Погребенные заживо

Когда обход мятежного крыла завершен, до конца рабочей смены остается еще досточно времени, что позволяет ему выкроить для себя пару часов тишины и одиночества. Ввалившись в комнату, Маркус тяжело опускается на нижнюю койку и тут же хоронит гудящую голову в ладонях, отчего локти согнутых рук больно врезаются в бедра. Перед глазами, стоит лишь прикрыть их, с мучительной медлительностью опустевшая гильза опускается на пол. И десятки глаз: испуганных и злых, глядящих с облегчением или немым вопросом, враз оборачиваются к нему. Любое оружие, что может нанести реальный вред жителям бункера – запрещено, изъято, заперто по кладовым им же. И когда глухой выстрел разрывает тишину, прерывая кровопролитие, многие хмурятся сильнее, вновь подозревая Октавию в несправедливом отношении к кланам. И все же, глядя на него, бывшие жители Ковчега заметно притихают. Слишком уж знаком им этот холодный, острый взгляд, пробирающий до костей. Когда-то его обладатель не ведал пощады, и никто не стремится ощутить гнев советника Кейна на собственной шкуре. Маркус, поджимая губы, обводит собравшихся взглядом; тихо, но властно, раздает краткие команды прекратить безумие и отойти от впускного шлюза. Покинуть помещение, пока об этом не узнал кто-либо еще. Хоть и ворча, большинство послушно отступает. Лишь рослый детина, понукаемый Карой - один из главных ее механиков, делает было шаг в его сторону, но дуло пистолета, направленное прямиком в грудь его предводительницы, быстро приводит смутьяна в чувство. Кейн - не Маркус, он ловко подмечает детали и не брезгует грязными ходами на пути к цели. И главное сейчас, что необходимый эффект от этого вмешательства достигнут - под его тяжелым взглядом люди начинают постепенно расходиться. Их не задерживают. Лишь Каре, не смотря на все заслуги и едва ли не уникальные умения, предстоит пара долгих недель в карцере. Подоспевшие люди Октавии это обеспечат. И все же сейчас даже вспоминать об этой слабости, уступке худшему в себе – тошно, и стон глухо срывается с губ. Второй выстрел, уже не в воздух, в этот раз мог и не увенчаться успехом. Но о том, что травмированные руки, вопреки всем уверениям окружающим, беспокоят его до сих пор, не позволяя обращаться с оружием так же ловко, как раньше, знает лишь пара человек. И сейчас Джаха единственный, кто отводит взгляд по иным причинам, подмечая горечь в холодной усмешке старого друга. Он знает о слабости Маркуса, что отдает горечью собственной вины - искалеченные ладони не крест на совести Эбби, и все они знают об этом. Однако Джаха прочно усвоил урок о том, что благими намерениями вымощена дорога в ад, и не позволяет себе лезть в душу глубже, чем Маркус то позволяет. Эбби еще или занята в мед. отсеке, или же задерживается на затянувшемся собрании, и в любом случае вряд ли появится раньше, чем через пару часов, потому он в одиночестве держит бой с собственными демонами, возвращаясь в отведенную им каморку. Врываться на собрание, длящееся уже пару часов подряд, нет ни малейшего желания, все равно Маркус заранее предсказывает его итог. Благо, и без него на совете присутствует достаточное количество тех, что некогда жестко поплатились за попытку скрыть что-то важное от своих людей. Растирая сведенное болью запястье, Маркус заметно морщится. Отдача пистолета каждый раз словно что-то смещает внутри и после несколько дней напоминает о себе тянущей болью. Он ненавидит себя за эту слабость - необходимость прятаться от открытого противостояния за бездушной чернью оружия, но искалеченные руки не дают иного выбора. И если первые годы он еще пробует что-то исправить, долгими вечерами пропадая за метанием ножей в тренировочном зале, то сейчас даже не пытается. Выстоять в рукопашной схватке с молодым поколением ковчеговцев ему более не под силу, что уж говорить о землянах. И, все же, это не самое горькое воспоминание о сегодняшней стычке. Иная слабость, что в последнее время беспокоит его куда сильнее – неуклонный возврат к старым привычкам. Сделай Кара или ее приспешник хоть шаг, хоть движение в сторону шлюза, разгерметизация которого могла лишить их остатков отведенного времени, и он выстрелил бы без промедления. Разом перечеркнув все те годы, что провел уверяя, что насилие — это не выход и всегда есть иной путь. Вот только сейчас, когда не только десяток избранных догадывается о том, что от выхода на поверхность их отделяют не только стальные перегородки да управляемые шлюзы, а вероятно и тонны битого бетона, он больше не видит и тени этого пути. Особенно, зная, что об опасности радиационного заражения многие почему-то уже напрочь позабыли... Когда Эбби возвращается с собрания, он все также неподвижно сидит на краешке койки. Только костяшки пальцев, сбитые в попытке хоть немного выместить гнев, свидетельствуют о прошедшем времени. И она без лишних расспросов догадывается, что ему вновь пришлось перейти черту для поддержания дисциплины. Еще до того, как, заслышав ее шаги на пороге, Маркус поднимает взгляд, откровенный до предела: потерянный и больной. Судя по упрямо стиснутым белым губам, Эбби едва ли пришлось лучше в этот день, и все же это редкий шанс ей выступить для него опрой, который она и не думает упускать. На узкой койке с лихвою места для двоих. Особенно, если лежать так близко, что кажется, будто ваша горящая от соприкосновения кожа одна на двоих. Голова Эбби покоится у его плеча и губы, пропитанные солью, заставляют позабыть и о боли, и о тяжких мыслях, мягко касаясь изувеченной руки. Словно бы напоминая о том, что вместе они оправятся от чего угодно, нужно лишь выжить. Этап осуждения и неприятия темных сторон друг друга они давно миновали. Схоронили в прошлом. И Эбби, прижимая к груди его посеребренную временем голову, беспокоится лишь об одном - чтобы внеплановый рабочий вызов не сорвал ее с места раньше времени.