Однажды в псевдо-средневековом Эдо

      Йородзуя добрались до дома без происшествий... Ага, если бы! Сакамото по дороге каждой встречной девушке предлагал выйти за него замуж, на спор с Гинтоки поцеловал двух старушек, продающих данго, а потом запрыгнул в мусорное ведро и заявил, что он в домике, прячась от негодования Муцу. Та накрыла его сверху крышкой и катила так до дома в этом ведре. Организм Юки начинал ей мстить, поэтому она блевала чуть ли не за каждым углом, а после просила Гинтоки понести её на руках. Причина – «мои ноги на меня обиделись и перестали шевелиться». Но Саката остался не при делах, так как девушку на руки взяла и понесла Геракл всея Йородзуя – Гура-сан, которая и бровью не вела при этом. А Шинпачи шёл за ними и собирал обувь Юки, которая вечно падала с её ног.       Муцу вскоре оставила их и поспешила удалиться. А когда Гинтоки вспомнил важную вещь и горланил ей вслед, чтобы она забрала Сакамото, она уже успела раствориться в ночной мгле.       – Чёрт, да она же нам его просто сбагрила! – возмутился кучерявый. – А я-то думал, на неё можно положиться.       Так они оказались на пороге дома. Внизу им ещё встретились Отосэ-сан и Катэрина, с которыми Гинтоки успел повздорить и получить от них в бубен. А потом они поднялись к себе. Свет в прихожей включали головой Сакамото. Как именно? Гинтоки тыкал его головой в стену, пока нос друга не нашёл включатель. Кагура поставила Юки на ноги, и та, пошатываясь, ухватилась за неё.       – Ох, Кагурусенька, какая ты у меня выросла сильная, – чмокнула её в макушку головы. – Мама тобой гордиться, ик.       – Ты мне волосы обслюнявила, – заметила Кагура и оттолкнула Юки на Гинтоки. – Иди к Гин-чану, у него волосы вкуснее.       – Чего это они у меня вкуснее? – Гинтоки чувствует подвох.       – Потому что кучерявые.       – Хочешь сказать, кучерявые волосы лишь потому кучерявые, чтобы их облизывать? Странная твоя логика, Кагура.       – Это ты странный, Гин-чан. Твои волосы кучерявые, но ты даже сам не знаешь, для чего они у тебя такие. Наверное, для того, чтобы хотя бы они роднили тебя с этим дегенератом, – указывает пальцем на Сакамото, который в это время на ощупь ищет дверь в гостиную.       – Почему меня что-то должно с ним роднить? Мне хватает и того, что он никак от меня не отстанет и вечно орёт своё «Кинтоки, Кинтоки!», как непрошибаемый.       – Эй, Кинтоки, – непрошибаемый дал о себе знать, – я иду к себе, спать, меня не беспокоить, аха-ха! – и вошёл в туалет, закрывшись на шпингалет.       Целую минуту стояла тишина, а трое с кирпичными лицами взирали на захлопнувшуюся дверь туалета.       – А ничего так, что это наш толкан? – заговорил Шинпачи.       – Да. И ничего так, что мы все в него ходим? – процедил Гинтоки. – Вытаскивай оттуда свою оборзевшую задницу!!!       Но из-за двери уже раздавался раскатистый храп, и Сакамато, ни на кого уже не собирался обращать внимание. Очень долго Саката возмущался по этому поводу, мол, туалет – самая главная часть их дома, а из-за тупости Тацумы они не собираются этой ночью терпеть. Но, как и ожидалось, вытащить его оттуда никто не смог. Пришлось смириться. Но не прибить Тацуму с утра никак нельзя было!       Время уже было позднее, поэтому все трое собрались баинькать. Именно, трое... Потому что Юки ложиться спать никак не хотела. Пока Кагура и Шинпачи, как нарочито послушные детки, ушли чистить зубки и умываться, Гинтоки пытался уложить ну прям очень не трезвую Хиджикату младшую, упиравшуюся, как маленький ребёнок.       – Зря я не отдал тебя сегодня твоему братцу, – вслух сожалел Гинтоки, насильно запихнув Юки под одеяло и не давая ей выбраться. – Сейчас бы он с тобой возился, а я бы спокойно отоспался. Чёрт... А голова-то болит!       – Гин-сан, мы же не сходили в зал с игровыми автоматами! – вдруг вспомнила Юки, резко подскочив на ноги. – Пошли, пока не закрылся, скорее, ик! – и потянула его за руку.       Гинтоки резко потянул свою руку, за которую она держалась, на себя, и Юки перевернулась спиной на свой футон. А Гин-сан снова накрыл её одеялом.       – Нет! Пьяным девочкам уже пора спать! – скомандовал он.       – А кто тебе сказал, что я пьяная, ик? – её возмущённое лицо вылезло из-под одеяла.       – Твоё частое «ик» тебя и выдаёт. Ну-ка быстро вырубилась! Я же не могу укладывать тебя тут всю ночь. Я тебе не нянька!       – Я боюсь спать одна! – и Юки, изображая плач, кинулась на шею самураю, крепко обхватив его в объятиях.       – Я к тебе Кагуру пришлю, только усни уже наконец! – Гинтоки пытался отцепить её от себя.       – Нам с Кагурой вместе будет страшно!       – Сама поняла, что сказала вообще? Этому китайскому терминатору ничего не страшно!       – Гин-сан, ты дурак! – Юки хлопнула его по затылку. – Совсем намёков не понимаешь. С тобой хочу спать, с тобой!       – Чё? – Гина сию секунду одолел нервный тик. – Не, не, не, давай-ка тормози! А если вдруг внезапно твой надоедливый Тоши нагрянет? Мне ж точно тогда придётся делать сэппуку десять раз.       – Пфу-фу, Гин-сан боится моего Тоши, – Юки прикрыла рот ладошкой и захихикала. – Мой братик точно оторвёт тебе причиндальчики, ежели ты окажешься ко мне ближе, чем на метр. Ой, ой, ой, что это? Кажется, «белый демон» сейчас наделает кирпичей в штанишки.       – Эй, слишком много болтаешь! Никого я не боюсь, – Гинтоки выдал пофигистичную рожу.       – Тогда-а-а...       И с этими словами она начала медленно ослаблять харамаки, повязанный на талии, позволяя своему кимоно скатываться с плеч по рукам. Гинтоки покрылся ручьями пота и запаниковал:       – Стоп, стоп, стоп, стоп, стоп! Не горячись так, мать, стояночка! – и спешно стал возвращать упавшие края одежды назад. Парень в каплях и смятении.       – Ты врун, Гин-сан, – заявила Юки, словно это было фактом. – Сказал, что не боишься Тоши, но на самом деле ты его о-о-о-очень боишься.       – Да в лес твоего Тоши!       – Боишься.       – Нет!       – Тогда докажи.       Без разрешения, даже и не думая спрашивать, Юки забралась на колени к сидящему на полу Гинтоки и запустила пальцы в его серебристые волосы. Вот уж такого неопределённого чувства Гин-сан не переживал ещё никогда: и Юки хочется, и пожить – тоже. Её колени оголились, а до безобразия красивая грудь нарочно маячила прямо перед его глазами, бесстыдное любопытство в которых Гинтоки был не в силах сдержать. Она очень неосторожно и необдуманно прижималась разными частями своего проспиртованного тела к телу самурая. А «Тоши» и сэппуку так и не шли из его головы.       – М-м-м... Твои волосы... – шептала Юки, зарываясь носом в серебряные кудри Гинтоки. – Мои любимые... Мягкие, вьющиеся, отливающие серебром...       – А кто каждый день орёт про «кучерявого» и пытается организовать мне облысение?! – тихо негодовал босс Йородзуи с нервно дёргающейся бровью.       Гинтоки был одним из тех мужчин, которые от любого неловкого женского прикосновения могли почувствовать твёрдость в паху. Или проще говоря, женщины у него не было давненько! Именно поэтому сейчас он с трудом мог сдерживать себя. Даже осознавая всю проблематичность ситуации и даже то, что он действительно в этом отношении побаивается дьявольского зам командующего, Гинтоки не мог сдержать рук: они не слушались его и скользили вверх по обнажённым бёдрам Юки, стремясь добраться до вершины.       – Эй... – его глаз дёргался всё неистовей. – Мы же ведь не собираемся... действительно?..       – Хочешь, Гин-сан, я стану только твоей? – с ласковой игривостью шептала ему на ухо Хиджиката младшая. – Мне нравятся прикосновения твоих больших сильных рук. Мне нравится твой запах, глаза, волосы, тело... Всё! Ты первый мужчина, которому я так желаю отдаться.       «Бля-я-я-я-я-я-я-ять!» – нервно дёргающейся строкой неслось в голове Гин-сана.       – Я чувствую... твой инструмент уже твёрдый...       «Не говори такое, пожалуйста-а-а! И не называй его «инструментом»!»       – А хочешь, я... – она потянулась рукой к его штанам.       И тут было уже невмоготу! С неистовым криком, в котором воплотились его горькое сожаление и ярое чувство самосохранения, Гинтоки свалил Юки с себя на её футон и навис над ней.       – Ты хочешь быть сверху? – спросила Юки с улыбкой, лёжа под самураем.       Гинтоки выглядел странно: над его глазами повисла чёрная тень, он опустил голову.       – Пожалуйста... – пробасил он мрачно. – СПИ!!! – и, резко подняв голову, наградил девушку смачным щелбаном в лоб.       И та вырубилась. Мгновенно. Будто мёртвая. И захрапела.       – Чё? – Гинтоки в шоке. – И это всё, что было нужно?!       Юки безобидно пускала слюну на плечо и, наверное, уже видела третий сон (так быстро?!). Гинтоки взглянул на неё: колени и бёдра обнажены, грудь чуть ли не выпрыгивает из-под слегка раскрытых отворотов кимоно, волосы небрежно растрепались, а лицо, настолько нетрезвое, что даже милое, выражает полное отсутствие какой-либо здравой мысли в голове. На его памяти такой Юки ещё не было. Гинтоки осторожно прикрыл её грудь отворотами кимоно, с волос снял заколку, держащую их в хвосте, и укрыл девушку одеялом.       – Дура... – произнёс он с любовью тихо себе под нос. – Если я и хочу всё то, что ты предлагала, то я лучше дождусь, когда ты будешь не против этого на трезвую голову. Хоть я и последняя сволочь, но не воспользуюсь твоим состоянием. Пусть даже так сильно этого хочу.       Вдруг её рука легла на его руку, но Юки всё же спала. «Гин-сан», – шёпотом повторяла она во сне и едва сжимала пальцы. Гинтоки чуть вздрогнул.       – Утром ты будешь уже не та, что сейчас... – с горечью усмехнулся самурай. – Встанешь, будешь кричать на нас с Сакамото, снова отчитывать меня, бить и пытаться оставить без волос. Даже не знаю, какую тебя из этих двоих я больше хочу.       Гинтоки только сейчас понял, что это его комната, а значит – вставать на ноги и идти куда-то не нужно. Он с трудом нашёл в себе силы, чтобы просто погасить свет. Он снял лишь кимоно и прилёг в метре от девушки, отвернувшись к стене. Без футона, одеяла или подушки. На всех этих его вещах сейчас расположилась «королева вечера», разбросавшая свои ноги в разные стороны. Алкоголь сыграл свою роль, и Гин-сан моментально отключился, смиренно и благостно захрапев.       Ночь быстро вступила в свои права, и вечер, который в лучшем случае мог бы оказаться сегодня безобидно славным, пролетел незаметно для некоторых. Дом Йородзуи понемногу заполнился громким сопением, тихим бубнением себе под нос, смачным храпом, безобразной вонью грязных ног, жуткими выхлопами и пуканьем Садахару. Привычный нерушимый баланс всего самого раздражающего и мерзкого в цитадели лени, порочности и нелогичности восстановился. Аминь.