***
Мама смотрела на него во все глаза. Её небольшой рот замер на вдохе, на начале слова — Шёма не смел отвести взгляд. Где-то в стыках стен и потолка ещё звенели слова о том, что Шёма слишком старается переживать, и что травма Ханю — это удачный шанс наконец-то выйти из тени, перестать быть вторым, выиграть олимпийское золото и одолеть его уже. Но эти колебания уже почти стихли, успокоились. По полу, перекрывая и топя в тишине, растекалось «Я не хочу его одолевать, я хочу его обнимать». Струилось по ворсу ковра и тканям покрывала, на котором Шёма сидел. Мама пару раз моргнула. Шёма уточнил: — Я его люблю. А его жизнь стоит на кону. Я не хочу его одолеть. Я хочу его увидеть и обнять. Это разное. Я не прикоснусь к его золоту. Ни пальцем.***
Он золота не взял. Многие тогда говорили: отдал. Не отдал он. Просто не взял. Хотя знал что, не будь дедакшена, выиграл бы: 0,5 балла. В конце концов, всего 0,5. Не жалел. Что падал, что на две ноги приземлял, что достойно не выступил — жалел. Что золото не взял — ни капли. Дни без известий от Юдзу-куна тянулись медленно, и национальный чемпионат оказался на носу совсем внезапно. Шёма думал, что будет очень рад встретить Юдзу-куна. И не хотел «пользоваться моментом», чтобы занять его место. Время до национальных он хотел использовать для того, чтобы попробовать пару новых вещей. Почувствовать себя, атаковать свой предел, стать лучше. Полностью осознавать свои способности. И какой прокат какие даёт оценки. Это было необходимое знание. Шёма должен был к Играм подойти в той форме, что позволит выступить достойно. Позволит ему быть довольным собой. Он должен иметь абсолютное представление о своих способностях. На короткую программу он надевает новый, почти прозрачный костюм и рассматривает своё отражение краем глаза. Ему нравится то, что в этом он ощущает себя свободнее, но то, как кожа касается кожи и обдаёт, будто обнажённого, вихрем — не очень привычно. Он не стремится выигрывать национальные и о встрече с Юдзу-куном знает только то, что очень-очень её ждёт. Кубок-то ему обратно и не нужен: он с половину Шёмы, большой, неудобный и ему совершенно не нужный. Он его обратно не хотел. Он и получил-то его только из-за того, что Юдзу-кун был болен... Да ещё и с ужасным прокатом произвольной, в которой накосячил на всех практически прыжковых элементах. Эмоции. Шёма в себя приходит только посреди каскада и внезапно теряется: нужен ещё один тулуп. Не прыгает.***
«Ты не забыл, что должен ждать меня на Играх? Или ты этого не хочешь?» Он пробует в произвольной 3А+4Т и срывает, после — срывает ещё и ещё. И Шёме страшно, страшно из-за укора, из-за ошибок, из-за путёвки — впервые в жизни. С Юдзу-куном столь многое... столь многое начало происходить впервые... У него опять ужасный прокат, и он говорит об этом в интервью, но не может признаться: мысли о Юдзу-куне сбивают его с толку. Эта одна СМС (почему не мессенджером?) — как вестник оскорбления, вестник, что Шёма всё делает не так, что Юдзу-кун где-то там, в далёкой Канаде, вместо того, чтобы соблюдать режим и восстанавливаться к важнейшему старту своей жизни, решающему старту, где-то там он посреди ночи смотрит, как Шёма сдаёт элементы, прокаты, соревнования. Милая девушка говорит, что брать интервью пришёл и Такахаши-сан, и Шёма сначала даже не может понять, что обожает этого человека: он видит перед собой журналиста с микрофоном, а понимает, кто это, — совсем потом. Похоже, это его задевает. Шёма всё понимает, но сил и воли для извинений в нём совсем не осталось. Он лишь надеется, что это останется одним из тысяч «рабочих моментов» и Шёме можно будет сегодня, после всего — «умереть», уснуть. «Я хочу тебя увидеть» — читает он утром. «Жду на Играх». Шёма думает, не умер ли он на самом деле. И не знает, нужен ли от него ответ. Но чувствует — Юдзу-кун жив. И Юдзу-кун будет драться. За себя Шёма знал, что никогда бы не одолел ничего подобного. Никогда. Его включают в сборную на Чемпионат Четырёх Континентов, и он сидит в своём номере, просматривая сообщения от Юдзуру. Там, в далёкой Канаде, он сражается в абсолютно невообразимой битве. Травма его навсегда изменит — Шёма уверен. И уже даже не знает, что испытает, увидев его. Но это будет вовсе не Юдзу-кун, целовавший его в Давидсоне. И вдруг Шёма этого пугается. Это будет совсем, совсем другой Юдзу-кун. Чужой ему человек. И Шёма совершенно не представляет, что ему делать. «Континенты» растворились в дымке прошлого, и Шёма очутился нос к носу с огромными олимпийскими кольцами, установленными в олимпийской деревне. Он не увидит Юдзу-куна ещё неделю, а через две — определится вся их обоих жизнь. Страх с пронизывающим сухим и холодным ветром забирался под гигантскую кричаще-красную куртку. Шёма даже не успел попрощаться с Юдзу-куном. Он не мог предположить, что нужно будет это сделать. Там, в Давидсоне — маленьком канадском городке — всё осталось недосказанным и оборванным на одной из нелепейших нот. Через неделю они увидятся. Но перед ним будет стоять совершенно другой человек. А через две, возможно, — не будет и его. А Шёма останется. Не попрощавшимся. Не сказавшим. И не поцеловавшим напоследок. Он сглотнул. Перед ним была — пугающая и определяющая — Олимпиада.