КАРЛА:
А знаешь, бедность сказывается на тебе неплохо. (Стоит, сложив руки на груди, иронически улыбается)ЛИНДСЕЙ:
И давно ты здесь стоишь? — Ага… Вот мы и к горяченькому перешли! — пробежав глазами текст, воскликнул Терренс Ховард и гоготнул. Сидевшая рядом с ним Норин ткнула его локтем под ребра, бросила: — Умолкни, Дидье! — вызвав в нём ещё одну вспышку смеха, и поднялась. Для роли её роскошные бронзовые волосы покрасили в темный, почти неестественно черный цвет, вместе с гримом ей надевали зеленые линзы, одевали её в просторные светлые блузы и широкие брюки или яркие шальвар-камизы*. Она разговаривала на американский манер с легким отголоском скандинавского акцента, улыбалась лишь краешками губ и неодобрительно, почти надменно приподнимала бровь. На площадке Норин растворялась в Карле Саарен. Иногда, возвращаясь в виллу и обнаруживая Джойс свежей после душа, курящей на террасе и заливисто хохочущей с прикипевшим к ней помощником Лакшана, Том испытывал неясную радость встречи, словно они не отработали только что несколько часов бок о бок, а разлучались на несколько месяцев или лет. На самом деле они проводили вдвоём сутки напролёт, прерываясь только на сон или съемки необщих сцен. Они жили в унисон: просыпались одновременно, Том готовил им завтрак, Норин варила им кофе в большой медной турке, они неспешно начинали день за небольшим столиком сразу у выхода к океану, стоящего особняком от беседок и спрятавшегося от бассейна и дома за кустарниками. Они возвращались домой вечером и вместе разучивали отрывки сценария на следующий день, они прерывались на чай с молоком и песочным печеньем, они лежали в соседних гамаках и переговаривались, они желали друг другу спокойной ночи и закрывали за собой двери соседних спален. Они проводили ночи, разделенные только стеной и двумя хлипкими поворотными замками. Джойс не признавала этих границ, часто врывалась в комнату Тома, усаживалась на его постель, откупоривала его бутылку воды с прикроватной тумбы, пролистывала книги из его стопки в углу. Она заступала на его территорию, в его зону комфорта, но своим присутствием никак этот комфорт не нарушала. Хиддлстон заметил это одним вечером, когда они сидели на тахте в его комнате и на небольшом экране его лэптопа смотрели «Книгу джунглей». Том любил этот мультфильм с таким не выветриваемым временем трепетом, каждый раз смотрел его с таким неподдельным восторгом, что не мог простить Норин того факта, что она его не видела. — Да ладно? — вспыхнул он как-то за завтраком. — Джойс, ты чего? «Книга джунглей» 67-го года, Вольфганга Райтермана! Он идеальный, он лучший. Ты шутишь?! — Не плюйся ядом! — со смешком ответила Норин. — Я, правда, не видела. Ещё с университета я не очень жалую мультипликацию. Но она послушно позволила усадить себя перед экраном. Она сидела очень тихо, подняв к подбородку колени и обхватив ноги руками. Том посматривал на неё, наблюдая за реакцией и любуясь её профилем, когда в дальнем углу комнаты заметил несколько пар своих брюк, перекинутых через спинку кресла, а на сидении — собственный ежедневник. Только тогда он отчетливо осознал, что не прятал ничего из сугубо личного и не испытывал по этому поводу никакого стеснения. Всю свою взрослую жизнь он тщательно оберегал эту удобную для него обстановку от других людей, — родных или посторонних — но при Джойс вдруг забыл это сделать. Забывал методично, вечер за вечером, вот уже почти месяц. Потому что Норин ощущалась гармонично, неотделимо от его спокойствия и уюта, необходимо. Том удивленно хмыкнул, и она обернулась к нему. Заглянула в него потемневшим во мраке неосвещенной комнаты взглядом и улыбнулась. Не задавая вопросов, не требуя объяснений, просто принимая его с этим случайным хмыканьем, с его маниакальной страстью к старому мультфильму и непримиримым стремлением заразить ею всех, входящих в его жизнь, с его снобизмом и с регламентированным беспорядком его обители. И вот теперь Норин пересекала узорчатый ковёр, подходя к нему для репетиции сцены, заканчивающейся поцелуем. Том не сдержался и шумно выдохнул. Она снова ему улыбнулась. Ему доводилось целовать стольких женщин — и даже мужчин, — что он едва ли мог сосчитать их хотя бы приблизительно. В жизни, в театральной школе, на репетициях, на театральной сцене, перед камерами; коротко, страстно, нежно, набрасывался сам или нехотя принимал — Хиддлстон порой шутил, что достиг в искусстве экранного поцелуя определенного уровня мастерства, но ещё никогда прежде ему не доводилось играть поцелуй с той, которую отчаянно хотелось поцеловать по-настоящему. Он так часто заглядывался на её вздернутую верхнюю губу, задумывался над тем, какая она на вкус, воображал, как прижимается к ней своими губами, а иногда — довольно редко, но очень ярко — ему даже снилось, как они с Норин жадно целуются. И вот теперь в шаге от этого он боялся. Ему казалось, стоит их губам соприкоснуться, как всё сразу бесповоротно изменится. Ему казалось, если он переступит через негласные правила их дружбы, запрещающие подобную близость, то потеряет Норин. С другой стороны, рассуждал Том вечером накануне, лежа в постели и уставившись в потолок, этот поцелуй — сколько бы их не потребовалось на репетиции и съемке — был частью работы, и, отвлеченный от их закадровых взаимоотношений, ничем не отличался от многих тех, которые они играли в предыдущих фильмах и ещё будут играть. Поцелуи перед камерой — даже с самыми прекрасными из партнерш — никогда не были приятными, по-настоящему чувственными; они должны были выглядеть красиво, передавать эмоции, в первую очередь, увлекать и удовлетворять зрителей, а никак не целующихся. В конце концов, Том и Норин имели достаточно понимания, таланта и опыта, чтобы убедительно сыграть и не ретранслировать это на реальность. — И давно ты здесь стоишь? — сосредоточившись на своём австралийском акценте, проговорил Том реплику Линдсея. — Достаточно долго, чтобы ознакомиться с твоей удивительной методикой лечения колдовством на расстоянии, — сухо хмыкнув и иронично поджав губы, ответила Норин. — Или в тебе открылись телепатические способности? — Индийские женщины становятся очень упрямыми, когда заходит речь о том, чтобы позволить постороннему мужчине к ним прикоснуться, — объяснил Том, скашивая глаза в сторону, провожая взглядом воображаемых пациенток, которых завтра на площадке заменят нанятые местной студией статистки. — Не бывает людей без недостатков, как сказал бы Дидье, — протянула Норин с едва коснувшейся губ усмешкой. — Он скучает по тебе, кстати, и просил передать привет. По правде говоря, все наши в «Леопольде» скучают по тебе. Тебя теперь практически не видно. Я была тут неподалеку, так что решила зайти, вытянуть тебя из трущоб — пригласить на ланч. Том въедливо прищурился и наклонился вперед, вглядываясь в неё и пытаясь сдержать улыбку. — Ты случайно решила пригласить меня на ланч, чтобы передать привет от Дидье и привести в «Леопольд»? А не может быть так, что тебе самой захотелось навестить меня, м? В глазах, посветлевших до золотого блеска на фоне иссиня-черных волос, мелькнуло что-то, и Норин попыталась ответить: — Эй, мистер, не исклушайте су… А, Боже! Исклушайте! — она тряхнула головой и, резко крутнувшись на пятках, отвернулась. — Я не умею говорить, вот такая ерунда. Давайте заново! Терренс Ховард, он же Дидье, развалившийся на диване в обнимку со сценарием, гоготнул и подсказал: — Не бывает людей без недостатков. Они отыграли сцену с самого начала, и когда вернулись к реплике, произнести которую с первого раза Норин не удалось, Том различил в её лице ту же перемену: словно волнение пробилось из-под каменной маски. Он не мог разобрать, было ли это игрой, изображением того, что кажущейся отстраненной шведке не было чуждо банальное смущение, или это была неподдельная эмоция самой Джойс. — Эй, мистер, не искушайте судьбу! — шутливо произнесла она. — Умывайся, переодевайся, и пойдем. Она повернулась, чтобы выйти из хижины, но затем резко шагнула обратно — прямо к Тому, вскинула голову и быстро поцеловала. Просто прижалась к его губам, как и было написано в сценарии: «по-дружески, коротко». Хиддлстон подхватил её затылок под водопадом шелковистых волос — этого не было в сценарии, но так должно было быть удобнее им обоим, и, когда Норин попыталась отстраниться, придержал её и накрыл её губы своими, проявляя давно сдерживаемую в Линдсее — в нём самом — страсть. Он ощутил вязкую смесь ментоловой сладости и сигаретной горечи её рта, мягкость её губ, а когда кончик его языка столкнулся с её — влажным и пугливым, его вдруг прошибло насквозь. Том уже целовал не Карлу, а Норин Джойс, потому что слишком давно хотел это сделать, чтобы не воспользоваться моментом, потому что он не привык себе отказывать в интересующих его женщинах, а с Джойс держался годами — слишком долго, чтобы ему хватило выдержки. Потому что Норин, понимая происходящее или нет, отвечала ему. В голове Тома всё перемешалось и помутнело, единственной точкой соприкосновения с реальностью были губы, всё остальное медленно переставало существовать. Как-то отвлеченно, издалека ощущая болезненную напряженность мышц в плече, он понял, что притягивал Норин всё ближе к себе, почти вдавливая её в грудь. — Уф! — выдохнул издалека Терренс, и это внесло каплю трезвости в расплавившееся сознание Тома. Он прервал поцелуй и отстранился, не отпуская затылка Норин, но позволяя ей отступить назад. С мгновенье он стоял с закрытыми глазами, скованный страхом того, какие перемены произошли между ним и Джойс, как они отразились на её лице. Но когда он заставил себя поднять веки, она звонко рассмеялась и беззаботно отметила: — Боже, ну и колючая же у тебя борода, Хиддлстон! Он с облегчением улыбнулся ей в ответ. Он испытывал судьбу, безответственно и нагло позволяя себе лишнее, но, похоже, вышел сухим из воды. А ещё взбудораженным до предела, неспособным сконцентрироваться ни на чём другом кроме того, как тесно ему стало в джинсах. — Я… это замечательно, замечательно, правда… Но… — сбивчиво заговорил Пауль Боариу, подходя к ним. — Во-первых, давайте доиграем… до конца. Там ведь ещё реплика… Норин, да? Во-вторых, ну… поцелуй… Передержанный, слишком очевидный, слишком смелый… Понимаете, да? *** Пятница, 6 мая 2016 года Кихим, Индия Во время отлива вода уходила так далеко, что пляж увеличивался втрое и вдоль него обнажались темные валуны погибших рифов. При лунном свете песок казался темно-синим, а океан — густыми чернилами. Норин стояла в вязкой жиже, медленно поглощающей её стопы, ветер трепал её волосы и полы длинной сорочки, звезды подмигивали ей с неба. — Добрый вечер! — донеслось сзади приглушенное шумом волн. Норин обернулась. Вдоль берега с противоположной вилле стороны неспешной трусцой бежал Том Хиддлстон. Джойс не различала его лица, но даже в кромешной темноте узнала бы его силуэт в неизменных черных футболке «Леджендари» и широких шортах. Он выходил на пробежку почти каждый вечер, когда после шестнадцатичасового съемочного дня оставались силы, чтобы прочистить голову и обдумать роль. Норин часто с террасы своей спальни наблюдала, как он разминался у калитки их внутреннего дворика, как выбирал музыку в телефоне и вставлял наушники. Иногда она пристраивалась на балконе с книгой или сценарием и ждала, когда Том вернется. Он забегал и переходил на медленный шаг только у бассейна, часто подхватывал край футболки и, обнажая плоский бледный живот с обнаружившимися от напряжения линиями пресса, утирал раскрасневшееся лицо. Порой он заходил в дом, она слышала его шаги на лестнице, на втором этаже, сразу за своей дверью, различала шум воды в душе за стенкой, а затем щелкал выключатель света, и всё затихало. Порой, помывшись, Том спускался к бассейну и проплывал там несколько десятков кругов, и его длинная поджарая фигура в плавках подрагивала как мираж под неспокойной поверхностью голубой хлорированной воды. — Привет, — отозвалась Норин, помахав рукой. Том замедлился и свернул с сухого песка на мокрое дно отошедшего океана. — Что делаешь? — То же, что и ты — медитирую. Он остановился рядом с ней, тяжело дыша и причесывая ладонями взмокшие волосы. На высоком лбу блестел пот. Случалось, Норин разглядывала его — с террасы спальни, пока он плавал, или на съемочной площадке, пока он был в кадре, или на улице в Лондоне, где к нему подходили поговорить — и задумывалась над тем, реален ли он. Всё в Томе существовало в пропорциях так тонко выверенных, так мастерски соединенных, что он обезоруживал своей неотразимостью. Стиль, класс, образованность, ум, юмор, талант, манеры. Его привычки блуждать взглядом в поисках подходящего слова и смотреть прямо и внимательно, слушая; поправлять на переносице очки, коротко смеяться, показывая между стройными рядами зубов язык; повадка выдвигать ей стул в ресторанах и подниматься каждый раз, когда она вставала просто отойти в туалет или сфотографироваться с фанатами. Его безотчетное поглаживание своей груди или бедра, когда он смущался; его растекание в лирические отступления и цитирование классиков при выражении простейших мыслей; его любовь к одним и тем же — снова и снова заказываемым — ботинкам и к воскресным завтракам в кофейне в нескольких кварталах от его дома. Всё, что Норин знала о Томе, было идеальным, и в большинство дней она принимала это безропотно, не ставя под сомнения. В иные дни, когда времени на самокопание оказывалось в избытке, она задавалась вопросом: Хиддлстон и в самом деле такое совершенство, или притворяется тем, кем не является — играет повседневную роль, или она идеализирует, не в состоянии трезво его рассмотреть сквозь забрала своей эмоциональной привязанности к нему? Какого характера была эта привязанность, Норин прежде не решалась судить. Она дорожила их крепкой дружбой, их пониманием и взаимным доверием, но ловила себя на размышлениях об интимной жизни Тома слишком часто. Это не было их обычной темой для обсуждений, Хиддлстон распространялся о своих женщинах крайне редко, обобщенно и исключительно уважительно. И Джойс было любопытно — какие они, пусть и кратковременные, но обладательницы такого его внимания. Но ещё больше — и чаще — её интересовало, какими были обладательницы сердца Хиддлстона. И порой это было лишь праздное любопытство, а порой — зависть и ревность. Этим вечером Норин ушла бродить вдоль океана из-за ревности. Немка Майке Бёлер, играющая проститутку Уллу, вместе со многими другими актёрами часто забредала в их дом на ужин. Она кокетничала со всеми — от продюсера до Лакшана, а сегодня сосредоточила всё своё внимание на Томе. За столом она урвала себе место рядом с ним, пробовала на слух его знания немецкого, томно и непозволительно громко хохотала над его шутками — околдовывала его. А он весьма щедро ей отвечал вниманием и преувеличенной обходительностью. Объективно Норин понимала, что не имела на Хиддлстона никаких прав единоличной собственности, но внутри скрежетала тяжелая перемалывающая кости злоба. По-человечески, отвлеченно Норин признавала, что Том — мужчина в самом рассвете сил, имеющий физиологические потребности определенного характера, и она знала, что весь месяц в Индии он ночевал в своей спальне один, а раз так, должно быть, испытывал сильный голод. Но признавать это как его неотъемлемую часть и не видеть, как эта жажда утоляется, было совершенно не тем же самым, что наблюдать за откровенными заигрываниями. Джойс было болезненно неприятно, это отравляло её поведение, и она, едва прикоснувшись к еде, решила проветрить голову. Когда она поднялась из-за стола, обнаружила на себе вопросительный взгляд Тома и заметила, как его рука рефлекторно легла на расстеленную на его коленях салфетку — чтобы убрать её и встать. Это короткое движение подарило Норин какое-то ядовитое удовлетворение: шах и мат, Майке, каким бы соблазнительно гладким не было её уткнувшееся в Тома плечо, он не выпускал из виду Норин, он никогда о ней не забывал. Она, успокоившаяся за долгую прогулку в одиночестве, почувствовала, что с появлением Хиддлстона снова начала распаляться. — Подумываю над тем, чтобы искупаться. Том вскинул брови и кивнул подбородком в сторону океана. — Сейчас? Там? — Да. — Я тебя не пущу, — заявил он, и Норин засмеялась серьёзности его тона. — Это ещё с какой стати? — Уже темно, и ты понятия не имеешь, что там в воде. Это опасно. — О Боже, — отмахнулась Джойс, медленно пятясь. Том так же медленно, неотступно двинулся вслед за ней. — А что там может оказаться? — Не знаю. Акулы. — Акулы? — весело переспросила она, повернулась и побежала. Он догнал её в несколько широких шагов, сгреб в охапку, резко останавливая — её ноги заскользили по мокрому песку, она потеряла равновесие — и прижимая к себе. — Джойс, я сказал: не пущу, — хрипло выдохнул Том ей прямо в ухо, и оттуда по затылку, по шее и вниз по спине, по внутренней стороне бедер побежало щекочущее волнение. Казалось, у Норин никогда и ни от одного мужчины по коже не бежали такие будоражащие мурашки. Она отыскала под ногами почву, резко повернулась прямо в сомкнутых вокруг неё руках Тома и поцеловала. Его губы были влажными и солёными, окруженными жесткой, остро царапающей бородой, но реагировали так чувственно, отвечали так мягко, что отменяли всякий внешний дискомфорт. Как-то Том сказал ей, что наибольше в жизни боится потерять время впустую, оглянуться на прожитые годы с сожалением о всём том, чего не сделал из-за страха, предрассудков, неуверенности, сомнений. Он считал, что у каждого было по две жизни, и вторая, настоящая, начиналась с понимания, что жизнь одна-единственная. Без возможности возврата или обмена. Норин находила эту философию разумной. И в этот поздний вечер, пропуская пальцы в непривычно отросшие, повисшие влажными завитками волосы Тома, прижимаясь к его пышущей жаром пробежки груди, сплетая их языки воедино, она осознанно решила ею руководствоваться. В конце концов, сколько можно было прятаться от очевидного: Норин была в него влюблена. Вероятно, давно. Вероятно, с самого их знакомства, иначе почему так легко и быстро переступила через всю свою осторожность и избирательность? Она продолжала быть с Марко Манкузо, потому что так привыкла, потому что это давало удобную свободу, потому что эти отношения служили надежной защитой от правды. Она не была с Томом после расставания с Марко, потому что срослась с паттерном их дружбы и потому что между местами их работы было безопасное расстояние. Но теперь, оказавшись к нему так близко ежедневно, заглянув в изнанку его жизни, обнаружив себя в самом центре его постоянного внимания, она уже не могла себя обманывать. Норин была влюблена в Хиддлстона и хотела его. Вероятно, давно. Вероятно, ещё с самого их знакомства. Том упирался носом в её щеку и дышал тяжело, шумно. Он не успел прийти в себя после бега, он задыхался, и, когда он оторвался от Норин, чтобы сделать большой глоток воздуха, она оттолкнула его, засмеялась и снова побежала к океану. — Норин! — крикнул ей вслед Том, но она не останавливалась. Она бежала размашисто, разбрызгивая из-под ног фонтаны песчаной жижи. Выбегающие навстречу волны ударялись в неё, а затем, откатываясь обратно, уволакивали за собой. Джойс вошла в воду по пояс, затем сложила руки и нырнула. Так, у самого дна, почти не ощущая колыхания волн над собой, она проплыла несколько метров, пока в сдавленных легких не начало болезненно жечь, а когда выплыла на поверхность, едва чувствовала под ногами дно. На берегу Том торопливо разулся, стянул футболку, сдернул повисшие вокруг шеи наушники и, швырнув это всё в одну кучу, бросился за Норин. Он преодолел расстояние между ними быстрым, порывистым брассом, ухватил её за руку и притянул к себе. Он что-то невнятно прорычал ей в губы, а она коротко улыбнулась, отвечая на поцелуй. Подхваченная водой, невесомая в ней, Норин обвила Тома ногами, обняла его плечи и повисла на нём. Его руки подхватили её бедра, и так они целовались, пока вода не отнесла их настолько далеко, что даже Хиддлстон не находил дна, и их головы то и дело накрывало волнами. И они вышли. Мокрые, с прилипшей к ним одеждой — полы рубахи Норин вязкими полосками ткани обвились вокруг её ног — с горькой океанической водой, стекающей по их лицам и волосам, они какое-то недолгое время молча шли вверх по берегу мимо брошенных Томом вещей к полосе сухого, чистого песка. А затем Хиддлстон резко остановился и повалил её на землю, бережно придержав её голову, но грузно навалившись сверху. Только тогда Норин осознала отчетливо и ясно, что именно за этим и пришла на пляж. Она знала, что Том выйдет на пробежку, она знала, что он заметил её реакцию на Майке, она надеялась, что он не оставит этого без внимания и что постарается ей донести, что она значит для него куда больше, чем все остальные. И вот Том был здесь, придавливал её своим весом к мягкому песку и сползал губами по её шее. Два года тесной дружбы привели их к этому — к стихийному сексу на ночном берегу Индийского океана недалеко от Мумбаи и в шаге от виллы, заполненной людьми, которые могли выйти из калитки внутреннего дворика в любой момент. Но это их не заботило. Джойс просунула руку под резинку шорт Хиддлстона и там, под потяжелевшей от холодной влаги тканью нащупала твердый, налитый горячей кровью и желанием член. Она обхватила его пальцами, и Том судорожно и хрипло выдохнул. Его жадные руки, стискивая, почти царапая, комкая и оттягивая мокрую рубаху, блуждали по её телу. Он накрыл ладонью её грудь и мягко сжал, он выстраивал дорожку из горячих поцелуев вокруг её шеи и вдоль ключиц, он прикусывал её кожу, слизывал с неё влагу и следы собственных зубов. Норин поглаживала его член, следуя вдоль рельефной линии вздувшейся вены от шелковисто-гладкой головки до спутанного комка волос на холодном после купания лобке, она подхватывала в ладонь отвердевшие, пылающие жаром яички, и Том дышал всё громче, всё надрывнее, а затем прорычал: — Джойс, полегче. Я сейчас кончу. Она выбралась из его шорт и опустила руки на его голый торс, заскользила ими по его бокам и животу, по твердой, поросшей редкими завившимися волосами, груди, обняла ладонями его длинную гибкую шею. Запустила руки в волосы на затылке и, потянув, заставила с хриплым вздохом откинуть голову. Приподнявшись над песком, Норин поцеловала его подбородок, прочертила языком линию вдоль челюсти, поцеловала острую скулу и, дотянувшись до уха, прошептала: — Пообещай, что сейчас не будешь со мной джентльменом. Том засмеялся и ответил: — Обещаю. Он качнул головой, стряхивая руки Норин, и обрушился на неё долгим, крепким поцелуем. Пробравшись под сорочку, он провел пальцами по животу, заставляя её безотчетно прогнуться навстречу прикосновению. Его рука легко скользнула по коже вверх, подхватывая ладонью грудь и мягко переминая её, а затем спустилась и легла на тонкую шелковую ткань трусиков. Джойс довольно улыбнулась и развела ноги в стороны, приглашая Тома быть смелее. Но он не торопился. Пальцами руки, локтем которой упирался в песок, удерживая себя, он перебирал её волосы и будто успокоительно гладил голову, пальцами другой дразнил тело; языком напористо исследовал рот Норин. А она изнывала. Ей не требовалось никаких прелюдий, никаких распаляющих игр, она уже кипела на пределе вулканического извержения. Всё то, что затаившись сидело в ней и пряталось в мишуре повседневной рутины, работы, слов и действий других людей, вырывалось наружу неудержимым потоком желания, бьющим в голову и опьяняющим. Всё время с лета, когда у неё не было секса, когда к ней не прикасалась рука хоть немного интересующего её в интимном смысле мужчины — только её собственная, отчаявшаяся от одиночества, поддувало в пламя, заставляя огонь внутри возмущенно шипеть и выстреливать искрами. Она не хотела ждать. Норин снова потянулась к его шортам, решительно сдернула их вниз вместе с трусами и требовательно сжала в руке освободившийся оттопыренный член. — Ах, ну какая же ты нетерпеливая, — шепнул Том, прерывая поцелуй и заглядывая ей в глаза. — Не будь снобом, — парировала Норин и потянула его к себе, направляя. Хиддлстон откинул край её сорочки и сдвинул в сторону мешающую ткань трусиков. Он закусил губу и опустил взгляд вниз, когда его член уперся в половые губы Норин, судорожно вдохнул и, надавив, проскользнул внутрь. Джойс вздрогнула. Она ощущала его в себе очень отчетливо, без скользкой упругости презерватива — горячим, мощным, взбугрившимся; она чувствовала, как медленно и осторожно он продвигался вперед, блаженно принимая его и расслабляясь. А затем Том сильно толкнул, и Норин вскрикнула, изгибаясь всем телом и запрокидывая голову. Его член пробрался так глубоко, что, казалось, уперся в желудок. Джойс зажмурилась от неожиданно сильного, распирающего изнутри давления. Она протяжно выдохнула и простонала: — О Боже, Том! Он хищно засмеялся, впиваясь в её шею, и прорычал: — Можно просто — герцог Асгардийский. Он почти полностью вышел из неё, а затем вновь вошёл, но уже без резкого толчка, и Норин не почувствовала того же короткого, немного болезненного удара. Место непривычного давления немного пугливо, но неотступно занимало удовольствие. Оно щекотало изнутри, аккумулировалось между бедер бурлящим жаром, бежало по венам к сердцу, ускоряя его, к легким и горлу, сжимая их, утрудняя дыхание, делая его хриплым и прерывистым; наконец, затекало в мозг и выметало оттуда всякий мусор, всё постороннее, всё, не касающееся сейчас этого пляжа и Тома Хиддлстона. Над ними уютным куполом нависало высокое звездное небо, плескание спокойного океана вплеталось в их стоны, шум ветра в густой сочной листве ограждал их от посторонних. Воздух вокруг них остывал, но они вдвоем полыхали. Норин растворялась в ощущениях, не заботясь ни о том, как двигалась, ни о том, что шептала. Она всецело отдала бразды правления страсти, подчинялась наслаждению, растворялась. Значение имели только это чистое блаженство и хриплые, надрывные стоны Тома. Они музыкой срывались с его губ и транслировали его близость к извержению. Он двигался резко, торопливо, подхватив бедра Норин руками и приподняв себе навстречу, впиваясь пальцами. Между её кожей и его ладонями скрипел песок. Том столкнул упрямо прилипающую к телу сорочку Норин с её плеча и в растянувшемся вырезе, обнажившем грудь, обхватил губами её напряженно вздыбившийся сосок. Он толкал его языком и легко прикусывал, но в какой-то момент отпустил и, упершись в лоб Норин, выдохнул с мольбой: — Джойс!.. Его голос сорвался, по напряженным бедрам пробежала ощутимая судорога и Хиддлстон остановился. Норин зажала его между ног, ощущая внутри себя едва различимые, но ритмичные сокращения его члена, пульсацию вены вдоль него и жаркую вязкость брызнувшей спермы. — Джойс, — повторил он тише. Его голова расслабленно сползла на шею Норин, он обмяк на ней, его руки разжались, а по лбу текли ручейки смешанного с океанической солью пота. Норин поймала губами одну такую каплю и обняла Тома, прислушиваясь, как он пытался отдышаться и каким безумным галопом в его груди колотилось сердце. Ей захотелось прошептать ему, что она его любит, но слова вдруг показались лишними, а потому она просто счастливо засмеялась.