****** *** Глава-2*** ******
Игры Вейдера Вселенная — кукольный театр, выбери себе марионеток по вкусу.
— Время вышло, моя дорогая тогрута. Черт, это было опасно. Это было бы неосмотрительно, если бы только не было частью паутины-игры, слишком тонкой, слишком цепкой и заметной только для тех, кому хватило смелости обращать внимание на детали. Она не обратила. Асока молча кивнула, оборачиваясь на жестяной голос. Как он смог незаметно подойти так близко? С его-то отличительной чертой. Тано фыркнула своим мыслям. —Ты слишком много думаешь. Смотри, как бы такое перенапряжение не вызвало негативных последствий. Женщинам вредно думать. — Спасибо за заботу. Как-нибудь справлюсь. Странно, но его голос был почти добрым, он смеялся. И это было понятно даже сквозь маску-броню и шумное дыхание-шрапнель. Асока не чувствовала опасности. Не было того ледяного холода, от которого ком застревал в горле и спирало дыхание(который чувствовали даже те, кто не обладал Силой никогда). Не было желания бежать, сломя голову, а затем напряжения, которым отдавалась потребность атаковать, забросив за плечи, как вещмешок, панику. Ей хотелось рассмеяться и стукнуть кулаком в плечо Черную Жестянку. И отчего-то Асока знала, что ей ничего за это не будет. Она явственно представила, как кулак летит к плечу смеющегося, как смолкает смех — человеческий, без этой жуткой примеси трубного дыхания; как внимательные глаза смотрят на нее, изучая, пока на лицо возвращается чуть смущенная улыбка— дружеская, теплая…такая знакомая… …Асока моргнула. Подняла в рассеянности одну руку к глазам, потом отдернула ее. Это было видение. Снова. Не спутать со сном. Заметил или нет? Если заметил, что тогда? Он смотрел на нее внимательно, изучающе, грустно улыбаясь, силясь понять, что не так на этот раз. Асока моргнула. Перед глазами застыла черная, почти нелепая маска. За ней не разглядеть глаз, не увидеть улыбки. Если это существо еще способно улыбаться. Лицо из видения было таким знакомым, таким родным, словно принадлежало старинному другу. Другу, однажды преданному и забытому, другу, который учится тебя понимать заново. Который простил тебя, которому все равно, во что ты, девочка, превратилась, — на его плече всегда можно найти приют для тяжелой от слез головы. Асока пошатнулась. — Что такое, драгоценная моя? Поделись. Странно: насмешка, приказ, жесткость странным образом переплелись, образовывая заботу. Тихую, тщательно скрываемую. Маска любопытства. «Мне любопытно, поэтому я запугиваю тебя, волнуюсь за твою жизнь». Как-то так. — Нет… Ничего. — Видения — штука тонкая. Особенно, если они касаются прошлого. Он был готов сам себе отвесить оплеуху. Нет, ну нельзя же быть таким идиотом, в самом деле! Так можно все испортить еще до того, как появится надежда на… Впрочем, она—зыбкая и неясная — всегда была. С того самого момента, как незадачливый канцлер проболтался насчет камней, насчет неё. Палпатин собирался превратить его в свою марионетку окончательно, но просчитался. Так…странно. Разве такие, как он, ошибаются? «Нет, — подумал Вейдер, — никогда. Только в том случае, если эта ошибка приведет к исполнению цели. Но что же это за цель тогда, и каковы последствия?» Сейчас Владыка Империи чувствовал себя очень, очень неуверенно. Он начал сомневаться. Но сжал собственное горло невидимой хваткой, пока голову,— нет, маску, поправил он себя,— не заполнил вакуум, губительный для деструктивирующих мыслей. Делать, делать, а потом думать. И снова делать. Главное — не думать, не взвешивать все «за» и все «против». Иначе цели так никогда и не достигнешь. Лучше быть своей собственной марионеткой. Все мы подчиняемся тонкой игре Силы. И все мы — фарфоровые куклы на полке мироздания. И только от тебя зависит, кто будет тобой играть, если не ты сам. Ученица хмыкнула. Как всегда, когда упрямилась в исполнении приказов, считая, что лучше знает, что делать, и уже давным-давно натворила черте-чего, за что им потом вдвоем приходилось отдуваться. Если бы мог, Вейдер бы тоже тряхнул головой, прогоняя внезапное наваждение, чтобы была возможность упрямо повторять, стискивая веки, как тиски: этого не было. Забыть и не вспоминать. Не было ничего: ни ордена, ни Храма, ни службы. Он не джедай. Она не джедай. — Ты сорвиголова. Оби-Ван не взял бы тебя в ученики. А я… Пожалуй попробую! Асока уже несколько часов сидела на полу, обняв колени руками, и смотрела на закрытую безнадежно-гладкую дверь. От Вейдера не было ни слуху ни духу уже несколько дней. В голове круг за кругом проносились воспоминания с того самого момента, как Вейдер выпроводил её из личного музея. Это чертовски было похоже на карусель. Даже воздух из легких выбивало точно так же — стоит только подумать, для чего ему все это нужно, и какую роль в планах Империи отведено ей. Как-то странно это было…но Асока чувствовала, что Вейдер испытывает схожие эмоции. И никак не могла взять в толк, с чем это может быть связано. К тому же чего только не померещится. Вот сколько она уже тут сидит? Не пора ли белый металл стен сменить на материю помягче, а табард превратить в рубаху с метровыми рукавами. Сколько раз за этот день, неделю или месяц она думала, что, возможно, сошла с ума? Сколько раз в этом убеждалась и сколько разубеждалась? А сколько раз расшибала лоб в попытке понять, что же такое затевают темные… В голове в который раз застучало: Сила—камни—письмена—Вейдер—камера—снова Вейдер—ключ—камера—Вейдер. Холод, боль, страх. Смятение, забота, и опять страх. Недоверие, неуверенность…страх. Все время она думала, что чувствует страх. Что чувствует свой страх. Потому что Вейдер действительно был мастером запугивания. И хоть Асока научилась справляться с эмоциями, какие бы дикие и первобытные инстинкты они в ней ни пробуждали, она нет-нет, но хоть на миг пропускала сквозь себя электрический удар паники, когда видела эту фигуру, слышала это дыхание, ощущала жар меча в миллиметре от щеки. И только сейчас, вспомнив все, что произошло за последнее время, Асока поняла нечто…хотелось бы — важное. Страх проходил красной нитью сквозь туман воспоминаний, сквозь стены и отчуждение. И не было ничего сильнее этого страха. Отчаянного — да настолько, что ним хоть бумагу режь! Тогрута чувствовала этот страх, но страх этот принадлежал вовсе не ей. Асока только приняла чужую эмоцию за свою. И только сейчас вполне явственно ощутила, что эти волны исходят извне и тянутся к ней, а не наоборот. Как щупальца тумана. Вот-вот и накроет с головой. Тихий ужас. Он был настолько сильным, и настолько глубоко скрываемым, что заглушал собой все. И на фоне этого бояться кого-либо или чего-либо было просто невозможно. Асока засмеялась. Громко. Широко раскрыв рот и запрокинув голову. Смех пульсацией отдавался в монтраллах и лекку, заполнял собой виски и плескался спиртовым компрессом. Но нисколько не унимал боль. Девушка вздрогнула, услышав лай. Прикусила губу, враз замолчав. А потом снова засмеялась, осознав, что единственным источником звука все время была она сама. Голова моментально наполнилась тяжестью. На все тело нерадивым любовником навалилась глухая усталость. Тано всхлипнула. Хотела утереть ладонью нос, но не смогла поднять руку. Висок вдавился в край кровати. Боль тоже не помогала. Ничего, сейчас все будет хорошо. Спасатели–веки — прикрыли собой, словно одеялом осточертевший мир одинокой комнаты корабля посреди бескрайней, и оттого не менее одинокой, Вселенной. Темнота заволокла глаза. Грудь наполнилась воздухом. Вдох: боль от соприкосновения костей и кровати медленно вползала в ребра. Выдох: когти разжимаются, отпускают добычу. Спать. И ни о чем не думать. — Ты нужна мне… Ветер воет в грузовом отсеке. — Ты… Шорох поднявшихся в вихре листовок. — Нужна!.. Холод чужих пальцев на запястье. — Мне. Кости почти хрустят в чьей-то безжалостной рук: не вырваться, только бежать вперед. Почему ноги словно приросли к полу? —Асока…! — Асока! Звук шагов бьет в уши.