Маятник

Arctic Monkeys — Do I Wanna Know? Больница Белвью, в которой работал мистер Лаусон, находилась на двадцать восьмой восточной улице, и добраться до нее на служебном автомобиле не составило труда. Уильямс практически всю дорогу молчал и, как ему казалось, незаметно разглядывал Грейвса, а сам Персиваль не горел желанием поговорить по душам. Джек всегда импонировал мужчине как хороший работник, неплохой человек, умеющий осознавать и принимать свои ошибки, что очень важно в работе мракоборца. Да и по характеру тот не был приставучим, лживым и льстивым, а глаза, в отличии от Персиваля, имел добрые, вызывающие доверие, что также часто приходилось к месту для допросов. И магия у него дружелюбная. В общем, человек со знаком «плюс». Машина затормозила перед входом в здание, Грейвс сфокусировал взгляд на двери, постоянно открываемой как не-магами, так и волшебниками, размышляя, что сразу две больницы в одном здании — перебор. Он вылез из машины и постарался не хлопнуть дверью, помня, что каждый работник МАКУСА прослушивает курс лекций по психологии, следовательно, для Уильямса не станет загадкой его нервозное состояние, а подобное добьет его и так корчащуюся в муках репутацию. Когда они проходили холл и лестницу, подчиненный держался позади, и если бы Персиваль не знал, что тот не в курсе происходящего, то обязательно подумал бы, что находится под наблюдением, как особо опасный сумасшедший. Лестница закончилась пятым этажом, на котором находились всего четырнадцать кабинетов, а стены были выкрашены в такой раздражающий бежевый цвет, что у Грейвса снова начался нервный тик. Он на секунду застыл перед дверью с номером «4-06» и, кивком велев Уильямсу оставаться в коридоре, постучал.  — Заходите. Приглушенный голос не был неприятным, но это не спасло Персиваля от инстинктивного напряжения под взглядом врача. Грейвс молча кивнул и плотно прикрыл дверь. Он, в самом деле, не представлял, что делать дальше, хоть и не подавал виду, подошел к креслу для пациентов, но не сел, а облокотился на изогнутую спинку. Утреннее солнце, лучи которого, дробясь в стрельчатом окне, причудливо рассыпались по полу и запятнали стены, нещадно слепило глаза и выбивало из колеи, но Персиваль держал себя в руках, ведь он тоже изучал психологию, но намного более глубоко, чем рядовые сотрудники МАКУСА, и этот прием дезориентации был ему прекрасно знаком. Мистер доктор как-его-там молчал и разглядывал Грейвса, подвергаясь одновременно такому же осмотру. Оба получили из своих умозаключений неоднозначные выводы: Перси решил, что доктор, может, и неплох в своем деле, но такими дешевыми приемами результата вряд ли добьется, а этот самый доктор одновременно решил, что пациент тяжелый и упертый, критичный, с таким будет непросто, но интересно. Грейвс первым прервал молчание:  — Мадам Президент предупредила вас обо мне? Колдомедик будто бы не услышал вопроса, настолько расфокусирован был его взгляд, но через пару секунд принял вид стандартного врача и все же ответил, хоть и с небольшим запозданием:  — Кто?.. Ах, да, госпожа Серафина образно обрисовала мне ситуацию, но мне важно услышать ваш рассказ, — Грейвс открыл было рот, дабы уточнить одну немаловажную деталь, но был прерван: — Конечно, все наши разговоры будут конфиденциальны, я принесу вам непреложный обет, но обязан буду докладывать о продвигающемся лечении мадам, — колдомедик внимательно посмотрел на Персиваля, подмечая реакции на непонравившийся ответ. Грейвс, скрепя сердце, уже собирался согласиться, но потом кое-что вспомнил и добавил условие:  — Я согласен на все вышеперечисленное, но после каждого сеанса вы делитесь со мной выводами. И напомните, как вас зовут, — Персиваль вопросительно вздернул брови.  — Алек Лаусон, уважаемый. Как мне к вам обращаться? — колдомедик сохранял странное, как казалось Персивалю, спокойствие, ведь сам он был похож на готовый вот-вот взорваться гейзер.  — Персиваль Грейвс, — стоило только прозвучать имени начальника департамента по магической безопасности, как глаза Лаусона заинтересованно блеснули, а странное эхо от произнесенных слов гипнотически отражалось от стен полупустого кабинета. Грейвс автоматически составлял портрет сидящего перед ним человека: аскетичен, эмоционален, но умеет сдерживаться, кольца нет, рубашка слегка помята — не женат и не особо за собой следит; ногти коротко подстрижены, значит, не только сидячая работа, в данный момент пальцы нервно подрагивают, скорее всего от любопытства и предвкушения загадки; почти вся обстановка кабинета — шкафы, следовательно, либо начитанный, либо красуется. Нет, пыли не заметно, но корешки обтрепаны, значит читает он их часто, но относится небрежно. Волосы короткие, темные, взгляд ясный, глаза светлые, серые, нос длинный и прямой, да и само лицо вытянуто, губы сухие, от них расходятся складки морщин, испещрявших лоб и залегающих между бровей. Часто хмурится. Лет тридцать-тридцать пять. Характер тяжелый. Вывод был категоричен: «не сработаемся». Алек тоже времени не терял, составляя психологический портрет пациента: решителен, самостоятелен, щепетилен, самоуверен и одновременно самокритичен, не женат, резок в суждениях, недоволен всеми, в том числе и собой. Не понимает, что с ним происходит, пугается этого, но виду не подает. Магическое ядро… — Лаусон присмотрелся: — магическое ядро восстанавливается, значит, магией более-менее сложной магией пользоваться не может, поэтому зависит от прихотей других, что, при таком характере, не может сказаться положительно на общем состоянии. Тяжелый случай. Колдомедик решил начать с простого вопроса:  — Вы помните, когда начали терять память?  — В том-то и проблема, мистер Лаусон, что я, вообще-то, до сегодняшнего утра считал себя относительно нормальным, и в эту относительность склероз не вписывался. Персиваль решил говорить начистоту, ведь, как он помнил из собственного опыта, лучше раскрывать все карты перед тем, кто обязался предоставить помощь. Доктор оценил согласие пациента идти на контакт и продолжил:  — Что вы можете вспомнить последнее?  — Я не знаю. Для меня прошедшие дни вспоминаются однообразными, понятия не имею, что стало катализатором.  — Вы замечали что-либо странное в своем поведении? Грейвс немного помолчал, но не потому, что не хотел отвечать, а просто вспоминал все детали своего нестабильного состояния, после этого перечисляя их Алеку:  — В последние дни я стал очень раздражителен, срываюсь из-за всяких мелочей, шарахаюсь от неожиданных звуков, периодически осознаю, что слишком сильно стискиваю находящийся у меня в руках объект, будь то кружка, ручка или столешница, — он снова задумался и вспомнил: — Голова периодически просто адски болит, а глаза печет практически постоянно. И настроение поганое, — закончил он на этой жизнеутверждающей ноте. В это время внимательно слушающий Лаусон листал переправленный ему Серафиной отчет штатного колдомедика о состоянии мистера Грейвса и делал выводы из всего сказанного. Он еще раз внимательно осмотрел пациента и убедился в выбранном диагнозе. Сам Персиваль после «исповеди» тоже пытался упорядочить симптомы, но так и не смог, разочаровавшись на пару мгновений в своем уме и уровне образования. В это время Лаусон слегка прокашлялся и сказал:  — Все не так плохо, как вы думаете, мистер Грейвс. Я не ошибаюсь, вы решили, что чем-то отравлены или сходите с ума? Персиваль промолчал, но Лаусону это не помешало.  — Это не так. Я ознакомился с материалами вашего дела, и с уверенностью в девяносто процентов утверждаю: это последствия вашего, так сказать, пленения проявляют себя, — наткнувшись на ничего не понимающий взгляд Персиваля, доктор разъяснил: — У вас потеря памяти, спровоцированная неизвестным нам темным заклятьем… да, именно заклятьем, не зельем, в этом я уверился, осмотрев вашу ауру — она оплетена прозрачной сетью заклинания, которое непросто заметить. Я выпишу вам направление к нужному колдомедику. Далее, повреждение магического ядра и его быстрое восстановление стали катализатором химических и биологических реакций, влияющих на магические потоки, отражающиеся на ауре, следовательно, проклятие дает сбои, а ваша заблокированная память начинает восстанавливаться за счет небольших кусочков настоящего. Это неизбежно, но я попытаюсь минимизировать потери вашей памяти. Он закончил свой монолог и поднялся из кресла, направившись к книжным шкафам. Грейвс в это время не знал, радоваться ему, или огорчаться. С одной стороны, он вспомнит важные для МАКУСА сведения, а с другой его не обойдут стороной воспоминания о пытках, да и получать знание за другое знание довольно странно. Персивалю на колени опустилась тонкая папка, и он поднял взгляд на Лаусона, думая, что аврор из него никакой. Не заметить приближение гражданского, это же какая степень деградации? А ещё он не помнит, когда успел сесть в мягкое кресло, что расшатывает и так нестабильное равновесие его рассудка, до чертиков пугая.  — Я сейчас объясню непонятные моменты, но по этим методикам придется заниматься трижды в день, желательно с перерывами между ними хотя бы в два часа. Это способствует уменьшению урона, наносимого вашему разуму. Никакие лекарства назначать не буду, и сами вы не пейте никаких успокоительных, кроме мятного чая. Это важно, запомните. На сегодня все, встретимся в среду. Грейвс уже развернулся и направился в сторону двери, как вдруг остановился и, не поворачиваясь, спросил:  — Я могу работать? Алек неслышно тяжело вздохнул и ответил:  — Мистер Грейвс, давайте на чистоту: это неофициальный прием, я не могу вам что-то запрещать, только даю советы и пытаюсь вылечить, но вы сами себя спросите — сможете ли вы спокойно воспринимать все неурядицы и неприятные рабочие моменты? Способны сдерживать раздражение и не срываться на подчиненных? Я бы посоветовал заниматься работой на дому, контактируя с гораздо меньшим количеством раздражающих факторов. Персиваль кивнул, приняв к сведению все сказанное, попрощался и вышел. Уильямс встрепенулся и быстро двинулся за мистером Грейвсом, все также не задавая вопросов. Персиваль был очень ему за это благодарен. *** Грейвс, что удивительно, всегда был очень послушен проверенным врачам. Серафина никогда не упускала возможность пошутить на эту тему. Но не в этот раз. Появившись у него на пороге сегодня утром, она была на диво серьезна. Пиквери сказала, что пришла передать слова целителя: Персиваль может вести дневник событий, записывая каждое и не теряя воспоминания полностью. Принесла кожаный блокнот, явно только что купленный. Периодически, пока пила чай, вопросительно заглядывала в глаза и рассказывала о происходящих событиях. Упомянула, что Голдштейн хочет навестить Грейвса, но не уверена, что это уместно. Снова вопросительно посмотрела. Персиваль внезапно понял — у него действительно прекрасный, хоть и единственный, друг. Он улыбнулся нервничающей женщине и ответил на невысказанный вопрос:  — Я не против посетителей, только они должны понимать, что никогда не узнают, зачем я на них накинулся, — легкий черный юмор всегда помогал Грейвсу справиться со сложными ситуациями, а иногда они с Пиквери шутили на пару, редко, если дела шли совсем плохо, но тогда их обычно дружеские пикировки перерастали в настоящие споры, поэтому приходилось быть внимательными и аккуратными в выражениях, чтобы не разрушить хрупкую дружбу. Благо, сейчас уже не такую уязвимую. Серафина тонко улыбнулась в ответ и засобиралась на работу, уведомив все-еще-начальника-безопасности о том, что пришлет к нему подчиненного с бумагами для проверки, напомнила об упражнениях и распрощалась до завтрашнего дня. Грейвс еще раз уверился, что женщины — существа слишком сентиментальные и такие же хитрые. Серафина по-любому пришлет Тину, кого еще? Вот откуда она все знает? *** Тина переживала. Нет, серьезно, в последнее время она места себе не находила от волнения за мистера Грейвса. Началось все с немалого стресса, когда мадам Пиквери вызвала девушку в свой кабинет, а там, за уже закрытыми дверями, поведала всю историю злоключений главного аврора в очень урезанном варианте и попросила пока не лезть к нему. Тина согласилась, что ей еще оставалось? Но беспокойство от этого никуда не делось, а каждый день надоедливо мелькало на задворках сознания, отвлекая от важных и не очень дел. Голдштейн периодически укоряла сама себя: «Он уже не маленький, побереги свой материнский инстинкт для того, кто в нем нуждается. Мистер Грейвс сам в состоянии разобраться со своими проблемами, и если тебя так настойчиво попросили не мешать, то кто ты такая, чтобы игнорировать столь понятные рекомендации?» Но сколько бы Тина ни старалась себя успокоить — не получалось. Какое-то непонятное чувство звало, практически надрываясь, на перекресток Нортвуд и Форс-Таб-авеню, к двери мрачного неприветливого дома, в котором ходит из угла в угол мистер Грейвс, и каждая минута промедления скребла короткими тупыми коготками внутри черепной коробки. Девушка знала, что мистер Грейвс привязался к ней, конечно знала. Как тут не заметить изменившееся поведение и наполненные теплом взгляды, дружеские шутки и отсутствие начальственных упреков, только ненавязчивые советы (очень полезные, к тому же). Все это, правда, можно списать на болезнь и одиночество, из-за которого мужчина ищет хоть немного тепла, но Тине не хотелось думать об этом. Вот не хотелось — и все тут! «Может, — размышлял она, — мою упертость можно объяснить усиливающейся привязанностью?» Такие мысли Голдштейн выпускала из-под контроля только оставшись одна, запрятавшись как можно дальше от сестры. Она размышляла, пытаясь проанализировать и разложить по полочкам свое поведение и реакции на него мистера Грейвса. Каждый раз получалось что-то новое, но Тина не прекращала попыток. Ей вообще было свойственно упрямство, но жизнь давно научила, что напролом идти нужно не всегда, а только в крайних случаях, но, даже поднатужившись, девушка не могла назвать их отношения крайностью. Вот странностью — всегда пожалуйста. Глупые безнадежные мысли поселились у нее в голове давно, еще с того момента, как глава аврората приветствовал новичков и принимал клятвы. Уже тогда мистер Грейвс казался только-только окончившей академию Тине верхом совершенства, а после нескольких месяцев работы вообще переквалифицировался в божество. Сам того не зная, конечно. Он тогда ее практически не замечал, но она была благодарна хотя бы за то, что не приходилось при каждой встрече напоминать свое имя, как это делал Аберенти. Тина встряхнула волосами и приказала себе сосредоточиться на деле, а не раздумывать о личной жизни, отсутствующей уже довольно давно. И только ей удалось сфокусировать внимание на строчках отчета, как на стол запрыгнула бумажная мышь, настойчиво подлезая под руку. Тина развернула записку и безжалостно захлопнула папку, поднявшись со стула и развернувшись в направлении лестницы. Через пару минут она, поминутно здороваясь, добралась до кабинета Президента и осторожно постучала. Почти сразу после этого дверь открылась, на пороге показалась секретарша Мадлен и кивком пригласила пройти. Тина подчинилась и села в указанное наманикюренным пальчиком кресло, приготовившись провести в ожидании последующие минут двадцать, но нет, мадам Пиквери появилась довольно скоро и, не здороваясь, сразу перешла к делу:  — Аврор Голдштейн, вы направляетесь к мистеру Грейвсу и относите ему эти документы, — на стол мадам упала увесистая связка папок, — а потом ненавязчиво пытаетесь вызнать его мнение. Цель ясна? — Тина немного неловко кивнула. — Тогда свободны, аврор Голдштейн. Тина подхватила папки и ринулась к двери, забыв попрощаться, а Серафина только мученически закатила глаза. Замотается она с ними. А Голдштейн в это время совсем ни о чем не думала. Ну, может только от том, как бы половчее ухитриться забежать в пекарню Якоба и купить тех прекрасных булочек к чаю.