Лесничий

После сытного обеда в виде очень вкусной каши с какими-то мягкими сладкими ломтиками, Андрей сомлел настолько, что проспал до следующего дня. То ли кровать Эно обладала неким чудодейственным свойством, то ли нервная система решила отдохнуть за все последние годы, проведённые в тоске и напряжении. В доме вновь никого не было, и на этот раз Андрей вёл себя смелее. Сразу же заглянул за изголовье в поисках оставленного для него питья, а напившись, торопливо полез под кровать за ведром. Опорожнив мочевой, Андрей стыдливо задвинул ведро обратно. Куда его вылить, он не знал, а на улицу выйти было не в чем. Да и Эно вряд ли бы одобрил подобные безрассудные поступки. Ноги держали ещё неуверенно, не хватало свалиться в снег и замёрзнуть у самого дома. На кухне, за неприметной занавеской в углу, не попавшейся ему на глаза вчера, Андрей обнаружил маленький рукомойник. Рядом стояло ведро с водой, где плавал небольшой ковшик. Вода была прохладной и вкусно пахла свежестью. Он склонился над рукомойником и с наслаждением поплескал в лицо, думая, что никогда ещё не получал столько удовольствия от простого умывания. Словно вместе с потом с него смывалась какая-то застарелая грязь, и от образовавшейся на душе лёгкости глупо захотелось засмеяться. Собственный хриплый смех в тишине показался до забавного странным. Андрей наклонился ниже, прямо из ковша плеснул на голову. От холода заныла кожа и захватило дух, по коже побежали мурашки. Руки на ощупь нашли лежащее на уголке мыло, пахнущее летним разнотравьем. У Андрея от природы были очень светлые, мягкие волосы, но сейчас они напоминали проволоку, а стекающая вода потеряла прозрачность. И как ещё Эно положил его в свою постель, такого грязнулю. Накинув на голову подвернувшееся под руку полотенце, он по-быстрому обтёрся мокрыми руками и снова замотался в одеяло. На столе, под простой полотняной салфеткой, его ждали пара варёных яичек, чашка алого, пахнущего малиной киселя и небольшой кусок душистого воздушного хлеба. В кружке остывал знакомый по запаху чай. Андрей осторожно опустился на лавку, разглядывая оставленный ему завтрак со смесью странной нежности и грусти. Он уже не помнил, когда о нём кто-то так заботился – мамы не стало шесть лет назад, а отчим будто бы позабыл о его существовании. Исправно переводимые за учёбу деньги да несколько купюр для покупок на холодильнике, вот и вся забота. К тому же, деньги с холодильника исчезали, когда отчим запивал. Тогда Андрею приходилось бросать дом и искать подработку, клеить объявления, таскать ящики, чтобы было что поесть. Неудивительно, что никто не изъявлял желания дружить с парнем, у которого не имелось денег на какую-нибудь колу и бургеры, а одежда не менялась круглый год. Наверное, ему просто нужно было пойти в какое-нибудь скромное училище и не прыгать поверх головы, не пробиваться в этот дорогой ВУЗ, но он ведь обещал… - Э-эх! Ну и холодрыга нонче! Андрей вздрогнул, но почему-то совсем не удивился, увидев на пороге знакомого лесовика. Тот страдальчески стенал и охал, разматывая длиннющий вязаный шарф и распространяя вокруг острый запах мороза. Андрей глянул в окно, но то оказалось накрепко сковано заморозком. - Охо-хо, скорей чаю! Ишь разгулялся, до костей проморозил, негодник! Не прекращая жаловаться на непогоду, Рахти засуетился вокруг плиты. Он был маленький и сухонький, с прорезанными глубокими морщинками руками и лицом, но двигался настолько ловко и сноровисто, что Андрей вряд ли взялся бы угадывать его возраст. Наблюдая за старичком, он поймал себя на том, что улыбается. - Эно опять с детьми? - А то ж! Он же ж их науке лесовой учит. Как с деревьями говорить, как с тварюшками живыми… Ох и волшебный чай, ох и волшебный! Зуб даю! А энто у тебя чаво? Да пахнет-то как, растудыть. Вот прям летом и пахнет! Андрей рассмеялся и пододвинул лесовику кисель. За разговорами время летело незаметно. Андрей пил чай, ел варенье – на этот раз смородиновое, – и с интересом слушал о жизни в лесу, той, о которой не имел понятия. О том, как прячет во мху свои ягоды брусника, как заманивают путника в чащу «ведьмины круги» и как играет свадьбы лисий народец. И что-то неясное трепетом отзывалось в сердце, волновалось, будто золотое зеркало чая от ягоды, упавшей на дно кружки. Остро вдруг захотелось увидеть своими глазами и затаившуюся в зарослях рысь, и лисят, играющих в кустах голубики, и праматерь-сосну, огромную, разлапистую, растущую у самого края обрыва, что «дряхлая, как мой зад»… - Скажи, Рахти, а с людьми вы не дружите? - Пошто ж не дружим, дружим. Иногда меняем мелочь какую-нибудь, травы там, грибы, ягоды, если надобно по нужде. Иногда заплутает кто, так, энто, выведем. Токмо скушно им тута, приблуд ихних говорящих нетути, песни сами поём, а чаво ж не петь-то? Как денёк к лету катится, так и поём, как с ночкой сравнятся, так хороводы водим. Весело у нас тута, но не им, нет. Ведь если остаёшься, дак навсегда, обратного пути нету. – Мужичок тяжко вздохнул и тут же хитро прищурился, потыкал ложкой Андрея в костяшки пальцев. – А пошто спрашивашь-то? Андрей пожал плечами, запахнулся глубже в одеяло, смутившись. Он и сам не понимал, зачем спрашивал, ведь как только вынесут его ноги на дорогу к дому, так сказка и закончится. - А что значит «тэво», ты знаешь? - А чаво ж не знать? Ты и сам их вчера видал, тавэт энтих, кутят пакостливых. - Кутят? – удивился Андрей. – То есть тэво – это щенок? Рахти махнул рукой, засмеялся, показывая мелкие потемневшие зубы. - Та не! «Дитятя» энто, «малец». Недоросль, вот и весь сказ! А, я же молока вам принёс, во как к слову пришлося! Токмо ты разбавь его, наверно, а то пронесёт, жирно шибко. Вскоре лесовик засобирался, накрутил свой шарф до самых глаз, а уже у дверей вдруг низко ему поклонился: - Ты, энто, ворочайся, малой. А то хозяин лесовой без тебя затоскует. Почти сразу после его ухода вернулся Эно. Заскочил в дом, румяный, оживлённый, будто радовался чему-то. Поставил чайник, а потом вдруг ласково пригладил Андрея по волосам, сам же смотрел, склонив голову к плечу, будто любовался. Андрей этого тёплого взгляда не выдержал. На сердце было тяжело, и он вдруг понял, что если ещё не успел влюбиться, то этот момент не за горами. Если бы Андрей мог, то сорвался бы прочь в эту же секунду. - Я не стал детей в дом заводить. Подумал, вдруг ты спишь, а они тебя побеспокоят. Пальцы с волос соскользнули на скулу, легонько пригладили щёку. У Андрея от волнения сбилось дыхание, место прикосновения словно огнём жгло. Он еле сдерживался, чтобы не прильнуть лицом к ласкающей руке. Как неприкаянный пёс. Сравнение отрезвило. Андрей судорожно выдохнул и чуть отвернул голову, чтобы избавиться от наваждения. - Они хорошие, просто я… Он не хотел привязываться – ни к ним, ни к Рахти, тем более к Эно. Дома его ждали обязательства, от которых он не мог отказаться. - Эно, я… должен вернуться. Касающиеся его кожи пальцы замерли, затем исчезли. Эно медленно сел на скамью напротив, и лицо его было таким, что Андрей, сам не зная зачем, начал оправдываться. - У меня там отчим, университет. Я не могу бросить учёбу, понимаешь? Я… обещал. Когда мама умирала, он сжал её руку и, глядя в мутные от боли глаза, сквозь слёзы пообещал, что вырастет таким человеком, за которого ей не будет стыдно. В свете его последующей жизни и, особенно, последних событий, сейчас это звучало как издёвка. Если она действительно, как говорили те люди на похоронах, наблюдала за ним с неба, то, наверное, умирала от стыда. Никому кроме него теперь не было нужно то обещание, но Андрей никогда не страдал легкомыслием. Не предавал обещаний, не изменял себе. - Понимаю. Тогда пойду, занесу твои вещи в дом, чтобы они высохли к завтрему. «Нет!» – хотел крикнуть ему Андрей, с горечью глядя, как Эно, ссутулившись, шёл открывать дверь скребущемуся в сенях Уи. Но не смог, потому что не имел права. В тот вечер они почти не разговаривали, и даже пёс вёл себя необычно тихо, следя за ними грустными умными глазами.