Through the Valley — Shawn James
Бокал был наполовину полон. Или наполовину пуст? Ему было все равно. Янтарная жидкость коньяка тихо плескалась при каждом движении слегка дрожащей руки. Но Грейвз не замечал, так как вместе с бокалом у него в белом мареве дрожала вся комната. Он удобно расположился в библиотеке своего дома, для разнообразия не зарывшись в книги, а стараясь отвлечься. Может, само собой все утрясется… В стоящую на столе пепельницу, почти полностью заполненную бычками от сигарет, в очередной раз за этот ранний вечер медленно падает пепел от едва тлеющего окурка в давно неподвижных пальцах. Персиваль смотрит в никуда остановившимся взглядом, уже давно привыкнув к режущему глаза дымному смогу. Наконец он никуда не торопится. Война… Он боится этого. Снова оказаться на передовой, рисковать жизнью не за кого-то конкретного, а за безликое большинство, никогда даже не узнающее, кто положил свой недолгий век к ногам их благополучия. Да, Персиваль хочет признания, хочет памяти. А кто не хочет? Кто готов кануть в безвременье? На первой войне он едва не сгинул. В горячке боя его не сразило вражеское заклятье или не-маговская шальная пуля, нет, к нему со спины прокрался мальчишка-противник, и если бы не незнакомец-англичанин, не видать бы ему исхода. Короткий нож, всего на половину предплечья, почти вонзенный в беззащитный бок, оборвал бы его жизнь. Столько раз по чистой случайности он спасался, не придавая значения своей бешеной удаче, пока не вернулся домой. Там его, наконец, настигло понимание, прошедшееся нервной дрожью по спине и надолго поселившееся в голове. Он не хочет повторения тогда, когда почти излечился. Белёсое полотно, накрывшее библиотеку, едва колыхается от неожиданного движения. Грейвз, не глядя, подносит почти истлевшую впустую сигарету к губам, глубоко вдыхая едкую отраву, неприлично наслаждаясь каждым моментом, так часто ускользавшим в последнее время, не принося и капли облегчения. Он не железный. Как бы к этому всему не относилась Серафина, он полностью уверен в своей правоте. Ее скепсис, хоть он и понятен, больно задевает едва вставшее на ноги самолюбие. Грейвз знает — это все не просто так, есть причина и есть следствие, как и во всех задачах, с которыми ему приходилось сталкиваться. Сейчас они взаимосвязаны, но кусочки не складываются в целую картину… Хватит. Достаточно с него на сегодня, и на завтра. Нет больше никаких сил. Еще один вдох заставляет закашляться. А затем рассмеяться. Грейвз махом опрокидывает в себя содержимое бокала. Он не должен думать об этом сейчас. А о чем же тогда?.. Бутылка звякнула о край стакана, снова наполняя его. Чиркнула зажигалка, затлел огонек очередной сигареты. Какой по счету? Он уже и не помнит. Что-то большое и болезненное теснит грудь, седое марево начинает выплескиваться за пределы закрытых дверей, просачиваясь в коридор и змеясь по полу. Грейвза это не останавливает. Он даже не думает пытаться развеять дым заклинанием. Здесь он в безопасности. Укрытый этой тонкой завесой, он чувствует себя спокойнее, чем на подземных этажах Министерства. Кажется, он все же поспешил со своим возвращением на службу.***
Дверь открылась без какого-либо намека на сопротивление и Тина осторожно вошла в дом. Темный холл встретил ее как всегда равнодушно, из его темной глубины не доносилось ни звука. «Иногда я жалею, что здесь нет портретов» — подумала она и, не таясь, пошла вперед по знакомому маршруту. Кухня пустовала. Как и гостиная и спальня. Возлагая надежды на последний известный ей вариант, Голдштейн направилась в библиотеку, еще на половине пути почувствовав едкий запах дыма. Уверившись, что идет, куда надо, она прибавила шаг и вскоре оказалась в задымленном ответвлении коридора, ведущего к библиотеке. Наверное, Тина отчасти беспокоилась, отчасти просто соскучилась, хоть и не признается в этом никому, кроме себя. Они ведь не виделись так давно!.. Бесспорно, она прекрасно понимает, что в связи с начавшимся хаосом в МАКУСА все чуть ли не ночуют на работе, не исключая и её, но если она действительно хочет преодолеть неловкость, возникшую между ними, то надо приложить хоть немного усилий. В конце концов, они могут просто вместе поужинать. На самом деле, так Тина думала до конца рабочего дня, ровно до той секунды, когда застала Персиваля, вылетающего от мадам Президент с очень раздраженным лицом. Стыдно признаться, но на какое-то мгновение Голдштейн превратилась в себя прежнюю, в наивную стажёрку, пусть и влюбленную в своего начальника, но имеющую чувство самосохранения, подсказывающее в этот момент не показываться на глаза. Даже сейчас, в доме у своего — как его назвать? — своего Грейвза она не могла определиться, правильно ли поступила тогда. Наверное, если бы не Куинни, Тина просто осталась бы дома и изображала бы из себя принцессу, ждущую, когда же её, наконец, завоюют. «Милая моя, ты ведь понимаешь, что с Мистером Я-Убью-Тебя-Взглядом такой план не сработает? Может, ему сейчас нужна твоя поддержка, как считаешь? Мне кажется, он был расстроен», — кажется, Куинни всегда в ее голове найдется место. Тина понимала, нет, правда понимала, но ей всё же было немного обидно. Создавалось впечатление, что их отношениями озабочена только она одна. Здесь и сейчас, посреди темного коридора, пропахшего табаком, она думает, что готова попробовать отринуть свое стеснение и нырнуть головой в их, хм, увлечённость, если и Персиваль хочет того же. Всё это проносится в её голове за одно мгновение, пока она идет к библиотеке. Открыть дверь не составило труда, а вот шагнуть внутрь… м-да, тяжело было сдержаться и не закашляться. От дыма жгло глаза и нос, свербело в горле, и Тина ощутила, как начинает раздражаться и беспокоиться. Она прищурилась и обвела комнату взглядом, обратив внимание на полную окурков пепельницу, почти опустевшую бутылку алкоголя и самого Грейвза в центре картины, развалившегося на кресле с бокалом и сигаретой, совершенно точно пьяного. Его глаза были затуманены, а на губах блуждала бездумная улыбка. Кажется, Персиваль был глубоко в себе, не замечая изменений в окружающем мире. Расстегнутые ворот и манжеты на рубашке придавали его образу расхристанности, а Тине — неуверенности, и она, забывшись, попыталась глубоко вдохнуть, дабы успокоиться и собраться, но подавилась дымом и всё же закашлялась. Это словно вырвало Грейвза из оцепенения, и он медленно перевел взгляд на посетительницу, узнавая и пытаясь расплыться в добродушной улыбке. — Дорогая моя Тина!.. Ты очень кстати… — Он совершил ошибку, неловко пытаясь подняться с кресла и, едва не завалившись на бок, выронил бокал, глухо стукнувшийся о ковёр. Если бы не Голдштейн, такой же участи не избежала бы и его голова. Но она успела вовремя, вцепившись в его натужно треснувшую рубашку. Грейвз улыбнулся и позволил усадить себя обратно в кресло, снова затянувшись дымом, будто ничего не произошло. Это было удивительно. И неприятно. Тина никогда не видела Персиваля пьяным, даже на корпоративах, учитывая то, что все остальные коллеги за редким исключением мало когда отказывали себе в алкоголе. Она просто не знала, что делать, поэтому застыла над креслом в растерянности, судорожно пытаясь сообразить, что же делать дальше. Как себя вести? Требовать объяснений? Глупо. Ругаться? Бессмысленно и опасно, наверное. Вести себя, как будто все в порядке вещей? Тина вздохнула и снова закашлялась, проклиная этот день. Ладно, она начнет с малого — избавится от дыма. Заклинание срабатывает без нареканий, и воздух в комнате больше не напоминает облако тумана. Все еще немного не в своей тарелке, она обращается к Грейвзу: — Я собираюсь проводить тебя в твою комнату. Как ты на это смотришь? Даже не слишком адекватный Персиваль понимал, что его ответ сейчас совершенно неважен, поэтому он просто послушно кивнул, вполне удовлетворенный прошедшим вечером. Все было неплохо и полчаса назад, но теперь здесь Тина, и, как по мнению Перси, она делает все гораздо радостнее. Если она хочет куда-то его отвести — пожалуйста! Он даже попробует встать и переставлять ноги вовремя. Кажется, он сейчас согласен на все, лишь бы не трезветь и не возвращаться обратно в реальность. Ведь сейчас так хорошо. Тину удивляет такая сговорчивость, но сейчас она больше озабочена тем, как доставить Грейвза наверх. Она, конечно, выдержит его вес на себе, не в первый раз же, но ступеньки пугали. — Ти-ина, — привлек ее внимание немного непривычный голос, — я так тебе рад. Хорошо, что ты пришла. Давай выпьем чаю?.. Или ты по делу?.. — он все еще странно улыбался, и от этого его осунувшееся лицо казалось немного неправильным. — Давай мы все же лучше приляжем, а потом я принесу тебе чай? «И антипохмельное, » — подумала она про себя. Перси только согласно кивнул и осторожно встал, немного покачиваясь. Он думал, что не стоит сейчас надоедать ей пьяными разговорами, чтобы она не захотела сбежать сразу же, как накроет его одеялом. Ему сейчас нужна была компания. Нужен кто-нибудь. Ведь есть только Тина и Серафина, и, боже, он жалок. Еще даже не пенсия, а все друзья давно умерли, только и остается коротать свой срок в ожидании одинокими вечерами. Пожалуйста, пусть сегодня будет не он. В это время Тина подхватила его под руку и медленно повела в сторону спальни. Удивительно, но этот путь они преодолели без проблем, ничего не повалив и не разбив, никого не уронив. Если спросите её мнение, то это было очень даже неплохо. Не считая запаха перегара, который просто сшибал с ног у своего источника. Это всё было так слишком, когда он наконец оказался в постели, а Тина куда-то ушла, не слушая его просьбы остаться и посидеть с ним немного. И это было… болезненно. Она ничего ему не должна, но он, черт возьми, не так много и просил. Всего лишь ненадолго спасти его от кошмаров, в которые он погрузится, стоит только прикрыть глаза. И снова там будет Гриндевальд, и он будет горд собой, он будет насмешлив и величественен, когда в сотый раз попытается перетянуть Персиваля на свою сторону, а он, Грейвз, не в состоянии закрыть глаза и заткнуть уши, чтобы не видеть, не слышать, не знать этого человека, будет внимать: — Я спаситель магической расы, и я пришел, чтобы спасти мир от разрушения и боли… — привычная песня. Перси хотел бы спросить, как он собирается спасти мир от самого себя, но в тот момент страх сильнее злости, и он молчит. В первые ночи он боролся, кричал и отбивался, но больше нет сил, нет смысла, и он просто сидит и ждёт, когда пытка кончится и он откроет глаза перед новым днём. Дверь не скрипит, когда возвращается Тина, левитируя перед собой поднос с двумя чашками чая, и Персиваль чувствует облегчение оттого, что она вернулась. Ему кажется, что он не в состоянии удержать в руках и не разлить горячую жидкость, так что он не рискует и снова улыбается Тине, любуясь ее лицом и волосами. Грейвз не знает, как попросить ее остаться. Она спрашивает: «Что случилось?», но он не знает, как на это ответить, хотя и очень хочет открыть ей немного неприглядной правды. О, он не питает ложных надежд и не хочет казаться ей непобедимым, какое уж там, и поэтому ее просящий взгляд, как ключ, открывает дверь, за которой притаилась его откровенность. Он рассказывает ей о войне. О том приятном парне-англичанине, чтобы разбавить тоскливые воспоминания. Вспоминает отца и мать. Ни разу он не произнес имени человека, разрушающего его каждый день. Сегодня это не произойдет, не испортит все. Наверняка он говорит сбивчиво и немного невнятно, но Тина слушает и задаёт вопросы. Она здесь, с ним, и это воодушевляет — слова льются рекой и уносят с собой часть тревог. Персиваль не заметил, как заснул, вымотанный этим днем и алкоголем, и, проснувшись через несколько часов, увидел, что Тина все еще с ним, спит в его постели, укрывшись своим пальто. Легкая улыбка тронула его губы, когда он обнял ее со спины и провалился обратно в спокойный сон без сновидений.