Собирая тебя по осколкам

Они оба едут молча. Арсений смотрит на дорогу — на то, как холодный питерский рассвет мажет небо неровными алыми пятнами, пока тусклое ноябрьское солнце лениво поднимается на горизонте, опускаясь бликами на крыши. Антон… Арс бросает осторожный взгляд в зеркало заднего вида и смотрит на него. Антон на его взгляд не отвечает — сидит, нахмурив брови, и глядит отстраненно в окно. Он ни слова не произносит — вообще не реагирует никак на то, что в салоне машины помимо него присутствует еще и Арсений, только жмется плотнее к сиденью. Арсений морщится болезненно — он не понимает, почему Антон такой притихший, — но потом вдруг вспоминает: этот парень несколько минут назад чуть не прыгнул с чертовой крыши. Губы тут же сжимаются в тонкую нить. Какой же ты болван. Антон вдруг замечает его взгляд — недовольно косится в ответ, смотрит исподлобья. — Что? — настороженно так, будто предупреждая. И не врите, что не пялились. Арсений смотрит ему в лицо — не пытается оправдаться, да и смущения за то, что его взяли с поличным, не испытывает. В конце концов, это не ему нужна помощь — и это не он сейчас сидит в чужой машине с таким видом, будто его на расстрел везут. Он испытывает почти что раздражение, но делает глубокий вздох и натягивает на лицо непроницаемое выражение. — Ничего. — Голос звучит до тошноты примирительно. — Я просто посмотрел. Прости. Он еще какую-то секунду смотрит на Антона — теперь, когда они в машине, можно разглядеть его глаза. Они у парня зеленые, довольно крупные, и смотрят выразительно. Арсению кажется, что взгляд у Антона мог бы быть куда приятнее, если бы он не смотрел на него с таким явным недружелюбием. Арс про себя фыркает. А чего ты ждал от потенциального самоубийцы? Благодарности за то, что спас ему жизнь? Антон сильнее хмурится и стискивает челюсти, будто бы прочитав чужие мысли или пытаясь сдержать злую ответную реплику; он снова отворачивается к окну, всем своим видом показывая, что разговор продолжать не намерен, и Арсу ничего не остается, кроме как смириться, тяжело вздохнуть и вернуть все внимание на дорогу. У них будет еще полно времени на разговоры — чуть позже, когда они приедут. Какое-то время они снова едут молча, занятый каждый своими мыслями, но спустя несколько минут Арс не выдерживает — снова поднимает взгляд и смотрит в зеркало. Брови ползут вверх моментально. На Антоне по-прежнему капюшон, а еще он не вынимает руки из карманов своего пуховика. Неужели так сильно замерз? Еще простудится — неизвестно, сколько он там простоял, на этой крыше. Арс встревоженно морщит лоб, но виду, что обеспокоен, не подает: не хватало еще, чтобы парень выскочил из машины прямо на ходу. Он спрашивает с напускной небрежностью: — Не холодно? Антон поворачивает голову и щурится неприветливо. — А вам-то какое дело? — Но стоит ему поймать суровый, прожигающий насквозь взгляд, как он виновато опускает плечи — словно внезапно осознает, что хамить человеку, который в пять утра приехал, чтобы спасти тебе жизнь — совсем уже по-свински; неуютно ведет плечами, жалея, что не может прямо сейчас слиться с салоном машины, и снова отворачивает голову, устремляя взгляд в окно. — Согрелся уже, — произносит мягче, но с едва уловимой досадой в голосе — зол, что чувствует неловкость перед этим человеком. — Спасибо. Арс смотрит на него долгим взглядом, ничего не говорит, но печку все-таки включает — так, на всякий случай.

***

Едва они заходят в квартиру, как Арс кидает ключи на полку и поворачивается к Антону. — Так, Антон, раздевайся, проходи. — Он показывает пальцем в сторону. — Кухня — там, ванная и туалет прямо по коридору, куртку давай сюда. — Он протягивает руку, чтобы забрать у Антона пуховик, но тот молча расстегивает его и цедит хмуро: — Сам повешу. Арс с досадой стискивает зубы (чертов упрямый мальчишка), но кивает и, повесив собственную куртку, идет на кухню. Антон уходит помыть руки, а когда возвращается, молча садится за стол и втягивает голову в плечи, глядя перед собой затравленным взглядом. Арсений хмурится: он не представляет, как ему вести себя с таким Антоном — не злым и колючим, каким тот был несколько минут назад в машине, а… испуганным. Сжавшимся в нервный комок. Уязвимым. Ему от этого состояния Антона самому паршивей некуда; он стоит у плиты, пытаясь придумать, как хоть немного разрядить обстановку, и в итоге приходит к выводу, что самый разумный вариант — делать вид, будто все и так в порядке. Да, в порядке, никто из нас ведь не пытался покончить с собой. Он болезненно морщится и отворачивается к кухонным полкам. — Антон, ты чай, кофе будешь? — А что покрепче у вас есть? — без особого энтузиазма. Так, словно ему вообще наплевать — он чисто так спросил, разговор поддержать. Арсений поворачивает голову и смотрит на него внимательно. На Антоне одна только тонкая белая футболка, нисколько не скрывающая худые, угловатые плечи — ткань на них некрасиво топорщится, обтягивая выступающие косточки, приоткрывая линию ключиц. Он сидит, ссутулившись, и сверлит равнодушным взглядом стену; брови сведены вместе в сосредоточенном выражении (защитный рефлекс, понимает Арсений), а руки спрятаны под столом. Он чуть заметно дрожит — то ли от холода, то ли еще от чего, — и Арс качает головой и отвечает безапелляционно: — Чай попьешь. — И, поймав на себе хмурый взгляд исподлобья, добавляет чуть мягче: — Тебе согреться нужно — вон дрожишь весь. Антон на это ничего не говорит — лишь сильнее горбится и отворачивает голову, утыкаясь взглядом в стену. Не ваше чертово дело. Арсений тяжело вздыхает и качает головой. Пока ты у меня на кухне, очень даже мое. Но вслух он этого не произносит — отворачивается молча, принимаясь за чай. Какое-то время они вообще не говорят; Антон сидит как мышь, усиленно пытаясь сделать вид, будто его вообще здесь нет, а Арсений принимает правила игры и не мучает его вопросами. Когда спустя несколько минут он ставит перед Антоном большую дымящуюся чашку, тот словно отходит — опускает голову и тянет носом воздух. Брови тут же выгибаются вопросительно, а зеленые глаза чуть заметно округляются, обращаясь на Арса. — С мятой? — спрашивает, и это выражение удивления на лице Антона нравится Арсу куда больше, чем тупое равнодушие до этого: в нем, по крайней мере, есть жизнь. — С мятой, — соглашается Арсений, заодно пододвигая ему блюдце с каким-то печеньем. — Ты такой не любишь? — Люблю, наоборот… Просто удивился, как вы так угадали… Арс довольно хмыкает; хоть какой-то прогресс, думает он с удовлетворением — по крайней мере, Антон больше не сидит с таким видом, будто очень хочет прямо сейчас оказаться в другом месте — желательно подальше и от этой кухни, и от самого Арсения. Знаю я, где ты хочешь оказаться, мрачно думает Попов. Он коротко пожимает плечами. — А я и не угадывал — я просто сам очень мятный люблю, у меня работа такая, стресса много от нее, вот я и подсел. Антон открывает рот, явно собираясь поинтересоваться, что это за работа такая, от которой стресса много, но в последний момент будто передумывает; взгляд моментально тухнет — словно лампочка перегорает. Он понуро опускает плечи, и Арсу от разочарования хочется не то взвыть, не то выругаться вслух — он сам пока не решил, чего именно ему хочется. — Ясно, — отзывается Антон безучастным тоном, обхватывая кружку обеими руками. Арс опускает взгляд на его ладони: пальцы у Антона — длинные, неправдоподобно тонкие, с узелками вен на выпирающих костяшках и все унизанные кольцами, и Арсений про себя решает, что Антону это странным образом идет. Он еще какое-то время задумчиво наблюдает за тем, как Антон пьет чай, а потом вдруг спохватывается: — Стой, а ты ужинал?! Антон напрягается моментально — сводит вместе брови и поднимает на Арса настороженный взгляд. Арс уже готовится услышать явную неправду. — Ужинал… Ну еще бы он сказал иначе, фыркает Арс про себя. — Точно? А то могу макароны тебе разогреть, ну или, там, яичницу пожарить… Антон решительно мотает головой. — Да не надо ничего, я чаем обойдусь. — Он вдруг замолкает — так, словно о чем-то вспомнил только что. — Все равно в меня еда не лезет… Арс чувствует, как в нем снова просыпается сочувствие — раздувается внутри, словно воздушный шар, и подкатывает к горлу неприятным комом. Он сглатывает и произносит вымученно, изо всех сил стараясь сохранять в голосе твердость: — Ну, не надо так не надо… — Он садится за стол напротив Антона и берет в руки собственную чашку. Поглядывает на Антона искоса, не зная, как подступиться, а потом вздыхает: — Антон, скажи, а ты… Когда Антон в следующую секунду поднимает на него глаза, Арсений понимает, что что-то в нем безвозвратно рушится — рассыпается на кусочки, оставляя после себя лишь странное ощущение пустоты, потому что у Антона в глазах сейчас такая чистая, непереносимая тоска, что все внутри сжимается от острой жалости. У Арсения такое чувство, что кто-то ему по сердцу проходится ногтями, а еще дышать становится невыносимо трудно. Он с силой стискивает кружку, очень смутно ощущая, как ее горячие стенки обжигают пальцы, и сцепляет зубы так, что ноют челюсти. Господи, сколько же в тебе боли. А в следующую секунду Антон всхлипывает — громко, честно, как ребенок, и Арсению очень хочется утешить его так, как утешают маленьких детей: обнять, прижать к себе, потому что ему больно видеть эту тоску и потому что он — живой человек, как бы там кому ни казалось. Но Антон, к несчастью, не ребенок — Антон уже взрослый, сам разберется, и Арсению, к тому же, посторонний человек, — поэтому Арс продолжает сидеть, чувствуя, как сжимается от жалости сердце. — Она мне перед тем… — Антон задыхается, Арсений — тоже, — перед тем, как… ну, вы поняли… — он осекается, нервно дергает плечом, и Арс кивает поспешно, — сказала, что я — единственное, чего она всегда хотела… — он шмыгает носом. — Что ей даже умереть не страшно, если я буду с ней, понимаете? Арсений, разумеется, не понимает — Арсению ничего подобного не говорили никогда, он вообще себе не очень представляет, каково это — когда тебя так сильно любят; с женой он развелся два года назад, и в их разрыве — как и в отношениях, — было мало драмы — Арс уже плохо помнит обстоятельства, но, кажется, это как-то было связано с тем, что один из них очень сильно устал от другого — а, может, они оба друг от друга устали. В любом случае, Арс не может Антона понять; он оттягивает ворот свитера, который внезапно стал давить на горло, и с усилием кивает. — Я понимаю, Антон. Ничерта не понимаю, но очень хочу. Антон тоже кивает — дергано, кусая губы и впиваясь в чашку пальцами. Он не смотрит на Арсения — куда проще смотреть в стену, от которой никакого осуждения или жалости не будет. — А я… я ведь ее вообще не ценил, думал, куда она денется, она ведь любит меня, все равно будет рядом всегда, даже если у нас хуйня какая-то вечно… — он делает судорожный вздох, и у Арсения от этого внутри что-то снова ломается; ему очень хочется Антона успокоить — сказать, что все наладится, даже если сейчас кажется, что впереди беспросветный мрак, — но он не знает, какие слова подобрать в такой ситуации. Он любимых не терял — откуда ему знать, что должен чувствовать Антон? Он боится ляпнуть что-нибудь не то, поэтому молчит — лишь сжимает руки в кулаки, ощущая неприятное покалывание на кончиках пальцев, и кивает снова, мол, я слушаю. Антону наплевать, слушают его или нет — он все равно продолжил бы, ему просто нужно выговорить все то, что он держал в себе последние несколько дней. — А рядом, блять, меня не оказалось! Я вообще себя как придурок вел, просто ахуеть как тупо… — Он отставляет свою чашку, запускает пальцы в волосы и качает головой; Арсений смотрит на это с выражением сочувствия на лице, но не пытается Антона перебить. — Мы ведь ссорились последний год — ну, знаете, типичные такие ссоры, типа, «почему ты не приехал», «ты никогда меня не слушаешь», — как у всех, короче, ничего, блять, необычного такого… Но мы когда ссорились, я убегал постоянно… сейчас я даже сам не понимаю, почему так поступал — может, потому что она все время хотела отношения со мной повыяснять, а я все это ненавижу — ненавижу серьезные разговоры вести, срываюсь сразу, как ублюдок последний себя вести начинаю, сам это понимаю, но остановиться вообще не могу, когда несет… — Он вдруг поднимает взгляд на Арса, и Арсения от этого чуть током не пронзает. Он вздрагивает, но выдерживает взгляд — смотрит на Антона, боясь вдохнуть. — Я вот думаю — может, все дело было во мне, а не в ней? Может, это я виноват в наших ссорах? Наверняка она думала, что мне плевать на нее, а если бы я хоть раз остался, хоть раз сказал ей, что люблю ее, а не убегал, она бы успокоилась… Она ведь только и хотела, что моей любви — любви, а не сраного равнодушия. Антон сглатывает, вытирает сухие губы и снова опускает взгляд на чашку, но Арсению почему-то очень хочется его взгляд удержать. — Знаешь, Антон, — Антон мгновенно поднимает на него взгляд, и Арс цепляется за это как за смутную надежду, — когда ты с кем-то ссоришься, очень трудно бывает понять, почему это происходит и что нужно сделать, чтобы это прекратить. — Антон слушает внимательно, не перебивает, и Арс за это благодарен. — Мне всегда казалось, что мы ссоримся только с теми, на кого нам не наплевать, понимаешь? — Антон кивает, Арс — тоже. — Мы злимся, ревнуем, порой даже ненавидим, но это происходит лишь тогда и только с теми, когда мы любим. — Он замолкает на секунду, думая о том, стоит ли затрагивать тему своей личной жизни, но в конце концов решается. — Мы с женой тоже часто ссорились, но после развода прекратили — чувств не осталось, и поводов для ссор тоже. Антон кивает — медленно, вдумываясь в смысл. — Я тоже так думал какое-то время — я прямо как вы ей говорил, мол, мы с тобой ссоримся, потому что нам не похуй друг на друга, а вот те, у кого все вечно идеально — вот они пускай и парятся… — Он зло хмыкает и хватает с тарелки печенье, вертит его длинными нервными пальцами. — Только если бы не ссоры эти — если бы мы мозг друг другу не ебали столько времени, — она бы сейчас жива была… Арс ничего не говорит на это — опускает голову, прячет взгляд в темно-бурой глубине мятного чая, а когда, наконец, поднимает глаза, то снова смотрит прямо на Антона. — Антон, ты ведь не ссоры — ты себя винишь в ее смерти? Антон отвечает ему суровым взглядом исподлобья. — Вы меня вообще слушаете? Я же вам объяснил, почему так случилось. Кого же мне еще винить, мать вашу? Арс болезненно морщится и качает головой. — А может, стоит попытаться… никого не винить? — И спешит добавить, заметив недоуменный взгляд Антона: — Я понимаю тебя — ты злишься на весь мир, тебе кажется, что это несправедливо. Что так не должно было быть. И ты прав, Антон, то, что произошло, в самом деле ужасно, но… что, если этому просто… суждено было произойти? — Антон всем своим видом показывает, что он не понимает, и Арсений почти с отчаянием размышляет над тем, как бы донести свою мысль. — Не знаю, что это — рок, судьба, несчастный случай — как ни назови, Антон, в этом мире есть вещи, над которыми мы не властны — ни ты, ни я, ни кто-либо другой. — Теперь Антон, видимо, понимает — хватается за голову, оттягивает волосы, яростно мотает головой, но Арсений продолжает упрямо: — Пойми, если чему-то в этом мире суждено случиться, оно случится, как бы ты ни старался это изменить… — Да не должно было этого случиться, в том-то и дело! Я приехать должен был за ней, тогда бы она не села в машину к этому пьяному ублюдку и не… Он осекается вдруг — тяжело, отрывисто дышит, и Арсению снова очень хочется протянуть руку и дотронуться до его плеча хотя бы кончиками пальцев, а лучше — стиснуть, но Арсений опасается. Он молчит, сжимает губы, давая Антону время успокоиться. Когда Антон заговаривает снова, его голос очень хриплый и глухой — словно он сам с собой говорит: — Она разбилась на машине. Села к какому-то больному уроду, и в итоге все случилось. Он, кстати, тоже не выжил — и хорошо, что не выжил. Иначе я бы нашел его… — В его глазах что-то опасно вспыхивает. — Я бы обязательно его нашел, уж поверьте. Арсений верит — и мысленно благодарит судьбу за то, что водитель не выжил. Антону незачем становиться еще и убийцей. — Я когда ее тело увидел… ну, в смысле, в морге… — Антон тяжело сглатывает, — знаете, с чего охренел? Не с кровоподтеков, хотя я потом всю ночь блевал на лестнице… у нее на лице такая обида была — какое-то даже отвращение, что ли… как будто она в самую последнюю секунду обо мне подумала — ну, знаете, подумала, какой я конченый урод… И вообще, жизнь — она такая, сука, хрупкая. Просто пиздец какая хрупкая, если так подумать — вы не замечали? Живешь себе такой, в магазин там ходишь после работы, с друзьями общаешься, тусишь по выходным, думаешь, типа, все нормально, я же жив сегодня — значит, завтра тоже буду жив, как еще-то, правильно? Люди постоянно умирают — каждый день по новостям передают, — но каждый про себя думает, мол, ну со мной-то точно ничего не случится, я же, блять, такой весь из себя особенный, куда там… только нихуя это не так. Мы каждый день рискуем, как по канату ходим — каждый, сука, день. Вы ведь понимаете, о чем я, да? — Он поднимает на Арсения открытый взгляд, и Арсений кивает — искренне, не для того, чтобы Антона просто утешить. — Кажется, понимаю. — Вот почему я не верю во всю эту чушь, про которую вы сказали — про судьбу и прочее. Если судьба есть, то почему тогда решает все в итоге не она, а какая-то ебучая случайность? Арсений пожимает плечами. — Кто знает — может, случайности и не случайны? Антон хмурится. — В каком смысле? Опять про судьбу начнете загонять? Да не верю я в нее! — Не совсем. — Арс качает головой. — Я где-то читал, что случайности — это последствия нашего личного выбора. Мы не всегда осознаем это, но все, что с нами происходит, выбираем мы сами. Антон громко фыркает, и Арс трясет головой, лишь теперь осознавая, как это прозвучало. — Хотите сказать, я сам выбрал, чтобы она умерла? — Нет. Ты ничего не выбирал. Ты ведь не знал, что случится — никто не может этого знать. Я это вот к чему, Антон: у нас есть выбор, но мы не всегда можем предугадать, какими будут последствия нашего выбора. Возможно, эти самые последствия есть не что иное, как судьба. Ты не выбирал их. Ты не выбирал судьбу — ни свою, ни ее. Ты понимаешь? Антон задумывается на минуту, но когда он поднимает на Арсения горящий злостью взгляд, тот отчетливо осознает: убедить его не удалось. — Может быть, вы правы… похуй как-то, знаете? Плевать я хотел, почему так вышло — случай это или сраная судьба. Мне от этого ни холодно, ни жарко, ей — тем более. Все равно это я проебался — откровенно так причем, по всем фронтам. Это из-за меня она проводила свой последний день вот так — бухая в баре, думая о том, что нахуй никому не впилась. Арсений ничего не отвечает — ему нечего сказать, он подробности чужих отношений не знает и, признаться честно, не очень хочет узнавать. Ему больно за Антона; он бы рад сказать, что тот во всем ошибается, что вины Антона в случившемся нет и что однажды он сможет двигаться дальше несмотря на то, что сейчас ему невыносимо. Он бы правда рад — если бы в своих словах не сомневался. Когда Антон в следующую секунду поднимает на него глаза, Арсений с удивлением замечает в них обезоруживающую искренность. — Как думаете, ей больно было? Ну, когда она разбилась. Я вот думаю, что, наверное, не должно было быть больно — врач сказал, у нее череп пробит, она сразу отключилась, не мучилась… надеюсь, это правда… надеюсь, она быстро умерла — даже если в самую последнюю секунду думала о том, какой я опиздошенный мудак… — Я думаю… — Арс сглатывает, тщательно подбирает слова, прекрасно понимая, что сейчас ступает по чужой душе, — что в последнюю секунду своей жизни она жалела о ваших ссорах не меньше, чем ты сейчас. И уж точно не хотела, чтобы ты чувствовал свою вину. Антон кивает — медленно, отстраненно, наверняка думая о чем-то своем. Арсений смотрит ему в лицо, отчаянно жалея, что не может прочитать чужие мысли, но уже вскоре Антон заговаривает сам: — Знаете, что самое хуевое? Есть такое выражение, вы слышали, наверное — пустота в душе… слышали ведь? — Арс кивает. — Ну и вот, мы когда с ней ссорились, мне очень часто было плохо — прям паршиво, тошно так, знаете, такое состояние, когда аж делать ничего не можешь, на душе будто кошки насрали. Я только теперь начинаю понимать, что когда плохо — это еще ладно, там хоть что-то сделать можно, ну, там, отвлечься, например, или подождать, пока переболит, пройдет все… А когда там пусто, то ничего не сделаешь, и хрен ты ее чем-нибудь заполнишь, эту пустоту. Сидишь и думаешь, что лучше — вены перерезать или с крыши прыгнуть? Я решил, что с крыши лучше, вены все-таки больнее, согласитесь. Арс мрачно хмыкает — одними кончиками губ, но в глазах серьезность такая, что впору самому на крышу лезть. — Согласен. Я бы тоже прыгнул с крыши. Я бы ничего из этого не сделал. Антон медленно, задумчиво кивает. Поднимает взгляд на Арса. — Знаете, почему я позвонил? Тогда, на крыше. Арс качает головой. — Нет, не знаю. Почему? — Умирать — это стремно, пиздец. Арс внимательно смотрит ему в лицо, ничего не отвечая — молча пытается считать все эмоции, — но как только он открывает рот, чтобы задать Антону вопрос, тот вдруг подскакивает. — Ой, ладно, я пойду, пожалуй, а то что-то засиделся — даже как-то неудобно, я ведь только рассказать пообещал, а в итоге к вам домой приперся. — Антон встает, неловко горбит плечи, и Арсений чисто по инерции поднимается следом. — Извините, что доставил неудобства… и что разбудил. Спасибо вам за чай. — Арс с недоумением смотрит на то, как Антон выходит в прихожую, и лишь когда парень присаживается, чтобы зашнуровать кроссовки, понимает, что тот в самом деле собирается уйти. Арсений реагирует моментально — чуть ли не выбегает в коридор вслед за Антоном. — Постой, Антон, какие еще неудобства? Ты ведь полчаса назад всего пришел, посиди еще, куда спешить-то?! Антон выпрямляется и хватает с вешалки куртку. — Так ведь мы и договаривались на полчаса — забыли, что ли? Странный вы все-таки. Арс не сдается. — Ну и куда ты пойдешь в такое время? Метро еще даже не открылось… — В смысле, куда? Домой я к себе пойду, какие у меня еще есть варианты? А то, что метро не открылось — ничего, я пройдусь, свежим воздухом подышу, все такое… — Антон, наконец, замечает встревоженный взгляд Арсения. — Да не бойтесь, прыгать я сейчас не буду точно — вы мне весь настрой своими разговорами испортили. Зря я вам, конечно, позвонил, лучше бы другой какой-нибудь номер набрал, а то вы слишком суетливый весь какой-то, прям до тошноты… Арсений не обращает внимание на колкость — все равно Антон лишь пытается скрасить неловкость. Он обеспокоенно морщит лоб. — Может, останешься до вечера? Боюсь я тебя отпускать в таком состоянии, если честно… Боюсь увидеть сводку новостей. — Да в каком таком состоянии, вы чего переживаете-то? Я же не под кайфом… Говорю же вам, забейте, нечего так париться из-за меня, ну правда, все в порядке будет… Да ничерта у тебя не в порядке, думает Попов со злостью. — Ну ты хотя бы номер свой оставь, чтобы я мог позвонить… Антон смотрит на него как-то странно, и Арс хлопает себя рукой по лбу. — Ой, точно… он же у меня есть. Антон надевает куртку. — А вообще-то вы мне лучше не звоните — вдруг опять собьете в самый неподходящий момент… — Увидев, как побледнел Арс, он мрачно хмыкает: — Шутка. Черный юмор, что ли, не понимаете? Да уж, разучился, видимо, за утро… Набросив на голову капюшон, Антон хватается за ручку двери и поспешно тянет на себя, будто не желая оставаться в этой квартире ни секундой дольше. Оказавшись уже в проходе, оборачивается и бросает напоследок: — В общем, спасибо еще раз за помощь… до свидания. Арсу очень хочется его остановить, но у него не находится ни одного объективного аргумента, поэтому он лишь вздыхает: — Всего хорошего, Антон. Доживи до завтра, ну пожалуйста. Чтобы я не так переживал. Когда дверь за Антоном закрывается, Арс смутно осознает, что внутри становится как-то по-странному пусто — будто Антон забрал с собой нечто важное из этой квартиры, унес с собой прямо на холодный питерский воздух, и вот теперь это не дает покоя самому Арсению. Он морщит лоб и сжимает пальцами переносицу, пытаясь не думать о том, куда именно направился Антон и чем это закончится. Вместо этого он медленно идет на кухню, чувствуя едва уловимый мятный запах — единственное доказательство того, что Антон — не фантом и не обрывок утреннего сна, — и споласкивает чашки, думая обо всем случившемся. Вымыв посуду, Арс ложится на диване в гостиной, решив поспать хотя бы час-другой: в голове расползается тяжесть, и Арсению поскорее хочется убить последствия недосыпа, а еще привести голову в порядок. Он спит некрепким, беспокойным сном, не в силах справиться с ворохом мыслей, что копошатся в сознании, поэтому когда спустя полчаса раздается звонок в дверь, он тут же просыпается. Сперва он готов поклясться, что и это тоже ему приснилось. Но когда он открывает дверь, ему кажется, что он вот-вот задохнется от острого облегчения. На пороге, неловко теребя браслеты, стоит Антон; он смотрит на Арса затравленным взглядом, будто прося прощения за свое вторжение. Арсению хочется заулыбаться, но он себя сдерживает — сонно трет глаза, делая вид, что не удивлен и не обрадован. — Простите, я совсем, наверное, обнаглел… — Антон неловко чешет затылок, явно неверно истолковав реакцию Арса, — но можно я… у вас денек перекантуюсь? Пока гостиницу не подыщу, ну или там жилье какое… я просто… ну, не могу я в той квартире. — Он болезненно морщится, сглатывает. — Мы там с Ирой жили. Несмотря на то, что после сна Арс обычно соображает довольно медленно, он мгновенно понимает, кто такая Ира и почему Антон не может оставаться в той квартире. Поэтому он решительно кивает и тянет Шастуна за рукав в квартиру, закрывая за ним дверь. — Конечно, заходи. Постелю тебе в гостиной.