Погребенные заживо

Сегодня под сводами мрачных потолков бурлит жизнь и люди напоминают людей, а не изможденные, рассеянные тени. Сегодня от двери до двери журчит смех, перемежаясь с грохотом барабанов да самодельных труб. Сегодня в бункере вакханалия жизни, сегодня в букере праздник - от выхода на божий свет их теперь отделяет чуть меньше, чем триста шестьдесят пять дней. Сегодня жесткие ограничения не давят столь обыденно и Эбби едва заметно улыбается, навалившись всей тяжестью на его упертую в стенку руку, как на единственную опору, пока вода течет по бледной коже неровными дорожками. Змеящимися, извивающимися на сглаженных временем рубцах. Кажется, будто отметины не пропустили ни единой части тела, вычерчивая в своем переплетении историю жизни. Маркус сдвигает к плечу тяжелые мокрые пряди, невесомо касается губами кожи, неизменно откликающейся волною мурашек. Вся их история в этих отметинах. Следы его упрямства и веры в устаревшие правила иссекли спину. Проступают светлыми щербинками по всей длине, сходя на нет лишь на изгибе поясницы. Пока его ладонь скользит по ее плечу, смывая вместе с мыльной пеной усталость и тяжесть двенадцатичасовой операции, Эбби запрокидывает голову, подставляя под разряженные, чуть теплые струи лицо. Капли послушно стекают на шею, окольцовывая тонкую кожу подобно затянувшейся удавке. И Маркус поспешно стирает ее призрачное присутствие взмахом губки по плечам. Над правой ключицей едва заметная тонкая засечка, которой он так любит касаться губами вечерами, хороня разрывающуюся от повседневных забот голову на изгибе ее плеча. След от осколка разнесенной в прах камеры, где Эбби преступила все свои принципы, осознанно лишив жизни человека. Именно эта рана никак не затянется полностью, бередя душу кошмарами, что тревожат ее и без того беспокойные ночи. Опускаясь ниже, его пальцы скользят по деформированному, изъеденному округлым шрамом от сверла бедру, пока не настигают ее руки, безвольно вытянувшейся вдоль тела. Тонкой, жилистой, не знающей покоя ни в небе, ни под землей. На ней тоже свои отметины, заметные куда ярче прочих. Поджившие, но еще не сгладившиеся под воздействием времени рваные раны неравномерно пересекают жилы, бугрятся на венах, вздувшихся от напряженной многочасовой работы за хирургическим столом. Не размыкая век, Эбби на мгновение переплетает их пальцы, и вновь возвращается к своему краткому сладостному бездействию, отдаваясь во власть его заботливых рук. Вода у их ног едва заметного розоватого оттенка. А может только кажется - ведь он уверен, что успел оттереть уже всю кровь, словно бы намертво впитавшуюся в тонкие пальцы. Гомон за стенами разрастается, ширится, заполоняя собою бункер. Люди радуются. Люди отдыхают от въевшейся в кожу тоски, утопая в патоке самообмана. Но Эбби их не слышит. Теплая вода, в объеме, рассчитанном на четверых, приносит ощущение чистоты и легкости, а его нежные, бережные прикосновения - облегчение. Притупляют зудящую боль внутри. Вероятно, правда, что завтра им предстоит выплеснуть на остальных, изукрасит их тела очередными отметинами, венчающими новую веху борьбы за выживание на Земле и под землей. Но то лишь завтра, а пока...