Ловец снов: Катарсис

      ― Кикучи-сенсей, дайте мне ключи от машины, пожалуйста.       Юдзуру улыбался, сверкая глазами: даже если на его шее не висело медали, она на нём чувствовалась. Его распирало от бури эмоций, и на этом кураже в голову Двукратному Олимпийскому Чемпиону могло прийти что угодно. Доктор вгляделся, стараясь за ослепляющим светом счастья разглядеть остатки здравомыслия. С него уже сталось едва не воплотить в жизнь идею ужина при свечах, дай боже, чтобы в этот раз в его голове не было идеи любоваться на холодные звёзды одним в горах, добравшись туда тайком на машине.       Здравомыслие там было, определённо. Особенно после того, как мама отлупила взрослого уже давным давно чемпиона по рукам, как подростка. Но он был обязан перестраховаться: Юдзуру и техника крупнее ноутбука и тяжелее 20 килограмм были не ядерной, но вызывающей опасения смесью. Особенно движимая техника. Доверить его машине, ему ― машину, а его бедовой голове ― ключи от машины было рисковым занятием.

***

      ― Куда мы идём? Только не говори, что нашёл другое место для...       ― Нашёл, но в этот раз без открытого огня. ― Юдзуру оборачивался через плечо и улыбался широко-широко, много-много. Шёма думал, что от такого количества улыбок должно скулы и челюсть сводить. Шёма много думал. О тёплых сухих ладонях Юдзуру, о его пальцах, о запястье, видимом из-под рукава, о венах, выступающих на предплечье тёмной сетью, о том, какой у Юдзу-куна живот гладкий, твёрдый, какая шея... и как с неё так быстро сошли эти синяки, которые, Шёма себе не простит, он там по неопытности наоставлял, рванув к такому желанному, такому живому и такому сияющему Юдзуру Ханю прямо в его номере.       Они вышли на парковку и быстрыми ― большими у Юдзуру и частыми у Шёмы ― шагами пробежали почти к лифту.       ― Юдзу-кун, я не хочу никуда ехать... ― с опаской прошептал Шёма, оглядываясь по сторонам.       ― Мы и не поедем! ― Юдзуру, достав из кармана куртки, звякнул ключами в воздухе. ― Я их получил при строжайшем условии держать как можно дальше от зажигания. Я и водить-то не умею, ― Юдзуру веселился, интонируя и сопровождая бурной мимикой каждое, абсолютно каждое своё слово, ― в первый и последний раз за рулём я въехал в фонарный столб и помял бампер, не успев и до скорости пешехода разогнаться!       ― Ты пытался РАЗОГНАТЬСЯ?!       ― Нет, ― он пожал плечами, ― она пыталась.       Шёма нахмурился, отшатываясь от источающего безрассудство и отвагу Юдзуру, пребывание на парковке казалось ему всё опаснее и опаснее.       ― Кто?       ― Машина. Поэтому за руль я не сяду.       Лифт звякнул, как микроволновка, и Юдзуру выволок Шёму за руку за собой, уверенно набрав разгон в самый от лифта и въезда дальний угол уровня.       ― Ты должен понимать, что я не то что водить, я до педалей дотянуться не могу.       Юдзуру громыхнул смехом, и Шёме вдруг стало страшно: кто и что подумает, если увидит их вдвоём? На всём уровне он заприметил, оглядевшись, лишь несколько пар лыж, кончики которых ритмично покачивались в темпе человеческих шагов там, за машинами. Смех Юдзуру раскатился по всему ярусу, но не было похоже, что на это обратили внимание.       ― Ты слишком шумишь... Хигучи-сенсей строго-настрого запретила попадаться.       ― Так не мне же! Тебе!       ― Эгоист.       ― Шёма.       ― Это не должно быть оскорблением!       ― Правильно, ― Юдзуру остановился у здоровой, стремящейся к понятию внедорожника, машины, развернул Шёму к себе, ― это имя. «Эгоист» эти две недели ― моё второе имя. А у тебя одно. «Шёма».       Юдзуру держал его руками за карманы и смотрел в глаза.       ― Я не буду с тобой целоваться там, где это может увидеть любой желающий. Тут камеры. Наверное. Должны быть...       Юдзуру было слишком легко рассмешить. Наверное, так находило выход испытываемое им счастье. Он смеялся заливисто даже самым несмешным вещам, он освещал своим светом всё вокруг, заставляя и это самое «всё» искрить. И Шёма терялся. Он цеплялся взглядом за оголявшуюся изредка кожу, вспоминал неконтролируемо черты его тела и понятия не имел, как пробиться ко всему этому сквозь непреодолимую завесу радости, веселья, балабольства, смеха и шуток, которые нескончаемым почти потоком шли от Юдзуру.       Шёма не веселился. Шёма просто... надумал себе всякого страшного. И сейчас ему казалось, что его Юдзу-кун едва разминулся со смертью, что он жив, что улыбается, и Шёма хотел прикоснуться к этому пышущему жизнью телу очень, очень сильно.       Он же не умел выражать свои чувства эмоциями и словами.       Не умел.       Вот они и превращались в безумное желание.       Шёма желал ― Юдзуру веселился.       Ключи не приблизились к зажиганию: Юдзуру бросил их на приборную панель и влез на заднее сиденье, открывая дверь Шёме. Он встал перед машиной и уставился на Юдзуру как на окончательно потерявшего берега.       ― Ты совсем?       ― Она стоит в слепой зоне! Не видно ни с каких камер, что в салоне происходит. А окна тонированные, даже если у кого-то из соседей есть привычка не выключать регистратор, никто ничего не увидит.       ― Так разве нужно будет видеть? ― Шёма опасливо обернулся и, опираясь о сиденье рукой, забрался в машину.       ― Мы играли в игры, ― значительно тише и как-то низко произнёс Юдзуру, закрывая дверь и наваливаясь на Шёму телом. Скользнул рукой по его плечам.       ― У этих игр рейтинг высокий...       Шёма потупил взгляд и постарался проглотить жар. Голос почти сел.       ― Надо же... Ты в курсе?       Шёпот.       Он шептал.       ― Это очевидно.       ― А если я заревную? ― Шёма слышал и чувствовал, как расстёгивается молния его куртки, как сухие тёплые пальцы с шорохом отодвигают тёплый ворот в сторону, касаясь кожи. Откинулся затылком на спинку сиденья и задержал дыхание от прикосновения губ под ухом.       ― К играм? Ты будешь ревновать меня к играм? ― Юдзуру задирал рукой олимпийку и футболку, гладил живот и бока ― тело сводило, прикосновения заставляли мышцы сокращаться. Шёма стёк по сиденью, непроизвольно приподняв ногу и согнув её.       ― Буду ревновать ко всему, к чему скажешь. Как скажешь, так и буду.       Шёпот в шею, выдернутая из-под спины куртка, закинутая на пассажирское сиденье, ― Юдзуру подхватил Шёму и опрокинул его, подняв ноги. Тот упёрся в грудь Юдзуру руками:       ― У меня ботинки грязные, сиденье испачкаю! Это ты в кроссовках пошёл, я же обулся... как для улицы.       ― И зачем? ― Юдзуру выпрямился, сгибаясь в шее ― всё-таки это не был внедорожник, чтобы он мог, стоя коленями на сиденье, распрямиться весь ― и обхватил ногу Шёмы руками, расстёгивая и стаскивая ботинок.       ― Я спросил, будем ли мы выходить из отеля, и ты сказал, что «да». Ты же не сказал, что мы просто на парковку спустимся.       ― А увидев меня в олимпийке, ― он отпустил ногу, схватив другую, ― ты ничего не заподозрил?       ― Заподозрил. Что либо твоя одежда ждёт тебя внизу, либо ты настолько разогрелся от радости, что тёплая одежда стала противопоказана.       ― Я выгляжу таким счастливым? ― Он сбросил ботинок на пол машины, к первому, и наклонился к Шёме, заняв позицию между его разведённых ног. ― Наверное, это потому что со мной сразу два желаемых мною изо всех сил... золота.       ― Только не говори, ― поворачивая голову на бок и запуская пальцы в волосы Юдзуру, что отбросил в стороны полы олимпийки и целовал его ключицы, усмехнулся Шёма, ― что ты притащил сюда медаль из Сочи.       ― Я, вообще-то, тебя имел в виду.       Юдзуру целовал и целовал, не стаскивал с Шёмы больше одежду, только сдвигал её, задирал, спускал до колен, целуя бёдра и пах. Быстрым, серьёзным, глубоким голосом с неожиданной интонацией и даже с тонкими нитями льда в звуке произнесённые слова отдавались эхом в Шёминой голове, сжигаемые нестерпимым удовольствием от прикосновения мягкого языка к члену, от обхватывающих его губ, от пальцев, гладящих бёдра, от... Шёма вцепился руками в спинки сидений ― их и пассажирского ― дрогнул, застонав, подался навстречу, выгнувшись и чувствуя, как ближняя к краю нога соскальзывает с сиденья. Брюки очень, очень мешали, Шёма ёрзал, кусая губы, а Юдзуру схватил его ладонями за бёдра, удерживая и не останавливаясь. Шёма подумал, что это было очень лишним: тащиться в машину, когда можно было опять встретиться в номере, пока соседей не было, потому что даже на прикроватной тумбочке заниматься сексом было удобнее: это он уже знал.       ― Юдзу-кун!       Окна, и правда, были тонированные, но Шёма всё равно испугался, когда ему померещилось движение. Он не мог чувствовать себя здесь не словно «на ладони».       Юдзуру отвлёкся, Шёма слегка отполз к дверце, подумав, что и без того слишком развалился. Юдзуру одной ногой стоял на полу, второй сидя на сиденье, его губы припухли и блестели влагой, и Шёма даже почти забыл, что его отвлекло. Слишком красивый.       Слишком.       Он поднялся и потянулся к Юдзуру, отодвигаясь ещё, обхватив его шею руками и привлекая к себе.       ― Если ты обещаешь... если обещаешь, что нас не видно...       ― Клянусь.       Шёма опустил взгляд, избегая осматривания Юдзуру, облизнул губы.       ― Давай... ― Нервно повёл плечом. В машине, кажется, из-за их дыхания, было не холодно. Юдзуру ждал, дыша через приоткрытый рот и жадно, чувствуя, как пересыхает горло, размазывая по нёбу оставшийся на языке вкус, оглядывал шею Шёмы, линию его подбородка, ловя взглядом движение кадыка: он сглотнул. Юдзуру тоже. ― Давай займёмся сексом, если нас не видно...       Сказал.       Вслух сказал.       Своими обкусанными, пухлыми, притягательными губами произнёс.       Бегло, торопливо, смущённо. Но сказал же.       А тогда? В день победы? Перед медальной церемонией? Шёма же сам ринулся к нему! Не отрывал взгляда, бесстыдно разглядывал... Желал. Он желал Юдзуру.       А Юдзуру обожал быть желанным.       Обожал.       Без сковывающих в коленях брюк было значительно удобнее. Как и в объятьях Юдзуру, что склонился над Шёмой, прижимая его к себе и подложив руку под его голову. Так, обхватив бёдрами бока и обнимая за шею и плечи, глядя в блестящие, тёмные глаза, было значительно, значительно лучше. Юдзуру двигался в нём, свободной рукой придерживая за бедро и не отрывая взгляда. Слушал, смотрел: как пухлые губы вздрагивают, когда раздаётся стон, как Шёма от возбуждения весь пятнами алыми идёт; упираясь левой ногой в пол, входил глубже, ставил оба локтя на сиденье, склоняясь так, что они почти соприкасались носами. Чувствовал жар дыхания и ловил его ртом. Шёма зажмурился, выгибаясь и тыкаясь макушкой в сиденье, закусил губу до побеления. Юдзуру его подхватил под спину, дёрнул на себя, толкнулся, добил: Шёма кончил, вцепившись короткими ногтями в ключицы Юдзуру, задышал глубоко, захватал губами воздух, а Юдзуру потянулся сцеловывать капли пота с кожи, вдыхать запах распалённого тела, гладить ладонями... задирать прилипающую футболку и целовать соски: твёрдые и плотные.       Юдзуру протянул руку вдоль тела и коснулся пальцами влажного не только от пота Шёминого живота.       Собрал, пока тот не отдышался и не смотрел: всегда отводил взгляд, испытав оргазм, почти выключался на несколько долгих минут, пока жар не спадал. Он поднёс измазанные пальцы ко рту и коснулся их языком, губами...       ― Ты что?..       Юдзуру взглянул пьяными глазами на так неожиданно рано очнувшегося, но всё ещё как пребывающего в тумане Шёму и, не вдумываясь в то, что говорит, на голубом глазу ответил:       ― Я не всё ещё. Я не закончил.       Шёма втянул воздух (более трезвый и находящийся более в себе, Юдзуру бы понял, что это было оборванное возмущение; Шёма бы возмущение не оборвал ― кто его знает, какое это там на вкус и зачем вообще так делать?), Юдзуру отвёл пьяняще пахнующую ладонь от лица и поцеловал Шёмину шею, обнимая его и чуть приподнимая его ноги. Шёма схватился за плечи в ответ и прижался: Юдзуру задвигался, выдыхая в голос на алое и горячее ухо Шёмы, тыкался в него носом, мазал поцелуями, сжимая руками бока и бёдра ― пока не кончил, выгнувшись и царапая ногтями обивку.       Окна запотели. Очень сильно запотели. Даже через лобовое, которым машина «смотрела» в стену, ничего нельзя было бы разглядеть. В висках били набаты. Было даже душновато. Но если приоткрыть окно, то обоих снесёт контрастным холодным воздухом, и они, полуобнажённые и вспревшие, обязательно заболеют.       Шёма нашёл свои штаны и начал залезать в них, а Юдзуру просто подтянул свои и не торопился даже накинуть олимпийку.       ― Воздух быстро остынет. У тебя волосы мокрые. Простудишься.       ― Ты тоже.       ― Я в куртке.       Юдзуру продолжал любоваться им, как он одевался, как взялся за край своей футболки и уставился на неё:       ― Одежду в стирку.       ― Салон в химчистку, ― эхом отозвался Юдзуру, кладя голову на спинку сиденья и улыбаясь. Какой же Шёма был красивый. Ещё несколько минут, и Юдзуру завалит его снова. На пузо.       Конденсат, остывая, стекал каплями по окнам, было очень тихо, только Шёма шуршал одеждой. Юдзуру закрыл глаза.       Ему казалось, что снаружи шепчет дождь. Снились удары капель о высокие окна спортзала, в котором их было так много: жило после землетрясения. Спало друг на друге. Дождь стучал по крыше и шуршал, убаюкивая и шепча колыбельные. Впервые за долгое время Юдзуру не слышал сквозь сон ничьих всхлипов. Ни детских, ни женских, ни своих собственных. Сестра обнимала его с одной стороны, мама грела собой с другой. Юдзуру погружался в темноту, уносимый шорохом этого дождя ―       Он резко распахнул глаза и скользнул взглядом по остывшим уже окнам машины. Шёма держал его за плечо и, оставив на коленях телефон, взглядом указывал на мобильный Юдзуру, который жужжал между передними сидениями: когда Юдзуру его туда положить успел, он не помнит.       ― Тебе тренер Орсер звонит, это, может, важно, потому разбудил.       ― Я спал?       ― Ага.       Взять трубку Юдзуру не успел, вызов оборвался, а вместо этого на экране высветились часы: 17:05.       ― УЖЕ?! Когда успело пройти три часа? Я что, спал три часа?!       ― Нет. ― Шёма почесал нос и свернул игру, захлопывая чехол с двумя телефонами. ― Только два.       ― Ох...       Юдзуру выдохнул и облокотился о колени, прижимая ладони ко лбу и ероша чёлку. Он увидел лежащую на коленях куртку Шёмы.       ― Во сне всегда холоднее, ― он удивление заметил и подтянул свою куртку себе. ― А воздух быстро остывал. Ты бы заболел, если бы замёрз, не обсохнув.       ― Я должен обнять тебя, поцеловать и перезвонить тренеру. Иначе по моему следу пустят собак или кое-кого более эффективного. И нас найдут в машине.       ― А мы в игры играли, ― Шёма улыбнулся. ― Я вот прокачался на сотню уровней. Доказать, что за три часа я набил бы полторы сотни, сможет только мой брат, а его никто не спросит, а если спросят, Ицуки меня не заложит.       ― Хороший у тебя брат.       ― Звони тренеру, Юдзу-кун. Я, если честно, боюсь того, кто может оказаться эффективнее поисковых собак.       ― Я тебя с ней познакомлю ещё, ― беря телефон и открывая журнал вызовов, пригрозил Юдзуру.       ― Это страшно.       ― Это моя мама, и она красивая! Алло, это я, прости, не успел трубку взять. Эм... ну, нет, без собак... меня не похитили! И не говорите такого о моих фанатах. Вот корейских пусть Чжунхван и боится, раз он такой остроумный. Вы что, собрались меня всем скопом искать? А если я просто занят? Или спал? Ну, я же могу спать не только в номере, я могу где угодно... ― Юдзуру подавился воздухом и зажал рот ладонью, Шёма подался вперёд и тихим шёпотом спросил, в чём дело, Юдзуру прикрыл телефон ладонью, давясь смехом:       ― Он сказал, что это «отмазка для Уно».       Шёма насупился, откидываясь на спинку сиденья. Юдзуру вернулся к разговору.       ― Я вернусь в номер. Минут через двадцать. Нет, я не ушёл, никому не сказав! Кикучи-сенсею сказал. Почему вы его не спросили? А... ну... я же не «не сказал никому» всё равно. Я чист! Меня не в чем обвинить!       Шёма улыбался, слушая, с каким весельем в голосе Юдзуру общается с тренером, балаболит и смеётся. Он прижимал к себе куртку, всё ещё отмеченную флёром его тепла. Воздух снова нагревался. Юдзуру обернулся на Шёму и поджал верхнюю губу, куснув её.       ― Через полчаса я вернусь. Не волнуйся, меня не «похитят фанатки по дороге». И вы не собирались меня искать с собаками! Нет, потому что я слышу смех Чжунхвана! Хорошо. Не волнуйся. Я в порядке, ― Юдзуру снова взглянул на Шёму, ― в полном. Тридцать минут, договорились.       Юдзуру сбросил вызов и повернулся:       ― Я выбил нам минут сорок.       ― Я точно слышал «тридцать».       ― Ты перепутал «сорок» и «тридцать»*.       ― Нет.       ― Да. Я говорю на английском дольше тебя в три раза, я лучше знаю.       ― А я научился на слух в оценках десятые отличать.       Шёма почти хохотал, сдерживая всё веселье яркой, сочной и светлой улыбкой. В глазах сверкали безумные огоньки, а от такого напряжения мимических мышц наверняка должно скулы сводить, ― пришло в голову Юдзуру. Он сделал выпад к нему и поцеловал прямо в эту такую притягательную, такую редкую для Шёмы, наполненную заливистым смехом улыбку. Тот обнял его, погладив ладонями шею, и Юдзуру перехватил его пальчики своими:       ― Если не хочешь через пять минут снова оказаться без штанов и занимающимся сексом, не дразнись и шею не трогай.       ― Но ты же выбил тридцать минут, задумав опоздать на десять?       Юдзуру положил локоть на спинку позади Шёминой головы и залюбовался его глазами и ресницами. Коснулся их пальцами (Шёма моргнул когда рука Юдзуру приблизилась к глазам).       ― Да, и мне хочется потратить эти минуты на что-то более значимое. Ведь уже послезавтра всё кончится.       ― Ты не летишь в Японию?       ― Лечу. Но что там? Интервью, съёмки, интервью. Потом ещё раз и ещё. А следом ― чемпионат мира. Я не смогу быть с тобой. А хочется так много...       Шёма моргнул пару раз, опустил взгляд, вздохнул. Он не пытался даже думать о том, что раз удалось выступить на Играх, то и на Мире Юдзу-кун будет. Нет, это за гранью фантастики.       ― Жалко, что ужин при свечах не получился.       ― Ты так хотел?       ― Я хотел под любым предлогом проводить с тобой время.       Пальцы, которыми Юдзуру гладил лицо Шёмы, дрогнули, сердце удар пропустило. Он хотел того же. Абсолютно того же. И не хватало ему точно этого же. Грешным делом Юдзуру верил, что Шёма... что он гораздо более стойко и спокойно переживает их разлуки, но...       Он глядел в его глаза. Они полулежали на заднем сиденье, повернув головы друг к другу и сцепившись пальцами.       ― Я в лепёшку разобьюсь, но у нас будет время. Очень, очень много времени, Шёма.       Он губы поджал.       ― Не надо. Не разбивайся... Сбереги себя, пожалуйста, Юдзу-кун! ― Того, что Шёма обнимет, он не ожидал. Не думал, что тот ткнётся ему в грудь носом и просто обнимет. ― Мне хорошо даже с теми минутами, что есть, если ты в порядке. Только не исчезай больше так надолго... Я скучал, безумно... скучал.       ― Я тоже, ― осипшим голосом произнёс Юдзуру, осторожно обнимая Шёму и кладя ладонь на его макушку. ― Ты не представляешь как. О чём только не думал... если бы не... если бы вдруг...       ― Не надо.       Шёма отстранился, кладя ладонь на щёку Юдзуру.       ― «Вдруг» не случилось. Поэтому забудь про него. Не вспоминай больше. Я тоже о нём думал и не хочу даже вспоминать. Хорошо?       ― Хорошо. Ты прав. У меня есть моё золото. Полный комплект. Я здесь, у нас есть наши минуты, и можем делать что захотим. У меня два моих титула, у тебя ― я и твой титул. Ты когда-либо ещё ощущал себя таким всесильным?       Шёма улыбнулся, склоняя голову на бок. Юдзуру уже знал эту манеру: опять подшутит. Вот прямо сейчас!       ― Когда победил мирового босса в одной игре, хотя мне явно не хватало уровней...       ― Всё! Хватит!       Они катились со смеху минут пять, откинув голову или согнувшись пополам. И чувствовали себя словно герои фильма со счастливым концом. Длинного, неоднозначного и драматичного фильма.       Просто смеялись, не скрываясь и не стесняясь.       Были такими любимыми и такими любящими.       Счастливыми.       Юдзуру и Шёмой.