Есть жертвенность, ревность, есть ложь и печаль. Всё — в банке с наклейкой «соль»; Бьешь больно и резко, хрипишь: отвечай, как быть без тебя? (с тобой?)
***
Порыв ветра отбрасывает волосы со лба и холодит щеки, заставляет жмуриться и высекает слезу. Тэхен поднимает руку, рукавом прикрывая глаза, и задирает голову повыше. Воздух вокруг него кажется вязким, тягучим: идти, рассекая его, трудно — и он не идет. Стоит, обдуваемый ветрами, и рубашка его то надувается как парус, то просто трепещет от особо яростных порывов. Тэхену — безмятежно. Спокойно. Устало. Возможно, немного никак. Он глядит на складки на своем рукаве, чувствует, как бьется о ноги плотная ткань просторных штанов, как перекатывается под ступнями песок, и совсем не хочет двигаться. Здесь — свежо. А еще — одиноко. Правда, Тэхену в последнее время одиноко перманентно. Он слишком измотан, чтобы продолжать бороться: с самим собой, с собственными принципами, с чувством долга, тяжелым камнем упавшим ему на сердце, и, самое, самое больное — с воспоминаниями о. Он плавно отводит руку от глаз, ведет ей вверх, раскрыв ладонь, и холодный воздух ласково лижет кожу и нагоняет мурашки. Пальцы тянутся вверх, взгляд устремлен туда же — к чернильному небесному полотну, к далеким вкраплениям звезд. Ему чудится, что кончики пальцев почти цепляют одну из них, он приподнимается на носки, раскачиваясь, сжимает кулак, хватая лишь воздух, и, потеряв равновесие, делает широкий и неловкий шаг вперед. Ногу тут же окатывает ледяной водой: пробирает до самых костей. Что холодом, что пониманием. Звезды светят ему так ясно — и гаснут, и ему ни одной не поймать. Песок под ногами колкий, он клеится к влажной коже, в нем мелкие камушки, что больно врезаются в ступни, но это же такие мелочи по сравнению с тем, что звезды, к которым ему так хочется — слишком далеки, чтобы даже коснуться. Ветер свистит в ушах, взгляд падает на такие близкие, чарующие дикие волны, что, пенясь, бьются исступленно о скалы. Шумят. Дух захватывает. Сверкающие крапинки звезд пляшут в небе, такие же — перед глазами, их цветные хороводы кружат голову и путают мысли, но от них — хорошо. Пусто где-то в груди, свободно и немного, лишь чуточку, тоскливо. Они отражаются в темнеющей водной глади, переливаются под далекой толщей воды и манят загадочным блеском. Зовут сделать шаг, дотронуться и почувствовать, перенять их свет на кончиках пальцев. Тэхену свет нужен как воздух (ему теперь так темно). Тэхен к свету тянется. Соленая вода пропитывает штаны, босыми ступнями он загребает колкий песок и идет ужасно медленно, с трудом преодолевая сопротивление волн. Брызги летят в лицо, оседают на ресницах и волосах. Тэхен полной грудью вдыхает хрупкий, студеный воздух и пальцами ведет по воде. Свежо. Отвратительно холодно. Секунда — и его, зашедшего уже далеко, накрывает тяжелой, бурлящей волной. С головой: так, что кажется, словно в одночасье он просто преломился под ее напором, дал трещину и со звоном раскололся, а теперь оседает светлыми льдинками на темное, неприветливое дно. Ведь он, Тэхен, хрупкий, вообще-то. Легко надломить: достаточно одного тычка под ребра чем-нибудь особо жалящим. Расстоянием, например. Безысходностью. Вокруг становится темно и равнодушно. Колышутся упругие волны, откуда-то сверху тянутся к нему тонкие, едва заметные лучи слабого света. Это звезды? Теперь он дотянется? Заторможено загребая руками воду, он рвется вперед и ощущает, как пропитывает холод каждую частичку тела, как проникает в самые кости, и они трещат от напряжения, а в глазах рябит. И где-то между рябью, между блеклыми сине-зелеными всполохами, он цепляет что-то еще. Что-то темнее фона — подрагивающее, отдаленное. Напоминающее силуэт. Силуэт то размывается, то становится четче: так сложно разглядеть, но Тэхену — нужно. Тэхен, он тот, кто обязательно разглядит. Он чувствует, как постепенно тяжелеют веки, как стынет в жилах кровь, и улетучиваются силы. Как нутро понемногу леденеет, готовое вскоре раствориться, превратившись в беспокойный вихрь крохотных льдинок посреди огромного водного пространства, и — всем телом тянется вперед, к призрачному сгустку теней, потому что ему ясно, до страшного ясно видится в нем — Чонгук. Неслышно — в самую толщу воды, сквозь которую не проходит ни единого звука. — Забери меня отсюда, Чонгук. Воздух выходит из легких, пузырьками поднимаясь вверх. Желание держать глаза открытыми постепенно уходит тоже. Холод пробирается прямо к груди, сжимает цепкой хваткой легкие, и пламя где-то за ребрами, что всегда разгоралось так ярко, стоило ему Чонгука увидеть, тут же жмется опасливо подальше от ледяных когтистых лап. — Здесь так холодно. Протянутая вперед рука, от самых кончиков пальцев оборачивается ломким льдистым вихрем — и растворяется в темноте.***
Тэхен медленно открывает глаза и смаргивает остатки нагнавшего жути сна. Взгляд лениво выцепляет наполовину зашторенное окно повозки, за которым открывается вид на неторопливо проплывающие мимо зеленые поля. Он облизывает пересохшие губы и, с трудом преодолевая слабость в конечностях, прижимает руку к груди. Там — бешеное сердцебиение и, что намного важнее, знакомо печет живое тепло. Тепло. Он облегченно выдыхает, рукавом кафтана утерев вспотевший от напряжения лоб, и наконец переводит расфокусированный взгляд на глазеющего с противоположного сиденья Чимина. — Выспался? Мы почти на месте, — коротко улыбается он. Улыбается — а у самого глубокие тени под глазами залегли и вид изнуренный до ужаса. Дорога с непривычки выдалась слишком тяжелой для тех, у кого количество поездок за пределы замка едва перевалит за два раза. Тем более, поместье, к которому приближалась их повозка, находилось в глубине территорий королевства — подальше от границ. Дальше от Чонгука, думает Тэхен и не может заставить себя ответить другу улыбкой. Смутные обрывки сна все еще тянутся к нему своими льдистыми руками, и он чувствует себя совсем не отдохнувшим, а, скорее, наоборот — потрепанным и утомившимся. От воспоминания о прошивавшем тело холоде потряхивает. — Не люблю спать в пути, — хрипит он. Находиться в пути он, в принципе, не любит тоже, но кому какое дело. Чимин какое-то время молчит, удовлетворившись ответом, и глядит в окно. Его отросшая челка плавно покачивается от резких скачков повозки. Лошади несутся вперед, не зная усталости, и им чуждо все то людское и тоскливое, что засело у помрачневшего Тэхена на душе. Кажется, что каждый удар копыт о землю пригвождает к полу его самого, и от ощущения прохлады, коснувшегося затылка, пробирает озноб. Тэхен ежится, сцепив руки в замок и зажав между коленями. — Ты, — вновь подает голос Чимин, — Ты как вообще? — несмело интересуется впервые с того момента, как узнал о произошедшем. Тэхен только равнодушно пожимает плечами. — Нормально, — бурчит. Хотя на самом деле — нет. Тэхен, вообще-то, вдребезги. Море в его воспоминаниях должно было стать убежищем, проблеском света, за который можно зацепиться, когда темнота надвигается особо стремительно. Но только что Только что море чуть не поглотило его без остатка. Вместо того, чтобы оставаться теплым воспоминанием где-то в самых дальних закоулках души, оно едва не потушило опасливо притихшее за ребрами пламя. Тэхен вновь прижимает руки к груди и словно чувствует, как внутри заново разгорается жизнь. — Приближаемся, — кивает Чимин на окно, привычно проглотив его ложь и не спеша растравливать душу вопросами. Он знает — Тэхен из тех, кто будет говорить без остановки, если почувствует, что без того наверняка задохнется, но сейчас ни слова правды из него не вытащишь. Для усталого «угу» приходится еще пару мгновений собираться с силами. Резиденция встречает их низко нависшими серыми тучами и пестрыми цветами на кустах за высокой кованой изгородью. Тэхен неспешно приближается к воротам и отстраненно вспоминает, как посещал это место когда-то в детстве. Поместье принадлежало семье его мамы, и раньше здесь жили ее покойные ныне родители. Воспоминаний о них у Тэхена почти не сохранилось — лишь смутные очертания светлых бабушкиных глаз и теплых дедушкиных рук. Он их едва ли помнит. Когда-то давно, будучи совсем маленьким, он умолял отца позволить ему с мамой съездить в старое поместье, навестить ее родителей, и не понимал, почему тот всегда был так категорично настроен против. Понял лишь в пятнадцать, когда ему доходчиво объяснили, почему он не может, как, например, королевичи из-за границы, свободно отправляться в другие города и по возможности государства, путешествовать в свое удовольствие и знакомиться с новыми людьми. Пожалуй, если бы причина поездки не была ему столь ненавистна, он бы даже радовался возможности погостить в месте, где когда-то родилась и выросла мама. На широком ступенчатом крыльце их встречают незнакомые альфа с омегой. Тэхену говорили о них: альфа-наместник, Намджун, уже больше пяти лет держит это поместье вместе с мужем, и является ему дальним-дальним родственником. Тэхену придется провести с этими людьми под одной крышей множество дней и ночей, но он совсем не горит желанием даже пытаться расположить их к себе. Все они — против него. Каждый из тех, кто готов слепо следовать приказам отца, невзирая на его собственные желания. Прежде чем приблизиться к ним, Тэхен притормаживает у ворот и поднимает к небу глаза. С самого утра его заволокло тучами, что явно не собираются рассеиваться даже к вечеру. Тоска на сердце вкрадчиво нашептывает, что сегодня ночью он наверняка не разглядит ни единой звезды.***
Когда минует третий день с прибытия в поместье и второй день как Тэхен запирается в своих комнатах, изредка впуская слуг с едой, Чимин решает принять меры. Его совершенно не устраивает, что друг воспринимает их пребывание здесь как ссылку, когда о нем можно думать в немного более позитивном ключе. Чимин вот думает. Пытается, по крайней мере. Еще пытается вытащить Тэхена подышать свежим воздухом хоть немного. Для этого приходится целый день терроризировать дотошного Намджуна, чтобы выпросить у него лошадей из конюшни, и омеге даже приходится Сокджина, намджунова мужа, задействовать, чтобы тот согласился. Альфа отнекивается долго, ибо ему были переданы четкие директивы касательно безопасности Его Высочества, но Сокджин упертый, Сокджин внимательный до страшного и бьет тревогу вместе с Чимином, когда Тэхен решает, что просиживать в комнатах целыми днями и грузить себя мыслями одна другой хуже — отличная идея. Поэтому Намджуну ничего не остается, кроме как отпустить Чимина с Тэхеном на конную прогулку, послав с ними трех стражей. Не вмешайся Сокджин, послал бы целый полк. Тэхен противится поначалу, потому что в покоях тихо и никто не мешает неторопливо все глубже зарываться в свою уютную тоску, ведь сдаться и принять действительность оказалось… так просто. В какой-то момент в голове щелкает, и вдруг приходит осознание, что — да, ему вполне комфортно мысленно выставлять себя жертвой обстоятельств, и, запершись в комнатах, отрешившись от остального мира становится немного проще переживать происходящее. Тэхен сдается, едва сделав первый шаг вглубь покоев по приезде в резиденцию. Ощущение, словно на макушку с силой опустили пыльный мешок, абсолютно дезориентируя, накрывает, стоит захлопнуться дверям за его спиной. Он вдруг по-настоящему осознает: все закончилось. Даже бороться теперь — не за что. Ему, окруженному гулкой тишиной, одному в этом просторном помещении, приходится признать: раньше (раньше!) в самых дальних, самых темных уголках своей души он все же хранил крохотную надежду на счастливый исход. Знал, что он невозможен, но — упорно хранил. Она помогала не разбиться на части, остаться верным самому себе и чувствам, а не долгу перед страной, которая даже не в состоянии принять его — настоящего; перед отцом, который готов пожертвовать его желаниями и стремлениями ради сохранения статуса. Надежда растворилась, разошлась по швам, стоило только обстоятельствам ласково кольнуть ее напоминанием о себе в самую сердцевину. Тэхен прекрасно осознает, что никто, — Чимин, — не позволит ему сидеть в одиночестве и потихонечку, намеренно выгорать. Иногда он думает, что настолько часто, погрязнув в своих мыслях, проводит под окном по многу часов в одном положении, что, может, однажды его сердце все же не выдержит — замрет тоже, и зверская тоска, камнем упавшая на грудь, наконец улетучится. Но Чимин слишком хороший друг, чтобы не попробовать вывести его тоску иными способами. Тоска, правда, не чернила, впитавшиеся в ткань — ее вывести намного сложнее, но он готов попытаться. Чимин честно пытается: причитает над поникшим Тэхеном, когда в очередной раз застает его, совершенно раздавленного, сидящим перед полной тарелкой нетронутой еды. Он пересказывает дурацкие шутки, подцепленные у поваров с кухни, и упорно игнорирует скептические взгляды, которыми одаривает его в ответ Тэхен, помогает выбрать одежду для прогулки, несмотря на все тэхеновы «какая разница, в чем идти». Чимин заставляет его взобраться на лошадь и выехать за пределы поместья. Разговорить Тэхена оказывается неимоверно трудной задачей. Омега понимает, что ему это не по силам, когда проходит целых полчаса, а друг даже не пытается ответить на его вопросы чем-то посложнее скупого «ага». Сопровождающие их стражи едут в некотором отдалении, сохраняя приличную дистанцию, и Чимин не опасается, что их разговор могут послушать. Он пристраивает свою лошадь поближе к другу и, иногда кидая в его сторону осторожные, полные беспокойства взгляды, пытается дышать полной грудью. Воздух влажный, густой, он пронизан сыростью и легкой дымкой тумана, что сгущается ближе к земле и стелется под копытами лошадей: Тэхен, понурив голову, безучастно следит за тем, как приминается под ними трава. Он отстраненно слушает щебечущего Чимина и не особо вдумывается в смысл доносящихся до него слов. Тэхен знает: он не должен закрываться от друга и отталкивать его, когда тот изо всех сил старается ему помочь, вытянуть на свет из затянувшей пучины тоски, но просто не может заставить себя открыться. Ему нечего Чимину сказать: он сломлен, раздавлен и до основания разобран на куски, и это совсем не та тема, обсуждение которой дается легко и не причиняет боли. Тэхен терпеливо стачивает себя изнутри прогорклыми мыслями и все ждет, когда уже отболит, когда он сможет наконец спокойно вздохнуть, по-настоящему оставив все позади. Тэхен не замечает, как глубоко проваливается в свои мысли, и поэтому легкое касание к плечу и пронизанный заботой голос застают его врасплох. — Тэ, я понимаю, ты не готов сейчас это принять, но, — мягко произносит омега, заглядывая ему в глаза, — Поверь, все наладится. Просто не может не. В глубине души ты и сам это знаешь. Тэхен сглатывает и отводит взгляд. — Все уже наладилось, — говорит он негромко. Чимин только вздыхает и качает головой. — Уже, — хмыкает он, — Я думал смолчать, но. Ты, — омега закусывает губы и неловко передергивает плечами, прежде чем сказать, — Ты звал его во сне. По дороге сюда. Тэхен оборачивается к нему резко и смотрит так, словно его ударили. Он слегка бледнеет, и волосы его кажутся особенно темными на фоне светлой кожи. Слова больно бьют по нервам, бьют по сердцу и возвращают мыслями к пугающим образам ледяной толщи воды из сна и густой, беспросветной темноте. От воспоминания его передергивает, и мгновенно хочется ощериться, огрызнуться, сказать какую-нибудь гадость, чтобы задеть также сильно, как задело сейчас его. Молчи — набатом звучит в голове. Чимин просто не смыслит, о чем говорит. — Так что можешь даже не пытаться убедить меня, что ты — в порядке, — продолжает омега прежде, чем Тэхен успевает собраться с мыслями, — Я знаю, очень сложно переступить через все это, но ты не должен думать, что с отъездом Чонгука жизнь остановилась или что-то вроде того. Ты ничего, совсем ничего не понимаешь, отстраненно думает Тэхен. Жизнь может и продолжается, но ее сосредоточие теперь там, где он. Он не готов так просто отбросить все, что было, и начать собирать себя заново. Только попав в старое поместье, горами отрезанное от остального мира, его вдруг прошило осознанием: Чонгук, сам того не осознавая, шаг за шагом с ювелирной точностью по камешку разобрал каждую из стен, которые он долгое время кропотливо вокруг себя выстраивал. А теперь оказывается, что, когда исчезли стены, бывшие единственной его защитой, он чувствует себя совершенно беспомощным. Чонгук оставил его, и защищать Тэхена теперь некому. Может, поэтому забота Чимина ранит так сильно? Тэхен сглатывает и поплотнее запахивается в плащ. Стало холоднее и еще более влажно: они успели дойти до близлежащего озера. Омега открывает рот, чтобы что-то добавить, но Тэхен перебивает его: — Чимин? — произносит он глухо и глядит на друга с немой просьбой во взгляде. Тот тут же понятливо смыкает губы, — Ты не мог бы… Оставить меня одного? Я должен подумать. Чимин мог бы, но не желает от слова совсем. Тэхен разумный парень, но совсем еще дитё — потерявшийся ребенок, которого слишком рано заставили взрослеть и не позволили сполна насладиться юностью. Его не хочется оставлять в одиночестве, за него боязно. Но Чимин оставит, потому что умеет Тэхену доверять. Он медленно кивает и разворачивает лошадь, направляясь к замершим стражам. Тэхен уже не глядит в его сторону: он переводит взгляд на знакомую тропу к озеру, росчерком темнеющую среди высокой травы, и неторопливо спешивается. Трава зеленая, сочная и мокрая. У кромки воды — особенно сильно, она сразу пропитывает плащ, когда Тэхен не слишком аккуратно устраивается на берегу, подтянув колени в груди. Он правильно Чимину сказал: ему очень о многом нужно подумать. Еще больше нужно принять.