Blue

Они бежали. Скрываясь в тени переулков, вместе со свистом ветра боясь услышать шаг тяжелых ботинок, хруст свежевыпавшего снега. А шел снег… Давно уже пробил комендантский час и все люди спрятались по домам; испуганно вспыхнули огни в окнах. Им хотя бы есть, где спрятаться. Саймон, улучив минутку, задирал голову и смотрел в эти теплые огни, словно приманенный мотылек, словно бы искал те, в свете которых когда-то служил кому-то. А потом он, словно извиняясь, быстро трусил следом, в тень. Он не был самым идеальным разведчиком, честно скажем. Но он был надежным и тихим, а еще система Маркуса то и дело подкидывала тому картины его, брошенного на крыше. Саймон отдалялся от него, и его заметало снегом, быстро синеющим от сочащегося тириума. Маркус не мог его не взять с собой из чувства страха. И вины. Глава Иерихона уже какое-то время задумывался о том, чтобы найти им убежище на случай внезапной катастрофы. Риск был велик, электричество и сеть сбоили в городе, что мешало нормально подключаться и взламывать мировую сеть и искать подходящее место удаленно. Но ведь можно было послать кого-то менее важного, чем лицо и голос, надежду и опору андроидов, спросите вы. Смех в том, что надежда и опора для андроидов сама уже и не знала, что ей предпринять. Старый Маркус, тот наивный и улыбающийся с прищуром андроид, он умер, кажется, в той студии, залитой красками (почему ты так полюбил синий, когда встретил меня, Карл?). Или он умер тогда, когда слушал надтреснутый голос той девочки со свалки, которая пела и пела, пока он не выкорчевал из нее сердце. А Маркус, лицо которого, нагое, говорило за ранее неживых на всех экранах страны, теперь, кажется, и сам нуждается в какой-то опоре. А если ты выиграешь, Маркус? Возьмешь и перевернешь историю вверх дном. Лань возляжет со львом, а мертвые встанут и простят всех своих убийц. Что будешь делать дальше? Ведь андроиды те же дети, которые обречены нести с собой ошибки своих родителей (страшно думать, что их сознание это одна из них). Что тогда, после свободы – они вознесут его в Мессию, придумают свой пантеон божков-предтеч и начнут убивать друг друга из веры? Придумают смысл в своей жизни, они, кому не надо было выживать и приспосабливаться все эти тысячелетия, кто не подвержен тем первородным инстинктам, которые и держат, может быть, человечество на плаву? Куда они уйдут, разве что в космос – потому что нет им места на планете, которая живет и дышит, где летают в небесах реки, в кислоте шипит и трепещет жизнь. Не такая жизнь у андроидов, хоть кричи ты во всю свою металлическую глотку о сознании, о правах и свободах. Жизнь андроидов и ее смысл – это то, что еще следует найти. Люди снова и снова совершают ошибки – создают детищ и, обнаружив у них свободу, с перепугу выгоняют на улицы. Смогут ли они… научиться жить? За всю свою пластиковую вечность? - Маркус, я что-то нашел. Мы можем зайти. - говорит, не шевеля губами, Саймон, и его голос вырывает андроида из потока мыслей. Он следует за напарником.

***

- Саймон, почему они не заперли двери в музей, - изумляется вслух Маркус, оглядывая покинутое несколько дней уж точно помещение. - Не знаю. Может быть, не думали, что нас заинтересует искусство? – Саймон проводит пальцем по изгибу старого роскошного зеркала и смотрит на собранную пыль. Он не раз пытался убраться на Иерихоне, безуспешно работая вместе с другими моделями-домохозяйками, даром что не пек тортики. Было бы жалко выкидывать. - Многие все еще думают, что мы просто инструменты для их нужд, неспособные понять и творить наравне с ними. – ужасается старший андроид и проходит дальше, стараясь подавить нарастающее негодование. – после нашего мирного шествия, Саймон, после жертвы Джона… Маркус осекается и коротко выдыхает, ощущая, как опускается его диафрагма. Близость к живописи, к культурному наследию человечества все еще напоминала ему о Карле. Когда он играл на крыше, то закрывал глаза и переносился в тот дом, где мог говорить с человеком и быть услышанным. Как бы ему хотелось сейчас с ним говорить! Где найти ответы на его бесчисленные вопросы? Карл был так слаб в момент их последней встречи, и он может не пережить конец этой зимы. Он может не дожить до дня, когда его названый синекровный сын вернется к нему с победой. Пожалуйста, отец, продержись еще немного. - Маркус, - окликает его Саймон, когда они проходят в следующую залу – некоторые экспонаты на скорую руку прикрыли тряпками, а некоторые оставили тлеть непокрытыми, - не вини себя. Тебя ведь услышали не только другие девианты, но и люди. Они нас поддерживают. Такое впервые. Они стояли на перекресте Просвещения и Романтизма. Над головами их размахивала французским флагом самоотверженная Марианна, а Маркус вновь и вновь спрашивал себя, создателей, мир – неужели свободу мы будем отвоевывать из века в век лишь на баррикадах? За окном шел снег, но снежинки кружились все медленней – стекла окон, что покрылись коркой вечности, замедляли само время. И хоть уплывай на своих нарисованных лодках вдаль, пытайся избежать своего срока за вечность – люди, головы-на-век, заберут тебя, запрячут по тюрьмам и будут выставлять напоказ, а втайне бояться этого гения, что сохраняется в том, что живет столетиями. Венера Милосская плакала тириумными слезами на свалке, пела и содрогалась своими синими культями. Спартак обрел себя в теле машины и теперь снова пытается спасти своих несчастных рабов. - Саймон, ты веришь в людей? Я вижу их искусство, их культуру, и хочу их любить, но когда я вижу на помойках наших собратьев, у которых изуродованы лица, изломаны тела, мне хочется их… - Сделать с ними то же, что и они с нами, - продолжает за него Саймон, кивая, - я много слышал это от Норт. Но… я верю в них, Маркус. Я верю и в тебя. Тот, кто всегда верит. Без фарса, без сомнений. Как дом, в который можно всегда вернуться. Возможно, так Саймон и был задуман – он, в конце концов, домашний андроид. Но… - Прости, что оставил тебя тогда. Мне следовало остаться – - Не говори глупостей. Нас двоих нашли бы быстро. – говорит он и опускает глаза. Маркус порывисто тянется к нему. - Расскажи. Как ты выбрался? Мы не говорили много с тех пор, как… - как ты, Маркус, решил было умереть перед моими глазами, когда я только вернулся к тебе? Когда я ощущал присутствие Норт на тебе, обнимая? Саймон ничего из этого не говорит. Он качает головой с неровной надломленной улыбкой, стараясь уйти. - Какое это имеет значение, я добрался. И все. - Ты имеешь значение, - Маркус пытается взять того за руку, как раньше, и передать свои чувства, но Саймон испуганно отшатывается от него, - мы все можем умереть завтра. Саймон, почему? Почему ты не позволяешь мне читать тебя, как ты читал меня раньше? Все, чего бы сейчас хотелось заблудившемуся мессии – это ощутить присутствие дома, где его ждут. Саймон смотрит на него так, словно стоит под прицелом. - Я боюсь. Боюсь того, что будет, когда ты узнаешь, что я чувствую. - Как ты можешь так беззаветно верить в меня и бояться меня? – шепчет Маркус, подходя к андроиду ближе и ближе. - Думаю… - тот поднимает на него глаза, - у людей есть выражение для этого. Если бы отчаяние было формой искусства, то Саймон сейчас был бы – шедевром. Это все еще вопрос доверия двух механических коробок, а они сейчас в колыбели человеческой истории, среди равнодушных к их танцу картин и скульптур. - Мы можем попробовать назвать его по-своему, - говорит Маркус и наклоняется, чтобы коснуться Саймона, быть поближе, прошептать свое заветное желание тому в губы, спрятать у того за семью замками тайны, - я хочу привести тебя сюда, когда будет цвести май.