются, принимая внутрь жизненно необходимый кислород, легкие. И все же несмотря на то, что вид у него изможденный, даже в таком состоянии Маркус не кажется слабым. Словно непостижимым образом он день за днем черпает свои силы из каких-то внутренних источников. Немыслимо поверить, что, куда большая, чем Эбби могла бы предположить, их часть заключена в ней самой. В бессонных ночах, проведенных у его постели в нарушение всех правил и протоколов. В легких бережных касаниях ладоней, когда она протирает его пышущую жаром кожу. В мягкой улыбке в противовес вполне объяснимому желанию высказать все, что думает о нем и его проклятом приятеле. Чем больше он бодрствует, тем усиленней она вынуждена выискивать способы чем-то занять время, заполнить наваливающуюся паузами пустоту, свободную от последних новостей. Не позволяя Маркусу окунуться в тягостные мысли о собственном бессилии, бездействии и возможной профнепригодности отныне. И Эбби, наступая на горло устоявшимся привычкам, говорит часами напролет, чувствуя, как постепенно садится голос. Рассказывать о прошлом трудно, память все время натыкается на потерю кого-либо из близких, и все же чаще всего она говорит с ним о Вере. Маркус забавно, насколько это вообще сейчас возможно, кривится и закатывает глаза каждый раз, когда ее рассказы или представления о его матери, отнюдь не святой, слишком уж расходятся с реальностью. Однако упоминание о ней неизменно вызывает улыбку на бледных губах, и Эбби учится искусно жонглировать информацией, злоупотребляя порой своим мелким невинным сочинительством. Спустя неделю безвылазного пребывания в рабочем отсеке, она и сама оказывается в не лучшей форме, и скорее уж может навредить прочим пациентам, чем облегчить их боль. К счастью, пострадавших не много, и все они полностью в ведении безотказного Джексона. Джаха и его помощники выкарабкаются, если уже не сделали это, и без ее участия - даже от сильной интоксикации азотом при хорошем здоровье раньше никто еще не умирал. Но, если правила игры и изменились для пленников четырех стен да толщи могильного кургана над головой, Эбби запрещает себе думать об этом. Ее приоритеты давно расставлены. Препаратов, что могли бы облегчить состояние Маркуса, немного, свежим их воздух назвать язык не повернется даже у шахтеров, и она ежедневно пускает в расход удвоенную дозу запасов чистого кислорода. К чертям все запреты и правила. Это ее царство и Эбби больше никому не позволит навязывать ей свои условия. Она нужна им (о, а она действительно им нужна!) и значит смириться с ее тихим, легко скрываемым, бунтом Октавии будет чуть проще. Впрочем, ее это даже не особо беспокоит. Когда Маркус поправится, она согласна хоть на месячное заточение в карцере, но лишь после, когда точно будет знать, что опасность отступила. И Октавия убеждается в этом лично. Эбби прекрасно понимает, что королева не будет игнорировать ее поведение вечно, и все же не успевает подготовиться, когда, куда раньше, чем Эбби могла бы ожидать, Октавия появляется на пороге медотсека, снизойдя до личного посещения. Она злится, едва ли не в ярости. Хоть и сложно понять на кого и почему в первую очередь направлена эта злость. На взбунтовавшегося, отказывающегося покориться, обычно отстраненного и выдержанного главного врача, или кажущегося готовым побрататься со смертью при любом удобном случае, забывшегося тревожным сном, второго советника? И все же в данной ситуации ни ранги, ни причины для нее не могут быть важны, и Октавия пытается выдворить Эбби из медотсека силой, привычно грозя карцером. Только безумный, темный взгляд в последний момент останавливает Блейк от этого опрометчивого шага. Загнанное животное опасно, а Эбби сейчас больше всего напоминает именно его. - Он все, что у меня есть. В руке, что нанесет порезы грамотно и точно, зажат хмуро посверкивающий сталью скальпель - ее вездесущий спутник уже не первый год. Вопреки собственным утешающим прогнозам Эбби почему то уверена, что оставь она Маркуса хоть ненадолго, и случится непоправимое, и потому готова на все, чтобы предотвратить это. Задавить любые предпосылки в зародыше. Владея куда большим спектром знаний, чем Джексон и кто-либо из земных целителей, она одна из немногих в бункере, кто и по сей день имеет неоспоримую ценность. Реальную власть. Которую порывается использовать лишь в первый и, надеется, в последний раз. И Октавия впервые уступает, оставляя ее в этой битве, в которой при подобных ставках Эбби просто не может проиграть. Отступает, сдвигая кару на время, пока не отступит недуг. И Маркус, спустя целую вечность, все-таки идет на поправку.