Демон

Демон вспорхнул вверх по ступеням и замер перед Эйригом. Его гладкое, как у девицы, лицо приветливо сияло. Для господина. — Прости, не смог дождаться вечера, — с виноватой улыбкой произнёс Мануэль и сморгнул, привлекая моё внимание к выразительным длинным ресницам, оставлявшим взгляд в тени. — Ничего, — Эйриг улыбнулся. — Рад тебя видеть. Они смотрели друг на друга так, что я быстро почувствовал себя лишним. Стараясь оставаться незаметным, я проскользнул позади господина и нырнул в дверь. «Фу, как пахнет псиной!» — услышал я за спиной высокий голос гостя, и поспешил скрыться в кухне. У Содара всегда можно было допроситься работы. Давал он её неохотно, говоря, что помощников у него достаточно, и всё же уступал, видя, как я упорствую. Жаль, что в доме господина было не принято закрывать двери первого этажа. Чистить овощи к обеду под непрекращающийся ни на мгновенье щебет Мануэля оказалось испытанием. Нож то и дело выскальзывал из непослушных пальцев, оставляя неглубокие, но неприятные порезы. «Я и забыл, как у тебя хорошо! Столько лет прошло, а здесь всё так же уютно. В доме явно чувствуется хозяйская рука…» «Помню, как мы грелись у камина долгими вечерами. Пили вино и болтали, болтали часы напролёт, не замечая, как поднимается Радан…» «Тогда мне казалось, что я бы мог провести здесь вечность. Кто знает, может быть, так оно и было…» «Приятно отдохнуть там, где тебя ждут…» «Я скучал…» — тише произнёс Мануэль, и голос его растаял. В коридоре повисла тишина, и если я только что думал, что отдал бы всё на свете, лишь бы он заткнулся, то сильно ошибся. Пусть бы трещал без умолку, сколько угодно, но… но больше вокруг не раздавалось ни звука. Я понял, что замер, прислушиваясь. Ни разу за всё это время мне не удалось услышать голос господина, только проклятого суккуба. Не сложно, впрочем, догадаться, что тот был рад встрече не меньше, чем его друг. Пусть Эйриг и отрицал, что его с Мануэлем связывают тёплые чувства. Не будь это так, пригласил бы он его к себе? К тому же, время было выбрано как нельзя удачно. Господин ожидал его этим вечером. Как раз в тот самый день, когда нас покинули Аржен и Эссиенте. А ведь это было решено только накануне… Только бы идиот не догадался, что Эйриг поддерживал с ним переписку, раз уж суккуб явился не запылился, как только наши гости переступили порог. Похоже, этому Мануэлю не нравился запах оборотней, тогда не удивительно, чего он так долго тянул с визитом. Не желая больше выносить этой давящей тишины, полной домыслов и тошнотворных подозрений, лезущих в голову помимо воли, я бросил нож и, поднявшись рывком, вылетел из кухни. Пронёсся по лестнице и оказался наверху. Дверь закрылась позади, и я глубоко задышал, стараясь успокоиться. Перед глазами лихорадочно мельтешило. Я рванул к окну, словно сместившись на несколько шагов мог ускользнуть от себя самого. Кровать. Она возникла передо мной всей своей громадиной разом. Раскорячила свои широкие толстые ножки на всю ширину комнаты и упрямо упёрлась столбами в потолок. Что только ни творил со мной здесь господин. Но теперь, похоже, у меня появилась замена. Рука сжалась в кулак, упираясь в подоконник. За дверью раздался шорох. А уже несколькими мгновениями спустя в комнату ввалились двое. Они слиплись так плотно, беспорядочно стягивая друг с друга одежду, что невозможно было понять, где начинается одно тело и кончается другое. — О! — заметил меня Мануэль. — Кажется, здесь занято, — с фальшивой скромностью произнёс он, взглянув на Эйрига. — Оставь нас. Я коротко кивнул, опустил глаза и вымелся вон из спальни господина, стараясь изо всех сил не думать о том, что увидел. Стараясь забыть о расстёгнутой — разорванной (!) — на груди рубашке Мануэля. О болтавшемся на петлях ремне Эйрига. О его потемневшем от похоти взгляде и резко брошенных словах, доходчиво объяснявших, что больше во мне нет никакой необходимости. На миг застыв в коридоре, я безумно огляделся вокруг. Грудь распирало огнём. Мне было тесно и душно в этих стенах. Я хотел вырваться и оказаться как можно дальше отсюда. Бросился дальше по проходу, как попало натянул ботинки, схватил накидку, позабыв о сюртуке, вылетел вон, в снег. Холод на миг оглушил. Проник в грудь с дыханием, развеял туман перед глазами. Идти мне было особо некуда. Я решил побродить немного. Просто пройтись вдоль по улицам и, может быть, остудить голову. Я брёл вперёд, плохо разбирая в густых сумерках дорогу. Но это было и не важно. Я просто продолжал переставлять ноги. Думать не мог — от мыслей становилось гадко. Легче было бы вообще не соображать. Или напиться где. Но карманы мои были пусты. Я продолжал идти, пока не понял, что ног от холода почти не чувствую. Это немного отвлекло и принесло сиюминутное спокойствие, как если бы проплыв вдоль бурной реки неведомо сколько, я вдруг наткнулся на крошечный уступ мели и зацепился за него, переводя дыхание. Вот он я, и я иду по заснеженным дорогам. Пальцы на руках давно озябли. Щёки нещадно гудели морозом, уже подобравшимся своими лапами к моей шее и теперь стремившимся засунуть нос за шиворот. В моей прошлой жизни я отчётливо помнил, что холод убивал таких, как я. Мысль, казалось бы, из прошлого, отрезвила лучше увесистого подзатыльника. Оглянувшись, я вдруг с удивлением обнаружил, что до дома рукой подать. Не долго думая, повернул к хорошо знакомому дворику. Очертания двери принесло надежду, будто стоит мне её открыть, переступить порог и всё исчезнет. Исчезнет, и я очнусь.

***

Ну и переполох я устроил, ввалившись посреди ночи. Малышня заголосила, проснулся пьяный отец, но снова погрузился в злачное забытьё ещё до того, как понял, что происходит. Матери не было, и, пожалуй, это было к лучшему. — Что с тобой, Тэг? — узнав меня, Маги сползла с печи и повисла на шее. — Тебя выгнали? — спросил Кирт, охрипший ото сна. — Не знаю. — Как это? — Бьянка затворила за мной дверь, пока Кисея, всегда недовольная спросонья, принялась отряхивать меня веником. — Снега нанёс. — Холода напустил, — хныкнул Джерт, но тут же успокоился, решив, что для истерики нет причины. Девочки стянули с меня накидку, затолкали на печь, и забрались сами, пряча захолонувшие ноги под длинными грубыми сорочками. — Рассказывай, — потребовал Кирт, когда мы сбились в кучу, пытаясь согреться. Джерт пожаловался, что я ледяной, а я… я и был ледяной, просто застыл. — Тэг, ну чего ты натворил? — Хозяин тебя выставил? — Просись обратно. Дома было хорошо. Я сгрёб детишек в охапку и повалил навзничь. — Устал, сил нет. Завтра поговорим. Утро вечера мудренее. Ребята повозмущались недолго, но, видя, что я не отвечаю, в конце концов угомонились. Сопение пяти крохотных носов наполняло уши, и я вдруг вспомнил кое о чём. Глупо было думать, что земля вдруг ушла у меня из-под ног. Сегодня всё было точно так же, как и вчера. И завтра тоже ничего не изменить. Есть Эйриг — мой господин. В его доме я жил и ел, он кормил моих братьев и сестёр. Ещё он спас меня однажды, и с тех пор моя жизнь принадлежит ему. И даже если бы не это, Эйриг был демоном, сердце которого я по глупости умудрился стащить, сам замкнув цепочку и, вместе с тем, выбрав собственную печальную участь, ведь осколок его сердца прятался в моей груди, и однажды он собирался его получить. Разве что-нибудь изменилось из-за того, что он взял меня в свою постель? Разве у меня появились причины ожидать чего-то? Или обижаться? Конечно, нет. В том и была разница между господином и слугой. Отчего же так сложно запомнить эту известную истину? Впрочем, о причине я догадывался. Всему виной это странное чувство, свалившееся мне на голову, словно шапка снега с ветвей. Оно оказалось таким огромным, что разом погребло под собой. И теперь болото понятной мне жизни будоражил никому не нужный ручеёк глупых фантазий, питаемых этими взглядами Эйрига, его прикосновениями. Зачем же он обнимал меня, после того, как получал, что хотел? Не следовало, не следовало мне позволять этим мыслям блуждать в потаённых уголках пустой головы. Почему вместо того, чтобы думать о скорой кончине — страшной и кровавой, — я отдался новому положению вещей без остатка. Позабыл о следующем дне и позволил себе то, что убивало быстрее мороза. Я разрешил себе быть счастливым сейчас, питаясь глупыми-глупыми надеждами, которые молча перерезали горло своим уходом. И вот теперь, когда новая правда вдруг хлопнула меня по щеке, ухмыльнувшись такому простаку, я чуть ли не почувствовал себя обманутым. Преданным. Разбитым. Как же было больно. «Ну ты и балбес, Тэг. Каких поискать». Правда, какой бы суровой она не была, снова принесла горькое облегчение, позволив уснуть — и проснуться на следующее утро, пусть и с тяжёлой головой, но зато спокойным. Таким же спокойным, как бывал в любой день Содар. Ведь вся его жизнь давно решилась. Поднялся я поздно — дети не стали меня будить. Заверив всех, что всё в порядке, и я отправляюсь обратно к господину просить прощение, я ушёл. Свежо и приятно было на улице. Ветер совсем затих, едва просыпаясь от лени и трогая голые ветки. Всё шло своим чередом. Войдя под крышу дома, первым, что я услышал, был тихий заливистый смех. Он доносился из гостиной. Выглянув в пустой коридор, я заметил неровный дрожащий свет — кажется, внутри разожгли камин. Часы показывали поздний вечер. Ужин остался далеко позади. Мне вдруг стало интересно, спрашивал ли господин о моём отсутствии. Мысль возникла и тут же пропала. Я прихлопнул её словно назойливую муху. Тихонько стянул верхние вещи и на цыпочках прокрался вдоль стены. Чтобы подняться на третий этаж, к своей бывшей спальне, мне следовало пройти мимо двери гостиной, которую занимал званый гость, и — я не сомневался в этом — господин. Бросив короткий взгляд внутрь, я понял, что не ошибся. В комнате действительно находился Мануэль в компании Эйрига. Жаркое пламя камина разносило по дому тяжёлый запах хвои и плотный жар, томивший из проёма и тут же ударивший по прохладному с улицы лицу. Они уютно устроились у самого огня на шкурах, обычно развешанных по стенам. Закрученные жгуты помятых простыней обвивались вокруг влажных переплетённых тел. Взгляды пары были устремлены на огонь — меня они не могли видеть. В руке Мануэля покачивалась тонкая ножка бокала, на дне которого лениво переливалась рубиновая жидкость. — …Оскольм такой увалень. Иногда мне кажется, что голова ему нужна исключительно для того, чтобы носить шляпу. И то, если бы ты знал, какие несуразные котелки выбирает этот пень, только бы диву дался. — Что же тебя держит рядом с ним? — расслабленно спросил Эйриг, пока его пальцы скользили вдоль чужого плеча. — О, он плох отнюдь не во всем, — многозначительно хмыкнул Мануэль и допил остатки вина. — Только не нужно смотреть на меня свысока, дорогой. Ты же не забыл, что правит миром? Любовь и звонкая монета. С последним у Оскольма тоже всё замечательно. К тому же, он состоит при дворе. И, думаю, с правильным подходом он всего добьётся. — Значит, ты здесь ненадолго? — Только не нужно о грустном, Эйриг! Давай наслаждаться моментом, — Мануэль перевернулся на бок, соблазнительно изогнувшись и вздохнув: — К тому же, судя по камушку на груди мальчишки, тебе тоже не скучно. Эйриг не ответил, видимо, не посчитав брошенную фразу вопросом. — Что же тебя так привлекло в человечке, раз ты отдал ему сердце? — после недолгой паузы продолжил Мануэль, стараясь наполнить голос безразличием, и это ему почти удалось. — Как и твой Оскольм, Тэг весьма интересен. — И что же занимательного может быть в мальчишке? — стараясь унять напор, спросил Мануэль. — Хотя бы то, что он не совсем человек. — То есть? Считаешь, я обманулся? — не поверил Мануэль, и даже приподнялся на локтях, чтобы лучше видеть лицо Эйрига. — Именно. И тебя не в чем винить. Он необращённый. — Необращённый? Шутишь! — Нисколько. Мануэль рассмеялся: — Держу пари, ты отыскал его в Подлунном мире. Я всегда знал, что стоит только демону обжиться среди людей и вот он уже забывает кто такой и что должен делать. Или чего не должен. Брошенное потомство — это всегда так печально, — протянул суккуб, будто всерьёз болел душой за чьих-то брошенных детей. — Совершенно с тобой согласен. — Надо же, оставить малыша умирать жизнью смертного. — Для него это не такая уж большая беда. Он не знает о том, кто он. — Ты ему ничего не сказал? — Нет. — Ты коварен… Или, — встрепенулся вдруг Мануэль, — это милосердие, Эйриг? Неужто ты пожалел мальчонку и потому прикусил язык? Это, должен признать, имеет смысл. Если он рос как человек, то и разницы не почувствует. Счастье в неведении, так говорят? Однако, не могу понять, когда это ты так раскис? Зачем тебе жалеть парня? И возиться с ним? И уж тем более, отдавать сердце? — Он меня любит, — спокойно ответил Эйриг. — И-и? — И всё. Мануэль сел и потянулся за начатой бутылкой, чтобы налить себе ещё вина. — Дорогой, я, конечно, многое повидал на своём веку, но не думаешь же ты, что я тебе поверю? — Почему же нет? Ты сам сказал, миром, по какую сторону врат он бы ни находился, правят монеты и любовь. Моего положения достаточно, чтобы вести ту жизнь, которую я пожелаю, а вот любовь… Не обижайся, Мануэль, но мне кажется, что настоящей любви я никогда не видел. Вот мне и интересно узнать, какая она. На что похожа. В комнате повисла тишина, нарушаемая треском обращающихся в пепел поленьев. — Похоже, я слишком много выпил, — чуть сбивчиво, словно сдерживаясь, пробормотал Мануэль. — То есть ты хочешь сказать, что то, что между нами было это… это ничто, а вот в какие-то чувства человечка ты вдруг поверил? — Голос повис на высокой ноте. — Наверное, да, — размышлял Эйриг вслух совершенно отстранённо, словно говорил и не о себе вовсе. — Ведь ты играл со мною тогда, и значит, всё было не всерьёз. Не отрицай, — не дал он себя оборвать на полуслове. — Я не сержусь за это. Как я и сказал, что было, то прошло. И всё же, когда живешь столько, сколько мы, поневоле одолевает любопытство. Тебе ли не знать. Вот меня и стал занимать вопрос — что же такое настоящая любовь. И потому я оставил Тэга рядом. — Ладно, предположим, мне понятны твои сомнения. История действительно вышла тогда глупая, и выглядит сейчас не слишком красиво, хотя я был с тобой искренен — всё было по-настоящему, — с чувством добавил Мануэль. — И поэтому — только поэтому — я даже стерплю твоё оскорбительное неверие. Сомневаешься, и поделом мне. Но что заставляет тебя думать, что этот мальчишка тот, кто сможет тебе показать, что такое любовь? Не веришь же ты наивному лепету смертного? Представляю, сколько раз он томил тебя своими чувствами, — хмыкнул Мануэль. — Ты удивишься, но он ни разу не сказал, что влюблён. — Тогда с чего ты взял? — Я вижу это в его глазах… Суккуб громко фыркнул, а Эйриг продолжил: — …Его простые и неискушённые ласки. Его дрожь, когда я рядом… — И поэтому ты решил, что этот сопляк понимает, что такое любовь? — рассерженно потребовал Мануэль, не сумев дослушать. — Разве возраст важен? — Смешно слышать это от тебя! Не ты ли считал людей насекомыми, недостойными существования? Не ты ли говорил, что, когда им только начинает открываться правда жизни, век их уже на исходе? И тут вдруг поверил, что такой мелюзге, жалкому смертному, известно сильнейшее из чувств? — Поверь, известно, — ответил Эйриг, не теряя самообладания в отличие от всё больше распалявшегося любовника. — И, как я уже сказал, он не совсем человек. — Эйриг, Эйриг, Эйриг, — покачал головой Мануэль. — Я, право, тебя совсем не узнаю. Я всегда говорил, что твой замкнутый образ жизни, твоё отшельничество выйдет боком. И вот, вижу, что был прав. Ты совсем спятил. — Попридержи язык. — Резкость тона заставила Мануэля захлебнуться новой порцией собственных возмущений. Он выпрямился, прочистил горло, и проблеял невинной овечкой: — Прости, если это грубо прозвучало, но как ещё я должен понимать то, что услышал? Это же просто смехотворно — утверждать, что такой мальчишка знает о любви. — Хорошо. Ты можешь сам у него спросить. Впрочем, ещё до того, как он ответит, ты всё поймёшь по его лицу. Он совершенно не умеет скрывать чувств. Странно, что ты, разбираясь в вопросах подобного рода, до сих пор ничего не понял. Замечание Эйрига заставило Мануэля сделать новый глоток, после чего он ответил: — И что я должен был понять? То, что кто-то смотрит на тебя, капая слюной, отнюдь не говорит о том, что он готов пойти ради тебя на всё. Абсолютно на всё. Знаешь ли, это и есть любовь, — Мануэль разом опрокинул в себя остатки вина и замолк. Тени, отбрасываемые огнём, бушевали на тёмных стенах комнаты, походя на адское пламя, в гуще которого выплясывали черти. — Он пойдёт ради меня на всё, — бесчувственным голосом отозвался Эйриг, словно давал мелкое поручение управляющему. Мануэль обернулся в сторону любовника, его растрёпанные волосы змеями скользнули по плечам. — Ну так давай проверим, прав ли ты? — заносчиво бросил вызов суккуб. — Давай. — Только у меня есть условие. Предчувствие беды пахнуло среди догорающего ельника. — Я слушаю. — Если я сумею доказать, что ты заблуждаешься, ты отдашь сердце мне, — прошипел коварный змей. Господин сел и потянулся к поленьям, сложенным в стороне. Подбросил пару и кинул сверху почти свежую ветвь иголок. Слабые облачка чада унеслись вверх по дымоходу. — Я согласен, — отозвался он, и в голосе его я расслышал такую знакомую улыбку.