Ловец снов: Катарсис

      Юдзуру передёрнул плечами. Ему опять мерещилось ощущение липкого взгляда между лопаток. Обернулся: конечно, Хавьер был занят своими тренировками. Конечно, смотрел на Юдзуру.       С их последнего разговора прошло больше двух месяцев. Да и «разговором» этот поток желчи и претензий у Юдзуру язык назвать не поворачивался. Тогда он имел возможность просто уйти, захватив в охапку Шёму и уткнувшись ему в лохматую макушку на всю ночь. Здесь, в Торонто, этой возможности не было и быть не могло. И даже присутствие Шёмы в соседней Америке, их короткая встреча: Юдзуру не сказал ему ни слова о том, что его раздражает присутствие Хавьера, просто забыл и не считал нужным. Потому что Шёма был рядом.       4Lz, падение.       — Ты валишь его потому, что никак не сосредоточишься. Что тебя так раздражает?       Юдзуру внимательно и долго смотрел на Брайана, упёр руки в бока, выдохнул. Он был абсолютно уверен в том, что в состоянии сосредоточиться на самом себе вне зависимости от Хавьера рядом. Абсолютно.       К первому соревнованию он ощутил боль в колене.       — Юдзу, очень важно понять, что именно тебя настолько нервирует. Ты понимаешь, что твои движения стали дёрганными?       Кивок.       — Такими рывками ты и перегружаешь свои суставы. Если ты продолжишь раздражаться, то продолжишь дёргаться. Таким образом твоё колено может выйти из строя в самый неподходящий момент, понимаешь?       Ещё кивок.       — Юдзу, если это нервы из-за олимпийского сезона, то мы можем над этим работать. Ты можешь над этим работать. Если есть что-то другое…       — Есть, — Юдзуру перестал, слушая, глядеть на лёд и повернулся лицом к Брайану. — Ты можешь развести моё время с временем Хавьера?       — Он раздражает тебя?       — Да.       Брайан кивнул.       Впереди были первые соревнования, и нужно было понять, кто из спортсменов поедет на какой челленджер. Юдзуру, как обычно, следовало отправлять на Осеннюю классику, это было отличное место для прокатывания новых старых программ. Организация соревнований не напрягала спортсменов и создавала видимость «контрольных прокатов», что позволяло внести финальные штрихи и исправления, увидеть, как элементы и костюмы смотрятся на соревнованиях и в записи, и, наконец, опробовать реакцию зрителей.       Брайан наблюдал за напряжением, нарастающим между Хавьером и Юдзуру, и пытался придумать способ, который смог бы всё разрешить.       До подведения итогов Олимпиады между ними ничего не разрешится окончательно: Брайан понимал лучше кого бы то ни было, что в душе Хавьер хочет именно золото, именно победить. В свою очередь для Юдзуру это золото было смыслом его существования и целью его пути как фигуриста.       Помимо случившегося в конце предолимпийского сезона, они видели друг в друге угрозу своим стремлениям.       И они должны были понять, насколько реальны их опасения относительно друг друга.       Что им делать дальше, чтобы победить друг друга.       Брайан задумчиво постучал карандашом по столу.       — Думаю, будет правильно отправить их на один и тот же турнир. Им необходимо встретится как соперникам как можно раньше: чтобы у каждого было время учесть ошибки и наметить пути. Так им будет спокойнее обоим.       Трейси, сидевшая рядом, согласилась.       — А пока я переведу Хавьера на другую базу. Иначе кто-то из них не выдержит раньше, чем это нужно.       — Юдзу.       Он обернулся чисто по памяти, почти случайно: с самого приезда Хавьер фактически не обращался к нему. Тот сидел на скамье и только что расшнуровал свои коньки. У Юдзуру впереди был ещё час тренировок.       — Брайан сказал, что с завтрашнего дня переводит меня на другой каток. Я так полагаю, это твоими стараниями?       Юдзуру молчал, плотно сжав губы.       — На самом деле не так уж важно. Юдзу, послушай. Просто послушай. Я о многом размышлял этим летом. Я встретил кое-кого, кто помог мне с этими размышлениями. И вот что я надумал: есть вещь, которую я знал, считай, всегда, но предпочитал игнорировать в нашем общении. Для своего удобства. Не знаю, как к этому относился ты, но, думаю, ты это тоже знал. Мы разные, Юдзу. Не по характеру даже… а по культуре, в которой выросли. У нас с тобой разные критерии для всего. В культуре, в которой вырос я, зрелым считается тот, кто готов откровенно высказать всё до самой мелочи любому из окружающих. Хорошее ли, плохое ли. В твоей культуре, я так понимаю, зрелостью считается умение молча понять другого и молча уйти при необходимости. Впрочем, сейчас это не важно. Важно то, что это больше, чем собственные черты. И мы ни в чём не разберёмся, пока один из нас не переступит через свою культуру. А это, я так понимаю, невозможно, да? Наши… отношения просто на поверку оказались важны нам меньше, чем наша культура, иначе бы оба это давно сделали. Я для тебя значу меньше, чем Япония, и ты… для меня значишь меньше, чем Испания. А значит, лично я предпочту просто забыть об этом, чем продолжать всякий раз прокручивать это в своей голове. Тем более если для этого придётся переступить через свою культуру. Ты же… ты можешь поступать так, как будет угодно тебе. Собственно, больше мне сказать нечего.       Хавьер пожал плечами и улыбнулся: он всё это произнёс так, словно это было просто произносить и было само собой разумеющимся для них. Но такого никогда не было. Юдзуру промолчал, отвёл взгляд. Смотрел себе под ноги некоторое время. Хавьер, переобувшись, встал и закинул себе сумку на плечо, уже почти ушёл, когда Юдзуру сказал:       — Хорошо.       Хавьер вздохнул, задрал голову, посмотрев на потолок, щёлкнул языком и ушёл.       Юдзуру повторил про себя очень медленно: «Хорошо».       Хорошо…       Колено болело.       В конце тренировки Брайан предложил немного ослабить программы для выступления на Осенней классике. Юдзуру согласился.       Он думал, что сейчас это не приоритетно. Колено ему нужно было живым, а слова Хавьера — спокойные, рассудительные — застряли у него в голове.       Путь на Осеннюю классику прошёл в раздумьях.