***
Этот человек был ушлым священником. То ли он что-то не поделил со своим церковным начальством, и его послали куда подальше, то ли просто был не в меру добрым и устроился в этой жопе мира. На другой окраине города, относительно моего дома, он держал приют для детей-сирот. Не один, с парой бывших монашек. Рядом с приютом была старая церковь. Обветшалая, с проседающей крышей и слоем пыли на полу, столь жирным, что при падении с потолка больно не будет. Сам приют представлял из себя ничем не примечательное балочное здание, каких полно. Разве что размеры имел внушительные, хотя жило здесь человек двадцать, не больше. То, что приют этот небогатый, было видно хотя бы по тому, что дети жили в комнатах на четыре-пять человек, в которых кроме одной широкой кровати и шкафа, обычно, ничего больше не было. Ну да, теперь я жил здесь. Может, про меня здесь никто не знал, может, просто никого не волновало то, кто я и откуда. Дело было в том, что я не встретил негатива по отношению к себе. Не то чтобы все разом принялись меня холить и лелеять, обычного нейтрального отношения было достаточно. Таких, как я здесь хватало, не в том смысле, что они были отродьями нечисти, а в том, что от хорошей жизни в приюты не попадают. Первое время, попав в такую непривычную обстановку, я шугался от всего, после каждого упрека ожидал побоев, а в любом проявлении доброты искал подвох. На какие-нибудь совсем незлые шутки отвечал агрессией. Боялся, что кто-то заберет те немногие вещи, что у меня имелись. Боялся, что когда-нибудь и они всей своей массой решат избавиться от меня, как от отродья демона. Но, похоже, все проблемы я сам себе придумывал. Однажды, от чего-то разозлившись, я поколотил того священника, а он держал меня за руки и успокаивал. А потом согнулся по полам, харкая кровью – я отбил ему внутренности. Шло время, и я понемногу привыкал к относительно нормальной жизни. Нормальной по меркам того, кто все первые шесть лет своей жизни терпел всеобщую ненависть и хлебал из одного корыта со свиньями. Примерно через год мне нашли работу. А что, денег у хозяев приюта не много, поэтому работали все. Пацаны, особенно постарше, уходили в город, девчонки занимались шитьем, вязанием и прочей присущей им работой, а потом продавали это все в городе. Некоторые, в числе которых был я, работали в приюте. В основном мы ремонтировали несложные вещи, что приносили нам из города, и делали что-нибудь, например, деревянную и иногда железную посуду, на продажу. Ну и, конечно все работали в большом огороде здесь же, у приюта. Работой дело не ограничивалось. Этот священник говорил, что для всестороннего развития нам надо учиться. Понятия не имею, что означает это «всестороннее развитие». Так, кроме работы мы занимались этой самой учебой – учились читать, писать и считать. А еще ко мне прицепился один пацан. Мой ровесник, невысокий и рыжий. Он часто болел, поэтому никуда не уходил из приюта, как и я. В то время, когда он не лежал с какой-нибудь болезнью, он хвостом следовал за мной. Хвастался тем, что сумел побороть болезнь, от которой люди пачками мрут, говорил о всякой несерьезной чепухе и спрашивал, с чем я вожусь на этот раз. А я рассказывал. – Ты все время чем-то занят. Отдыхать не пробовал? – Спросил он как-то. – Если буду все хорошо делать, мы получим больше денег. – Тогда я с усердием вырубал из небольшой чурки кусок необходимого размера, для чашки. – От работы кони дохнут, слышал? – Тогда это какая-то плохая скотина получается. –Ууу… Тогда, давай я хоть помогу. – Ты же болеешь все время. Схватишь какой-нибудь триппер, сиди уже. – Ну ладно. А что такое «триппер»? – Не знаю, про него старшие говорили. Сказали, что это какая-то срамная болезнь. – А… – Протянул он, будто все понял. – О, а давай, когда закончишь, сбегаем в лес. Там… – Слушай, рыжий, ты про того медведя слышал? Говорят, он в спячку не ложится и уже порвал десяток охотников. – Я Эрик. – В уже черт знает который раз напоминал он свое имя. – Я на медведя и хотел посмотреть. Обычно, почти все, что он предлагал, было либо опасно, либо просто не сулило ничего хорошего. Почему-то Эрик начал называть меня братом. Он объяснял это тем, что мы похожи – мы оба никому не были нужны, нас обоих ни во что не ставили ни ныне мертвые родные, ни окружающие. Только в этом приюте мы наконец начали жить, а не выживать. А еще он говорил, что мы неплохо дополняем друг друга – слабохарактерный и болезненный он и трудно чем-либо пронимаемый я, моя сила и его ум. Правда, последнее большинство окружающих ставило под сомнение. Так проходили мои дни в новом доме. Когда я вспоминал об этом, на ум приходило высказывание одного знакомого: «все срут бабочками».***
Эрик был не единственным, выбивавшимся из общей массы. Где-то через год после меня в приюте появилась она. Девчонка примерно на год младше меня. Наверное, ее можно было назвать красивой – у нее были плавные черты лица и острый подбородок, ясные голубые глаза. Почти что золотые волосы были собраны в короткий хвост. Она носила простое, но явно недешевое платье, правда сразу сменила его на обычную одежду, которую было не жалко замарать. Ее звали Терезой. Как не трудно догадаться, у нее тоже не было родителей. Она не говорила, что с ними случилось, да и никому это особо важно не было. Почти так же быстро, как и Эрик, она прицепилась ко мне и не отставала. На вопрос «Чего тебе надо?» она отвечала, что я какой-то забитый, и мне надо больше общаться с людьми. Хотя, прицепилась она тогда ко всем и сразу. Не в меру добрая и заботливая, она пыталась помогать всем и со всем, правда, это не всегда шло на пользу делу. Но никто и не думал ее ругать. Со временем она завоевала любовь всех окружающих. По выходным она куда-то уходила, а когда возвращалась, приносила сладости. Откуда, не говорила. Хотя, когда эта приставучая мелочь ни к кому не лезла, она была молчаливой и спокойной. В остальных случаях чрезмерная активность и жизнерадостность били из нее с такой силой, что, казалось, скоро тело по трещинам разойдется. Но на самом деле она была простой и тихой. И совсем не по-детски набожной. Она вставала перед той старой церковью, и начинала молиться, будто отделяясь от всего мира – щелкни по лбу, не заметит. Без молитв не проходил ни один ее день. Как-то раз я сказал при ней, что на церковь, Бога и все остальное мне плевать – он ничего такого не сделал, чтобы я возносил ему молитвы. – Бог никого никогда не бросает. – Говорила она тогда. – Господь никогда не покидал ни одного человека. Просто, он тоже не всегда может что-то сделать. Как-то раз она разбудила меня ночью и куда-то потащила. Как выяснилось, мы шли в лес. Терезе вдруг приспичило пойти поиграть. И мы играли. Носились по лесу, пугали спящих животных, пытались переухать сов. И… Мне было весело. Странно, мне казалось, что все это – детские забавы, не имеющие никакого смысла, но вот я, бегаю от дерева к дереву, посадив Терезу на плечи, а она заглядывает в дупла. Случайно задев ногой корень дерева, я не удержался на ногах, и мы оба свалились на землю. Тереза перевернулась в воздухе, а я, пытаясь поймать ее, вытянул руки. И, падая, она укусила меня за руку. Случайно, конечно, но больно и до крови. Потом долго извинялась и предлагала быстро обработать рану. Я попытался ее успокоить, мол на мне все как на собаке заживает, к обеду от ранки только маленькая полоска останется. Был во всем этом один странный момент. В этой ее игре, Тереза воображала себя ведьмой, а меня – ее драконом-слугой. Странный выбор. Все девчонки же хотят быть какими-нибудь принцессами, за которыми свора рыцарей и принцев на белых конях бегает, нет? На мой вопрос Тереза ответила: – Но я ведь, и правда, ведьма. Смотри… И она сложила ладони лодочкой, что-то тихо-тихо шептала. От произошедшего далее у меня отвисла челюсть. Над ее ладонями парил сгусток огня. Совсем маленький, где-то с ноготь. Но горел он сам по себе и не затухал. – Правда, это единственное, что я умею. Да и сильнее его разжечь не получается. – Затем она вдруг стала серьезной. – Пообещай мне, что никому об этом не расскажешь. А то мало ли… – Хорошо. На следующую ночь она потащила меня в другое место. На этот раз она стащила откуда-то бумагу и чернила. И мы принялись рисовать. Извазюкали всю бумагу, пытаясь перерисовать окружавший приют лес, друг друга и стену старой церкви. Спать мы возвращались грязные, измазанные чернилами, но довольные.***
Время все шло. Пролетело уже шесть зим. Все вокруг говорили, что Тереза все больше и больше сближается со мной. Наверное, так оно и было. Мы проводили вместе много времени, иногда вместе выходили в город. Однажды, проходя по центральному району, она показала на старый дом, сказала, что раньше жила там. У нее было два старших брата, больная мать и отец-алкоголик. Братья были старше нее на четырнадцать лет и давно сложили головы на войне. А отец, однажды перебрав, прирезал мать, а потом вздернулся на петле. Вздернулся неправильно и долго болтался, изодрав себе шею, обломав ногти в попытке вылезти из петли, только потом задохнулся. А сама Тереза пыталась забыть все это, занимаясь бытовухой, помогая всем. И сейчас, как она призналась, все было в порядке. Заодно она показала, откуда воровала сладости, которыми угощала остальных. "Все в порядке" – раздумывал я над этими словами. В порядке... А, может, и нет, не в порядке. Только дело было уже не в ней. Эрик стал каким-то раздражительным, нервным. Стоило Терезе появиться где-то поблизости, как он начинал сквернословить и спешно уходил. Со временем он испортил с ней отношения. Называл ее сукой, мусором, устраивал всяческие подлянки. А она терпела. Потом просто перестала появляться ему на глаза. – Брат, ты слишком тесно с ней общаешься. – Говорил он мне. – Если так пойдет дальше, все станет только хуже. – В смысле? – В том смысле, что эта… Она ведь тебя использует. Скоро будет на тебе воду возить. – Ты, когда кого-то заочно оговариваешь, хоть обоснование продумывай. И ничего такого она делать не будет, это точно. –Да. Извини, брат. Я сказал это не подумав. – Ну вот и все. – Знаешь, а приют же деревянный. – Сказал он вдруг. – И построен так... Если будет пожар, отсюда будет сложно выйти, а само здание быстро сгорит. Я тогда подумал, что Эрик собрался что-то учудить, но ничего так и не случилось. Еще какое-то время я думал о этих его словах, а потом благополучно забыл. А Тереза становилась с годами все красивее. Она вытянулась, подросла там, где было надо. На нее начали заглядываться парни. Вот только она мягко, но до противного прямо отказывала всем. А от меня не отходила ни на шаг. Время все шло. Нам исполнилось по четырнадцать лет. И после Нового года Терезу забрали. Нашлась-таки семья, решившая ее удочерить. Странно, что взяли именно ее, а не детей помладше, но, наверное, это их личное дело. В свою семью ее взял, внезапно, местный дворянин, уже немолодой мужчина с козлиной бородкой и такими же козлиными глазами, высокий и широкий, как шкаф. В тот момент мне показалось, что теперь весь наш приют будет пребывать в унынии без этого ангелочка с шилом в жопе. Собственно, так оно и было первое время. К тому времени мы с Эриком уже были самыми старшими среди детей. Кроме работы на нас теперь лежала обязанность следить за мелкими, не давать им натворить дел, учить их, защищать в случае чего. Прошло полгода, а я так и не привык к новой обстановке. Все стало как-то скучно. Странно, что я не встречал Терезу в городе. Может, она переехала с семьей в другой город. Хотя, зачем им это? А Эрик оценил новую атмосферу. – Без этой тупой суки стало куда лучше. – Говорил он. С каждым днем я замечал все более отчетливый безумный блеск в его глазах. – Потому, что ты – мой.