Погребенные заживо

Режущий слух писк с постылой монотонностью оглашает отсек, привлекая внимание к яркой изменчивой линии на мониторе, пока та не становится ровнее штриха опытного чертежника. И вот уже не звуковые всплески, а равномерный погребальный звон заглушает собою хриплое дыхание, пятнами проступающее на мутном стекле. С его точки зрения ждать больше нечего и Джексон лишь бездарно теряет драгоценные секунды. Обнаружь они способ решения проблемы на пару недель раньше и он бы давно уже оттолкнул мешкающего врача прочь, самостоятельно приступив к экстренной реанимации. Сейчас же Маркусу с трудом, но все-таки удается удержать себя на месте, пусть непослушные пальцы и обхватывают дверную ручку все плотнее. Однажды он уже пошел против желаний Эбби и теперь пожинает плоды этого решения. Хоть сожаления о содеянном отнюдь не то, что он чувствует, отнимать у нее права и на законные обиду и злость Маркус не собирается. И лишь потому смиренно и безмолвно возвышается за дверью, сминая в руке тонкий металл ручки. Пол возле округлого бака усеян разнокалиберными льдинками, залит водой, розовеющей от растворяющихся прожилок крови из глубокой ссадины – края импровизированной ванны не идеальны, но это лучшее, что можно отыскать в бункере. Джексон резко и равномерно нажимает на грудину, выверяя нажатия едва ли не по собственному сердечному ритму. Втискивает кислород в неподвижные легкие, пока Найла поодаль, следуя его указаниям, выставляет настройки на дефибрилляторе, повышая килоджоули. Что-то идет не так, не по плану, Маркус чувствует это каждой клеточкой. И тяжелее всего в эти минуты дается осознание собственной бесполезности. Беспомощности. Ведь даже ворвись он внутрь отсека, нарушая все просьбы и запреты Эбби, толку от того было бы даже меньше, чем вреда. Это не кино, и широким жестом не передать ей собственных сил через касание ладоней, не вынудить лишний раз услышать того, что она, и так, знает наизусть. Не убедить вернуться оттуда, где она находится сейчас… И, пожалуй, лучшее, что он может сделать, так, это молиться. И верить – в Эбби. Ее неистребимую волю к жизни, вопреки всему, что выставлялось ею на показ в последние дни. Разряд электричества повторно проходит сквозь кожу, пятнами краснеющую вокруг электродов, сквозь сосуды и мышцы - каждую клеточку. Пронизывает острой болью. Он и сам ощущает ее - столь явственно, что в какой-то момент оказывается не в силах сделать и вдоха. Весь обращаясь в слух – не раздастся ли судорожный, долгожданный вдох. Во взгляд, отчего-то цепляющийся за детали: посиневшие губы, рассеченное предплечье, с которого тонкой змейкой стекает кровь, перипсихис бледной кожи. За тонкое запястье, что изогнулось под невозможным углом, да скорченные пальцы, при каждом разряде инерционно скребущие по мокрому полу. Неестественно хрупкие, с мертвецкой синевой вокруг ногтей. С лечением Эбби тянет практически до последнего, и при погружении под лед Джексону приходится выполнять большую часть работы за них двоих - усилившиеся боли практически лишают ее контроля над собственным телом. И все же он уверяет всех и вся в неизбежном успехе процедуры. Только когда Эбби вдруг бросает на ветер скупые слова традиционного прощания, Джексон негодующе морщится, отчего лицо его резко становится неприятным. Неуверенным. Слишком мальчишеским. Маркус же сейчас, как заведенный, вторит эхом за ее губами, вплетая слова в самодельную молитву, обращенную не то к Богу, не то к черту. Какая разница, если это действительно поможет?.. Да встретимся мы вновь… Система жизнеобеспечения бункера, несмотря на свою древность, не дает сбоев, и все же, даже с этой стороны двери у него зуб на зуб не попадает, пока он чеканит в пустоту тихие слова. Маркус не помнит, чтобы хоть раз в жизни ему доводилось чувствовать подобный холод: изматывающий, подобно ртути тягуче расходящийся по телу, по немеющим членам, не согреваемым током крови. Тот, что пробирает до самых костей, вынуждая белеть подобно изморози на обожженных холодом растениях. Измятая жесть ручки впивается в ладонь, рождая на ней очередную отметину, разрывающую расчерченные жизнью линии. Дыхание бледным пятном проступает на стекле. Третий разряд, подкидывая над полом, прошивает тонкую фигурку. И весь мир вокруг него на долгие секунды замирает, пока монотонный вой приборов не дает, наконец, трещину, теряясь за глухим, захлебывающимся кашлем.