Он вспомнил то, что предпочел бы забыть

      Кровь. Она повсюду: на полу, на стенах, на одежде — ею было перепачкано всё. И при этом, Аджай не слышит ничего: его окружает абсолютная тишина, будто он находится в вакууме. Это навевает на него меланхолию, которой он противится: ему нужен шум, хоть какой-нибудь, хотя бы фоновый, ведь сейчас ему не слышно даже звука биения собственного сердца. Он кладёт руку себе на грудь, дабы понять, бьется оно или нет, но вместо того рука куда-то проваливается. В его груди пусто, так, словно его выпотрошили.       Аджай поворачивает голову налево и видит Пэйгана, лежащего рядом. Его глаза закрыты, лицо неподвижно, губы приоткрыты, он выглядит своего рода умиротворённо. Какой-то частью своего сознания Аджай понимает, что ему нужно сделать, потому он протягивает к нему руку и прикладывает к его шее. Под пальцами, вдавленными в кожу, чувствуется слабый пульс: сердце Пэйгана ритмично сокращается, гоняя кровь по артериям и сосудам. Пульсация словно передается ему в руку, проходит по ней моросящим дождём и отдаётся в голову. Он чуть ли не слышит её в собственной голове, и пустота, образовавшаяся в его груди, наполняется чем-то тёплым.       Кровавая река, которую он недавно пересёк, бурным потоком врывается в комнату через выбитую дверь, постепенно заполняет помещение, обволакивает тела. Она накрывает их обоих и постепенно поднимается выше, полностью накрывая их собой. Аджай спокойно позволяет ей это сделать — даже на самом дне ему дышится легко. Но это не длится долго: снаружи в обетованную спокойствия врываются две руки, что хватают его за горло и начинают душить. Меланхолия развеивается, дух охватывает тревога, он начинает задыхаться. Он сопротивляется, пытается подняться, но у него ничего не выходит, а криков его будто никто и не слышит, зато сам он отчётливо слышит, как убийца протяжно шепчет: – Ракша-а-аса…       Аджай вздрагивает и просыпается. При свете свечей, которыми было обставлено тёмное помещение, его тело отблёскивает потом. Это происходит каждый день на протяжении уже двух месяцев: он засыпает с ним, а просыпается без него, охваченный страхом, природа которого ему неизвестна. Это был странный опыт, ведь эти кошмары чувствовались невероятно реалистичными. Лекари говорили, что скорее всего ему снится это, потому что он всё ещё ощущает некую боль в теле, и его мозг просто придаёт ей знакомый контекст.       Когда они оба свалились на пол, Аджай с размаху приземлился на стекло, из-за чего его куртка пострадала ещё сильнее, и он сам заработал себе несколько дополнительных царапин на запястьях, затылке и копчике — словом, всём, что было открыто на момент падения. Он всё ещё помнил то, как ощущалось тело Пэйгана: он был тяжёлым, но, если бы Аджай не был настолько выбившимся из сил, он смог бы его поднять — впрочем, тогда таких мыслей и желаний у него не возникало. У него вообще не было никаких мыслей. Ему не пришлось ничего делать, ведь вскоре Мин просто сполз с него и упал рядом, успев оставить красные следы на одежде Гейла.       На его одежде, помимо его собственной, остались следы крови Уткарша, де Плёра и Пэйгана. Невозможно было определить, где чья, — разве что только огромный след, что подобно чёрному водопаду спадал от плеча до конца куртки, можно было определить, как оставшийся от Хармона, которому Аджай перерезал глотку, — но сама мысль об этом завораживала. Он видел, как Мин истекал кровью, и даже испачкался в ней, и этот вид позволил ему разглядеть в нём некую человечность. Оказывается, его действительно можно было убить. Но он этого не сделал. Ишвари говорила: «Сила — это прекрасно, удивительно и захватывающе, но человек… Человек рождается в слабости, и познаётся он также — в слабости. В своей, в чужой, и в вашей общей». «Он лежал возле меня и уже умирал, но по итогу выжил, как и я», — думал Аджай. – Вставай, — раздаётся голос из угла комнаты. — Ты не можешь лежать здесь целыми днями.       Это был Сабал. Он проведывал Гейла каждый день с момента, как тот оказался здесь. Всё это время он провёл в больнице Открытого сердца. С того дня, как они потеряли мост, хорошая погода надолго покинула эти земли: в Гималаях проходили бури, так что и Кират посетил сезон дождей, холода и сильных ветров. Но внутри Аджая всё было спокойно, даже слишком. Первые недели он вовсе не покидал кровать: не ел, не принимал душ, не шёл на перевязки — кому-то приходилось его заставлять делать всё это. Разумеется, свиту Аджая в лице его друзей к нему и вовсе не подпускали, так как те неизменно пытались протащить алкоголь и рискованные идеи, ведь случиться могло что угодно, а в том состоянии, что он был, это что угодно могло его запросто убить.       Сейчас Аджаю это всё давалось легче, но вести обычную жизнь он больше не мог. Впрочем, это касалось многих — всё поменялось. Для всех.       Он кое-как продрал глаза, приподнялся с кровати и сел — если бы ему это сказал не Сабал, он бы не послушался. Тот в свою очередь прошёлся к кровати, на которой тот сидел, поставил рядом с ней стул и сел напротив. Рубашки на Аджае не было, что позволяло увидеть то, насколько сильно он вспотел. Помимо того, можно было рассмотреть все шрамы, что он получил за это время. Они были бесчисленны: от швов, от холодного оружия, от огнестрела и диких животных, словом — от всего, обо что можно было пораниться. Все раны, полученные при последней провальной операции, успели зажить, и это не могло не радовать — хотя бы потому, что неравнодушным киратцам приходилось обмывать его после каждой перевязки. Сам Аджай не делал буквально ничего. По тому, как хрипло он дышал, лежа на постели, окружающие думали, что ему тяжело даже дышать.       Сперва Сабал одной рукой взял его за подбородок, другую приложил ко лбу и большим пальцем приподнял его в веко, дабы рассмотреть зрачок. Затем он отпустил его лицо и провёл рукой по его волосам — те также были мокрыми. – Снова плохие сны? А ведь когда-то я тебя таким подбирал на улице, когда ты напивался… Он даже не знал, какая из ситуаций была лучше.       Вся эта история с кошмарами была неприятной, но Гейлу они были даже полезны в какой-то мере: он чувствовал некое облегчение, зная, что всё ещё способен что-то испытывать, ведь вне этих жутких сновидений он был пустым и казался безжизненным. Всё, что он ощущал, это внутреннюю работу своего же тела. Противно, но это было единственным, благодаря чему он ещё чувствовал себя живым. – Аджай… — Сабал так редко называл его по имени. Сейчас он был мрачнее тучи. — Что с тобой происходит? Ты угасаешь на глазах. Золотой путь переживает за тебя. Я переживаю.       Самым жутким было то, что Аджай даже не знал, что с ним происходит. Это могло быть депрессией, истощением, нервным срывом… Какая разница, как это назвать? Итог везде один: он больше не знает, кто он есть, чего хочет и кем является. Его внутренний голос молчит: он вернулся из мёртвых, чтобы заглушить шипение змей, обвивших его разум, и избавить его от чужого контроля, чтобы показать ему что-то… Но этим «что-то» оказалась его собственная никчёмность.       Он поднимает взгляд на Сабала, смотрит в его глаза, полные тревоги и боли, и говорит: – Не нужно так волноваться за меня. Я справлюсь. – Тебя сегодня выписывают, а ты словно вовсе не поправился. Хорошо, что пока идёт затишье… не знаю, что бы мы делали без тебя. – До этого как-нибудь обходились. Сабал отрицательно помотал головой. – Ты не понимаешь… Аджай не спорит. Просто не хочет.       Сабал встаёт и отходит от него. Вскоре в помещение проникает свет из окна, что он открыл, но свет этот серый и тусклый. Серые облака закрыли небо. – Ладно, — Сабал встаёт, — ты не хочешь говорить, я понимаю. Но я настаиваю, чтобы сегодня ты приехал в Банапур. Нам с Амитой нужно обсудить с тобой важные дела, они не потерпят отлагательств.       Аджай лишь молча сидит на кровати. Его проигнорированный собеседник вздыхает, но проглатывает это. Он опирается спиной о стену, скрещивает руки на груди и говорит: – В любом случае… Я знаю, что может тебе помочь. Ты когда-то рассказывал мне, что в детстве посещал католическую церковь вместе с матерью. Я решил позвать Лонгина, он придёт совсем скоро. Может, он и его вера смогут помочь тебе… Аджай лишь пожал плечами в ответ.       Священник прибыл через двадцать минут. Внутрь он зашел с трёхлитровой баклажкой воды, которую поставил на тумбу, чтобы поприветствовать собравшихся как следует: – Друзья мои, я прибыл! — его басистый голос немного оживляет Аджая. Всегда приятно видеть Лонгина в работе. — А значит прибыла и истина, которую вы от меня ждали! – Ты приоделся, — Аджай хмыкнул.       Действительно: на нём были симпатичные пиджак и брюки чёрного цвета, под пиджаком — белая футболка. Видимо, их сотрудничество с Шифоном проходило гладко. – Верно, друг мой, да не будем же мы праздными, чтобы радоваться мелочам! — он вернулся к Сабалу. — Здесь есть какая-нибудь широкая тара? – Конечно. Она там, под кроватью. Её используют для обмывания. – Это не помеха! Аджай, я попрошу тебя пересесть на стул. Остальное подготовлю я.       Так и произошло: Аджай переместил своё бренное тело на стул, сев спиной к кровати, а Лонгин вытащил из-под кровати большую чугунную тару и поставил её на другой стул, перед Аджаем. В неё он начал лить воду из той трёхлитровой баклажки, которую сам принёс. Аджай догадывался, что он хочет сделать, и дальнейший разговор лишь подтвердил его догадку. – Аджай, друг, скажи мне — ты крещённый? – Нет. Мы посещали ту церковь не так долго. – Я так и думал. Настало время это исправить…       Сабал лишь молча наблюдал за происходящим — видимо, он не воспринимал это всё серьёзно, но надеялся, что это хоть немного впечатляло Гейла. Тот не был против этого, ведь, в целом, ему было всё равно на то, крестят его или нет, и это было заметно.       Вскоре Лонгин уже стоял у него за спиной. Он прочитал молитву и приложил руку к затылку Аджая, пока тот взялся за края тары и удерживал её, чтобы случайно не перевернуть: – …Только не пугайся, — сказал он и сильно надавил, после чего Аджай погрузился лицом в воду.       Несмотря на то, что Гейл прекрасно понимал, что его ждёт, этот момент действительно его напугал: в частности, потому, что он не успел вобрать воздуха и понял, что сейчас начнёт задыхаться. Произошёл выброс адреналина, Аджай уже готов был начать сопротивляться, но Лонгин тут же ослабил хватку и тот «вынырнул», раскрыв рот, хватая им воздух. – Друг мой, что же ты волнуешься? Тебе не нужно противиться воле Господа нашего! Это злые сущности покидают твой дух. Повторим же наш ритуал!       Он резко хватает его за затылок и окунает обратно, но в этот раз Аджаю словно глаза застилает пеленой: он вырывается, переворачивает стул, вместе с ним и тару, выворачивается, хватает Лонгина за руку и заламывает его. Сабал поражённо смотрит на это и сходит с места, но Аджай уже отпускает Лонгина к тому моменту и тот валится на пол. Он сам настолько удивлён тому, что сделал, что не сразу понимает, как и почему это произошло. – Прости. Прости, пожалуйста, — он обеспокоенно тянет руки к Лонгину, чтобы помочь ему встать. — Я не хотел, оно само… Само как-то… Прости… – Друг мой… — тот приподнялся на руках и повернулся к нему, — …ты чертовски силён! Даже напомнил о моей молодости… Что я только не вытворял!       Аджай помогает ему встать, всё это время продолжая извиняться. Лонгин лишь отмахивался, а улыбка не сходила с его лица: по крайней мере он выполнил то, о чём его просили. – Теперь ты божий человек, Аджай, — он крестит его, — а значит, никакие мрачные думы, что насылают на тебя демоны, не посетят тебя боле!       Вскоре Лонгин покинул их — ему срочно нужно было возвращаться в Дом молитвы, так как скоро должна была начаться литургия. С его уходом лицо Аджая вновь помрачнело, адреналин разбавился, и он успокоился. Самым неприятным было то, что он догадывался, почему так отреагировал — видимо, это было из-за Уткарша, который пытался его задушить. Мозг подумал, что он в той же опасности, что и тогда. От этого становилось невыносимо грустно.       С другой стороны, Сабалу полегчало от того, что он увидел. – Видеть тебя таким для меня облегчение, — сказал он и легко улыбнулся. — Значит, ты ещё не сдался.       Аджай ничего ему не ответил, задумавшись о чём-то своём. Тот подошёл к нему и положил руку на плечо, слегка наклонившись: – Ты ведь не сдался, брат? Он поднял на него взгляд и вздохнул: – Пока я ничего не могу тебе сказать. Задерживать тебя тоже не буду — можешь ехать в Банапур. Я как-нибудь доберусь к вам к четырём часам. – …Ладно, — тот нахмурился и опустил глаза, но не стал противиться его решению.       Он также покинул помещение, оставив Аджая совсем одного. Тот немного постоял посреди комнаты, пытаясь придумать причину, которая заставила бы его выйти отсюда. Такая причина находится — здесь всё ещё находилась госпожа Намджи. – Раз уж встал, увижусь с ней.       Она навещала его и раньше, но из-за обезболивающих, которые он принимал, и общего состояния Аджай не мог даже нормально с ней поговорить. Тем не менее, она исправно приходила к нему практически каждый день, стараясь облегчить его душевную и физическую боль. Не всегда удавалось задержаться — на руках у неё было уже двое детей. Благо, второй ребёнок всё-таки выжил. Не без помощи акушерки Мэри, которую после исполненного долга благополучно отпустили вместе с сестрой.       Впрочем, ему так и так было, что обсудить с госпожой Неру.       Одевшись, он вышел из здания. Снаружи дул ветер. Только ощутив его холод и свежесть, он понял, как же душно было в том помещении. На несколько секунд этот воздух заставил его ощутить себя живым… Но затем наваждение спало.       Намджи с детьми временно располагались в небольшом доме сбоку больницы. Им его выделил Золотой путь: в условиях того, сколько солдат было ранено и нуждалось в лечении, это было непозволительной роскошью, но иначе им негде было бы жить.       Аджай постучался и вскоре дверь открыли. Это была Кира. Она улыбнулась ему и поздоровалась: – Намасте, дядь Аджа! – Намасте, — он натянул улыбку на лицо. — Где мама, не знаешь? – Тут! – Кто пришёл? — за спиной Киры раздался голос женщины. – Ма, дядя Аджа пришёл! – Что?       Дверь полностью открылась и перед ним появилась Намджи. Немного непривычно было видеть её без большого живота. Её глаза заблестели, и она попросила Киру пойти поиграть с детьми у нянек.       Когда Аджай оказывается внутри, Намджи тут же обнимает его, — очень нежно, как мама обнимает своего ребёнка, — и вся она кажется ему такой мягкой, словно была набита гусиным пухом. Это было приятно. После она струшивает его многострадальную куртку, как привыкла это делать. – Мне всё-таки удалось её восстановить. Я старалась изо всех сил. – Да, спасибо вам, — на самом деле он даже не заметил этого, — вы и без того заняты. – Это точно, — она кивает и после смеется, — хотя после нашей поездки через мост мне вообще всё кажется лёгким!       Намджи хлопает и поворачивается направо. Аджай поворачивается вместе с ней и видит кровать, на которой лежала большая корзина. Она обнимает его за плечи и говорит: – Ты спас столько людей, что не хватит цифр сосчитать, но, может, ты хочешь увидеть одного из них?       Она проводит его к корзине. Внутри лежит младенец, плотно укутанный в пелёнки и наволочки. На голове красуется милая шапочка. Он активно двигается, издаёт непонятное кряхтение, характерное для младенцев, и смотрит на них обоих своими карими глазами. – Кто это? — спрашивает Аджай. – Мальчик, — она проводит рукой по краю корзины. — Моё золото… Я назвала его Вишну. Красивый, да? – Да, — он не часто видел детей, но этот и правда был симпатичным. — А отец ребёнка… Он приходил? – Мой мужчина, он прибыл, как только смог. Он всё время проводит на ферме в горах, но не мог пропустить рождение Вишну. К тому же мы сейчас пытаемся разобраться, как наладить связь с его сыном — он взрослый и умный, за него переживать не нужно, но он сейчас на Севере. – И что отец? – Вернулся на ферму. Он планирует спуститься на Север, когда разберется с таможней, и оттуда напишет мне. В общем, всё под контролем. Можешь не переживать. Просил передать, что безмерно благодарен тебе и Золотому пути, и готов оказать любую помощь. – Вы… Вы же понимаете, что в случае чего всегда можете обратиться ко мне? Вы потеряли дом, а у меня есть деньги. Если вам что-то нужно… – Я знаю, дорогой, — она кивает, — я знаю, что ты не бросишь нас в беде. Но я же взрослая тётка — разберусь. Амита пообещала мне работу на текстильной фабрике, и я присматриваю спальное место среди швей. Не хочу покупать дом — всё равно так или иначе перееду к отцу ребёнка. – Почему не сейчас? – Скажешь ещё! Не потащу же я двухмесячного младенца в горы. Он может не пережить дороги, так что хотя бы год стоит подождать. – Да… Это разумно.       Он отходит от корзины и Намджи удивлённо поворачивается. Из-за радости, охватившей её, она не сразу заметила тень печали на его лице. Эта грусть так естественно смотрится на нём, ложась на его лицо подобно чёрной вуали на голову вдовы. Она опускает взгляд и говорит: – Кира постоянно спрашивает меня насчёт Уткарша. Не знаю, что ей говорить… Надеялась, ты поговоришь с ней.       Гейл поворачивается к ней и чувствует ком в горле. Та замечает напряжение на его лице и продолжает: – Эта боль пройдёт, Аджай. Когда-нибудь ты полюбишь снова. Уткарш был хорошим человеком, отдавшим свою жизнь… – Нет… Нет…       Он мотает головой, повторяя лишь «нет». Намджи хмурится, не понимая, что он имеет ввиду. Через несколько секунд он немного приходит в себя и отвечает: – Я не хочу, чтобы вы нервничали, но ради вашей же безопасности я должен вам сказать…       Она отходит от корзины и подходит к нему. Младенец, упустивший маму из виду, начинает нервно барахтаться. – Солнце, что случилось?..       Аджай не знает, как сказать ей это так, чтобы самому не заплакать. Он берёт её за руку и говорит: – Уткарш… Оказался предателем.       Она смотрит на него в полнейшем недоумении и шоке. – Он заранее сговорился с Полом и открыл ворота Армии и Гвардии. Взамен де Плёр должен был вывезти вас из страны, но в итоге он просто решил вас всех убить. Я сказал ему об этом, но он мне не поверил, и потом…       Он замолкает, видя, как та скрючивается: ей становится физически плохо и тому приходится подхватить её, чтобы она не упала. Он садит её на кровать, продолжая держать женщину за руку. – Боже… Мне плохо… — она тяжело дышит, словно ей не хватает воздуха. – Дышите, — он гладит её по спине. – Аджай, у меня же дети… — даже в такой момент она думает только о них. Гейлу нравится, что она, по крайней мере, ещё способна соображать, — что же с ними будет? Уткарш, как же… Как ты мог… Меня же за это… – Вы здесь причём? – Семьи предателей подвергаются жестокой травле, а жен и вовсе могут убить… Иногда даже сжечь… Великий Банашур, за что?.. – Не переживайте так сильно, об это знаем только я и вы. Я не расскажу об этом никому, кто может попробовать нанести вам вред. Вы слышите меня? Всё будет хорошо.       Намджи сидит так ещё минуту, приходя в себя, а после поднимает на него глаза, в которых видны слёзы. – Как он… умер? Неужели ты… его? — каждое слово даётся ей с трудом.       Аджай чувствует, как слёзы выступают у него на глазах. По крайней мере, он не разучился плакать. – Он напал на меня и начал душ… — он не может выговорить это, как ни пытается, — извините… Извините меня… Пожалуйста, извините меня…       Его ноги подкашиваются, и он опускается на колени, уводя взгляд в сторону. Намджи обнимает его и прижимает к себе, кладёт его голову себе на колени. Он вжимается лицом в нежную ткань сари, сжимает её в руках и перестаёт сдерживаться: он начинает плакать вместе с ней, содрогаясь всем телом, пока она обнимает его и воет: – О-о-ох, мой бедный, бедный мальчик! Во что же ты попал! Что же тебе пришлось сделать! Это Банашуру нужно извиняться, это Кире нужно молить о прощении, стоя на коленях пред тобой! Прошу, прости их, мой дорогой… Прости его… Прости нас всех…       Её вой словно аккомпанировал ветру, игравшему свою холодную и безжизненную мелодию снаружи.       Из больницы его забрал Хёрк. Всю дорогу он без умолку трещал о чём-то, довольствуясь лишь кивками Аджая в ответ, пытался шутить и не замечать его покрасневших глаз.       Ко двору им приходилось подниматься пешком. Аджай ожидал увидеть дом не в лучшем состоянии, но тот выглядел довольно ухоженным: сад цвёл, домашняя скотина бегала накормленной, свечи у алтаря под деревом всё ещё горели. Это не вызывало в нём никаких эмоций, но и не грузило лишними переживаниями. Впрочем, тогда ему казалось, что даже если это место сгорит дотла, ему будет всё равно. Это не его дом и никогда им не было.       На пороге их встретили Йоги и Реджи. Увидев Аджая, они радостно заулюлюкали, освобождая ему проход: – Терминатор вернулся! – Мы конечно не Сара Коннор, но тоже можем обслужить!       Аджай немного осмотрелся. Внутри всё было чисто и прибрано. Удивительно, учитывая соседство с этими двумя и… Того, что здесь произошло. Он узнал о смерти Напак не так давно и всё ещё не мог до конца свыкнуться с этой мыслью. – Вы здесь убирались? – Убирались ли мы?! Да мы драили тут всё! – С раннего утра и до поздней ночи, сразу как закончилась операция. Это, конечно, два месяца назад было, но после этого мы сюда не заходили. – Чувак, тут всё было в крови! И немного в собачьем дерьме… – А мы разбираемся в дерьме, уж поверь. – Тут было столько кровищи, что мы думали, что водопад снаружи скоро красным станет от той воды, что мы туда сливали! – Я знаю. Юма приходила.       В этой новости для него облегчением было только то, что он предусмотрительно не вешал семейное тханка в раму на первом этаже и не оставлял урну с прахом матери на видном весте: он спрятал их в сарае во дворе. По крайней мере их Юма не нашла. Он больше не хотел это обсуждать.       Дабы отпраздновать возвращение Аджая в ряды не только Золотого пути, но и Команды Дружных Алкоголиков, — примерно такое название дал Хёрк их компании, — притащили пару ящиков пива, — на сей раз не тёплого, — и захватили несколько пакетиков травы. Вот только Аджай от травы отказался, а пиво казалось ему безвкусным. Последнее заставило его друзей содрогнуться в ужасе и заподозрить неладное. – Чувик, ты чего? – Ты на обезболе сколько провалялся, настало время праздновать! – Я, правда, не хочу, ребята. – Братан, что с тобой? — Хёрк похлопал его по спине. – Ничего, я просто… Неважно. – Ну ты скажешь, «неважно». Не забывай, братан, мы с тобой тату-братья, я тебя знаю лучше всех? – Тату… Чего? – А, стой, нет, это для Джейсона было… Ну, короче, ты мой киратский лучший друг, и когда ты страдаешь, я тоже страдаю. Так что прекращай!       Аджай отставил бутылку и встал с места. Все трое проводили его взглядом, пока он не остановился посреди комнаты и, глядя в пол, не сказал: – Я оправлюсь… Наверное. Но мне нужно время. Те переглянулись и Хёрк спросил: – Брат… Это из-за того чувака, которого мы не успели спасти?       После того, как его утешила Намджи, вспоминать о нём не так больно, но обида от предательства всё ещё фантомной болью сжимала его шею. – Да, но не в том плане, в котором вы думаете, — он повернулся к ним и сказал. — Он… Это я его убил.       Те в шоке вылупились на него. Он принялся объяснять: – Он оказался предателем, и когда я нашёл его он напал на меня. Хотя мы… – Пиздец! — подытожил Хёрк и поставил бутылку на скамью. – …хотя я любил его. – Воу-воу-воу!       Все трое активизировались ещё сильнее. Об этом он им не рассказывал, и сами они не слишком близко общались с Золотым путём, чтобы знать об этом. – Вы что… Ну того… Вместе? – Были. – Ну, чувак… Ну… — Йоги с Реджи разводили руками и пожимали плечами. — Мы тебя, конечно, любым примем, даже если ты ноги бреешь, но мы вообще не думали… – Вот не говорите мне, что вам не похуй, — он устало закатывает глаза. – Мой отец — фермер-республиканец, — сказал Хёрк. — Конечно меня это волнует! Брат, это как в технике: ка́бель с ка́белем не конектится, понимаешь? – Вот что ты несешь… – Ну, главное, чтоб ты был счастлив, конечно, но, йоу… – Отстойно! – То, что он в другой лиге или что его парень оказался предателем? – Ты идиот? И то, и это! Он же тёлочками наслаждаться не может, одни потные мужики в казармах. К таким с цветами не подкатишь! – Звучит похоже на то, как мы косили от армии… – Мы договорились об это не вспоминать!       Пока продолжалась перепалка несостоявшихся вояк, Хёрк подошёл к Аджаю и приобнял его за плечи. – Да мы же шутим, братан. Всё норма-а-ально. Тем более, я давно догадывался… – Да? И чем же я себя выдал? – Любящее сердце — оно чует… Ну и ты не обижался на шутки про то, что у меня типа есть номер твоей жены, так что я всё понял. – У меня и жены нет. – Это уже детали.       Аджай вздохнул и приложил руку ко лбу. Разговор с друзьями по душам ничего не дал. Он задал единственный вопрос, крутившийся у него в голове: – Вот что мне теперь делать, Хёрк? У меня ничего не осталось… – Не знаю. Поехали в Казахстан! – …Зачем? – Какая разница?       Поняв, что от Хёрка толку не будет, он отошёл от него и продолжил думать.       Пока что всё было тихо: солдаты короны не лезли на Юг, а повстанцы не рвались отбивать мост на Север — слишком большие потери с обеих сторон, все пытались оправиться. Теперь, когда де Плёра больше нет, регион оставался свободен от любого гнёта. Единственное, это то, что они всё ещё не захватили аэропорт, но это было лишь делом времени.       Он вышел из дома и прошёлся к сараю, что находился на небольшой возвышенности. Там, из ящика, что стоял под столом, он достал завёрнутую в простыню урну с прахом матери. На самом деле все эти раздумья были ни к чему, ведь вели все к одному и тому же — к этой урне. В его пустой голове находилось лишь одна мысль; вернее это был отголосок того, что она сказала ему перед смертью:

«Аджай, сын мой, У меня есть последняя просьба…»

«Верни меня назад к Лакшмане».

      Он наконец-то готов был сделать то, ради чего приехал сюда так давно. Он наконец-то знал, что должен был делать.       Вскоре он вернулся в дом. Не обращая внимание на продолжающих ругаться Йоги с Реджи и Хёрка, лежавшего на скамье прямо посреди своего экзистенциального кризиса, он достал из кармана рацию и настроил её на линию «5GH». Он сказал только: – Хэй, — и отключился, выжидая ответа.       Когда рация издала знакомые помехи, все присутствующие обратили своё внимание на Гейла. Из рации донёсся голос человека, который преследовал Аджая во снах. – Ох, ну наконец-то! — Аджай этого не видел, но по голосу мог догадаться, что Пэйган в этот момент закатил глаза. — Я уже начал сомневаться, что ты оклемался после того, что вы с Полом устроили в Варшакоте. Удаётся же тебе связываться со мной именно в те дни, когда у разведки выходной, хм-хм… «Звучит бодренько», — подумал Аджай. – …Не могу сказать, что не рад тебя слышать, но отмечу, что из-за тебя я ещё месяц не мог даже полоску кислоты под язык подложить. «Нельзя мешать с обезболивающим», да кто это придумал?! Гэри! Ох, он же закрыл дверь, — он зазвучал притворно-грустно, — ладно, не суть важно. Моё плечо в порядке, спасибо что спросил. Шрам будет уродливейшим, но что поделаешь? По крайней мере ты жив! Так и… Ты что-то хотел?       Йоги с Реджи пришли в ажиотаж от услышанного, на их лицах отображалась вся буря эмоций, что они испытывали. Хёрк не был этому так удивлён, так как знал о всей этой истории со звонками, так что просто зажал этим двоим рты, не позволяя выговорить ни слова. Аджай кивнул в знак благодарности, нажал на кнопку связи и сказал: – У нас с тобой осталось одно незаконченное дело.       Аджай отключился и провёл ладонью по урне. Она вся затёрлась и была покрыта царапинами. Пэйган вышел на связь: – М-м-м, мы с тобой забыли о кое-ком, не так ли? – Я приеду к тебе сам. – О-о-о, очаровательно. Хотя бы где-то ты берёшь инициативу на себя, — он довольно промурчал. — Приезжай, мои люди тебя не тронут. Приоденься, что ли… Ох, и маму не забудь, хм-хм. – Желательно, чтоб мы были одни. Хочу поговорить с тобой тет-а-тет.       Аджай убрал рацию в карман. Йоги с Реджи вырвались из удушающих объятий Хёрка и подбежали к нему. – Это что было?! – Вы друзья? – Мы думали он тебя просто как раба хочет. А чего ты молчал?! – Потому что захотел так, — он сменил тон. Он сделал шаг вперёд и те отступили. – Л-ладно, мы поняли… мы просто подумали… — Реджи хлопнул Йоги по хребту и тот прокашлялся. — Ничего! Мы ничего не думали. – Вот и хорошо, — прошел между ними и подошёл к Хёрку. — Подкинь меня в Банапур, меня там ждут. После этого я уже сам как-то доберусь до моста. – А? Ты реально к нему поедешь? — тот удивился. — Ты типа… уверен? – Он психованный, это даже мы знаем! – Ничего вы не знаете. И никто из вас не знает.       Он кивает на выход, и они направляются туда. У самой двери перед ним возникают Йоги с Реджи, которые бросаются в последний бой: – Чувак, тебе это не нужно! Я вообще хуй знает, что ты там от него хочешь, но связываться с Мином — себе дороже! – Ага, ты видел, что стало с Нур? Или как кончил де Плёр? Тот же… Как его… Уткарш! Он ведь в итоге… – Я был тем, из-за кого Нур покончила с собой, — Аджай вновь заставляет их сделать пару шагов назад. Ему уже второй раз приходится изображать злость. — Я же прикончил де Плёра и отправил на тот свет Неру. Мне бояться нечего — бояться должен тот, кто встанет у меня на пути. Усекли?       Гейл сам не знал, откуда у него вырвались эти слова, в каких закромах его разума они образовались, но они возымели эффект — те закивали и послушно расступились, слегка поклонившись ему, шуточно. Как только они с Хёрком оказались снаружи в спину им прилетело: – Ну и вали тогда, раз такой умный!       Он обернулся, но те уже закрыли двери. Аджай решил не обращать на это особого внимания и продолжил свой путь. – Эх, брат, — сказал Хёрк, когда они уже подошли к ступенькам, ведущим к низу склона, — ты же знаешь, я тебе верю… Но ты точно уверен, что ехать к нему — безопасно? – Не волнуйся за меня, Хёрк. Я не стану терять связь с Золотым путём и теми, кто мне дорог. В любом случае я не наступлю на те же грабли, на которые наступила мама. Я буду защищать себя.       Тот пару секунд обдумывает сказанное другу, а затем с искренним удивлением изрекает: – Погоди, а про маму это не шутка была?..       У подъёма в Банапур Аджай отпустил Хёрка и сам поднялся. Он прошёл мимо тренировочной площадки, затем вдоль улицы и свернул к зданию, где располагался штаб. Местные провожали его взглядами и шептались за его спиной. Внутри его уже ждали Амита и Сабал.       За это время Амите удалось научиться ходить без трости. Сейчас она спокойно передвигалась без неё и даже начала выделять время на тренировки. Сабалу подобрали простую, но симпатичную повязку на глаз, которая крепилась на трёх ремешках: один через голову, два через ухо. Глаз, разумеется, спасти не удалось, зато теперь у него на лице красовался шрам, оставленный Юмой. Это придавало ему определённого шарма.       Они расположились за столом: Аджай с Сабалом сидели напротив друг друга, а Амита стояла у третьей стороны между ними. Прежде всего Амита решила провести разбор полётов по поводу поведения Аджая во время операции: – Несколько раз ослушался прямого приказа, начал угрожать нам, рисковал жизнью… — на этом моменте она остановилась и кивнула, — с другой стороны, могу это понять — ты таки убил Пола. Благодаря тебе нам удалось тем же днём взять и Варшакот. Это большая заслуга и, будем говорить прямо, ты герой. – Это правда, Аджай, — Сабал кивнул. — Ты повёл себя непрофессионально, но мы все тогда перенервничали и наговорили лишнего.       Эти двое усердно избегали любого контакта глазами или руками. По ним было видно, что конфликт, начавшийся ещё в больнице, до сих пор оставался актуален. Аджая это расстраивало, но не удивляло: это всегда было, есть и будет частью Золотого пути. Его радовало, что он больше не будет видеть это своими глазами. – Когда Варшакот был захвачен нами мы нашли тебя рядом с трупом де Плёра. Он умер ужасной смертью — той, которую заслужил. Молодец, брат. – Вы нашли только де Плёра? – А был кто-то ещё? — бровь Сабала поднялась вверх. — Нам поступали сигналы, что в Варшакоте были замечены помощники Юмы, но они не вступали с нами в бой. – Просто там… Трупы солдат были. – Что ж, видимо, они были важными шишками, если Юма их забрала. Это неважно, — сказала Амита. – Неважно, — тот подытожил. – А вот Напак, с другой стороны, — она вздохнула. — Я лично посетила еретиков после случившегося. Мы вернули им её останки и показали видео, которое прислала Юма, так что мы смогли доказать, что не причастны к её гибели. Они жаждут мести. Они на нашей стороне. – По крайней мере до того момента, как мы достанем записи из Рату Гадхи, — сказал Сабал. – Это облегчение, так как с их помощью в случае чего мы сможем пройти на Север через горы. Это рискованно, но главное, что такая возможность есть. К тому же они находятся недалеко аванпоста, который преграждает путь через горы ко дворцу. Слежка за солдатами Гвардии стала немного более доступной. Она нам сейчас не помешает: Юг полностью наш, но Север мы утратили. Предполагаю, что не вернём мы его ещё по крайней мере год, если Юма не вступит в открытый бой… – Хорошо. Есть время зализать раны.        «Год». Аджай пробовал это слово, пытался раскусить. Он спросил: – Так значит… Пока что работы нет? – Негусто, так скажем, — ответил Сабал. — Остался только аэропорт, но мы не спешим им заниматься — его захват наверняка спровоцирует Юму на возобновление военных действий, а нам пока нужно в себя прийти. – Считай, пока что у нас перемирие. Не де юре, конечно, но де факто.       Амита захлопнула папку и отложила в сторону. Она вздохнула и посмотрела на Аджая. У неё был странный взгляд, но он не был каким-то угрожающим — скорее… Спокойным. Своего рода. Так смотрели на друзей, которых давно не видели. Он бы улыбнулся в ответ, ради приличия, но решил этого не делать. – Это вся информация, которая у нас есть. Предлагаю закончить собрание. Аджай, если ты захочешь поговорить насчёт работы, я буду у себя.       Она развернулась и вышла из помещения, не забыв закрыть за собой дверь. Это произошло так резко, что обоим: и Аджаю, и Сабалу, было понятно — второго она у себя не ждала. Впрочем, он и не собирался к ней обращаться.       Аджай поднялся со стула и прошёлся по комнате, раздумывая о своём. Сабал повернулся к нему и сказал, глядя в пол, не решаясь поднять глаз. – Аджай… Я рад, что ты вернулся. – Я тоже, — это не было враньем, если он сам не знал, правда ли это. – …И я надеюсь, ты не позволишь ей обмануть тебя.       Тот не очень понял, что он имеет ввиду, и Сабал поспешил объясниться: – Она всё ещё на меня злится, но ведь это она меня обманула. Она меня не любила. На самом деле, она лишь пользовалась мной… А я не лучше — позволял так с собой обращаться… – Мне кажется, никто из вас никого не любил. – По крайней мере я способен на это, — он поднял голову. — Она же… Она опасная. Как и все женщины. Им нельзя верить, ведь в конечном итоге, они начнут этим пользоваться и предадут тебя в самый трудный момент…       Перед глазами Аджая проносится происшествие на мосту. Это событие перемешалось с другими и в его снах представало в своём уродливом обличии. Он не мог забыть, как бывший любовник выдавливал из него жизнь, а также его слова: «Ты на меня не кинешься». Эта фраза эхом отдавалась в его голове, и где-то в глубине его сознания она также вызывала в нём какие-то чувства, но он не мог разобрать, какие. Да и не хотел — это были лишь судороги его умирающего духа. – Все опасны, — отвечает он Сабалу. — Никому нельзя доверять.       Он смотрит на него несколько секунд, а после поднимается с места и подходит к нему сбоку. – Ты можешь доверять мне.       Тот даже не смотрит на него. Для него это пустой звук. Тогда Сабал вновь смотрит в пол и кладёт руку Аджаю на плечо. – Я… Должен спросить у тебя… – Что? – Это насчёт твоего отца.       Аджая словно током прошибло. Он поворачивает голову к собеседнику и смотрит ему прямо в глаза: они полны горя и смятения. Аджай рад был бы разделить их с ним, но не мог — будто сам мозг не позволял ему опуститься с это вязкое болото. По крайней мере, он мог протянуть руку помощи утопающему. – Во время того, как я сражался с Юмой, она рассказала мне немного об истории твоей семьи. – Что именно? — он выдаёт это быстро и чётко, подобно роботу. – Твоя мать, она… – Спала с Пэйганом? – Адж… Аджай! — он резко хмурится. – Говори по делу. Это она тебе рассказала?       Сабал прождал несколько секунд, давая себе отойти от удивления, а после смирился: – Да… Что они были любовниками. И что твой отец узнал об этом, после чего произошла трагедия. Какая — она не сказала. Кого-то убили, но кого… Я понятия не имею. Ответь мне, брат, это — правда?       Напряжение слегка спадает. Аджай меняется в лице, возвращая безразличие и спокойствие. – Да. – Как… — слова застревают в его горле, подобно рыбным косточкам, — …он отомстил? – Тебе не нужно знать. – Хотя бы… Хотя бы примерно… – Зачем ты делаешь это? Думаешь, мне приятно об этом говорить? – Мне необходимо знать.       Аджай резко снял его руку со своего плеча и оттолкнул его. Он держал с ним взгляд несколько секунд, прежде чем дать ему столь желанный ответ: – Он убил невинного человека, который не мог дать ему отпор. Из-за этого моя мать убила его, — его слушатель пятится. — Она бросила Пэйгана, забрала меня и сбежала из страны. Она умерла, а он теперь страдает и хочет меня вернуть. Всё.       Сабал давится слюной и закашливается. Кашель продолжается ещё минуту, Гейл в это время молчит, позволяя ему прийти в себя. Тот молчит некоторое время, и Аджай всё-таки задаёт ему вопрос: – Это то, что ты хотел услышать? – Да… — он выглядит мрачнее тучи. По крайней мере теперь их конфликт с Амитой был полностью обоснован для него. – Кто-то кроме тебя и меня знает об этом? – Нет. – Пусть так и будет. Им знать ни к чему.       Он скрестил руки на груди и прикусил язык. Действительно — никому кроме Сабала об этом лучше не знать. Тишина длится ещё несколько минут, прежде чем Сабал всё-таки прерывает её: – Мне жаль, Аджай. – Причём здесь ты? – Я не о том. Мне жаль, что мы не смогли предугадать план шайки Мина и спасти Уткарша.       Эта фраза вновь заставляет его напрячься. В разговорах о нём он даже испытывал некоторые чувства, но все они без исключения были неприятными. – Я же вижу, что ты в печали. Как и я. Мы все в трауре, просто каждый по-своему и по разным причинам. Я искренне сочувствую твоей утрате. Прости, что тревожу тебя в твоей потере, но меня постоянно спрашивают, я должен дать ответ… Как он умер? – …Неважно, — Аджай вжимается спиной в стену, хотя Сабал находится на расстоянии вытянутой руки и совсем на него не давит. — Его убили.       Он всеми силами сопротивлялся желанию поделиться тем, что было у него на душе. Он не мог рассказать об этом Сабалу — он консерватор, националист, одно его неосторожное слово и госпожа Неру серьезно пострадает, вместе с Кирой и Вишну. Если и решать этот вопрос, то только с Амитой. «Она точно не даст их в обиду», — думал он. – Ты не хочешь говорить об этом. Я понимаю, — Сабал говорит тихо, и в голосе его слышится печаль. — Он был прекрасным воином… – Прекрати, — Аджай скрепит зубами и всё ещё не смотрит на него. – …Хорошо. Не будем о нём, — тот быстро меняет вектор общения, понимая, что тот ещё не готов обсудить с ним это. — Я лишь хотел сказать, что ты — герой, Аджай, и не должен погружаться в траур слишком глубоко. Ты многим спас жизнь. Тогда, когда мы только встретились, я этого не понимал, но сейчас отчётливо вижу — ты был послан нам сюда, дабы исправить ошибки своих родителей. Ты — герой, а я твой верный друг и соратник, готовый помочь тебе в этом. Как… — он щёлкает пальцами, пытаясь словить ускользающую от него мысль, — …как Банашур и Кишма. Ахиллес и Патрокл, говоря по-вашему. Аджай, я не стану лезть к тебе в душу, если ты того не хочешь, но ты ведь понимаешь, что можешь рассказать мне всё?       Его намерения были такими искренними, как никогда, и сам он сейчас был прозрачнее стекла. Но Аджаю не нужна была его искренность, более того — его начинало раздражать то, что он пытается копаться в его голове, нагло влезать туда и ещё сильнее всё запутывать. Он отмахивается: – Рассказывать нечего. Сабал покорно принимает его ответ. – Я лишь хочу, чтоб ты знал, что можешь рассчитывать на меня. Я буду опорой тебе в это нелегкое время. И рассчитываю, что ты также будешь мне верным другом в этой борьбе с невежеством и людской подлостью. – Вряд ли мне это удастся. Я не останусь.       То, что он услышал, шокировало Сабала. Он застывает на месте и смотрит тому в глаза. На сей раз Аджай их не отводит. – Что?.. – Слушай… — его голос звучит хрипло. — Я буду с тобой честен: в Варшакоте я встретился с Пэйганом. Но моя рука не поднялась, чтобы убить его. Не знаю, как тебе это объяснить… Такое ощущение, будто тот гнев, который я пережил из-за всего того дерьма, которое произошло со мной в тот день, просто ушёл. Будто его исцелила смерть Пола. Пэйган помог мне в его убийстве — Пол предал его. Без него меня бы здесь не было.       Эта тирада настолько впечатляет Сабала, что он начинает пятиться, пока не врезается копчиком в стол. – Пэйган… Был с тобой? – Да. Он был там. Прости, я не смог… Не смог убить его. – Мы… Мы и так не хотели, чтобы он умер до того, как умрет Юма. Если бы она заняла трон, Кират бы точно пал от её безумия… Но я не думал, что… — он черствеет. — Значит, ты решил не убивать его. – Я ничего не решал, просто не сделал этого. – Почему?       Хороший вопрос. Впрочем, даже самому Аджаю ответ на него представлялся смутно. – Не знаю… — он врёт. — Он спас меня, тоже. Возможно, это была благодарность. Но, по большей части, он единственный, кто может помочь мне исполнить последнюю волю мамы. Это то, ради чего я сюда приехал, в конце концов.       Сабал смотрит куда-то в сторону, анализируя услышанное. – Ты дорог ему. Как член семьи. Возможно, как сын, иначе я не знаю, что ему от тебя нужно. – Вроде того. – Я понимаю твоё решение, Аджай. Мне тяжело его принять, но… Я и сам не смог убить Юму. Не мне тебя судить. Я, как и ты, был охвачен горем, и оно помешало мне исполнить свой долг. Но, если бы мы сделали, что должны были…       Он сглатывает слюну, накопившуюся во рту. Аджай подыгрывает ему: – Позволь мне исправить свою ошибку, подобравшись к нему как можно ближе.       Ложь. Чистейшая ложь. Он говорит это и не краснеет, не запинается, не отводит взгляда — ведь совесть его совсем не мучает. Он собирался вернуть себе то, что у него отняли, и ради этого все средства были хороши. Глядя в его глаза, Сабал усердно думает над тем, что услышал, и сколько бы в нём ни было предвзятости, ему он верит. – У тебя есть какой-то план? – Пэйган связался со мной сегодня. Он сказал, чтобы я ехал во дворец. Это то место, куда хотела вернуться мама. Я верну её на место. – Но что насчёт твоего места? Оно ведь здесь, Аджай, рядом с нами. Неужели… Ты отрекаешься от нас? – Нет… Конечно же нет. Я не стану терять связь с вами и моими друзьями. В частности, с Намджи. Что-нибудь придумаю. В голову идеи не лезут… – Пэйган не глупый. Как ты собираешься его убить? Ты… Точно не хочешь остаться? – В данный момент не знаю, как сделаю это. Сейчас я лишь хочу исполнить последнюю волю матери. Больше мне ничего не хочется, — он отходит от него.       Сабал понимал всю опасность нахождения рядом с Мином: он умел очаровывать и пудрить мозги своей витиеватой речью. Этим он многим навредил, в том числе Ишвари. Сабал ощущал некую радость, когда думал о том, что Ишвари улетела: он надеялся, что это разбило ему сердце, и что он страдает так, как не страдал никогда. Но если этого не происходит, то это ещё хуже: что если Пэйган хочет вернуть Аджая, чтобы поквитаться с ним лично? Впрочем, тогда помощь Аджаю в драке с де Плёром не вписывается в эту картину, но кто знает, что у этого нестабильного наркомана в голове?       Ему хотелось узнать, о чём думает Пэйган. Что он любит и чего боится. Это был бы лучший из возможных подарков. – Ты ведь не расскажешь мне о Лакшмане? — спрашивает он. – Нет. По крайней мере, не сейчас. Сабал принимает это. – …Ладно. Не понимаю, почему ты не хочешь, но ладно. – Я уже рассказал тебе много личного. Думаешь, я поделился бы этим с Амитой? Нет.       Однажды удача улыбнется, и он непременно всё узнает. Так что здесь он отбрасывает эту тему. – Раз ты собрался опускаться в это змеиное озеро, то должен понимать, что помощь Пэйгана — это не показатель того, что вы теперь друзья. Он опасен и может предать в любой момент. – Я тоже не ромашка. – Но ты откровенно не готов к этому, разве не так? Это всё так спонтанно… На тебя столько свалилось… Мне тревожно, что… – Я не собираюсь обсуждать ни с кем своё решение, — он резко поворачивается к нему и подходит. — Ты можешь принять его, как мой друг, или встать у меня на пути, как мой враг. Я отмечу, что даже Пэйган этого не делал. А те, кто делал — уже мертвы. Мин не посмеет ничего сделать со мной.       Аджай сам не мог понять, откуда изливаются эти слова. Он никогда бы не подумал, что будет так выражаться о Мине, так общаться с Сабалом и, помимо всего, действительно кого-то пугать. Это было неприятно… Но эффективно, потому что Сабал не просто был сбит с толку — он был очарован тем, что видел перед собой. «Подобно овце, что очаровывается блеском волчьих зубов», — когда-то ему это сказал Лонгин. – Думаешь, он тебя боится? — его правда интересует, думает ли так Аджай. – Тебя самого разве не пугает то, что случилось с де Плёром? — он наклоняется к нему и смотрит просто в глаза, вынуждая его немного вжать голову в плечи. — Вот именно. А он видел это вживую. И в тот момент он помог мне, а не добил меня, потому что поверил, что я сильнее. Потому, что ему, впервые за столько лет, действительно стало страшно.       Он резко отстраняется и отходит к столу, с которого забирает рацию.       На самом деле Аджай не особо понимал, что творилось в голове Пэйгана тем днём. Он просто пытался сделать свою речь увесистей, прибавить ей важности, но на деле не знал, что испытывал Мин, и не нуждался в том, чтобы знать. Ему хватало одного понимая, в чём нуждается он сам, остальное может гореть адским пламенем.       Он всё-таки поворачивается к Сабалу и разводит руками. Тот подходит, и они обнимаются. – Я ещё вернусь, — говорит он, — и я буду в полном порядке. Вот увидишь.       Его второй разговор начинается с части правды и лжи, прикрытых недосказанностью. Не хватает убедить Сабала в важности его отъезда — стоило убедить в этом и Амиту, на чьей стороне добрая половина Золотого пути, который медленно, но верно идёт к очередному расколу. – …Напак ничего мне не рассказала. Она пришла, когда я уже поехал к вам на поля. Амита внимательно слушала его. – Значит, ты ничего не знаешь? – Нет. Но действия одного человека говорят сами за себя.       Он посчитал, что ей также стоит узнать о Пэйгане и его помощи в убийстве де Плёра, но не посвятил её в настоящие причины этого. Ей не нужно было знать всё. – Значит, Пэйган помог тебе и даже не попробовал тебя убить, потому что испугался… Это… Интересно.       Она хмыкнула и повернулась к нему. В комнате затаилась напряженная тишина. Реакция Амиты его удивила, но он сохранял невозмутимость. Ровно до того момента, как она внезапно спросила: – Как умер Уткарш?       Этот вопрос застал его врасплох. Он не мог понять, как она перешла с той темы на эту. Заметив, что он растерялся, Амита пошла в наступление: – Это был первый вопрос, который появился у меня в голове, когда я увидела тебя. Ты вёл себя так, что даже мы с Сабалом не смогли никак на тебя повлиять. Мы и сами были шокированы тем, как ты себя вёл. Могу представить лицо этого ублюдка, когда ты ворвался и начал елозить лицом его генерала по стеклу… Это было сильно, Аджай, и я горжусь тем, что ты сделал, но… Она помотала головой. – …это ведь совсем не похоже на траур. Бесспорно, потеря придаёт нам сил сражаться дальше, но ведь Пэйгана не напугал бы овдовевший и отчаявшийся человек, не так ли? По крайней мере он не стал бы его защищать. Скорее его что-то напугало, он знал что-то, чего я пока не знаю. Ты совсем не говорил о Неру с момента, как очнулся… – Он был предателем.       Аджай и без того намеревался рассказать ей об этом, потому просто быстро бросил в неё этим фактом, дабы не дать разговору перейти в допрос. Это была обычная практика у Амиты: давить пока не расскажет, и она была рабочей, но он и не планировал сопротивляться.       Амита застыла, переваривая полученную информацию. Она даже не моргала, пока её мозг анализировал всё это. Через несколько секунд она опускает взгляд, опирается копчиком о стол и грустно улыбается: – …Так вот, что с ним произошло, — она смотрит на него, — …и с тобой. – Я не хочу… – Чёрт возьми, ну конечно. Ты убил его. Это ты убил Уткарша. Убил информатора Гвардии и заодно своего… – Послушай, это важно, я не хочу… – Мне жаль, что тебе пришлось пережить это. – Мне не нужна жалость! — он срывается и повышает тон, что заставляет Амиту вздрогнуть.       Несколько секунд проходят в гробовом молчании. Амита прикладывает одну руку к своей груди, другую — к его. – Ты злишься, Аджай? Ты злишься… Окей, я понимаю. – Что ты понимаешь? Что ты можешь понимать? «То, что Пэйган видел перед собой той ночью», — думает она. — «Не просто очередного солдатика с поехавшей башкой, а убийцу, кипящего гневом, который сотрёт в порошок любого, кто пойдет против него. Даже того, кого он любит… Красивое видение». – Прости, я веду себя грубо… Извини, — он прикрывает лицо руками, затем вытирает лоб рукой, — я просто не хочу это обсуждать. Мне пришлось это сделать, иначе бы он меня у… — он не может выговорить этого слова. – Я понимаю. Всё в порядке.       Она обнимает его за плечи, даёт ему собраться, убирает волосы с лица. Даже мысль о том, что он сделал, доставляло Аджаю боль, но он не знал, что именно её вызвало: Уткарш умер заслуженно, он верил в это, но спазмы в шее и тошнота не исчезали. Впрочем, он также испытывал отвращение к тому, как Амита с Сабалом повели себя в кризисной ситуации. Их союз был одним из столпов, на котором держалось его мировоззрение, и теперь он тоже рухнул. Его разум был свободен от старой идеологии, но его тело всё ещё сопротивлялось. Это было больно. – Я не хочу, чтобы Сабал знал об этом, — говорит он. — Я сказал ему, что Уткарша убили, и больше ничего. Если ему рассказать, он может доставить проблем госпоже Намджи. – И поэтому ты рассказал об этом мне? Он задумывается над её вопросом. – Я пришёл к тебе не из-за безнадёги, — ложь. — Я пришёл, потому что мой долг — отчитаться моей командирше, — ложь. — И потому что хочу помочь им. Ты сама знаешь, как они для меня важны.       Только последнее было чистой правдой. Аджай всматривается ей в лицо. Она выглядит немного печальной. – Мне… Приятно это слышать, Аджай. Ты делаешь правильный выбор, доверяя мне. – Ты моя подруга. – Конечно. Понятно, что произойдёт, если о предательстве Уткарша узнают все. Её точно убьют, может быть даже сожгут по старой традиции. Не беспокойся — я займусь этим вопросом. Она и дети будут в безопасности.       Его удивляет её реакция: никогда до этого он не видел её такой податливой. «Может, после разрыва с Сабалом она чувствует себя одинокой?»       Вскоре они садятся за стол, где продолжают обсуждение. – Насчёт Пэйгана. Ты сказал, что он позвал тебя к себе. Это ожидаемо — он хочет привлечь к себе сильного бойца, которого не остановит ничто. Раньше он присматривался к тебе, а сейчас хочет переманить на свою сторону. Кто бы мог подумать, что задушевные разговоры по рации выльются в нечто подобное… И ты, конечно же, пойдешь к нему. – Да. – Хорошо, что ты пришёл рассказать об этом нам, но как это воспринимать? Как прощальное махание платком или..? – Конечно же нет. Мы с тобой оба понимаем: я не могу просто взять и уйти. Я не хочу терять контакт с теми, кто здесь. – В таком случае я хочу деталей: зачем мне тратить агентов и рисковать, чтобы поддерживать с тобой связь во дворце? Что ты можешь предложить взамен? – Что хочешь. Она улыбается в ответ на его слова. – Ты знаешь, как меня задобрить. И всё-таки мне интересно: почему ты идёшь к нему, если изначально не планировал шпионить? – Здесь мне делать больше нечего. – То есть, идёшь от скуки? Да, это похоже на тебя. – Не от скуки. Просто только так я могу принести хоть какую-то пользу. Думаешь, они за нами следить не будут? Никому не хочется терять год.       Амита усиленно думает насчёт этого. Она поворачивает свою голову в сторону окна и гладит пальцами подбородок. – Пэйган… Опасный. Никогда не знаешь, что у него в голове. Но раз он испугался тебя и всё равно пригласил к себе, значит стоит этим воспользоваться. Он хочет игрушку — он её получит. Вместе с кучей паразитов на ней. Договорились.       Она поднимается с сидения и протягивает ему руку. Он встаёт с места и пожимает её. Они выходят из-за стола, и она тут же начинает ему объяснять: – Значит так: о судьбе Неру никто не узнает. Сделаем так: ты пытался спасти Уткарша, но его убили, и ты отомстил за него Полу. Мы отправим тебя к Пэйгану агентом. Будешь отчитываться по любой информации, связанной с короной или её армией, я подошлю наших шпионов и разведчиков, чтобы иметь с тобой контакт. Ты пролезешь к нему, как змея, и будешь постепенно стягиваться вокруг шеи, пока он не поймет, что уже почти задушен, но будет уже поздно рыпаться. Только, Аджай, смотри на меня, — она ткнула ему пальцем в грудь, привлекая всё его внимание, — не убивай его без прямого приказа. Смерть короля может быть воспринята как прямая провокация, которая позволит Лау занять трон и напасть на нас, и, что страшнее, оправдать это нападение в глазах народа. Мы всё ещё восстанавливаем силы, так что пока не стоит на него кидаться. Я скажу тебе, как подгадаю нужный момент.       Он молча кивает. Она смотрит туда же, куда смотрит он, и замечает открытое окно. Снаружи на полях работали люди, бегали дети и что-то обсуждали солдаты. Амита проходит к нему и стучит по оконной раме, привлекая к себе внимание. – Знаешь, как гражданские называют дворец? «Дом восходящего солнца». Сколько же людей там умерло… Не сосчитать. Вслед за Пэйганом расстилается кровавая река, начало которой никто не видел, ибо не смог дойти. Сколькими трупами она пополнилась после операции… С другой стороны, она открыла мне глаза, — она захлопывает окно. — Ты ведь уже видел Вишну? Симпатичный ребёнок, согласись. Мне радостно, что с ними всё хорошо. Хоть что-то хорошее произошло в тот день. А тебе? – Я рад за неё. Поэтому и стараюсь скрыть это всё. – Конечно. Я понимаю. Сама не верила, что она сможет родить его в таком стрессе. Роды были тяжелыми, но она справилась. На самом деле, впервые мне понравился чужой ребёнок. Возможно из-за того, через какие муки он был рождён и как она его любит. Это тоже определённая сила, которую мне не понять и на которую способны только женщины. После того, что устроил Сабал, я только им и могу доверять… – Ты мне не доверяешь? – Ох, нет, — она отмахивается. — Ты другой и отличаешься от них во всём. Она подходит к нему и берёт его руку в свои. – Не думала, правда, что скажу это так скоро, но да — тебе я доверяю, Аджай. Ты мне… Друг. Да, определённо. Верный и сильный. Мне радостно, что… — она вздыхает, — что ты веришь мне. И что я могу верить тебе. Это невероятное облегчение. – Я бы не стал от тебя ничего скрывать, — он кивает.       Аджай прекрасно понимал, что он делает: Сабалу рассказал одно, ей другое и по сути в рамках этих событий почти нигде не соврал, но, если бы понадобилось — он бы врал в лицо каждому и не испытывал бы никаких мук совести. О какой совести и дружбе идёт речь, когда буквально всё, что он знал и во что верил, за один день утратило всякую прежнюю значимость? У него ничего не осталось. Он делал это практически инстинктивно и ощущал себя диким животным, пытавшимся обмануть всех, чтобы скрыться у себя в норе. – Знаешь, что меня особенно интересует? — её взгляд заблестел хитростью. — Почему он стал таким. Я имею ввиду Пэйгана. Я хочу узнать о нём всё. Как только прибудешь туда, достань мне что-то… Интересное.       Он ничего ей не говорит, лишь молча вытаскивает руку из её и выходит из помещения. Говорить ничего не надо — она и без того верила, что всё идёт по плану.       Последним местом, которое Аджай решил посетить, был монастырь Чал Джама. Не только потому, что сейчас здесь был Лонгин: последние недели солдаты и мирные жители, пережившие всё произошедшее, собирались здесь, чтобы получить медицинскую помощь и вместе помолиться. Сейчас монастырь никак не мог обходиться без своего символа — Бхадры, так что она тоже была здесь.       Когда Аджай прибыл туда, он был искренне удивлён тому, что происходило внутри — никогда ещё в монастыре не было столько людей, столько шума и столько света: внутри было не протолкнуться, приходилось повышать голос чтобы услышать хотя бы себя и редкие отверстия в потолке, доселе прикрытые тканями, ныне были свободны и пропускали свет внутрь. Свет был серым, но благодаря атмосфере, царившей внутри, можно было ощутить, будто он даже немного греет.       Мало того, что общее настроение сочилось позитивом, так некоторые прихожане ещё и играли на гитарах и пели. Песни звучали как обычное американское кантри и Аджай начал догадываться, кто мог их этим песням научить.

«Gonna build a castle Gonna build it high Gonna build it brick by brick And stone by stone Till it reaches up to the sky»

– …Может быть мы с ними и не делим общую веру, но подобные вещи всегда объединяют, — Лонгин стоял рядом, с улыбкой смотря на поющих. – Звучит хорошо. Это христианский фолк? – Нет-нет-нет, просто сектантские песенки. Я общался с теми, кто их писал, когда работал в Америке. Не думаю, что мои друзья из Монтаны против того, что я позаимствовал у них несколько песен. – Ну ты конечно… — Аджай закатил глаза и тоже слегка улыбнулся.

«Oh oh, the voice don't lie We're gonna be safe and sound tonight Oh oh, the strong don't cry Gonna open up the door when the morning light shines in When the light shines in»

Что сказать — звучало и правда хорошо. – Я никогда не видел их такими сплоченными. Разве разрыв Амиты и Сабала не разделил их? – Пока всё не настолько серьёзно, — Лонгин отмахнулся. — Подобное не происходит так быстро. Нужно ещё хотя бы несколько прецедентов. – Наверное, глупый вопрос, но ты разбираешься в подобном? – Да, к сожалению. Эти знания остались от моей прошлой грешной жизни…       Гейлу было жутко даже думать о том, что «солнышко-Лонгин» мог творить в своём многострадальном прошлом, так что не задавал лишних вопросов. В конце концов, он приехал попрощаться: не навсегда, само собой, но на какое-то продолжительное время. Ему хотелось убедиться, что его друзья будут в безопасности, пока его не будет. – Вы с мистером Шифоном хорошо спелись. – Он мастер своего дела! Всегда приятно работать с профессионалом. – Да… Верно. Держитесь вместе и поддерживайте связь с Путём, сейчас непростое время. – Судя по твоему тону, ты всё-таки решил уехать? Аджай удивлённо посмотрел на него. – Ты знаешь? – Что-то слышал на этот счёт. Куда бы ты ни направился, друг мой, я буду молиться за то, чтобы ты достиг своей цели в конце этого пути! – Спасибо, Лонгин, я тоже буду молиться за тебя, — он обнял его.       Гейл не умел молиться, но если бы умел, то непременно сдержал бы обещание — Лонгину врать было незачем. – Береги себя и доверяй только себе. Вокруг предатели. – Аха-ха! — тот посмеялся и похлопал его по спине, а после отстранился. — Я знаю.       Улыбка не сходила с его лица. Аджай слегка напрягся, но вскоре священника окликнули, он попрощался с ним и ушёл. Вместо того за его спиной раздался голос Бхадры, которая неслась к нему через весь зал. Она влетела в него сзади и заключила его в крепких объятьях: – Ты здесь!       Он похлопал её по спине, и она отстранилась, чтобы посмотреть на него. Её глаза светились. – Я приходила, но ты кажется спал. Как ты себя чувствуешь? Выглядишь хорошо! – В порядке. Куда я денусь? Хорошо, что ты в порядке. – Верно! Главное, что мы все живы. – Я всё время хотел тебе сказать… Прости, что уехал. Мне стоило остаться и помочь тебе. – Это был приказ, так что всё в порядке. Сабал сразу же прибыл, так что я могла сбежать в любой момент.

Gonna build a palace (build a palace) Gonna build it grand (build it grand) Gonna build it floor by floor And wall by wall With our hearts and with our hands When we step outside into the breeze We'll know our commands We walk into the garden And we'll live upon this land

– Сначала помогла заложницам скрыться, уже потом попыталась сама, ещё и отвлекла на себя Юму… Ты поступила очень храбро. Как настоящая героиня. – Жаль, я не начала отбиваться от де Плёра… – В этом нет твоей вины, ты вообще не должна была попасть в такую ситуацию. – Будет мне опытом. В следующий раз меня ничто не остановит, — она горделиво подняла подбородок, но тут же его опустила и немного помрачнела. — Я так испугалась, когда узнала, что ты не вернулся из Варшакота. Им пришлось штурмовать крепость, чтобы найти тебя. Но ты победил де Плёра и выжил… Невероятная сила духа! – Хах… Да. Верно.

Gonna build a fortress (build a fortress) Gonna build it strong (build it strong) Gonna build it bolt by bolt And plate by plate Gonna build it all day long We're gonna make it through the winter snow 'Cause we know right from wrong Our house will still be standing When the world is all but gone

– Оставайся, мы скоро начнём раздавать еду. Ты плохо ел, но, думаю, в компании аппетит проснётся. – Ах… Нет. Я не могу остаться.       Она удивлённо смотрит на него. Какое-то время она не знает, что сказать, а после хмурится и спрашивает: – Ты куда-то торопишься? – У меня есть неотложные дела. Мне нужно уехать на какое-то время. – Опять какая-то операция? – Я не знаю, стоит ли тебе говорить… – Говори. Я итак узнаю, имей ввиду! — она угрожающе помахала пальцем у него перед лицом. – Ну, говоря просто, меня отправляют шпионить за короной, — прежде, чем с неё спал шок, он продолжил объяснять. — Это совсем не опасно. – Но ведь ты только вернулся к нам… – И ещё вернусь, вот увидишь. Без единой царапины.

«Gonna open up the door when the morning light shines in (Light shines in) When the light shines in (light shines in) When the light shines in (light shines in) When the light shines in When the morning light shines in»

      Он уже был на выходе, когда Бхадра догнала его, чтобы задать последний вопрос: – Постой, Аджай! Скажи хотя бы, куда именно ты едешь!       Гейл остановился. Он подумал несколько секунд и, не поворачиваясь к ней, ответил: – Я еду домой, Бхадра. Я еду домой.       Монастырь был последним местом, которое он посетил прежде, чем отправиться к мосту. Там ему приказали выйти из машины и бегло обыскали, после чего пропустили. Никто при этом никак не комментировал происходящее, будто так изначально и планировалось. Это была достаточно необычная картина: солдаты Армии и Гвардии, которые расступаются и уступают тебе дорогу, держа дуло оружий направленными вниз.       На Севере было тихо: ветер гонял опадающие с деревьев листья, на лобовое стекло падали снежные хлопья, на дорогах не встречалось даже какого-нибудь замбара, не то что солдата. Первый раз он был здесь, когда спасал Намджи от солдат де Плёра, а сейчас сам ехал в само ядро этой опасности, не щадившей никого. Он ехал по чётко выстроенному маршруту, конец которого можно было увидеть издалека.       Крепость возвышалась над ним, величественная и холодная. Она молча наблюдала за тем, как он въезжает внутрь. Её врата могли бы сравниться со сложенными в молитве руками, что не пропускали внутрь ни добро, ни зло, но пред ним раскрылись, подобно лотосу.       При виде золотой статуи Мина, стоявшей на улице, единственной мыслью, возникшей у него в голове, была: «Серьёзно?»       Внутри штаба было светло, ходили солдаты Гвардии, о чём-то переговаривались. Аджай заметил стоявшую у стены лавку и присел на неё. Через пять минут дверь открылась и разговоры поутихли. Все, кроме Гейла, повыпрямлялись, он сам обратил внимание на прибывших: сначала зашёл молодой азиат, который открыл дверь полностью. Через неё внутрь зашла генеральша Лау, ныне временно общая главнокомандующая всей армии, не только гвардейцев. Солдаты приветствовали её и салютовали, пока она проходила мимо. За ней шёл солдат, который вёл двоих ротвейлеров, её любимчиков. Вспоминая трагическую смерть Напак Эсмэйл, Гейлу бы стоило понервничать, но он оставался невозмутимым.       Она остановилась возле капитана гвардии и перекинулась с ним парой слов, после которых он указал на Аджая. Она повернулась в его сторону и на лице её появилась ухмылка. – Ну, привет, — она лёгким движением сняла с обеих рук перчатки и передала их ассистенту.       Аджай молча наблюдал за тем, как она приближается, не говоря ни слова в ответ. Его озадачивала её расслабленность, он никогда не видел её такой спокойной. Впрочем, его это особо не волновало. Она подошла к нему и спросила: – Как дела? Он нахмурился. К чему эти разговоры? – Молчишь? Продолжай в том же духе — так ты хотя бы не раздражаешь. Сколько прошло времени с твоего приезда? Года полтора точно. За это время стоило бы смириться, что в конце концов ты так или иначе доберёшься сюда, а я всё ещё не могу в это поверить…       Аджай молчал. Юма была немного удивлена тому, что он никак не реагировал на её провокации. Грустно. – Ей? — он наклонилась к нему, смотря прямо в лицо. — Как ты, Лучик?       Ротвейлер, находившийся неподалёку, отозвался и гавкнул. – Ой, эта кличка уже занята. Не страшно — можем подобрать другую. Какую хочешь?       Она положила руку ему на голову и потрепала его за волосы. Аджай вывернулся и встал с места, одна бровь на его лице поднялась. Юма продолжает ухмыляться, гордо задрав подбородок — всё происходящее, на удивление, доставляло ей удовольствие. Вскоре Аджая окликнули: гвардеец приказал ему идти за ним. Всё также не говоря ни слова, он прошёл за ним и вскоре исчез за открытой дверью.       Юма провела его взглядом и обратилась к Ливэю, стоявшему рядом: – Такой тихий и спокойный. Хороший мальчик. Даже интересно, чем этот цирк закончится. – Во дворце дежурит охрана и домоправитель Гэри на месте, так что король в безопасности. – Я не поддаю это сомнению, Ливэй — в таком состоянии он не представляет никакой угрозы. Если Пэйган хочет поиграть в дочки-матери, то, что я могу сказать — он получил свою куклу. Пусть теперь играет… Пока не сломает. Дальнейший путь вёл только вверх.       Дорога эта была извилистой, но ровной, и ехать по ней было приятно. По пути ему встречались столбы с намотанными на них молитвенными флажками, полуразрушенные статуи, распаленные костры — красивые отголоски разрушенного прошлого. Подъехав к ступенькам, он остановил машину и вышел из неё, захлопнув дверь. Снаружи никого не было, его встречала лишь красная дверь с рисунком золотого диска. Он вошёл внутрь.       Воздух внутри был тяжёлым, свет напрягал глаза. Его окружал богатый интерьер, состоявший из рисунков на стенах, высыпанной узорами мебели, блеска золотого покрытия лампадок и ещё многого другого, но он здесь не за этим и взгляда его они не цепляют вовсе.       Он спускается по коридору вниз, пока боги и демоны с изображений древних сюжетов наблюдают за ним. Тяжесть их взглядов мантией ложится на его плечи, но тут же растворяется, когда он проходит через арку. Статуя, что стояла перед ним, протягивает ему чан, в который однажды наливали масла и воды из священных рек — ныне он был пуст. Он проходит в дверь слева и тут же сталкивается с изображениями Банашура и Кишмы. Они были очень похожи, практически идентичны, но важные детали отделяли их друг от друга, и между вороха схожестей проглядывалась истинная уникальность. В последнем коридоре перед самим входом его вновь встречает изображение Банашура, но он даже не смотрит на него и просто подходит к двери слева.       Дверь тяжёлая, открывается со скрипом. Комната оказывается столовой: она плохо освещена, так как единственное окно закрыто огромным портретом короля. Ну, как короля — его двойника Эрика. Впрочем, суть остается той же. На большом столе располагаются десятки тарелок с едой, кое-где стоят бутылки с бурбоном, и вся эта композиция была украшена цветами и свечами. Аджай чует запах сигареты, оставленной в пепельнице на столе у углового дивана, что находился напротив барной стойки. Пэйган ещё не спустился, но уже был здесь.       Аджай закрывает за собой дверь и обходит стол. Он проходится пальцами по столу: тёплые цвета дерева соединяются с физической холодностью поверхности. Он также проводит ладонью по мягкой обивке спинки стула. Ему не хотелось долго ждать — может быть, стоило поискать Мина снаружи?       Дверь из столовой выводит его на задний двор дворца. Снаружи перед ним предстаёт единственная дорога, выложенная давно потрескавшимся и расползшимся камнем. Как бы то ни было, она вела его прямо — прямо к небольшому храму, куда, видимо, он и собирался прийти изначально. С какого момента всё пошло не так? Он пытается осмыслить это, но на ум ничего не приходит. Даже внутренний голос, столько раз хвалёный им самим, хранил молчание.       Он смотрел на храм какое-то время, — сам не заметил, как время прошло, — пока не ощутил чью-то руку на своём плече. Он посмотрел на неё и вскоре перевёл взгляд на её обладателя: Пэйган выглядел неплохо. Получше чем в их последнюю встречу. – Извини, что не встретил тебя, как подобает. Я наводил марафет.       Пэйган провёл рукой по левому плечу и немного размял левую руку. – Первую неделю без внешней повязки. Ещё не привык к тому, как отсутствие барбитуратов в моей жизни целый месяц может сказаться на моей пунктуальности… Пришлось отказаться от обезболивающих, чтобы чёртов Гэри притащил мне их.       Здесь и сейчас его голос звучал странно, будто был каким-то «скользким». Аджай повернулся к нему всем телом, протянул руки и обнял. Крепко обнял. Пэйган поморщился. – Мило, но мне больно… – Привет от мамы.       Гейл выпустил его из объятий и, не обращая внимания на надменный осуждающий взгляд собеседника, достал урну с прахом Ишвари. Она была немного грязной из-за всей той пыли, которую собрала за время его странствий и нахождения в сарае. Он достал платок из кармана и протёр её. Впрочем, это уже было неважно.       Они молча шли к храму, не спеша. То, что в этой «прогулке» казалось совершенно естественным, так это молчание. Происходящее не нуждалось в разговорах, все участники и без того знали, для чего они прибыли сюда и куда направлялись. У самого входа Пэйган остановился и сделал шаг в сторону, уступая Аджаю дорогу. Тот притормозил у двери и покосился на него. – Оу, нет-нет-нет, — тот отрицательно помотал головой. — Я там уже был один раз. И вышел оттуда таким. С меня хватит, не думаешь? — он хмыкнул и оперся плечом о стену. — Твой черёд. Давай — сделай, что должен.       Несколько секунд Аджай смотрел ему в глаза. Во взгляде Аджая он видел нечто знакомое, и это ощущение сжимало его сердце в тисках. Гейл ничего ему не сказал и прошёл внутрь. Его вид исчезает за дверью и хорошее настроение Пэйгана выветривается. Внезапно, он ощущает себя так, словно он что-то упустил. Вернее, кого-то.       Портрет Лакшманы видится Аджаю живым. Он практически может заметить, как она моргает. Он смотрит на неё и в голове всплывают мутные воспоминания. Они красивые и мимолётные, как стая бабочек, готовых раствориться в свете нового дня.       Аджай проходит к монументу и ставит урну с прахом Ишвари на её место. Все действия аккуратные, ему совсем не хотелось на что-то здесь наступить, испортить это место, изменить его — это оно должно было поменять его. – Мам, мне нужно поговорить с тобой. Я пришёл попрощаться.       Он тихо становится коленями на молитвенный коврик перед монументом, садится и кладёт руки на них. – Мама, я лжец. Я лгал себе, осознал это и теперь использую свой опыт, чтобы лгать другим. Полагаю, здесь мы с тобой схожи, как ни в чём другом, но я не презираю ни тебя, ни себя. Теперь я понимаю, почему ты молчала. Я не злюсь, мама, я люблю тебя и прощаю. И ты меня прости…       В этом месте застыло время: сюда не проникал ни серый солнечный свет, ни холодный ветер. Лишь свечи, расставленные кругом, постепенно сгорали, ведя счёт времени. – Мысли в моей голове не могут нормально формироваться, не знаю отчего… Но осознание того факта, что я так долго обманывал себя, само собой приходит ко мне, словно я всегда об этом знал. Но лишь сейчас я достиг этого берега и теперь стою босыми ногами на песке, как когда мы с тобой ездили на море, пока госпожа Судьба обдаёт мои ноги тёплой водой. Эта вода есть правда, потому она прозрачна, как и мой взгляд — я вижу всё, как оно есть, и окружающие пугаются, видя отражение себя в моих глазах. Своё настоящее отражение. Никто из них ещё не знает, что это оттого, что они смотрят на покойника.       Взгляд его сестры тоже кажется прозрачным, несмотря на то, что она смотрит на него с портрета. Но вместо своего отражения он видит лишь мрачную пропасть и ничего больше. – Я больше не чувствую того, что чувствовал раньше: мои друзья всё ещё со мной, наблюдают за тем, как я тону в этой пустоте. Все радуются тому, что я выжил, но на самом деле это не так — Уткарш нанёс мне удар не только в спину, но и в сердце, и сейчас оно подобно выжженной земле, по которой разбросаны трупы. Здесь непонятно где друг, а где враг. Путь сюда был испачкан моей кровоточащей душой, ведь личность внутри меня умирает. По крайней мере, создаётся впечатление, что старый Аджай делает свои последние вздохи, а новый ещё не появился. Одинокие огни чувств и эмоций зажигаются во мне, но быстро тухнут. Я оставляю их позади, как и всё своё прошлое. В том числе тебя.       Он соединяет ладони в подобии молитвы и подносит их к губам. – То спокойствие, что я испытываю сейчас, здесь, сидя с вами двумя, я не ощущал никогда… Почти. Этот дворец тёмный, душный, грязный… Даже блеск золота здесь запятнан кровью и порохом. Я словно оказался в норе, но не хочу из неё выбираться. Мне комфортно здесь… Но, скорее всего, мне комфортно потому, что здесь ты, Лакшмана… и он. Первый раз я ощутил подобное, когда был в Варшакоте, лёжа на стекле, вымазанный в чужой и своей крови. И ощутил я его также потому, что там был он: я лукавил, когда говорил им всем про то, что любой, кто пойдет против меня, непременно погибнет. Де Плёр умер, но не потому, что пошёл против меня или против Пэйгана — он умер, потому что пошёл против нас обоих, и мы выжили, потому что были вместе. Иначе и быть не могло. Смерть — удел слабых или одиноких. Мне всё ещё стоит набраться сил, но я больше не одинок.       Что-то внутри сжалось. По телу пробежалась фантомная боль, перед глазами замелькали видения из кошмаров. В них он всегда лежит рядом с Пэйганом, всегда меряет ему пульс…       Биение сердца Пэйгана на какое-то время заставляет Аджая поверить, что его собственное тоже бьется. – Моё сердцебиение останавливается. Я не боюсь этого, и всю эту дорогу всеми силами старался сохранить ту любовь, что во мне осталась, чтобы в конце своего пути отдать её тебе. Не кори себя ни за что и не переживай за меня — я тоже люблю тебя и всегда буду с тобой, с вами обеими. Покойся с миром, мама… — говорит он на выдохе, — …и прощай.       Дверь сзади него открывается и ворвавшийся внутрь ветер мгновенно тушит все свечи. От них остаётся лишь тонкий дымок. Он сделал всё, что хотел — здесь ему делать больше нечего.       Гейл выходит наружу и закрывает за собой дверь. Пэйган всё ещё оставался снаружи, стоя под стеной храма. – Полегчало? — спрашивает он и улыбается.       Аджай пробегается по нему взглядом и останавливается на его лице. Улыбка слезает с лица Мина и он недоумённо спрашивает: – Ты что, накрасился подводкой?       Его собеседник ничего ему не отвечает и молча направляется по тропинке ко входу во дворец. Пэйган направляется за ним и добавляет: – Мне показалось, что у тебя что-то случилось с глазами.       Оказавшись внутри, Пэйган тут же прошёл к барной стойке, дабы выбрать хоть сколько-то приличное вино, а Аджай встал у стула, находившегося во главе стола. Он снял с рук перчатки и кинул их на стол, а руками оперся о спинку стула. – Итак, ты сделал то, что хотел, — Мин достал одну из десятка бутылок, начал читать этикетку, — Ишвари упокоилась вместе с Лакшманой, а мы застряли в этом долбанном «реальном мирке». Что теперь будем делать? – Они позволили мне уехать только при условии, что я буду шпионить за тобой.       Пэйган несколько секунд постоял молча, а после опустил бутылку и глянул на своего гостя. Оказалось, тот также давно на него смотрел. – Даже не моргнул, — сказал Аджай. – М-м-м, ну, что сказать, это ожидаемо. Вопрос всё тот же: что же мы будем с этим делать? Упаковывать мои носки и отправлять им в конвертах с подписью «совершенно секретно»? – Разберусь. Накатаю отчёт на коленке и затихну на какое-то время. Неважно. Я сказал это, просто чтоб ты знал. Подойди сюда.       Он поманил его к себе рукой. Пэйган оставил бутылку на стойку и подошёл к нему. Аджай немного задрал подбородок, дабы поравняться с ним лицами. Его голос отдавал приятной хрипотцой: – Я долго не мог понять, почему ты просто не можешь меня убить, но сейчас я тебя понимаю. И разделяю твою… Особенность. – Да что ты? – Я не хочу тебя убивать. Более того, я в целом не хочу, чтобы ты погиб. Это бы… Было для меня потерей.       Это были очень милые слова. Пэйган давно ждал их услышать именно от него. Тем не менее, когда рука Аджая оказывается у него на плече, он дёргает им и возмущается: – Воу-воу, куда так быстро? Ещё недавно я был последним козлом. Что изменилось? – Я потерян, и мне нужна стабильность, а также тот, кому я могу доверять. Тебе можно верить. – Не то, чтобы я был против, оставайся сколько тебе угодно, но мне не шибко понятны твои мотивы. Сорваться, бросить всё и прибежать ко мне — это не в духе Аджая Гейла, которого я знаю. – Это в моём духе, — он убирает руку, не сводя глаз с собеседника. — Мало того, что ты был единственным, кто не врал мне ни в чём и всегда поддерживал, так ты же помог мне убить Пола. Сражаясь с ним по одиночке мы бы погибли. И ведь мы оба готовились к смерти: за нами никто бы не пришёл. Он предугадал многое, но точно не то, что мы с тобой объединимся. В этом слабость каждого нашего общего врага — они и представить себе не могут, с чем сталкиваются, когда натыкаются на нас, потому что ничего о нас не знают. И им никто не подскажет.       Аджай говорил это всё, а на лице его лежала лишь тень хмурости, ничего больше. Пэйган… Не был готов к такому. Он ждал этой встречи, этого человека, этих слов целую вечность, но сейчас… Что-то было не так. Это всё не совпадало с его ожиданиями, и это было видно по его лицу. Гейл закончил: – Будем откровенны: ты одинокий, как и я, и мы оба одиноки друг без друга. Дай мне обещанные честность и заботу, и взамен я отдам тебе всё своё внимание. — уголки его губ слегка приподнимаются. — Ты ведь хотел, чтобы я вернулся домой, и вот он я. Наслаждайся.       После этого он молча отодвигает стул и садится на него. Пэйган смотрит на это и впервые за долгое время не находит, что ответить. Он молча разворачивается, проходит к стойке, берёт с неё бутылку, откупоривает и наливает ему в бокал вина, а после идёт другому краю стола и садится напротив. – Знаешь, я спрашивал тебя ещё тогда, когда ты подметал пол лицом де Плёра, но ты промолчал, — Мин закидывает ногу на ногу и задумчиво смотрит на собеседника. — Тем не менее, вопрос всё ещё актуален… – Спрашивай, что хочешь. – Какого это было — убить его? — Пэйган всё ещё помнил, как узнал о планах Уткарша и как испугался, что Аджай погибнет. — Было это… Хорошо? Плохо? Что ты чувствовал?       Когда он узнал о предательстве, готовящемся в сторону Аджая, его охватил страх: Аджай, которого он знал, которого таскал на руках и которого кормил с ложечки, ни за что бы не выжил при таких обстоятельствах. Он мог бы стать солдатом с промытыми мозгами, одним из многих, готового убивать просто потому, что ему сказали, но он никогда бы не убил «своего». – Что я чувствовал, когда человек, которому я полностью доверял, который был частью моей семьи и ради которого я рискнул жизнью, попытался убить меня? — рот Аджая скривился, словно он раскусил что-то твёрдое. — Было больно. – Не-е-ет, — тот улыбнулся и помотал головой. — Скажи мне, что чувствовал ты, когда убил его. Было мерзко, грустно… интересно?       Аджай повернул голову в сторону свечей, горящих на барной стойке. Стучал пальцами по столу. Через несколько секунд он повернулся к Пэйгану и ответил, тише обычного: – Это было приятно. Приятно, что тот, кто посмел меня предать, поплатился за свой выбор.       Тот улыбается его ответу, ведь понимает его. Но улыбка осаждается неприятным осознанием. – И это было последнее, что я почувствовал, — Аджай взял в руку бокал с вином. — Честно говоря, в последнее время меня преследует ощущение, будто моё сердце кремировали и развеяли по ветру вместе с ним, заместо него оставив огромную дыру. Из неё вырываются разве что остатки злости и печали, но даже они пустые и ничего не значат. Уткарш предал не меня — он предал Кират. Он предпочел ему свои боль и невежество. Единственной его ошибкой была попытка убить меня: не будь её, он бы остался жив.       Он отпивает немного и пробует. Особенного эффекта это не производит: вкусовые рецепторы уже были изувечены дешёвым алкоголем, что он покупал раньше. Ему остаётся наслаждаться исключительно слабым послевкусием. – Может быть, ты тоже хочешь что-то спросить? — спрашивает Пэйган. – …Нет. – Почему? Я что, такой неинтересный? – В этом нет необходимости. Я и без того понимаю тебя. – Очень в этом сомневаюсь. – …А где не понимаю, там принимаю. Всё остальное неважно. К чему лишние расспросы? Те вопросы, что я могу задать тебе, я с тем же успехом могу задать себе и получить те же самые ответы: что ты испытал, когда тебя предали впервые? Что ты испытывал каждый раз, как жизнь ускользала из-под контроля? Когда вся она в целом лишилась смысла? Тогда я не знал, но сейчас… Как мне Лонгин говорил: «Пелена спала с глаз юнца». И теперь я вижу: ты одинокий. Тебе не с кем поговорить. Тебе не о чем говорить с ними. Возможно, тебе просто тяжело. Ты чувствуешь гнев, который поглощает твою личность, наряду с горем. Они вечно борются в тебе друг с другом, изничтожая твою личность… Настолько, что ты готов утянуть за собой всю эту страну, которая не оценила ни одно из твоих благих намерений и сбилась со счета твоих преступлений, — он рассматривал то, как свет отражался в бокале. — Это… По-своему настолько грандиозные, удивительные ощущения… Я бы хотел испытать нечто подобное. Мой собственный взгляд должен выражать либо гнев, либо горе, все ожидают именно этого, но сейчас, сидя здесь, перед тобой, как это должно было быть изначально, если бы я не сбежал, я могу сказать только одно — на самом деле я не чувствую ничего.       Он ставит бокал на стол и отодвигает его. Тишина — она окружает его, обнимает, ласково гладит по голове. Мигом растворяется, когда раздаётся голос Пэйгана, чей тон был приправлен недовольством: – И поэтому ты пришёл ко мне? Одно-единственное предательство, а ты уже переосмыслил всю свою жизнь, ну надо же. Как-то слабовато. – Животным свойственно рыть норы, а людям — строить крепости, и оба сидят там, защищаясь от врагов и вредителей. Чем вас больше, тем безопаснее. «…но и внутри теснее», — пробегает у него в голове.       Пэйган не подавал виду, но внутри него всё сжалось: последний раз он видел Аджая таким два месяца назад, в Варшакоте. Это был момент, когда он наступил ему на грудь и придавил. Неимоверное унижение. А ведь он готов был позволить ему убить себя тогда… Лишь сейчас он понимал, что в тот момент изменилось. – Помимо того, я разочаровался не только в этой стране… Я разочаровался сам в себе. Того, что слабый и глупый, я отбросил, чтобы построить нового. Полагаю, ты проходил нечто подобное после гибели своей дочери, — он смотрит на него, не сводит глаз. — Я здесь, чтобы вернуть себя. Кому, как не тебе, знать обо мне всё, верно?       Момент, который изменил всё: его взгляд. Это больше не был взгляд Ишвари, он не был ему знаком, и он не знал, чего стоит ожидать. Пред ним возник кто-то другой, совершенно чужой ему человек. Он ждал, когда Аджай вернётся к нему, но то, что сейчас сидело перед ним, словно им не было. Дежавю.       Моментом, который всё изменил, был тот, когда он понял, что напуган. Ибо не просто потерял того Аджая… …теперь он больше не знал, какого зверя впустил в свою крепость. – …Верно?