Он вспомнил то, что предпочел бы забыть

      За всё то время, что Сабал провёл в плену, он не то чтобы привык к ней, — к такому невозможно было привыкнуть, — но глубоко впитал ту атмосферу, что царила в храме Ялунга. В том месте, в котором он оказался сейчас, он также ясно ощущал странную ауру, пока напряжение липкими густыми потёками стекало по его лицу. Было душно.       Скрипнула дверь. Сабалу, который до этого спокойно, размеренно дышал, перехватило дыхание. Дверь закрылась, стул, стоявший напротив, заскрипел. Он ощутил, как на его голову опустилась тяжелая ладонь. Она побыла там несколько длинных секунд, прежде чем все её пять пальцев сжались в кулак, стягивая с него мешок. В глаза ударил свет от лампы, он зажмурился, но очень скоро раскрыл глаза: эта комната была ему незнакома; на столах и тумбах лежали мешки, хирургические инструменты, какая-то электроника. Он перевёл взгляд и перед ним предстала генеральша Лау. Она смотрела ему просто в глаза, ни один мускул её лица не шевелился. Говоря низким проникновенным голосом, с совершенно ровным выражением лица, она спросила: – Тебе удобно?       Тело ломило, но это нормально: это результат пыток и хронического недоедания с начальной стадией обезвоживания. Перед тем, как попасть сюда, ему удалось обтереть раны снегом, чтобы хоть как-то очистить их от гноя и заразы, которая успела к нему пристать. Помимо того, он всё ещё сомневался в своём восприятии мира из-за тех наркотиков, что ему давали. Впрочем, то, что он видел сейчас перед собой, вовсе не было галлюцинацией. К сожалению. – Пока мы не начали нашу основную «развлекательную программу», я задам тебе несколько понятных вопросов, и я ожидаю услышать на них ясные, чёткие ответы. Если ты будешь сговорчивым, никто не пострадает.       Он смотрит на неё, тяжело дыша. Так проходят следующие пятнадцать секунд, никто не произносит ни слова, пока Сабал всё-таки не подаёт голос: – Я буду молчать. – Меня интересует одна личность, у которой из близких нет никого, кроме тебя, — она продолжала, словно не расслышала его ответа, хотя со слухом у неё всё было в полном порядке. – Ты… — он зашевелился, попытался приподняться, но спина, покрытая ноющими ранами, вынудила его перестать. — …Они пытали меня, чтобы сломать мою веру, и у них это не получилось. Думаешь, ты можешь сделать что-то, что бы могло заставить меня говорить? – Да. Вполне.       Она откидывается на спинку стула, закидывает ногу на ногу. Её ступня трясётся — она явно раздражена, пусть Сабал и не понимает, что именно выводит её из себя. Может, дело в одном только его присутствии с ней в одной комнате? Или и вовсе существования? – Меня интересует вторая голова на твоих хлипких плечах — Амита. Сабал широко раскрывает глаза, но затем хмурится. – О ней поразительно мало сведений. Я не могу найти никакой информации, даже её полное имя — именно оно интересует меня в первую очередь. Знай я её фамилию, это сильно облегчило бы мне работу. – …Зачем тебе это? — спрашивает он после непродолжительной паузы. – Я имею ввиду её фамилию, которую она получила после замужества. Девичья нам неинтересна. Раз она такая скрытная, кто, как не ты, можешь знать о ней всё самое неприглядное? – Хотите найти её родню, не так ли? Готов тебя обрадовать, змея, они уже давно умерли. – Слушай меня внимательно, я спрошу у тебя только один раз: какая настоящая фамилия Амиты?       Он ничего не отвечал. Юма продолжала внимательно рассматривать его: у неё тёмные глаза, глубокие, как пропасть в непроглядной тьме. Она смотрит так, словно не живая, и это пугает его, но он не намерен сдаваться. Просидев в тишине минуту, Лау говорит: – Не понимаю… зачем она наказывает себя, встречаясь с тобой? Что за… мазохизм, — она наклоняется к нему, смотря на него исподлобья. — Ты с ней трахаешься. И при это называешь себя праведником. Не может такого быть, что бы ты не спрашивал её насчёт мужа. О нём, кстати, тоже ничего не известно, — она скалится, — не страшно тебе пропасть также, как он?       Она выглядела, как дикий ирбис, чьи глаза поблёскивают из темноты, в которую он тащит свою истекающую кровью жертву. Сабал ощутил холод, окутывающий его тело, хотя в комнате всё также было душно. – Если ты думаешь, что работать над профилем этой сучки — предел моих мечтаний, то сообщаю тебе лично — это не так, — она резко хлопает ладонью по столу с инструментами, и поднимается с места. Сабал вздрагивает. — Я занимаюсь этим только потому, что мне приказали. Меня тошнит от вашей парочки: до последнего не верила, что это действительно происходит. Знаю о ней немного, но убеждена, что она презирает тебя также сильно, как и я. Возможно, даже сильнее, потому что позволяет тебе получить свои две минуты в неделю, — она хватает и без того хлипкий стул и начинает дёргать его из стороны в сторону. — Мне не нужно отмазок: ты религиозный, и при этом трахаешь замужнюю, в то время, как её муж значится пропавшим — ты знаешь, какая у неё фамилия. Она может вычеркнуть её из документации, но она никогда не вычеркнет её из твоей ревнивой башки. Ты знаешь её, и ты мне скажешь.       Она нависает над ним, закрывая собой свет от лампы. Её горячее дыхание оседает на кожу его лица: словно в ней горит костёр и прозрачный дым от пламени низвергается из её рта вместе с искрами, сверкающими в глазах. Юма не просто не хотела этим заниматься — она всей своей сутью ненавидела того, кто оказался перед ней. – Я помню, как мы взяли одного священника. Жаль отпустили, он теперь с вами сотрудничает… он всё время говорил о каком-то плоде познания, яблоке, которое вкусил человек и прозрел, намекая на то, что я слепая, в отличии от него. Я оставила ему несколько напоминаний о себе на спине и руках, но, когда успокоилась, задумалась: может быть, глазное яблоко потому так и называют — потому, что зрение есть познание истины? Им владеет даже младенец…       Её руки переместились со спинки стула ему на лицо. Несмотря на разъедающую изнутри пылающую ярость, перемешанную с отвращением, руки её были очень холодными: настолько, что Сабал ощутил неприятное покалывание в висках, знаменующее начало мигрени — с другой стороны, сейчас его проблемы были куда глубже и ужаснее. Она взяла его за голову обеими руками, таким образом, чтобы большие пальцы оказались на его щеках. – …Ты назвал меня змеей, и был совершенно прав, — она сдавила его голову в своих руках, тот задёргался. Её большие пальцы стали подниматься выше, к скулам, и от них уже прокрадываться к глазным впадинам, — ведь я бы с таким удовольствием проникла в твои глаза.       Он закрывает глаза и скрипит зубами, всё его тело напряжено. Её пальцы доходят к зажмуренным глазам и давят на них — ощутимо, но не больно. Перед Сабалом мигают красные и синие цвета, пока он готовит себя потерять зрение, но подготовить себя к такому невозможно. Юма тоже дрожала, но вовсе не от страха. – …Была земля, и в ней росли миллионы яблонь, и на их было миллиарды яблок, но все они были червивые и не было в них истины. Тогда я посадила новое дерево, и под ним вырос новый Адам. Но на него прицепилось бесчисленное количество паразитов, которые сошлись к нему со всех других деревьев. И тогда он погиб, но яблоки эти наполнились истинной, — она наклонилась к нему, — …и я срубила деревья. Она резко убрала руки и сказала: – Посмотри на меня.       Она отвесила ему пощёчину. Он открыл глаза. Юма вцепилась одной рукой ему в голову, около лба, а второй сдавила челюсть. Большим пальцем она приподняла одну его бровь рассматривая его глаз. Она зашипела: – Ты боишься. Ты потеешь, как свинья. От тебя воняет, как от обезьяны, — она плюёт ему в лицо и тот резко поддаётся вперёд, ударяя её головой, но та не обращает внимания на боль, прижимая его к стулу обратно. — Как она тебя терпит? Как ей это удаётся? Она ведь не глупая… – …Банашур накажет тебя за твои злодеяния. Ялунг поглотит твою душу без остатка. – Я выдавлю тебе глаза. – Я всё равно тебе ничего не скажу, пэйгановская шлюха!       Юма толкает его, а после ногой бьет по ножке стула. Ножка ломается и Сабал с грохотом падает на пол. Она бьет его в живот несколько раз и отходит, слыша за своей спиной стоны боли. Сабал проводит её взглядом: она доходит до двери, поворачивается к нему и говорит: – Ты ничего не скажешь мне? Не сдашься женщине, да? Неважно. Никогда не любила вести допросы. Это всё только начало — ты заговоришь. Поверь мне.       Она открывает дверь и что-то говорит, возвращается обратно в комнату, оставляя дверь открытой. Скоро внутрь входят двое — во всём Кирате не нашлось бы никого, кого бы он сейчас хотел увидеть меньше: – Приве-е-ет! — он редко видел Пэйгана в чем-либо другом, кроме его излюбленного розового костюма, но на сей раз тот надел пальто. Видимо, они всё ещё были в горах, раз тот тепло оделся. — Мы с тобой так давно не виделись, да? Примерно с того момента, как ты вломился в дом к губернатору де Плёру, моему другу, убил моих солдат, похитил моего гостя… Пол, не хочешь выставить ему счёт за всё то, что его друзья-обезьянки сломали во время своего визита? – Может быть, позже, — тот хмыкнул, присаживаясь на стул, стоявший рядом. – Верно, нам ведь решительно некуда торопиться… — он наклоняется над ним, руками опираясь на колени. — У нас с тобой предостаточно времени, чтобы решить все наши вопросы. Уверен, у тебя накопилось много жалоб насчёт моего режима, сраный ты кусок террористского дерьма!       Он бьет его ногой по лицу с такой силой, что тот переворачивается на другую сторону. Сабал плюётся кровью, в то время как Мин спрашивает: – Дорогая, где же ты его нашла? – Возле бывшей долины Йети. Он был с Гейлом. – Ах, потрясающе! Значит ты, мразь, потащил его в горы… — он хватает его за воротник и рывком оттаскивает к середине комнаты. — Скажи ему о том, что мои опиумные плантации — зло, и он тут же схватит факел. Ему не так сложно запудрить мозги, как мне казалось. – Что вы делали в этой местности? — спросил де Плёр. — Там нет ваших аванпостов. Или стоит перепроверить? – Меня похитили культисты, которым ты позволил жить и размножатся у себя под боком… – Культисты? — Пэйган улыбнулся. — Ты имеешь ввиду всё население этой чёртовой страны? Думаешь, всё-таки не стоило этого допускать, да?       Несмотря на своё состояние, он продолжает смотреть на Мина, и того это ещё больше раздражает. Он обходит Сабала и присаживается, а после снимает с рук перчатки и хлопает, театрально изображая человека, на которого обрушилось огромное горе: – У меня до сих пор от сердца не отлегла утрата моей библиотеки и кухни… я столько времени потратил на их обустройство, а теперь, из-за этой сучки, Гэри приходится проводить инвентаризацию во дворце и бесить меня одним своим видом! – Гэри уже вернулся? — Пол слегка удивился. – Он как раз прилетел со мной. Гэри! Гэри!       Дверь открывается, внутрь помещения заходит мужчина. Зайдя он поправляет очки, кладет документы на близстоящую тумбу, стягивает с себя куртку и кидает её рядом. Он был очень хорошего телосложения, из-под закатанных рукавов синей рубашки виднелись накаченные руки, забитые татуировками. Выглядел он внушительно. – Гэри. Неожиданно. Не знал, что ты уже вернулся. – Добрый день, губернатор Хармон… – Он приехал как раз к моменту, как произошла трагедия с моей библиотекой, — ответил за него Пэйган. — Гэри, расскажи, как ты отдохнул? – Спасибо, босс, я набрался сил. – Я тебя позвал не просто так. Подойди, посмотри на улов.       Тот сразу же сдвинулся с места и подошёл к ним. Он оперся руками о колени, наклонился, чтобы рассмотреть Сабала. Через пару секунд он выпрямился и сказал: – Это интересно. Но я думал, генеральша Юма поймала причастную к поджогу. – О чём ты говоришь? — Пэйган отмахивается. — Будто ты не знаешь Юму.       Юма тем временем уже вернулась обратно в комнату и сделала крюк, обойдя Мина, Сабала и Пола. Второй ощутил, как его спина покрывается мурашками, а третий посмотрел на неё взглядом, в котором отчётливо читался вопрос: «Ты не будешь комментировать то, что он сказал?». Она лишь бросила на Мина свой особый взгляд, при котором слова были не нужны. – Успокой его, а то он разгавкался, — выплюнула она, обращаясь к Гэри. – Ну, дорогая, не будь такой злой, — добавил Пэйган. — Всем нам порой нужно быть самокритичными. – …Но не тебе, да? – Не мне, верно, я уже достиг своего идеала. – Как скажешь, — она фыркает и кивает в сторону Сабала. — Я дарю его тебе. – Мне? О-о-о, это так мило, — он поворачивается к де Плёру, — …а я дарю его тебе. – У меня сегодня день рождения?       Они засмеялись. Сабал и в ночном кошмаре не мог увидеть ничего страшнее этого. – …И всё-таки, раз ты умудрилась схватить этого, куда подевался Аджай? – Выполняет своё поручение. Гейл должен вернуть мне то, что по праву было моим, в обмен на него, — она кивнула в сторону Сабала. — Этому просто фортуна отказала в том, что недавно мы начали работать над профилем той террористки. – Оу… неужели ты отправила Аджая к тем головорезам, что там околачиваются? – Да. – Интересно… возможно, он и с ними подружится, — он косится на лежачего. — И чем только ваша компания могла быть интереснее моей? – Пол, — Лау кивает на дверь, — нужно поговорить.       Хармон выходит за ней в коридор. Она закрывает дверь и говорит: – Я знаю, как ты работаешь. Того переводчика ты притащил ко мне полумёртвым. – А ты злопамятная. – Ты знаешь, что мне от него нужно. Достань это, а потом делай с ним, что хочешь — можешь убить его, мне без разницы. Гейл так или иначе притащит то, что мне нужно. – Не знаю, не знаю… — он цыкает, — его и так уже сломали, как я посмотрю, на такого достаточно легонько надавить, и он расколется. С таким особо не поработаешь. Это не сильно важно, конечно — давно хотел получить кого-то из Золотого пути, но убивать я его не стану. – Почему? – Уж лучше я окажу Гейлу услугу. Помимо того, убьем его — эта сука, Амита, спрячется. Может быть, вообще сбежит из страны на своих кривых ногах. Нам этого не нужно.       Она покосилась на него. То, что он говорил, звучало разумно, но она видела и другую его мотивацию поступать так. – Ты помогаешь ему из-за того случая, когда он тебя отпустил. – Хах… это тоже. – Отвёз тебя в аэропорт, ты полетел к семье, как и планировал. Вот только вернулся ты без настроения. – Была не лучшая поездка. – Как там Эшли?       Он перестаёт улыбаться. Они смотрят друг другу в глаза, не говоря ни слова. – С детьми такое случается, Пол. По крайней мере, тебе не понадобился развод. – Очень мило с твоей стороны напоминать мне об этом, — он сплёвывает слюну. — Можешь строить из себя умную, но, чтобы ею действительно стать, тебе стоит усвоить одну вещь: с Гейлом лучше дружить, а не враждовать. Этот парень себя ещё покажет. И когда все эти его детские игрища с Золотым путём закончатся, на его стороне буду я. А у тебя начнутся проблемы. – Правда? – Правда. – Что ж, посмотрим, кто из нас выживет, — она поворачивается к нему спиной, — его друг, или его враг. Запасись инсулином.       Она уходит, оставляя дверь в коридор незапертой. Грязные следы от её ботинок словно ожоги, отпечатывающиеся на полу и в голове. Ещё минут пять он смотрит ей вслед, в полной тишине, почти не моргая. В голове мелькают разные мысли, они слипаются между собой и приобретают новые формы. Однажды он заставит её проглотить эти слова, пока его рука будет сжимать её горло. Однажды — не сейчас.       Он возвращается к Пэйгану: тот уже снял с себя пальто, повесил его на спинку стула, и о чём-то переговаривался с Гэри, который стоял рядом. – Босс, — тот протягивал ему документ и ручку, которую достал из нагрудного кармана. – Что тут? Ах, транзит… хорошо. А остальное? – Отчёты по логистике. – Хорошо… займись этим, м? Пол! Наконец-то ты вернулся. – Извиняюсь за задержку. Мы начинаем? – Конечно. – Я не буду вам мешать, — Гэри забирает документы и выходит, пока Мин машет ему вслед рукой.       Хармон наклоняется над пленником. Он смотрит на него какое-то время, пока не хватает его за одежду и не заставляет встать на колени. Он берёт его челюсть рукой и крутит его голову из стороны в сторону, рассматривая. – Выглядишь отвратительно. – Я пережил пытки безумных сектантов, — шипит тот в ответ, — ты меня не сломаешь. Твои зверства меня не сломают. – Да… конечно, — он тепло улыбается.       Пол подхватывает его под руки и толкает. Сабал приземляется на целый стул, чуть было не сломав его под весом своего тела. Пол осматривает инструментарий и говорит: – Конечно, игрушек здесь немного… но, как говориться, дело не в размере и количестве… — он поднимает скальпель и смотрит на то, как он блестит при свете лампы, — …а в том, как с ними управляешься. Пэйган поправляет слегка сбившийся ворот пальто и говорит: – Я говорил, что у меня есть другие планы, но разве я могу пропустить такое представление? Пару минут у меня точно найдётся, — он смотрит Сабалу в глаза и улыбается, предвкушая то, что последует за стандартными угрозами де Плёра. — Пол, не стесняйся — начинай без меня. – Стой где стоишь! — солдат направлял оружие на Гейла.       Его голос пробежался эхом по стенам шахт. Аджай не сходил с места и даже поднял руки в знак того, что стрелять не намерен, но собравшиеся вокруг него солдаты не оценили этот жест. – Я к Юме. – Что в сумке? — один из них кивнул на сумку, которую Гейл нёс. – Скажи ей, что я принёс тханка, которые она просила. – Мы похожи на идиотов, Гейл?! – Я не… – Ложись! Сейчас! — один подошёл и буквально ткнул ему стволом штурмовой винтовки в лицо. — Вперёд! – Хорошо… я лягу…       Он медленно опускается на колени, ложиться на живот и закидывает руки за голову. Один из солдат наклоняется над ним и расстёгивает сумку. Он шерудит там рукой и вытаскивает оттуда часть полотна. Они рассматривают его и после тот кивает другому, говоря что-то на киратском. Солдат уходит, на ходу доставая рацию. Гейлу не разрешают встать.       Так проходит ещё десять минут. Аджай слышит, как чьи-то шаги и голоса раздаются на отдалении. Это была группа людей, двое о чём-то разговаривали, но эти голоса были ему незнакомы. Когда те совсем приближаются, один из солдат пихает его ногой в бок и говорит нечто невразумительное. Видимо, он хочет, чтобы Гейл встал. Тот так и делает, медленно поднимаясь на ноги. Когда он поднимается то видит перед собой неизвестного ему мужчину. Это был Гэри — Аджай часто слышал о нём во время того, как Пэйган разговаривал с ним по рации, но никогда не видел его вживую. Тот выглядел… внушительно.       Гэри прошелся по нему взглядом, повернулся к сопровождающему и кивнул. – Да, это он, — он повернулся к Аджаю лицом. — Генеральша Юма не считает нужным встречать вас лично, поэтому она послала меня. Покажите тханка.       Аджай сощурился посмотрел на того с подозрением, но не стал сопротивляться — хоть кто-то здесь не тычет ему оружие в лицо. Он снял с себя сумку и передал ему, тот принял её и тут же вытащил одно тханка. Затем он зубами снял одну перчатку и прошелся пальцами по ткани. Он кивнул, сложил тханка обратно и надел перчатки. – Она будет довольна. Можете забрать его.       Он застегнул сумку и зашагал с ней в сторону шахты, из которой вышел. Аджай немного растерялся и сделал шаг, но солдаты тут же активизировались: – Тебе говорили двигаться?! – Но… – Тюфяка сейчас выведут! Он тут.       Это не было пустыми словами: вскоре оттуда же, где исчез силуэт Гэри, вышел Сабал. Судя по всему, даже ходьба давалась ему непросто, но он всё-таки держался на ногах. Когда он увидел Аджая, его лёгкие будто наполнились воздухом, и он вздохнул с облегчением. Фортуна, столь редкая гостья, улыбнулась ему.       Они смогли без особых проблем покинуть территорию шахт. Пока Сабал поверить не мог их удачливости, Аджая волновали другие вещи: дойдёт ли Сабал до шерпы? Справится ли он с обратной дорогой в принципе? Путь не был таким уж дальним, но с его состоянием…       Гейл довёл его до пещеры и тот присел передохнуть. Аджай присел рядом и спросил: – Что там случилось? Тебя опять пытали? – Банашур безжалостен ко мне… — он хрипит, горло до сих болит от того, как его душили конопляной верёвкой, — он оставляет мои молитвы неуслышанными, сколько я не думаю о нём и не произношу его имя вслух… он наказывает меня. – Нам нужно дойти до шерпы. Там тебя подлатаем и уже доберёмся до Банапура. Это недолго, мы справимся, но тебе нужно потерпеть. Выглядишь ты, конечно… не очень. – Я попал сначала к этой шлюхе Лау, а потом к де Плёру. Мин сидел и наблюдал за всем… никогда я не чувствовал себя таким униженным. Не понимаю… чем я заслужил такие страдания? – Не время отчаиваться, — он хлопает того по плечу и тот съёживается от боли. Аджай одёргивает руку. — Я тебя живым хочу довести. Давай, соберись. Вернёмся — поплачешься и мне, и Амите, и кому угодно. – Прости меня, брат, просто я понять не могу, к чему это всё: может, Банашур подаёт мне знак? Может, ему не нравится то, что я говорю? Что я сказал о той же Амите… чего он хочет? Он говорит мне, что я неправ? Что хочет перемен? Я не понимаю… – М-м-м, насчёт перемен… — Аджай цыкает и поднимается на ноги.       Он проходит вперёд и поворачивается к Сабалу, который напряженно смотрит на него. Он вздыхает и говорит: – Я был у этих людей… как их назвать? У отшельников, в общем. Они впустили меня к себе и многое рассказали — потому я так задержался. Рассказали много, в том числе про моего отца. Не знаю, правда это или нет… – Что они тебе сказали? Я бы не стал им доверять, брат. Они еретики. – …Сейчас это не так важно. Просто я знаю, что тебе это не понравится. Сейчас я тебя просто предупреждаю, чтобы ты успел это переварить: эти люди хотят прислать к нам своего посла. Речь пойдёт о… как это назвать… «восстановлении исторической справедливости», так они мне сказали. Я не хочу, чтобы ты нервничал, поэтому расскажу всё уже по прибытии в Банапур.       Сабал долго смотрел на него, не произнося ни звука. Так долго, что Аджай ощутил себя неуютно. По крайней мере, он смог это сказать. Сабал вздохнул и сказал: – Мне не нравится, к чему ты ведёшь.

КИРАТ

किरात

– …Выглядишь ужасно. – Хочешь сказать, ты смотришься лучше?       Амита сидела на стуле, её ноги были укрыты одеялом. Спиной к ней на тумбочке сидел Сабал: на нём не было верхней одежды, так он мог продемонстрировать ей исполосованную спину. По комнате ходило ещё двое человек: местный лекарь, которые только-только продезинфицировал все раны и уже собирался уходить, солдат, который занимался перевязкой и сиделка Амиты, без которой та не могла передвигаться. Амита проходилась пальцами по ранениям, рассматривая их внимательно. – Не представляю, сколько здесь накопилось микробов. Ещё и с той влажностью, которая была в храме, — она плюнула на палец и вытерла размазанную каплю крови. — Мало омыть раны, их нужно прижечь.       Она убирает руки, он встаёт и просит солдата подать ему куртку. Амита вздыхает и поправляет одеяло. – Хорошо тебя отделали. Останутся жуткие шрамы. Но, хей — по крайней мере, ты выжил. – То же самое могу сказать про тебя. Самое интересное произошло без моего участия. – Если бы ты рассказал мне о Жюстине раньше, всего этого можно было бы избежать.       Он делает вид, будто не услышал этого вопроса, но Амита не собирается сдаваться так просто. Её взгляд преследует его по всей комнате. Она спрашивает: – Ты что-то скрываешь от меня? Ты мне не доверяешь? Может, хочешь о чём-то поговорить со мной? – Потом это обсудим…       Сабал говорит это и внезапно останавливается, словно что-то вспоминает. Он поворачивается к Амите и смотрит на неё так, будто сильно провинился. – Нет. На самом деле, мне есть, что тебе сказать.       Он подходит и берёт её за руку, видимо надеясь, что это подсластит пилюлю, но Амита чувствует соль на своих зубах — её так просто не успокоить. – Аджай ведь рассказал тебе о том, что меня схватила Юма? – Конечно. К чему это? – Она похитила меня не только для того, чтобы получить священные тханка, и не просто так отдала меня Полу. Пэйган начал копать под тебя и запряг Юму в эту упряжку. Она теперь будет не только противодействовать нам на таможнях, горах и северных аванпостах — она решила схватить тебя за горло. – …Что ты им сказал? – Только твою фамилию.       Как только она услышала это, её взгляд потух. Она забирает свою руку и откидывается на спинку стула, смотря куда-то в сторону. Её глаза пусты, но голов полна мыслей. Сабал пятиться и хмуро спрашивает: – Этого им будет достаточно, не так ли? – Кто знает? — она отмахивается, ставит локти на стол и руки домиком, всё ещё не смотря на него. — Думаю, тебе лучше уйти. Мне нужно подумать.       Он стоит так несколько секунд, но всё же подходит к ней и уже раскрывает рот, чтобы что-то сказать, но тут дверь распахивается и внутрь входит Аджай. Гейл чем-то взволнован, но держит себя в руках. Он замечает Сабала и спрашивает: – О. Как ты? Тот отмахивается. – Плохо, но бывало и хуже. – Аджай. Хорошо, что ты зашёл, — Амита кивает, приглашая его войти. — Я как раз хотела поговорить с тобой о тех еретиках, к которым ты ходил. – Отлично, потому что мне есть, что вам сказать. – …Выглядишь встревоженным. Всё в норме? – Не особо. А сейчас послушайте меня оба, потому что тема серьезная. Я только что связывался с Жюстиной, сейчас сюда прибудет посол. – Посол? От кого? — догадка её удивляет. — От еретиков? – Я уже говорил об этом Сабалу. Я объясню, что происходит, пока он не прибыл.       Он подходит к ним и садиться на стул с другой стороны стола, чтоб быть как раз напротив них. Оба его слушателя напряженно переглядываются. – Про Юму я тебе уже рассказывал, — он кивает в сторону Амиты, — впрочем, ранения Сабала говорят сами за себя. Так вот, когда его похитили, мне ничего не оставалось, как вернуться к… еретикам, так ты их назвала? Так вот, когда я прибыл, они впустили меня ещё раз. Я встретился с их старейшинами и те рассказали мне… скажу так, очень много. – Учитывая их затворнический образ жизни, это «много» означает, что они с тобой поздоровались. – Смешно, но нет, намного больше. Дело было не только в том, что Жюстина замолвила за меня словечко: они много думали насчёт меня, как о сыне Мохана Гейла, «того самого». Жюстина только объяснила им, что в Кирате я, можно сказать, авторитет, но при этом я, как она выразилась, «свежий», и не страдаю от предрассудков по отношению к ним. Они рассказали мне, почему отделились от Кирата: это было не из-за религиозных рознь, а из-за политики. Среди их предков было много тех, кто поддерживал Пэйгана ещё до того, как он захватил власть, а также тех, кому не нравилась политика моего отца. Он как раз и начал наседать на устранение всех религиозных ответвлений и вводе одной-единственной конфессии. Преследуя эти цели, он совершил много преступлений, а когда Пэйган пришёл к власти, начал просто «рвать и метать»… Сабал фыркает. – Какая трагедия — их преследовали за то, что они поддерживали режим Мина. Их потому так и называют «еретиками», что они решили пойти против богов и против власти. – …М-м-м, не совсем, — Амита поворачивается к нему. — В период вашего отсутствия я ознакомилась с книгами и доками по теме начала гражданской войны. Еретики как раз перестали поддерживать Пэйгана после того, как он начал компанию по изничтожению любых религиозных учений на территории Кирата. – Что было после уже не важно, — он отмахивается и выпрямляется. — Они были одними из тех, кто привёл его к власти, не забывай. – Я не знаю, правда это или нет, просто говорю, как есть, — Аджай вновь обращает их внимание на себя. — Послушайте меня внимательно, окей? Итак, они собрались и покинули Кират, обосновались своей коммуной в горах и никого не трогали. После смерти моего отца они поддерживали связь только с Дарпаном. – Дарпан с ними связывался? – Я об этом тоже не знал. – Почему он не сказал?.. – Потому что не хотел, чтобы кто-то ещё знал. Дарпан был другом моей семьи, но его не устраивало то, что произошло с еретиками. Мохан, как я понял, хотел скрыть следы тех преступлений, которые совершил, чтобы они тенью не легли на Золотой путь, но умер до того, как смог это сделать. За него это сделал Дарпан: он спрятал все доказательства, касающиеся этих дел, и передал записи о их местонахождении еретикам.       Сабал с Амитой вновь переглянулись. Проходит несколько секунд в антураже гробовой тишины прежде чем Сабал вновь переводит взгляд на Аджая. – Я понимаю, к чему ты ведешь. Они хотят развеять предрассудки в их сторону, раскрыв общественности глаза на военные преступления Мохана? – Не только его, ещё моей матери. – Ишвари? Она здесь каким боком? — Амита хмуриться. – Я вообще не в курсе, они мне не сказали. Короче: они сказали, что пошлют к нам посла, который как раз и займётся поиском этих доказательств. Это будет моей платой им за то, что они впустили меня и отдали тханка. Без них я бы тебя, — указывает на Сабала, — не вытащил, поэтому согласился не думая. Он скоро должен прийти. Они даже готовы пойти с вами на сотрудничество, если у посла не возникнет никаких проблем. – Ты закончил? – Да.       Амита мотает головой, прикрывает глаза и начинает растирать виски. – Плохо, что ты не переговорил со мной прежде, чем соглашаться. – А что… – Дай я договорю, — она резко открывает глаза. Её взгляд тяжелый, он оседает на плечах и языке, не позволяя как-либо ответить ей. — Теперь говорю я, понятно? Я понимаю, что у тебя не было ни времени, ни возможности, но факт остаётся фактом: при возникновении подобных проблем тебе в первую очередь стоит обращаться ко мне. К нам, во всяком случае, — она кивает на Сабала. — К тому же, ты дал мне слишком мало времени, чтобы обдумать всё. В следующий раз тебе стоит быть осмотрительнее. – Хорошо… я тебя услышал. – Что теперь? — Сабал развёл руками. — Мы подождём, пока придет этот… посол, а потом будем ему пятки лизать? – Успокойся, ладно? Говорить буду я. – Почему ты… – Потому что у меня лучше получается выдерживать нейтралитет, вот почему, — её тон заставляет его прикусить язык. — Ты слишком эмоциональный, чтобы вести переговоры, и мы это уже обсуждали, Сабал.       Вновь эта тишина. Лишь звон маленьких колокольчиков слышится с улицы. – Нет, — внезапно отвечает он, но тон его такой, словно он не верит тому, что говорит. – «Нет»? Что значит «нет»?       Он коситься на Аджая, словно ему не стоит сейчас быть здесь, и наклоняется к ней, говоря тише: – Мы это не обсуждали. Она резко придвигается к нему и тот делает шаг назад. Она смотрит ему в глаза не моргая, и говорит: – Что ты сказал? Я вру по-твоему? – Нет, я не это имел в… – Тогда получается, что ты врёшь.       Она отворачивается, достаёт папку с документами и открывает её. – Мы это обсуждали. Просто ты всё забыл.       Аджай решает разбавить обстановку, встаёт, подходит к Сабалу и кладёт руку ему на плечо, стараясь отвлечь. – Сейчас она права, тебе нужно успокоиться. Ты их не перевариваешь, а нам это совсем не нужно. Просто не забывай — они также не поддерживают Пэйгана. Кто знает, как мы сможем с этим обойтись? Разве нам не нужны друзья по всей стране, в том числе в горах? Тот мотает головой. – …Ты не понимаешь, Аджай.       Он убирает руку с плеча и отходит от него. Аджай провожает его взглядом и пожимает плечами — что ещё он может здесь сделать?       С этого разговора проходит примерно час, который все трое провели в напряженном молчании. По истечению часа дверь дома открылась, впуская за собой прохладный воздух. Сперва заходит солдат, который спрашивает: – Прибыл какой-то парень. Говорит, что посол от тех горцев, обосновавшихся возле Хаджура'амако Хатама. Его впускать? – Конечно, — Амита закрывает папку и откладывает её.       Солдат уходит, а она кивает в сторону сиделки, и та тут же подходит к ней. – Приподними меня, — сиделка тут же подхватывает её под руки и помогает сесть поудобнее. — И Сабал — помни, говорить буду я.       Тот ничего ей не отвечает. Вскоре в проходе показывается человек, голову и плечи которого покрывает красивая шкура снежного барса. Его мех словно утопал в солнечных лучах. Он заходит внутрь, откидывает верх накидки, и все могут видеть его чёрные волосы и лицо. Это была женщина, ровесница Аджая. Она сложила ладони вместе и легонько поклонилась. – Намасте. – Намасте, — все присутствующие ответили тем же.       Женщина сходит с места и подходит к Аджаю. Она осматривает его с ног до головы, долго всматривается ему в глаза, будто он был ослом, которого она собиралась купить, и в итоге кивает, говоря: – Да. Это ты — Аджай Гейл, сын Мохана и Ишвари Гейл. Ты похож на них. А вы… Амита и Сабал, так? – Да, — Амита кивает. — Приношу прощения, что не могу встать — я получила травму в бою, повредила позвоночник. Мой соратник Сабал повредил язык, так что он будет молчать, — она словно говорила это ему, а не ей. Тот лишь бросил косой взгляд в её сторону. Женщина помотала головой. – Неважно, кто будет говорить.       Она подходит к столу и садиться напротив Амиты. Сабал стоит рядом, пока Аджай наблюдает со всем со стороны, из тени. «Она хорошо владеет английским. Явно лучше тех, с кем живёт. Может, поэтому она и посол?» — думает он. Женщина начинает: – Меня зовут Напак Эсмэйл, я прибыла от горцев. Вам обо мне предупреждали? – Да, само собой. – Это хорошо. Я не буду забирать много вашего времени, потому в маленький сосуд я налью как можно больше акутака: десятилетиями наш народ был угнетаем из-за недопонимания и разногласий, которые вызвали наши взгляды на политику, в частности — на чету Гейлов. Нас даже обвинить в убийстве Мохана, хотя это есть чистая ложь. – Конечно это не так. Вас тогда уже не было в Кирате, — Амита кивнула. – …Нам приятно, что вы соглашаетесь, — Напак учтиво приклонила голову. – Мы здесь сторонимся предрассудков, — отвечает та, пихая локтем Сабала. Аджая это веселит. – Это замечательно, ведь мы не пришли воевать, лишь объяснить. Мы не просто так были против правления Мохана Гейла и его управления Золотым путём: он был ничем не лучше Пэйгана Мина. Пока что я не буду раскидываться громкими заявлениями, так как на руках у меня нет явных доказательств, но я знаю, где их искать, — она смотрит на Аджая. — Сын Мохана был любезен и учтив. Мы думать над ним ещё со времени, когда он исчезнуть. Мы ждали, когда он вернется, чтобы рассказать ему правду, которую он понесёт Кирату. Мы узнать от новопосвящённой Жюстины, что он вернуться, и хотеть связаться, но госпожа Якшина привела его к нам сама.       Её голос был низким и ровным, без всяких интонаций и запинок. Приятно было слушать. – Мы знаем, что для Кирата значит Мохан Гейл, но он уже мёртв, а его сын жив и может стать новым героем. Он появился здесь в тот момент, когда земля больше всего нуждалась в нём — наши с вами общие молитвы были услышаны. Мы только хотеть справедливости, которую Кира обещает нам всем в равной мере. Если вы дадите мне достаточно времени, я разыщу все доказательства, чтобы подкрепить свои слова поступками. Ко времени, как я закончу, у меня должны быть записи очевидцев, личные дневники Мохана и Ишвари Гейл, свидетельства бывших участников Золотого пути, что были причастны к организации ещё во время управления Мохана, и семей тех, кого он убил… – Если он сделал это, значит это было нужно сделать, — Сабал оперся рукой о стол, наклонившись к послу. — Нельзя прощать предателей. – Сабал. «А он действительно не затыкается,» — думает Аджай.       Напак выпрямилась и подняла обе руки на уровень плеч. Она перевела взгляд с Сабала на Амиту, подождала несколько мгновений, давая ситуации остыть, и только потом продолжила: – …Позвольте мне объяснить свою дерзость. Одной мне здесь не выжить, потому я обращаюсь к вам с просьбой: помогите нам, и мы, коль трудный час настигнет вас, придём на помощь. Мы станем пристанищем для ваших солдат, ещё одним оплотом вашей смелой борьбы против тирании, развёрнутой Мином. Мы также ненавидим его, как и вы, и эта ненависть объединит нас под общим знаменем, как некогда расколотую семью объединит вернувшийся на родину сын…       Она медленно опускает голову и кланяется в стол. Амита же выжидает, переваривая информацию, и только потом протягивает к ней руки. Напак поднимает голову и та говорит ей: – Мы понимаем просьбу вашей коммуны и радушно принимаем тебя. Ты будешь под нашей защитой это время: мы дадим тебе кров и еду, а также защиту в период твоих поисков. – А вы?..       Она смотрит на Сабала с определённой тревогой. Тот хмурится, коситься на Аджая, но всё-таки кивает и тихо отвечает: – …Конечно.       Напак поднимается с места, обходит стол и ещё раз кланяется. Сабал и Амита, в меру своих возможностей, также кланяются в ответ. – Tathaastu. – Tathaastu, — отвечают они.       Амита тут же окликает солдат, которые дежурят снаружи. Те заходят внутрь, и она объясняет им, куда отвести гостью. Та накидывает шкуру и коротко прощается с ними, и отдельно — с Аджаем, после чего её уводят. Аджай провождает её взглядом до двери и как только она покидает помещение, вздыхает и говорит: – Ну, прошло неплохо. Страшно, конечно, но… – У нас проблемы, — суммирует Амита очень напряженным тоном. Гейла это настораживает. – У вас? Вы здесь причём? Речь шла про моих родителей. Волноваться здесь стоит только мне. – Она права, — неожиданно говорит Сабал и поворачивается к нему. — Если твои родители сделали что-то, что точно не одобрит народ, это только сильнее отвернёт их от Золотого пути. От нашего пути. – Да, совершенно верно, — она поддакивает ему. — Если Мохан или Ишвари совершили какие-либо военные преступления, ответственность за них ляжет на нас. Мы не можем этого допустить. – Зачем ты тогда разрешила ей остаться, раз экспедиция посла выйдет нам боком? — Аджай разводит руками. – Только поэтому и разрешила. Как только мы получим доказательства, то сможем уничтожить их. – Верно, — кивает Сабал. — Совершенно верно.       Аджай удивляется услышанному. Но его не столько удивляет, сколько смущает эта идея. С одной стороны, он хотел узнать о прошлом своей семьи, но с другой: если Ишвари ничего ему не рассказывала, на это должны были быть серьезные причины. Но даже если отбросить это… разве так можно поступать? – …Что в таком случае будет с еретиками? – Их судьба не так важна, как судьба Золотого пути. – Жюстина расстроится… – У Жюстины своя голова на плечах, как и у их старейшин. К тому же, каковы шансы, что к концу экспедиции, когда все доказательства будут у нас, с послом не случиться некая… трагедия?       Гейл не мог поверить тому, что слышал. Его бросило в холод, и он оглянулся на двери, испугавшись, что это кто-то мог услышать. Он мотает головой и чётко, ровно отвечает: – Нет. Это… нет. Это подло. Напак ни в чём не виновата. Мы не можем… – Плохо, что ты так думаешь, — Сабал отходит в сторону. – О чём идёт речь, если я даже Нур не смог убить, не смотря на всё, что она сделала? Как вы ожидаете, что я соглашусь с этим? – Аджай, послушай, что сам говоришь, — Амита указала на него ладонью. — Ты будешь волноваться о ней, или о тех людях, за чью судьбу борешься? Очнись, Аджай — мы не выиграем эту войну, если не завоюем людские сердца. Они должны нам верить, и мы не можем позволить, чтобы грехи Гейлов настигли нас сейчас и помешали нам. Как насчёт твоих друзей? Как насчёт Бхадры? Тех мужчин и женщин, что погибают в рабстве у Пэйгана и в кровавых сражениях? Подумай о дочери Уткарша, Кире — ты хочешь, чтобы она выросла при режиме Пэйгана, или вообще напоролась на мину? Этого никто не хочет. – Конечно не хочет, — говорит он, вышагивая из стороны в сторону. — Но как я ей потом в глаза буду смотреть? – Может, Киру не зря назвали в честь богини, — говорит Сабал. — Может, она тоже сможет сделать что-то выдающееся для своей страны. При Пэйгане она никогда ничего не достигнет. Ты таким хочешь видеть Кират и его жителей?       Аджай резко останавливается и поворачивается к ним. Он выдерживает паузу, смотря сначала на него, потом на неё, а после опускает взгляд в пол и тихо отвечает: – …Я сам решу, что делать. – …Мы об этом ещё поговорим. Главное — никому ни слова, понял? Мы здесь не в игрушки играем. – Хорошо, — отвечает он, но чувствует привкус соли на зубах. — Мне нужно идти…       Он разворачивается к двери и покидает душное помещение. Оставшиеся в нём переглядываются и тяжело вздыхают. Этот день не будет добрым.       Амита смотрела в окно. Свет из него падал на кровать, на которой она лежала, но лицо её оставалось в тени. Она долго думала над всем, что недавно узнала, потому не услышала скрип двери, когда в комнату кто-то вошёл. Он окликнул её, привлекая к себе внимание: – Хей.       Она повернулась и увидела Аджая. Слегка удивившись его появлению, она спокойно произнесла: – Ох, это ты. Заходи. – Как ты? — он проходит поближе к окну и выглядывает из него. – Вполне, — она с интересом наблюдает за ним. — Удивлена, что ты зашёл. – Почему? – Я думала, ты злишься на нас за то, что мы сказали тебе ранее. – Мне всё равно есть, что с тобой обсудить, помимо этого. – Хорошо. Я рада, что ты не позволяешь разногласиям встать между нами, — он всё также не поворачивается к ней, она хмыкает. — Но, всё-таки хочу признаться тебе со всей честностью: мне бы хотелось заключить союз с еретиками. У них могут быть интересные сведенья, и их помощь нам бы пригодилась. Но для начала нужно увидеть, что Напак принесёт. Если их общение с Дарпаном — не выдумка, то дело очень серьезное. Но ещё рано что-то говорить. Так что не держи на нас обиду — мы делаем, что можем, чтобы защититься. Может, ничего и не придётся…       Тот кивает, но ничего не отвечает. Амита цыкает, откладывает блокнот, складывает руки на груди и спрашивает: – Так и… что ты хотел обсудить? – Да… в общем, — Аджай всё-таки поворачивается к ней. — Когда мы были в горах и устроили привал, Сабал рассказал мне, что ты его пугаешь.       Одна её бровь приподнимается, делая её взгляд ещё более уничижительным. Она фыркает. – Я сама себя иногда пугаю. Что здесь такого?       Он мнётся, раздумывая, как бы выразить мысль, крутившуюся у него в голове, и в итоге говорит: – …Мне не очень нравится, как ты с ним обращаешься.       Её взгляд меняется. Это озадачивает Аджая, он никогда не видел её такой. Это было что-то незнакомое, совершенно новое, тем не менее, это совсем не отталкивало его, в отличии от её поведения ранее. Она говорит ему: – Ох, Аджай. Ну, подойди сюда, — она хлопает по кровати.       Тот подходит к присаживается, так они оказываются на одном уровне. Она слегка приподнимается, насколько может, сощуривается от боли, а потом ловит его взгляд своим и начинает: – Позволь мне объяснить тебе, в чём тут дело. Знаю, я могу выглядеть некрасиво, и моё поведение может казаться странным, если опираться на слова Сабала, но ведь ты не слышал эту историю с моей стороны. Сабал ничем не лучше меня. Я тоже иногда его боюсь — когда он впадает в раж, слово «нет» для него перестаёт существовать. Иногда стоит поставить бойца на место, чтобы вернуть его в строй. Боится он меня… зато врёт мне на каждом шагу. На это ты внимание, конечно же, не обратил?       Последнее смущает его — он действительно забыл об этом. И ведь тот до сих пор не объяснился. Может, Аджай поторопился с выводами? Тогда он решает задать вопрос, который волновал его ещё с того момента, как узнал о их отношениях: – Ты вообще его любишь? – Люблю ли я его? Интересный вопрос. Интересный, но предсказуемый: его задавал мне, наверное, каждый, кроме самого Сабала. Полагаю, ему самому всё равно на ответ. – Хочешь сказать, нет? – Смотря, что ты подразумеваешь под любовью. И важна ли она вообще в тех отношениях, в которых мы с ним оказались. Я тоже задаюсь различными вопросами насчёт того, почему он со мной: может, из-за того, что ему не нужно на мне жениться? Или из-за того, что я обладаю некой властью? Может, потому что я, также, как и он, глава Золотого пути? Последний особенно актуален, и я считаю его самым правильным. Эти отношения построены не на «светлых чувствах», Аджай, а на контроле, и нас обоих это устраивает. Просто он сам себе не может признаться в том, что для него это удобно. Когда я вновь встану на ноги, я отведу тебя в одно место, и ты поймёшь меня лучше…       С улицы были слышны голоса и звон колокольчиков. Ветер игрался с ними, как с флажками, раскачивая из стороны в сторону. Облако закрыло солнце и солнечный свет покинул комнату. Амита продолжала: – …Ты знаешь историю про бельгийского короля, который пожертвовал всей своей семьёй ради власти? Мне кажется, в какой-то мере это похоже на нас с ним. Мы принесли в жертву семейное счастье ради высшей цели, хотя… я до сих пор не знаю, была ли эта жертва такой уж большой. Иногда у меня складывается впечатление, что Сабал действительно ненавидит женщин, но тогда я не могу объяснить его чувства ко мне. Я же, в свою очередь, не могу любить. Разве что той любовью, которую я испытываю к этой стране, к её сильным женщинам и своим храбрым солдатам, но это ведь не то. Объясни мне, Аджай, что это за чувство? – Я? – Да. Кого как не тебя мне спрашивать? Ты будто преисполнен любовью, и она позволяет тебе двигаться дальше, в то время как меня она тормозит. Я всегда думала, что семья делает нас слабее, просто каждого по-своему, но… потом я узнала про вас с Уткаршем. – Я не хочу оправдываться, но я тебе клянусь — его жена знает об этом. У неё уже своя жизнь.       Амита звонко смеётся и тот смущается. Она отмахивается и отвечает: – Да, я в курсе. Мы с ней поддерживаем контакт. Она превосходная швея и хорошая мать. Ты нравишься её дочери, Кире. Она считает тебя отважным. – Да, я с ней часто вижусь, когда навещаю Уткарша. Она называет меня дядей. Хотя с женой его я ещё не встречался. – Ты их любишь, так? – Ну… я бы хотел позаботиться о них. Эти люди приняли меня в свой круг, так что да, они мне дороги. – Вот об этом я и говорю, — улыбка сходит с её лица, и она становиться серьезнее. — В этом твоя слабость. Вот увидишь: когда де Плёр придёт за ними и заберёт их в Город Боли, ты на коленях приползешь к нему, будешь просить его их отпустить, и он согласиться. А потом повесит всех взрослых и отправит детей в приют. И ты сломаешься. Я видела этот сценарий десятки раз — он никогда не меняется. Я не считаю, что имею право лезть в твою личную жизнь, но победа не достаётся легко. Тебе нужно его бросить — так будет лучше и безопаснее для вас обоих. Ты слушаешь меня и не отрицаешь этого, потому что знаешь, что я права. Так ведь?       Колокольчики перестают звенеть, голоса затихают. Аджай будто остаётся наедине с собой в этот момент, а внутренний голос теперь звучит похоже на голос Амиты. Он тяжело вздыхает и нехотя отвечает: – Да, думаю… думаю, ты права. В какой-то мере. Но я не могу просто взять и оставить его, это будет не честно. Это будет выглядеть так, будто я его использовал. Да и я не могу обходиться долго без поддержки извне. Моих друзей на это не хватает. Я могу положиться на Уткарша, и это то, что я в нём ценю. – И зад у него неплохой. – Я… — Аджай улыбается и прикрывает глаза. – Ну скажи? Я ведь тоже не слепая. Ему идут брюки. И внешность у него поинтереснее, у него был родственник из восточных стран. – Не думаю, что нам стоит это обсуждать. – Верно, не стоит. В любом случае… — она хмуриться и вновь направляет взгляд в сторону окна. — Ты должен понять одну вещь: неважно, поступаем мы хорошо или плохо, если в итоге это приведёт к победе. Мы можем лишь поддерживать в себе человечность, насколько это возможно. Эта земля заточила наши клыки и оборвала нам хвосты. Единственный вопрос, который ты должен себе задавать, это: «Стоит ли ради неё бороться?» За этот народ, эту культуру, за тех, кого любишь и уважаешь? Стоит ли оно того, что ты делаешь?       Не двигая головой, она переводит взгляд на него. Её глаза тёмные и бездонные, за ними будто нет человека, а лишь огромная впадина. Он кивает и тихо отвечает: – Да. Определённо. – Именно.       Снаружи раздаётся громкий треск, словно что-то разбилось. Они оба оглядываются на окно и молчат, но дальше ничего не слышно. Лишь через полминуты раздаются женские возгласы — видимо, чей-то сын разбил кувшин. Они прыскают и ещё спустя некоторое время Аджай прерывает тишину. – Эм… Сабал ещё рассказал мне о том, что они начинают искать информацию о тебе. Можно я задам тебе вопрос? – Конечно. – Так и как звучит твоя фамилия? — смотрит на неё.       Никому ещё она не отвечала на этот вопрос, кроме Сабала. Но с ним это всё было иначе, совсем по-другому. Отвечать Гейлу не было необходимости, и она ощущала тревогу от одной мысли об этом, хотелось просто отвернуться и сказать ему: «Уйди», но почему-то она этого не делает.       Она долго смотрит на него, словно не знает, что ответить, но на самом деле внутри неё вихрем вращаются эмоции. На этот раз в её глазах это видно — они будто меняют цвет, но, возможно всему виной солнечные лучи, вновь проникшие в комнату. Когда голоса в голове переходят на повышенные тона, она прикрывает их, и распахивает лишь тогда, когда все они соединяются в один крик, очень слабый, но самый ужасный из всех, что может услышать человек. И тогда она отвечает ему: – Бхирабата. Моя фамилия звучит как Бхи-ра-ба-та.       Амита и подумать не могла, что когда-то скажет ему это. Это было настолько личным, настолько потаённым, словно затерянный в песках клад, и тем не менее, она отдавала его без боя.       Раздаётся смех. Аджай смеётся. Амита удивлённо следит за тем, как он подпирает рукой голову, и не может понять, что смешного, пока её саму словно не стреляет молнией и она также не начинает хихикать. – Так тупо… звучит… — выдаёт он. – Да пошёл ты! — она пихает его, тот начинает смеяться сильнее, как и она.       Этот смех заполняет комнату и, кажется, освещает её, пускай солнце вновь закрыло тучами.       Крепость Рату Гадхи находилась на Севере. Со своим именованием она идеально стыковалась: была хорошо укреплённой и неприступной, даже самый отчаянный медоед не мог пробраться внутрь. Так было не всегда, но сейчас генеральша Лау была довольна тем, как выглядел оплот её власти.       Юма прибыла двадцать минут назад. Когда она прошла за ворота, к ней тут же стеклись несколько её верных подчинённых. Они следовали за ней, словно она была не рекой, но ветром, что гнал их всех в одном направлении. Они прошли в главный штаб и там она скинула с себя пальто, которое тут же подхватила прислуга и унесла, чтобы высушить и очистить от снега и грязи. Юма размяла руки и сказала: – Прошло двадцать семь часов с тех пор, как Пол дал вам фамилию. Сейчас вам лучше дать мне результаты.       Они замельтешили. Она могла наблюдать за тем как они, подобно муравьям, бегают вокруг, зовя кого-то. Внутреннее обустройство штаба: бежевые стены, которые перекрывали красные, будто налитые кровью артерии, ковры, обрамлённые золотом. Каждая тумба, каждый стол и стул, каждая свеча и благовония были на своих местах. Это место словно было живым, оно буквально дышало — и всё это её усилиями.       Откуда-то сбоку к ней проскользнул её помощник, Ливэй. Он протянул ей толстенькую папку, дважды перевязанную. Он слегка поклонился и сказал: – Вы сорвали куш, генеральша Лау. – Что нашлось? – Мы смогли найти знакомых, друзей, и много информации про пропавшего. Нам также отдали некоторые вещи, связанные с Амитой, в том числе пару фотографий. Вот, — он продолжает держать папку и Юма всё-таки берёт её, открывает. — Здесь вы можете видеть её фото в день свадьбы.       Юма зубами снимает перчатку с руки и выплёвывает её. Горничная ловит перчатку, обходит её и тянется, чтобы снять другую перчатку с руки хозяйки. Та перекладывает папку в другую руку и позволяет той сделать задуманное. Когда служанка заканчивает и удаляется, Юма берёт фотографию, на которой запечатлена девушка, практически девочка, в традиционном киратском свадебном наряде. – Такая молодая… ей здесь четырнадцать? – Пятнадцать. Они с мужем переехали и жили вдали от родной деревни. Мы пока не нашли, где именно, но соседей у них точно не было: Амиту никто не видел с момента, как она вышла замуж, а её муж приезжал иногда, чтобы поторговать на местном рынке. Исходя из свидетельств тех, с кем он общался в то время, их брак был неудачным. – Вижу… он мёртв. – Да, но умер всего два года назад. От рака толстой кишки. – Гадство, — выплёвывает она и отдаёт папку помощнику, не глядя на него. — Я так надеялась, что мы её прижмём на его убийстве. Удивлена — не думала, что она смогла стерпеть нечто подобное. – Через год после заключения брака он исчез. Мы смогли найти записи об этом: оказалось, он подкупил тогдашнего таможенного инспектора и выехал из страны. Он переехал в Индию, где нашёл работу и обзавёлся женой и детьми. – Допросите их, мне нужно знать всё. – Уже. Они ничего не знают. Жена вообще думала, что он из Дели — видимо, он пытался скрыть своё прошлое.       Она останавливается, думает о чём-то, а после поворачивается к Ливэю и ухмыляется. – …А вот это уже интересно, — она кивает. — Пойдём.       Они поднимаются наверх: их путь лежит мимо расписных тханка, гравюр на стенах, ковров, алтарей. Юма останавливается у лежака, на котором спокойно лежит большая белоснежная мейн-кун, которую она называла «Пушинкой». Юма проходиться пальцами ей по загривку, та потягивается. Они продолжают свой путь и вскоре доходят до кабинета Юмы. Он не слишком отличался от остального здания, разве что здесь хранились все основные сведения, отчёты, документы и прочее. Больше было разве что в архиве. – Знаешь, Ливэй, всю свою жизнь я много времени проводила среди мужчин, и ещё давно заметила одну интересную черту, которую вы все разделяете: вы постоянно жалуетесь. Стоит спросить, как у вас проходит день, и из ваших ртов начинает литься бесконечный поток нытья. И в особенности вы любите жаловаться на своих жён. Я взяла тебя в ассистенты большей мерой потому, что ты ещё не женат, и, один из немногих, умеешь помалкивать. – Спасибо вам. – Но остальные… ох, их не заткнёшь. Уверенна, этот Бхирабата был таким же. Не думаю, что он стал бы играть в благородство с той женщиной, на которой женился после Амиты — здесь что-то есть. Что-то между ними двумя произошло, о чём он не хотел говорить никому, — она подходит к шкафу, открывает его и достаёт два толстых файла. — Что ж, он не хотел — пусть тогда его прошлое заговорит само за себя.       В этих файлах хранились все сведения, касающиеся профиля Амиты. Ливэй передаёт ей папку, и она кладёт её на стол рядом с тем, что уже достала. Перед глазами её мечется свадебная фотография, словно видение. – Семья делает нас слабее. Самые жестокие предательства всегда исходят от тех, кого считаешь частью самого себя, — она о чём-то задумывается, пытается вспомнить, щёлкает пальцами пока раз за разом ускользающая мысль не поддаётся ей и она не вспоминает. — Ты помнишь ту… женщину? Она была матерью этой девочки, которая сожгла Пэйгану библиотеку, Жюстины. Как же звали эту… неважно. Её мужем был как раз наш бывший таможенный инспектор. Я закрывала глаза на то, что он берёт взятки, а он взамен должен был поставлять мне реликвии, посвященные Калинагу. Как показал опыт, он не слишком любил следовать моим приказам. После одной нашей размолвки я забрала его жену и заставила её работать здесь, чтобы надавить на него. «Я обеспечила себе ещё одного беспроблемного подданного,» — так я думала, но вскоре я начала ловить её взгляд, который казался мне странным. Одним вечером она прокралась ко мне, чтобы признаться в своих чувствах. Я и подумать не могла, что люди могут быть такими отчаявшимися. Конечно, я отказала ей. Не знаю, что ей во мне так понравилось, что она решилась на это: может, я просто была больше похожа на мужчину, чем её муж? Некоторым людям любовь разжижает мозг…       Как только она это договаривает, то начинает крутить головой, чтобы немного размять шею и плечи. – …Я сплавила её Мину, и она стала работать во дворце, но она и там не унималась: вечно передавала мне какие-то странные записки и цветы. Я даже не люблю цветы. Впрочем, вряд ли она хоть каким-то образом могла угодить мне, и мы обе понимали это ещё тогда. В конце концов, одной ночью она сбежала оттуда и добралась до Рату Гадхи. Эта женщина была настолько безумной, что ожидала увидеть любовь в моих глазах, хотя я даже не знаю, что это за чувство. Конечно, она ничего от меня не получила. После этого она вышла во двор и следующее, что я помню, это крики: я выглянула в окно и увидела человека, объятого пламенем. Она подожгла себя. Я наблюдала за тем, как она горит, и думала: «Ты заигрываешь со мной?» Пыталась ли она изобразить то, как чувствует себя, или просто была сумасшедшей? Не буду врать — это меня впечатлило. Может быть, я бы оставила ей жизнь, но ей никто не смог помочь. После того, как она исчезла, её муж посчитал, что её убил Пэйган, и напал на него, а после дезертировал. Осталась только их дочь, которая работала во дворце до недавнего. Чувства сожрали всю личность и самоуважение этой женщины за считанные недели. Ты можешь себе представить, что с людьми может сделать их мозг, одурманенный любовью? Окситоцин — это яд. Семья — это тюрьма. Любовь — это огонь, уничтожающий всё на своём пути.       Она вздыхает, опирается руками о стол и поднимает взгляд на окно, в котором виднеется отображение её слушателя. Тот внимательно слушал её, не упускал ни одной детали. – Знаешь, о чём я действительно жалею в этой истории? – О чём вы жалеете? – Я жалею, что не рассказала Жюстине настоящую историю её родителей. Может она не принесла бы всех этих проблем за собою, а просто спокойно ушла из жизни. Но нет, мне нужно было задрать нос и молчать… а теперь приходиться выслушивать его бесконечные жалобы на ремонт.       Выпрямляется, открывает файл. Среди отчётов и записей можно найти несколько десятков фотографий Амиты, сделанных во время слежки. Она кладёт на них руку и обходит стол, фотографии раскладываются подобно картам, и она берёт одну из них — на ней Амита стоит рядом с Сабалом, они что-то обсуждают. Юма внимательно всматривается в Сабала. – Я так бы хотела рассказать ему о том, что творил его идол, Мохан Гейл… но я не могу. Я не могу, потому что если узнает Сабал, то узнает и Гейл, а если узнает Гейл… это сломает его. Покрошит на мелкие кусочки его нежное сердце, годами оберегаемое мамой. Он приползёт к Мину, станет умолять его о прощении, а тот не лучше — тут же распахнёт перед ним объятья своей «милости», и опять начнутся эти сопли-слюни… нет, я буду оттягивать этот момент как можно дольше. Ох, а эти кр-р-рики… нет, не хочу опять в это ввязываться…       Она брезгливо откидывает фото и оно отлетает, опуская на середину стола. Ливэй переклоняется и рассматривает его, пока Юма продолжает: – …Впрочем, мне также интересно, когда сам Сабал догадается, что Амита его использует. Она достаточно умна, чтобы обернуть его фанатизм против него, заставить покориться себе. Скоро он начнёт сомневаться в своих взглядах, вере, перестанет смотреть на других женщин и обнаружит, что не может оторвать от неё взгляда. Я уже видела это. Это старо. Что интересно, так это то, что будет, если я подтолкну его к осознанию этого.       Взгляд Лау падает на ещё одно фото. Оно почти незаметно среди других, но самое дорогое из всех: здесь Амита запечатлена в анфас, а её взгляд направлен просто в объектив. После того, как шпион сделал это фото, ему еле удалось унести ноги. – Знаешь, каждый раз, когда я узнаю о ней больше, ловлю себя на мысли о том, что испытываю дежавю. Она мне кого-то напоминает, вот только кого? Первой на ум приходит Ишвари Гейл, но она, помимо того, что была невероятно могущественной, была ещё и чувствительной, женственной, нежной… она не подходит. Тогда кто? Кого ты мне напоминаешь? — смотрит на Ливэя. — Что ты думаешь? – …Вряд ли я вам помощник здесь. Когда эти люди жили, я ещё не родился. – Хм… — она цыкает. — Ты помнишь, кем был Мохан Гейл? Ах да… откуда тебе помнить. Зато я помню: идеалист, мечтатель, безжалостный лидер. Да, в этом они с Пэйганом были схожи. И тем же она похожа на них. Она такая же. Что это? Доморощенная тиранша? Диетическая диктаторка? На кого я смотрю, когда вижу твоё лицо? Чье оно? — она поворачивает фото лицевой стороной к помощнику и тот смотрит на него. — Посмотри на неё. Разве это лицо подростка, которого выдали замуж в пятнадцать? Нет. Та Амита, которую я вижу на свадебной фотографии, и та, что сейчас командует повстанцами, это два разных человека. Кто тогда сидит в её шкуре, ожидая удобного момента, чтобы проявить себя?       Юма поворачивает фото обратно к себе и долго смотрит на него, примерно минуту. Хмурость сходит с её лица и на нём показывается улыбка. Она смотрит на Ливэя и спрашивает его: – Ты веришь в реинкарнацию? – Простите?.. — он озадачен таким вопросом. — Вы о чём?       Улыбка исчезает. Она смотрит на него несколько секунд, прежде чем резко столкнуть файлы со стола. Все фото, отчёты и записи вываливаются и рассыпаются, образуя беспорядок. Ливэй вздрагивает, несколько секунд не может понять, что ему делать, но взгляд Юмы отвечает на все его вопросы. Он тут же опускается на колени и начинает собирать бумаги. Лау медленно обходит его, словно смакуя каждый шаг. Прежде, чем выйти, она поворачивается к нему и выплёвывает: – Ни о чём.       Через полчаса Юма уже ложиться на диван и ждёт, пока служанка подготовит её «счастье». Свисающей с дивана рукой она чешет за ушком кошку, которая лежит на полу. Лау расстёгивает мундир — после того, как она примет «счастье», желательно, чтобы ничего не стесняло её движений, иначе тот опыт, что она переживёт, будет неполным. – Это… интересно, — шепчет она. – Что интересно, госпожа? — спрашивает служанка. – То, как Банашур играется с людскими жизнями. Или, кто знает… может, это Ялунг протянул свои когти к нашим грешным душам.       Она достаёт из кармана фото Амиты и всматривается. Этот взгляд… – …Грехи омываются кровью. Некоторым недостаточно с головой уйти в кровавую реку, чтобы очиститься, но тебя, видимо, ничего не берёт. Это неважно: я напомню тебе о твоих грехах, и я сломаю тебя, и ты поймёшь, кто тут главный. Обещаю тебе, старый друг.       Рука служанки опускается в золотую тару с красным порошком. Она загребает небольшую часть, подносит руку над лицом Юмы. – Госпожа, выдохните.       Юма так и делает. Та взмахивает рукой в её сторону, лицо Юмы окрашивается красным порошком. Она вдыхает его, зная — сегодня она вновь будет искать Шангри-Ла.       Крики. Как же она не любит, когда кто-то кричит. Ещё и так пронзительно, так громко, так… знакомо. – Мой ребёнок!       Юма открывает глаза. Темно. Что это? Где она? Это не похоже на её обычные видения. Она приподнимается, садиться, вслушивается: крики раздаются снаружи, с улицы. Собственная кожа ощущается странно. Ей слышаться шаги.       Кто-то начинает ломиться в запертую дверь. Под напором ударов она не выдерживает и распахивается, выломанная защёлка падает на пол. Свет проникает в комнату, словно сопровождая вломившегося, обрамляя его тело и револьвер в его руках. Силуэт поворачивает голову к Юме и долго-долго смотрит на неё — ровно до момента, как сама Лау не догадывается: – …Амита?       Она выглядела не так, как всегда: её волосы были спутанными и грязными, одежду и лицо брызгами покрывает что-то чёрное, её взгляд кажется Юме диким — она видела такой взгляд однажды, но не могла вспомнить, где. Всё тело Юмы словно тяжелеет, когда она понимает, что черная субстанция, покрывающая Амиту, является кровью. Когда их взгляды встречаются, Амита улыбается и начинает безудержно хохотать. Смех разрывает ей горло, но она смеется через хрип.       Странные ощущения на коже начинают становиться всё болезненнее. Юма понимает, что не может сидеть, потому встаёт и поднимает руки, чтобы посмотреть, что с ней происходит, и только сейчас замечает, что вся она объята пламенем. Из её горла, будто против её воли, вырывается крик боли, и всю её сущность начинает жечь и разъедать. Последний раз она кричала так только при рождении.       Щелчок. Всё обрывается. Она раскрывает глаза и делает глубокий вдох, пока прислуга носиться вокруг неё. Чтобы разбудить, им пришлось несколько раз окатить её лицо холодной водой. Двое поднимают её с мокрого дивана и переносят на пол, пока третий подкладывает подушку под её голову. – Всё в порядке, госпожа Лау, — говорит одна. — Вы в полном порядке…       Та лежит, ничего ей не отвечая. Перед глазами всё ещё стоит этот жуткий образ. Ей не страшно — её мучает догадка. Впрочем, теперь она понимает, откуда у неё чувство дежавю.